Кляксы из непроливашки

Дыдваче, видимо, устал. Он сел на пол, поскольку больше было не на что, и прислонился к стене. Позади его головы в окне качалась клешня.

Витька упрямо повторил эксперимент. На этот раз вышла живая картинка, на ней бегуны запрыгали через препятствия.

– Условия не те, – пояснил старик. – Вернее, нет никаких условий. Это в молодости, помню, – работал я, работал, а квартиры не дают. Соседи шумят, заниматься невозможно. Ни газа, ни водопровода. Денег нет. За электричество я не заплатил – отключили. Никаких жилищных условий. И экономических. Ах, думаю, так? Не нужно мне тогда вообще ничего! Окна щитами загородил – от света отказался. Гравитацию презрел. И прочее всё. Так что не стало у меня ничего, природы не стало, а значит, и законов природы. Теперь живу – ничем не связан. Ералаш!

Он зло стукнул кулаком по полу.

От сотрясения ходики на стене пришли в движение. Из окошечка, где бывает кукушка, высунулась почему-то книга с надписью “Философский словарь” и объявила:

– Балет “Спартак”! Музыка Хачатуряна. “Спартак” выигрывает!

Клешня за спиной Дыдваче отъехала в сторону, так и не предприняв ничего существенного. Во мраке забрезжило синеватое сияние. Медленно-медленно проявилась долина реки между песчаными холмами, над ней низко висели тучи, сея морось. Дул ветер, дождь колыхался серыми волнами.

Учёный почувствовал перемену позади себя и обернулся.

– Ничего предсказать нельзя, – с досадой продолжил он. – Причины, следствия – всё отменено. Спать ложусь – вместо этого варю картошку. Собираюсь её съесть – в руке вдруг откуда ни возьмись клюшка, и давай гонять ферзя по доске! Вот сейчас куда мы въехали? У меня ведь и расстояний не существует. Два километра плюс два километра – может быть ноль. Тысяча километров – иногда то же самое, что микрон.

Рассвет тихо разливался по долине. Шуршал, пересыпаясь, мокрый песок.

Река стала вспучиваться, по ней пошли тяжёлые волны. Они докатились до берега, захлопали...

– Доброе утро! – раздался гулкий голос за окном. – Приветствую вас в созвездии Близнецов!

Дыдваче оторопел. Пейзаж оставался безлюдным. Ушастая голова учёного торчала на тонкой шее над подоконником, старик несколько раз повернул её влево-вправо, ища источник звуков.

– Я – вторая планета нашей звезды, – доносилось снаружи. – Голос, который вы слышите, образован шумом волн, ветра, песка. Я создала его для общения с вами.

Витька потихоньку слез со стула и тоже сел на пол, струсив. Дыдваче быстро оправился от потрясения и вступил в разговор достойно:

– Земля приветствует вас! – Он поклонился, забыв встать, и стукнулся подбородком о подоконник.

– Не Земля, – поправил мощный голос. – Вы – создания её. Сама Земля общается со мной при помощи излучений.

– Как общается? – спросил старик довольно глупо.

– Мы разговариваем – две мыслящих планеты...

– “Мыслящих”...

– Да. Планет, которые не мыслят, нет. Движение есть мышление и созидание. Планеты вращаются вокруг солнц, самим полётом своим решая сложные уравнения взаимовлияний, центробежных и центростремительных сил... За вашим окном пересыпается песок на моих холмах – он ищет устойчивого положения. Готовы ли вы с помощью ваших формул и счётных машин указать каждой песчинке надёжное место?

– Долго заниматься...

– А природа решает такие задачи ежесекундно и с лёгкостью. Мой ветер, мои волны – это мои раздумья, как ваши раздумья – электрические импульсы в мозгу. Я рада была только что связаться с Землёй, с которой не общалась несколько миллионов лет, и расспросить её о вас, узнать ваш язык. Мы с Землёй давно разошлись в научных воззрениях. Я опираюсь в познании мира только на свои способности. Земля создала вас – как вы теперь изобретаете искусственный интеллект. Вы – её средство познания. Я считаю неверным этот путь, планета Земля заметно поглупела, простите, – так как люди нарушают её мысли, вмешиваясь в движение рек, почв, дождей, перемещая массы полезных ископаемых, засоряя поверхность планеты. Я против и создания вами машин: вы наделяете их замечательными способностями вместо того, чтобы развить эти способности в себе. Насколько умнее и здоровее было бы человечество, если бы каждый обладал силой трактора и памятью электронной машины!

Дыдваче хмыкнул. Но, поразмыслив, он вежливо сообщил:

– Ваше мнение не лишено оснований. Как ваше имя – чтобы я мог передать его землянам... Если, конечно, вернусь в нормальный мир, – добавил он про себя.

– Комбинация излучений, по которой меня узнают другие планеты, невоспроизводима на человеческом языке. По праву первооткрывателя вы можете дать мне любое название. Как зовут вас?

– Дыдваче, – стыдливо сказал старик. – По-настоящему – Пантелеймон Фёдорович. Я взял псевдоним, когда занялся наукой.

– Я буду именоваться в честь первооткрывателя. Планета Пантелеймон Фёдорович!

Учёный смутился.

За окном совсем рассвело. Небо очистилось, оно оказалось зелёным. Два солнца – громадное синее и маленькое жёлтое – плыли над барханами по извилистым линиям: видимо, планета решала особо сложную задачу – вращалась, покачиваясь.

Вдруг рванул ветер, стёкла задрожали и, кажется, прогнулись внутрь помещения. Комнатка с исследователями оторвалась от почвы, речная долина стремительно отдалилась. Вот уже и реки не видно... В окне – материк, похожий не то на пистолет, не то на Африку... Вот и целиком планета умещается в раме. Квадратное облако пролетело по краю диска вверх, вниз – планета Пантелеймон Фёдорович помахала на прощанье белым платочком... Затерялась среди звёзд.

Учёные сидели на полу. Помолчав, Витька сообщил:

– А меня зовут Перекуров. – Он вдруг вспомнил, что так и не представился.

– Будем знакомы, Пешеходов, – рассеянно согласился старик.

Надуватель чернильниц опять смолк. Обернулся к другому окну: там по-прежнему летел снизу вверх пенистый водопад. Надо полагать, время там текло в обратном направлении.

– Вот как, – заговорил Дыдваче, размышляя вслух. – Какие возможности у моего эксперимента... Найти условия, при которых какой-либо закон не выполняется! Я ведь не только назло кому-нибудь, не из-за жилья пошёл на это. Предполагал: всё будет возможно. Не надо ракет, достаточно найти условия, при которых световой год равен миллиметру, – и вот встречи с инопланетянами... Если двадцать плюс двадцать – опять же двадцать, то люди будут бессмертными: возраст не увеличивается. Можно даже молодеть: если двадцать плюс двадцать – всего лишь пятнадцать... Но я переборщил. Чтобы управлять миром, надо иметь опору, держаться какого-то закона. Если б я твёрдо знал, что дважды два – например, девяносто! Избавился бы от непредсказуемости! А то считаю ножки стола, сегодня получается три, вчера было семь! Приму ошибочную основу – такое начнётся... вселенная погибнет. Потому и сижу... вне мира...

Витька с жалостью придвинулся к нему. Хотел бы помочь, да не знал чем. Учёный искоса посмотрел на него и хмуро сказал:

– Брал я тетрадку у тебя, на ней таблица умножения. Да вот не удалось. Не мучайся, ничем не пособишь. Впрочем... – Он оживился. – Помню, когда начал я это всё, сберёг для страховки какую-то формулу. Здесь, в комнате, спрятана. Я всё перерыл – нету. Поищи! Может, свежим глазом...

Перекуров радостно вскочил. Бросился перекапывать кучи бумаг, исследовать стены: не нацарапано ли что-нибудь на них? Исполненный рвения, он взобрался на стул, снял с гвоздя ходики. Выдернул матрас из-под стола.

Старик следил за ним без надежды.

– Не так, – произнёс он надтреснутым голосом. – Эти вещи – сейчас есть, а час назад не было. Через минуту, может, бумаги станут помидорами. Нет, я как-то надёжнее спрятал...

Витька опустил руки.

– А что у меня надёжное, – продолжал рассуждать Дыдваче. – Даже сам я – не неизменный. То был толстый, то на правую ногу припадал, то облысел, то вдруг выросла древнекитайская косичка... Единственно, с ума вроде ещё не сошёл.

У Перекурова капнула слеза. Он отвернулся к окну с водопадом.

Но водопад уже сменился на заросшую малинником гору с чёрной дырой. В дыре что-то ворочалось и вздыхало. Кусты над ней зашевелились, из них вылетел камень и упал перед входом в пещеру. Сопение на секунду прекратилось, затем послышалась ещё более громкая возня, и на свет стремительно вырвался гигантский медведь с блестящей бурой шерстью. Он заревел и встал на задние лапы, устрашая врага.

Однако противник не показывался. Подождав и успокоившись, понюхав воздух, животное полезло по склону и стало объедать малину.

– Пещерный, – определил Дыдваче, поднимаясь, и тоже подошёл к окну.

Из кустов возле зверя вдруг выскочило несколько человек в шкурах, с рогатинами и с камнями на палках. Они пронзительно заверещали, бросаясь на медведя. Тот махнул лапой, один охотник покатился по откосу и сорвался в пропасть. Но другой уже сунул зверю копьё в бок, двое упёрлись в него рогатинами, ещё один обрушил на череп медведя острый камень...

– Предки наши, – шёпотом пробормотал учёный. – Кроманьонцы.

Зверь захрапел и распластался, подмяв кусты.

Тут же откуда-то сбоку появилось всё племя: женщины со спутанными волосами, тёмные от загара или от грязи дети. Кто-то нёс дымящую коробку из коры, другие – сучья. Племя втянулось в пещеру, там сейчас же запылал огонь, из входа полетели кости, мусор. Охотники на склоне разделывали тушу, и вскоре медведь проделал обратный путь в своё бывшее жильё, но теперь частями и не по собственной воле.

Дыдваче одобрил:

– Удобное жильё, не подступишься. Небось, вождь у них мудрец. Может, предок мой: с головой старикан, вроде меня.

– А мой предок? – осведомился Витька ревниво.

– Твой в пропасть улетел, – мрачно отозвался Дыдваче. – Тоже лез куда не надо, в чернильницы дул... Но может, и не так, герой он. Погибают-то – недотёпы и герои. В непроливашку стоит дунуть для пробы. Законы природы – те же непроливашки: вроде бы природа в них накрепко заключена, но вдруг необычное условие, дунул кто-нибудь, и выскакивают факты из границ. Или кляксы.

Перекуров вспомнил об украшениях на своём лице и стыдливо прикрыл щеку ладонью. Потом мечтательно заявил:

– Ружьё бы мне! Я бы предкам помог!

– Сквозь время не выстрелишь. Я уж смирился – такое повидал...

Хозяин сел за стол и подпёрся кулаком уныло. Откуда-то выбрался заяц, произведённый при вычислениях, встал на задние лапы под ходиками и отъел кусок гири. Сморщился и выплюнул, железка поскакала по полу. Затем расстегнул пуговицы на животе, снял зимнюю шкуру и, поёживаясь от холода, под мышкой понёс её куда-то прятать на лето.

– Ткни там в стену, – сказал Дыдваче. – Возвращайся в класс.

– А мы не отъехали куда-нибудь? – виновато и со страхом уточнил гость.

– Вашу школу построили на месте дома, в котором я когда-то жил. Моя комната выпала из вселенной, но стоит, где и прежде. Так что если нарушить её изоляцию, окажешься в твоём классе.

Витька поплёлся к стенке. Остановившись возле неё, он произнёс плачуще:

– Дважды два – четыре!

И, поскольку старик не отвечал, школьник повторил ещё раз, потом ещё.

– Не врёшь? – Учёный наконец тяжело повернулся к нему. – Учти, судьба вселенной зависит. Если я выйду отсюда с неверным законом – всё понесётся в тартарары!

– Честное-пречестное слово! Ей-богу! Чтоб я лопнул! – Витька поискал и добавил: – Век воли не видать!

Дыдваче с сомнением помолчал.

– Нет... Не решусь. Возможно, тебя обманули. Что-то странное в твоей формуле. А ну-ка повтори её.

Перекуров убедительно произнёс раз... другой... третий... Старик внимательно слушал.

Вдруг он подскочил и, глядя на Витьку расширенными глазами, сказал свистящим шёпотом:

– Нашёл! Нашёл знак! – Он неожиданно затопал, воздев руки в болтающихся рукавах. Вероятно, это означало пляску. – Дваж-дыдваче-тыре!

– Дыдваче! – радостно закричал Витька. – Тыре!

Они бросились друг другу в объятия.

– Вот где спрятано, – счастливо бормотал Пантелеймон Фёдорович. – Забыл совсем, старый чудак.

Успокоившись, он озабоченно задумался вслух:

– Могу возвратиться во вселенную. Но... Если моя комната вновь возникнет в мире... Здесь стоит школа. В одном участке пространства окажутся два материальных тела. Произойдёт взрыв!

Пятиклассник растерялся. Учёный тоже.

– Надо передвинуть мою комнату, – решил Пантелеймон Фёдорович. – Но как её передвинешь?.. Или школу перенести. Это проще.

– Я сейчас вылезу и скажу!

– Не согласятся...

– А давайте вместе вылезем и попросим!

– Мне покидать комнату нельзя: она потому только и существует... не существуя... что я здесь. Потом входа в неё не найдёшь. Может быть, лучше мне нарушить изоляцию не через стену, а через окно? Открыть окно, когда оно будет выходить куда-нибудь на пустырь.

– И окажетесь на другой планете!

– Да, опасно... Могу вынырнуть даже в другом веке... Вот что. Ты возвращайся в класс и попробуй убедить начальство, что школу надо передвинуть или разобрать. Если у тебя ничего не получится, я рискну.

Перекуров с готовностью подскочил к стенке.

– Постой! Дыру сделаем внизу, чтоб ты вылез из-под парты. Иначе перепугаешь всех: появится твоя голова в воздухе, из ничего.

Учёный наклонился и пальцем стал чертить по стене возле пола. На извёстке оставался зелёный светящийся след, и когда он замкнулся, вся фигура сделалась дымной. Пантелеймон Фёдорович дунул туда, дым заклубился и вышел наружу. Стал виден крашеный пол класса, нижняя перекладина парты.

– Лезь!

Витька встал на четвереньки и сунул голову в отверстие. Сбоку были Тамаркины ноги в толстых чулках и в ботинках. Витька продвинул в дыру плечи...

Под руку ему попалась сигарета – тогда ещё, на перемене, происшедшая из конфеты. Перекуров подобрал её и высунул голову между сиденьем и крышкой парты.

Завизжала Тамарка. Экспериментатор ткнул её локтем и выбрался весь, лицом к чернильнице, с которой всё началось.

– Пе-ре-ку-ров! – прозвучало над ним. – Ты сидел под партой?

Рядом с Витькой возвышалась учительница. Пятиклашки все повернулись к нему, в заднем конце класса вскакивали, глядя на попавшегося озорника.

– В каком ты виде! – ужаснулась учительница.

– А он дунул в чернилку и забрызгался, – наябедничала Тамарка, мстя за свой испуг.

– Так... От стыда под скамейку залез?

Витька был очень занят тем, что пытался повернуться за партой как следует. Было узко, ноги застревали.

– Нет, – пробормотал он, пытаясь освободиться.

– А почему же? Домашнюю работу не сделал?