Белое отребье

Медсестра Джеймс видела хорошее в любой ситуации. Видимо, потому что она так боялась ужаса реальной жизни. Но он обожал ее оптимизм. Она всегда убеждала себя, что надежда существует, хотя надежды не было. Конечно, она не была таким же, как он, реалистом, но все понимала правильно. Пациентам надо, чтобы те, кто заботится о них каждый день, имели позитивное мировоззрение, а в это время на заднем фоне профессионалы имеют дело только с холодными фактами.

Он не мог критиковать медсестру. В самом деле, он не будет этого делать. Медсестры обязаны иметь дело с будничной, но важной частью жизни больницы, и это неблагодарная работа. Его роль была более сложной, хотя тоже неблагодарной. Все нуждались друг в друге. Без его умения больница бы в скором времени перевернулась вверх ногами и в ней воцарился бы хаос. То же самое касалось и медсестер. Он не хотел, чтобы она переживала из-за смерти мистера Доуза. Этот человек прожил долгую жизнь, сделал много дел и, без сомнения, получил много радости. Через несколько дней печаль пройдет, и этот пациент будет забыт. Медсестра Джеймс найдет других людей, которые нуждаются в помощи. Жизнь продолжалась.

Он сделал глоток кофе. Подавил порыв тошноты. Этот кофе так отличался от того ароматного напитка, который он привык пить, прошлой ночью кофеин помог ему справиться с недосыпом. Было трудно приспособиться к работе в течение дня, к тому же он провел большую часть прошлой ночи, занимаясь исследованием, а в конце концов посмотрел документальные фильмы, которые записал на видео. Это была существенная часть работы, хотя иногда порядком его угнетала. Но важно было знать о пациентах от и до, быть в курсе постоянно меняющихся тенденций.

Он отсмотрел целых шесть часов пленки, начав с часовой программы про отдыхающих на Ибице, не меняющееся курортное направление для молодежи. Фильм был снят на вибрирующую портативную видеокамеру, и этот просмотр позволил ему взглянуть изнутри на жизнь сегодняшней молодежи. В течение часа Мистер Джеффрис слушал пьяных подростков, которые несли сущий бред, но он отказался от того, чтобы осуждать людей, хотя считал, что эти ребята грубы и неинтересны. Увлеченные несущественными мелочами, они кричали и кривлялись в камеру, одна девица почти довела его до тошноты. Она спала с мужчинами, которых не знала, и хвасталась этим перед всей страной. Она что, никогда не слышала о венерических заболеваниях? СПИДе? Он представил себе медсестру Кук, развлекающуюся подобным образом, вероятно, спящую с двумя мужчинами одновременно, как делала девушка в фильме. Даже животные ведут себя с большим достоинством.

Мистер Джеффрис был рад, когда программа закончилась. Вызвал обслуживание в номер и заказал тарелку пасты с соусом из базилика и бокал вина, чтобы смыть неприятные впечатления. Требования к еде и обслуживанию в отеле так сильно отличались от стандартов кафетерия, в котором он недавно сидел. В дверь постучали, и женщина принесла его ужин. Она была хорошо одета, и у нее был совсем другой цвет волос, чем у девушки на видео. Ее кожа не была загорелой, но он не смог удержаться от того, чтобы не сравнить этих двух женщин. Рассмотрел ее, когда она ставила поднос на стол, аккуратно сдвинув его бумаги в сторону. Он представил ее вовсю развлекающейся на Ибице с мужчиной, который проникает в нее сзади быстрыми толчками, а она делает минет его другу. Эти мужчины грубы, их тела покрыты татуировками. Вначале они были белыми. Потом черными. Потом комбинация двух рас.

Многие из диск-жокеев документального фильма были черными, поэтому возникла такая ассоциация. Это действительно было омерзительным. Конечно, не расовый элемент, а животное совокупление с незнакомцами. В этом было насилие, которое раздражало его, и лучше бы эта девушка никогда не упоминала данный случай перед камерой. Когда официантка поставила перед ним поднос, он щедро наградил ее чаевыми, без намека на эти малодушные мысли. Некрасиво проецировать такие вещи на невинный обслуживающий персонал. Она поблагодарила его и слегка покраснела. Видимо, она находила его привлекательным. Долю секунды он подумал, не завязать ли с ней разговор, но воздержался.

Когда она ушла, мистер Джеффрис взял тарелку и переместился в кресло. Он хотел поесть, держа тарелку на коленях. Как будто сидишь в хорошем ресторане и заказываешь фасоль на тосте. Иронично. Если бы фасоль и тост были дешевыми и предлагались в кафе, заполненном обычными людьми, вкус был бы отвратительным, но пристойные условия хорошо влияли на аппетит. Он попробовал повторить то, что видел по телевизору. Практически все семьи ставили тарелки к себе на колени, когда смотрели свои любимые программы. У некоторых даже не было собственных столиков, или так просто показалось. За маленькими детьми шли пенсионеры, родители тянулись к бутылке с соусом, трясли солонками над едой, которая уже и так была пересолена, что вредно для здоровья. Когда они ели, то рассыпали на одежду жареные хлебные крошки и кусочки вареной картошки. Поэтому он испытал такой способ поглощения пищи на себе. Это было не так трудно. По меньшей мере не с первого раза. Но вскоре он устал от экспериментов.

Мистер Джеффрис переместился к столу. Запах полировки был сильный и ароматный, он почти мог его вдохнуть. Совсем не то, что сидеть за дурацким пластиковым столиком в больнице. В его отеле был хороший стол, с ноутбуком, на нем лежали справочники, диски, лампа и неиспользованные конверты с маркой отеля. Он засмеялся и, подавив соблазн, углубился в еду. Запомнил вкус базилика на языке, вперемешку с растворимым кофе.

Мистер Джеффрис еще раз подумал о записях, просмотренных прошлой ночью, завершив анализ своих сиюминутных впечатлений. Рассказывая о гедонизме, творящемся в Ибице, авторитарный голос раскрывал скрытые стороны тамошней жизни. Это место было похоже на разбомбленное пространство, и ни один человек не проявлял никакого интереса к работе, не хотел зарабатывать на жизнь. Пять молодых людей в фокусе документального фильма, и каждый из них вел себя самым постыдным образом, некоторые были пьяными или под наркотиками. Они плохо выговаривали слова и были зациклены на самих себе, но благодаря фильму он получил представление о ночных кражах, героине и подростковом сексе. Рядом с клубом для молодежи произошло нападение, и тинейджер получил легкие травмы черепа. Когда съемочная группа вместе с полицией приехала на место происшествия, он сам смог разглядеть, что у мальчишки порезы на голове. Его светлые волосы перепачканы кровью, кожа была белой и бледной. У его рыжеволосого друга синяк под глазом, и съемочная группа взяла у него интервью. Он кричал, и ругался, и пытался обвинять всех, но только не себя самого. Его выражения прерывались писком. Сотни непристойностей были старательно вырезаны редактором. Мистер Джеффрис сочувствовал профессионалам-телевизионщикам. Мало веселого в работе в такой обстановке. И если в целом искренне посмотреть на страну, это была неоценимая работа. Легко сопоставить эти лица с теми, которые он видел у себя в госпитале.

Так что он продолжил анализировать просмотренное прошлой ночью. Еще в одном документальном фильме показывалась работа полиции по борьбе с преступлениями. Это была леденящая кровь запись драки футбольных фанатов в Лондоне. От вида побоищ, снятых на центральных улицах по всей стране, от этой жестокости его сердце сжалось. Мелькание бритоголовых фанатов, пинающих друг друга в пьяном запале. За этим последовала программа, освещающая использование кабельного телевидения и оборудования для наблюдения и патрулирования пользующихся дурной славой районов красных фонарей. Проституток показывали, замаскировав им лица. Это он счел глупым, хоть и информативным.

Далее следовал фильм о визите в Соединенные Штаты, где судебные эксперты вынесли приговор киллерам, найденным по образцам ДНК. Это он нашел очаровательным, технология будущего. В конце посмотрел фильм о матерях подростков, но в тот момент он уже дремал. Все, что отсмотрел, слилось воедино. Воровство и злоупотребление наркотиками в районе смешалось с центральными улицами страны, проститутками и падшими нравами. Недостаток семейных ценностей. Это действительно порочный круг. Все дело, конечно, в образовании. Длинный прыжок в обратную сторону от цивилизации, но дело в другом. Эти фильмы поднимали насущные вопросы, это был кусок реальной жизни, показанной экспертами.

Он вернулся к настоящим проблемам и покинул кафетерий. Спрятавшись в полной безопасности в офисе, он сделал чашечку чаю и жадно ее выпил. Это помогло быстро избавиться от привкуса кофе. Освежившись, он уселся за стол и вскоре погрузился в работу. Внешнего мира более не существовало. Ужасы кинохроники исчезли. Мистер Джеффрис спокойно раздумывал, изучая данные и подготавливая месячный отчет.

Ему нужно было помочиться, но вместо того, чтобы выходить из офиса и идти до ближайшего туалета, он достал бутылку. Это практиковалось в больнице и экономило драгоценные минуты. К тому же в коридорах было полно народу, толпы больных и умирающих, тоска и одиночество. Туалет был для особых случаев, в основном им пользовались посетители и персонал. Однажды он случайно подслушал, как какой-то мужчина производил акт дефекации. Отвратительно. Тогда ему стало плохо от этих звуков. Он поставил бутылку в шкаф. Перед тем, как уйти, он ее выльет и вымоет. Он поспешно вернулся к работе.

В офисе было жарко, и он открыл окно. Включил вентилятор. Принес с собой сэндвичи и съел их, сидя за своим рабочим столом. Ему хотелось закончить отчет. Ноги затекли, и он знал, что следует прогуляться по коридорам, но там шумно, это помешает ему сосредоточиться. Вместо этого мистер Джеффрис прошелся по узкому проходу в офисе. Еще несколько раз помочился. Выпил чаю.

В какой-то момент он подумал о просмотренных фильмах. Показали ли в этих фильмах тяжело работающих, заинтересованных в обществе людей, от которых это общество отказалось? Затем он снова уселся за работу. Продолжил дальше. Температура упала, и свет за окном затухал. Из его окна не было никакого вида, только маленький асфальтовый квадрат и кирпичная стена. Хотя через окно поступало много света, так что жалюзи были наполовину прикрыты. Самое худшее из этого дня было позади, и скоро в больнице настанет покой. Последние посетители уйдут, а пациенты улягутся отдыхать. Они выпьют свои дежурные чашки чаю и примут предписанные лекарства. Они расслабятся. Большинство персонала уже дома, на заслуженном отдыхе. Тишина придет в мир.

Его бутылка была полна, он решил опорожнить ее и прошел в туалет. Пара человек прошли мимо, но никто не заметил спрятанной бутылки. Сейчас было девять часов. Он дошел до туалета и опорожнил мочевой пузырь в кабинке. Вытряхнул содержимое бутылки. Кто-то нарисовал на стене картинку с пенисом. И женщину с открытым ртом. Он подумал о девушке из Ибицы. Кто-то еще, а может, тот же человек, написал призыв к занятиям голубым сексом. Он дернул цепочку. Туалет нуждался в уборке, но он не собирался жаловаться. Каждый работал изо всех сил. Он это понимал. Мистер Джеффрис вымыл руки над раковиной и представил себе сотни рук, которые трогали это мыло. Подумал о бактериях. Собрался и быстро вышел. Погрузился в свой отчет. Почти что религиозное переживание.

Прошло еще три часа, и будильник на его компьютере пропищал полночь. Много лет назад люди называли это время часом ведьм. Время суеверий до того, как люди превратили его в эпоху науки. Народ верил в волшебство, ведьм, колдунов. Сверхъестественное. Он улыбнулся своим мыслям. Его отчет был более-менее завершен. Максимум еще один час. Сейчас он уже не мог сделать больше. Коридоры опустели, и он стал выполнять свои упражнения. Сколько людей работает так же интенсивно, как он?

Мистер Джеффрис отправился на прогулку по коридорам. Он не останавливался на поворотах, проходил мимо спящих палат и пустых операционных с чувством удовлетворения человека, который закончил сложную работу. Машины стояли в молчании. Сохраняющие жизнь наркотики ждали своего часа. Больше не было шума. Не было смятения. Только благословенная тишина. Бредящий маньяк, встретившийся прошлой ночью, был случайностью. Он знал это. Беспрерывно прогуливался следующие полчаса, затем направился к отделению скорой помощи. Проходя мимо детской палаты, он подумал о маленькой Дэйзи. На прошлой неделе одна из медсестер рассказала ее историю, и он знал, что все закончится хорошо. Больница специализируется на том, чтобы все заканчивалось хорошо. Он подумал о женщине, которая приходила играть с малышами. Таких называли специалистами по играм. Они рассказывали сказки и помогали ухаживать. Представьте себе. Это показывает, насколько развивается система. Он заглянул в кафетерий, где был днем. Теперь он не мог себе представить того уныния, которое испытал. На выступе перед ним лежала мертвая муха, по другую сторону стекла. Он не знал, была ли это та же самая муха, от которой он отмахивался. Как знать? Но эта была дохлая.

Скоро он дошел до отделения скорой. Вот здесь оно и было, печально, но многие факты из видео происходят в жизни. Автомобильные аварии. Передозировка наркотиков. Уличные драки. Он видел все это много раз за год. Комната ожидания была пуста, но до него доносились голоса. Он пошел на звук. Кивнул дежурному персоналу, но не стал отрывать их от работы. Он встал у стены и стал разглядывать троих только что доставленных мужчин. Один был залит кровью, и у мистера Джеффриса заняло некоторое время, чтобы определить их характеры. Он представил их стоящими на выходе из ночного клуба на центральной улице, они размахивают кулаками над головами других молодых мужчин. Кто-то упал на землю, и это стало поводом для драки. Лицо лежащего использовали как батут. Эта картина поразила его больше всего. Это были улицы без названий, такое может произойти где угодно. Конечно, это частный случай, и все люди разные. Они просто казались одинаковыми. Но эта разница ничтожно мала.

— Ебаный свет. Час: ты в порядке, приятель? — сказал один из мужчин.

Это был коренастый парень с толстым золотым кольцом на среднем пальце. Желтая майка выпущена поверх джинсов, на ней были написаны буквы YSL.[24]

Что бы это значило? Когда мистер Джеффрис с близкого расстояния рассмотрел руки этого мужчины, он увидел кольцо: круглый золотой монстр, залитый запекшейся кровью. Его волосы были коротко острижены, как и у двух его друзей. Мужчина рядом с ним был ниже ростом. Серебряная цепочка выпущена из-под воротника спортивной рубашки. Он сидел на корточках и был мрачен. Медленно покачивал головой из стороны в сторону, но не произносил ни слова. Плоские ботинки с кисточками. Белые носки. Из заднего кармана торчал мобильный телефон. В другом кармане можно было разглядеть толстый бумажник. Мистеру Джеффрису это напомнило телевизионную комедию о кокни[25] в Пекаме.[26]

Забыл ее название. Она никогда не казалась ему смешной.

— Конечно, он не в порядке, толстяк, — с усмешкой сказал мужчина, сидящий на корточках.

Он заговорил в первый раз. Мистер Джеффрис наблюдал. Очарованный абсолютной животной приверженностью этих людей к какой-то своей группировке. Он говорил как кокни, хотя жил в новом городке рядом с Лондоном.

— Этот хер уже стопудово мертв, я тебе говорю. И он, и его ебаные дружки. Мы почти их достали. Этот лысый мудак получил нормальный пинок перед тем, как его вышвырнули за дверь. Мы их достанем, не переживай.

Мистер Джеффрис размышлял над тем, стоит ли ему передавать этот разговор полиции. Они определенно говорили об убийстве. Как медик он отказался от этой идеи. От любого типа насилия ему становилось дурно.

— Пройдите и подождите здесь, пожалуйста, — сказала медсестра.

Двое амбалов переминались с ноги на ногу. Щурились.

— Пойдемте, пойдемте скорее, или вам придется пройти и посидеть в комнате ожидания.

В первый раз мистер Джеффрис должным образом разглядел доктора и медсестру, которые занимались раненым мужчиной. Медсестра была худенькой и маленькой, кожа да кости под халатом. Ее волосы были собраны в маленький пучок, а на губах не было помады. Часы казались неестественно большими на тонком запястье. На вид она весила не больше пылинки и была далеко не импозантна. Амбалы возвышались над ней и, к его удивлению, делали в точности то, что она говорила. Может, на них так подействовало присутствие охранника, сидящего в дальнем углу комнаты, но ему так не казалось. Трудно понять, почему они так ей подчиняются. Он ожидал бранных слов и угрозы физического насилия. Непристойных предложений сексуального характера. А они были почти что смиренны.

— Он ранен? — спросил доктор.

Доктор-азиат. Где-то под тридцать. Осматривал пациента. Мистер Джеффрис посмотрел еще внимательней и попытался увидеть еще что-нибудь, кроме крови и коротко остриженных волос. Трудно было выявить характерные черты. Через лицо пролегала глубокая и отвратительная рана. Казалось, медсестра вела себя дружелюбно по отношению к раненому, улыбалась и кивала. Он не слышал, что она ему говорила. Они разговаривали спокойно. Двое амбалов прислонились к стенам напротив, хотя он сомневался, что они не могут удерживаться на ногах. Это было больше похоже на демонстрацию наглости. Если так, этого никто не заметил. Низкорослый бульдог смотрит в пространство, его мозги промаринованы алкоголем. Молокосос с буквами YSL на майке некоторое время безучастно оглядывается, потом таращится на своего раненого приятеля, затем на доктора и медсестру. Мистер Джеффрис следовал за его взглядом, но это было весьма непросто. Казалось, он уставился на ягодицы медсестры. Мистеру Джеффрису было противно думать о том, что происходит в голове амбала. Казалось, он знал этих мужчин. Понимал их. Даже больше, чем Рональда Доуза.

Доуз по сути олицетворял прошлое. Индустриальная эра второсортной политики. Он жил в серьезные времена, но эти времена ушли. Запад уже стабилизировался и большими шагами идет вперед. Британия теперь сформирована и менее расточительна. Организованное сопротивление далее невозможно. Он знал, что Доуз был активным участником движения профсоюзов, и хотя профсоюзы разогнали уже более десяти лет назад, Доуз все еще полагал, что эти мужчины и женщины будут иметь шанс отстоять свои права. Профсоюзы вынудили нацию встать на колени. Конечно, он уважал права каждого мужчины и каждой женщины на собственное мнение. Они жили в демократическом обществе, и право личности было основополагающим. Но эта демократия должна быть чтима как левыми, так и правыми.

Естественно, в движении профсоюзов Доуз был второстепенным лицом. Несущественным. Без сомнения, многие, очень многие работали только для того, чтобы насладиться жизнью на пенсии. Государство выполняло свой минимум — снабжало их пенсией, но тем не менее протягивать руку помощи нуждающимся было делом тех, кто его окружал. Заботился ли он, например, о том, чтобы вложить в пенсионные фонды частные инвестиции? Теперь ожидания изменились. Что-то из прошлого умерло вместе с мистером Доузом. Он печалился о личностях, потому что считал личностями всех людей. Видимо, думал, что государство — это нянька.

Если Доуз олицетворял собой прошлое, то эти амбалы, стоящие перед мистером Джеффрисом, — настоящее. Их отпрыски будут представлять будущее. Толпа без культуры, потребители, которым плевать на своих сограждан. Никогда не жили хорошо, всю жизнь бьются в асфальтовых битвах. Потребляют запрещенные наркотики и выгоняют на панель беззащитных женщин. Это прямой результат многих лет недисциплинированного либерализма. Это тип таких безмозглых хулиганов, которые сбросили бы мистера Доуза с тротуара прямо в водосточный желоб. Они бы не заметили его боли, не подумали бы о том, что он одинок и нелюбим. Что за способ жить?

Странным образом такие амбалы демонстрируют естественную деградацию, начавшуюся с профсоюзного движения, хотя они живут во времена политической апатии. Они были толпой, да, но весьма опасной и организованной толпой. Он снова подумал о том документальном фильме, в котором показывались подробности использования приборов наблюдения для предотвращения уличных преступлений. Эти мужчины, несомненно, собираются в футбольные команды и организуют стычки посредством мобильных телефонов и Интернета. Профсоюзные амбалы выбирали путь насилия и дрались с полицией, которая просто пыталась исполнить волю народа. Сегодня организованные банды будут драться против чего угодно. Наркотики — источник дохода.

Такой вердикт мистера Джеффриса, естественно, не распространялся на развитие общества в целом, но как личность он имел свою определенную точку зрения. Его интересы сводились к упорядочиванию качества лечения в больнице. Бессмысленные конфронтации, такие, как вот эта, стоили больнице многого. Это элементарно чистые убытки. Если бы только они могли себя контролировать.

Дело не только в амбалах, еще и наркоманы, проститутки, алкоголики и курильщики. Каждый должен нести ответственность за свои действия. Он ни в коем случае не придерживался реакционных взглядов. Фактически, он очень далек от них. Суть его работы в том, что он имеет дело с этими реалиями. Например, он не испытывал ничего кроме сочувствия к жертвам СПИДа. Очень много людей презрительно относятся к больным СПИДом. Конечно, если бы только люди могли контролировать свое сексуальное поведение, правильно пользоваться шприцами, тогда проблема бы исчезла. Но по каким-то причинам они не могут этого сделать. Это было печально, но это не значило, что он ненавидит гомосексуалистов и зависимых от наркотиков. Люди воюют сами против себя. Паранойя и истерия. Он этого не понимал.

— Нет, его покоцали, его заштопают за минуту, — сказал бульдог в свой мобильный телефон.

Мистер Джеффрис скользнул взглядом по доктору и медсестре. Рядом с доктором лежал пустой шприц. Хотел бы он знать, употребляет ли сам пострадавший наркотики. Он не мог сказать. Эти люди сливаются воедино. Страшно признаться, но он устал. Работал весь день.

— У тебя все нормально, Чарли? — прокричал бульдог.

У мужчины, казалось, было сотрясение мозга. Он просто кивнул. Теперь медсестра обняла его рукой за плечо. В ее взгляде не было неодобрения. Она легко с ним обращалась, а он, казалось, отвечал тем же. С ее стороны это было явной попыткой предупредить любую скрытую агрессию. Она пыталась обнадежить мужчину, помочь ему оправиться от ранений, зеркальное отражение медсестры Джеймс и ее привязанности к мистеру Доузу. До тех пор, пока это не превратилось в серьезную привязанность. Он рассмотрел медсестру более внимательно и не смог найти личного мотива такого отношения к пациенту.

— Ему нужно побыть здесь эту ночь. Мы подождем, пока ему наложат швы, и поможем ему оправиться. Это невесело, но доктор сказал, что он выживет. Будет шрам, но могло быть гораздо хуже.

— Дай мне с ним поговорить, — сказал амбал с YSL.

— Держи. Нет, приезжай, если хочешь, но он тормозит, как на кумарах. К тому же ему только что впрыснули. Дело твое, — продолжал бульдог.

Мистер Джеффрис не стал прислушиваться к разговору, так как ничего интересного сказано не было. Он смотрел, как накладывают швы. Два амбала скоро уселись в кресла. В молчании. Устали, скорее всего. Медсестра была занята перевязкой пострадавшего мужчины, когда внесли женщину с сердечным приступом. Доктор подошел к ней, и амбалы испуганно посмотрели в их сторону. Казалось, они расстроились, глядя на лица женщины и ее паникующего мужа. Мужчине и его жене было около шестидесяти, женщина завернута в одеяло.

Мистер Джеффрис направился к выходу. На мгновение он занервничал, подумав о бредящем скелете прошлой ночи. Это было самое страшное оскорбление, которое он когда-либо получал на работе. Всегда все было хорошо. Он шел спокойным шагом, и тишина поглотила его. Амбалы были забыты, заперты на видео. Иногда ему казалось, что он может взять пульт управления и промотать эти сцены назад и вперед. Из видеомагнитофона в реальную жизнь и обратно в виртуальную. Он был в курсе случаев, творящихся на скорой, и мог вывести тип людей, которых привозили в больницу. При этом трудно не стать циником. Оставаться начеку. Коридоры были пусты и безопасны, и его раздражение прошло. Он поработает еще час, а затем уедет.

Дойдя до офиса, Джонатан Джеффрис полностью расслабился. Он был всего лишь человеком. Закрыл и запер на два замка дверь, сел за свой стол и уставился в светящийся экран компьютера. Все вокруг него — мужчины, женщины и дети — шли на поправку. Спокойные и в безопасности от осознания того, что за ними присматривает и заботится преданный персонал. Он подумал о медсестре Джеймс и носовом платке, который он отдал ей, чтобы та вытерла слезы. Это было хорошее знакомство. Она чувствовала такую тоску из-за смерти пациента, старого человека в конце своей жизни. Мистер Джеффрис забыл его имя, но тут же вспомнил. Доуз. Конечно.

Он нажал на клавишу и подождал, пока в нижней части экрана компьютера не выстроилась цепочка символов. Он кое-что вспомнил и отпер ящик. Подумал о своем отце и на секунду сравнил его с мистером Доузом. Отец был хорошим человеком, он умер за четыре дня до своего семидесятилетия. Всю жизнь работал с максимальной отдачей, и сын верил, что идет по его следам. Он вспомнил похоронную службу и почести, отданные отцу как человеку, безотносительно профессии. Он был хирургом и за свою жизнь спас многие жизни. Мистер Джеффрис очень гордился достижениями своего отца. Он многое сделал и заслужил награды в старости.

Мистер Джеффрис отпер ящик и достал оттуда карманные часы. Открыл их и стал смотреть, как секундная стрелка отщелкивает свой путь в шестьдесят секунд, вынуждая двигаться и минутную стрелку. Цифры были римские, стрелки с тяжелыми наконечниками. Даже если они сломаются, все равно будут отсчитывать столетия. Вероятно, в один прекрасный день они остановятся или испортится колесико. Механизму свойственно изнашиваться. Время застынет, пока отыщется какой-нибудь старый часовщик. Интересно, будет ли такой человек существовать через два столетия. Постоянный оборот потребления говорит о том, что ежедневные вещи создаются для краткого использования. Этого нельзя изменить. Время идет постоянно, не важно, отсчитывают его или нет. Только смерть может остановить течение времени. Он был твердо уверен, что после смерти времени больше не существует. Только бесконечность и вечная благодать для праведных, хотя он не стал бы это описывать такими библейскими терминами.

Компьютер загрузился, но мистер Джеффрис еще долгое время сидел, уставившись на часы. Он думал о своем отце и о судьбах мира. Наконец щелкнул крышкой часов и положил их обратно в ящик, запер его и положил ключ в бумажник. Он дорожил антикварными вещами, но ценность этого отдельного хронометра была не в деньгах. Это было очень личным, талисманом, чем-то вроде сокровища.

Стив был удачлив… он женился на Кэрол и устроился в жизни… а для Перл[27] все было по-другому… но все это вранье — о том, что говорят, что она несчастная женщина… разочарованная… садистка… лесбиянка… извращенка до мозга костей… ну и пусть… это просто озлобленность… говорит больше о человеке, который такое думает, чем о Перл… ничто не может быть глубже истины… она была потрясающая… жемчужина… и я смеялась… почти что плакала… она была преданна своей работе… учительница, которая пылала к образованию такой страстью, она не хотела уходить на пенсию… она действительно очень старалась, чтобы детям, которые находятся под ее опекой, в школе было весело… видела в этом их большой шанс учиться и развиваться… направить их энергию в правильное русло… и когда испуганный ребенок в первый раз приходил в школу, Перл ждала его с улыбкой… она была строгой… но дружелюбной… и справедливой… она так много отдавала… привязывалась к своим маленьким мальчикам и девочкам… и не имело значения, были они хорошими или плохими… она заботилась о задирах так же, как и об обиженных… любила и забияк и тихонь… верила в дисциплину, но в то же время была очень мягкой… просто находила то, что им интересно… было ли это чтением… писанием… рисованием… футболом… мячом через сетку… всем, что угодно… не имело значения… а с трудными детьми ей приходилось добиваться своего уговорами… все сплеталось… взаимосвязь — вот что она использовала… рассказывая мне о своих детях… и для маленького мальчика, который любил футбол, это был способ подтолкнуть его к чтению и писанию… ему хотелось знать, что случится в его футбольных комиксах… и она просила его рисовать своих любимых футбольных игроков… писать об игре на площадке… одну игру он видел по телевизору… и важно было, как дети сходятся друг с другом… и Перл старалась поощрять дружбу так же, как интерес к знаниям… если девочка была все время одна на детской площадке, она подсаживала к ней разных девочек из класса… пока они не сходились и она не находила себе подругу… и они начинали играть на улице вместе… она действительно любила детей… их широко распахнутые глаза и невинность… и хороших и плохих… были и ангелы, и маленькие монстры… и она рассматривала их мам и пап, когда те приходили на родительские вечера… большинство из них заботились о своих детях, а некоторые нет… она этого не понимала… она смотрела на тех, кто не заботился, и пыталась догадаться, что же там не так… не могла видеть, как они разрушали то, что было бесценно… и она так расстраивалась из-за мальчиков и девочек из плохих семей… несколько раз в год этих детей избивали… это действительно ее расстраивало… у нее в глазах стояли слезы, когда она мне об этом рассказывала… рассказывала об одной девочке, с которой жестоко обращался ее отец… она была слишком напугана, чтобы что-то рассказать… социальная служба слоняется без дела со своими опекунами… ничего не делает… так что Перл переоделась после работы, и поехала домой к этому человеку, и постучала в дверь, и когда он открыл, она ударила его в лицо со всей силы… у его крыльца началась суматоха… и когда быстро собралась толпа, она рассказала его соседям, что тут случилось… и его жизнь стала ужасной… более сильные люди стали следить… и она поехала домой и стала пить чай… и вскоре девочку взяли под опеку, и все закончилось тем, что ее стали растить приемные родители… Перл общалась с ними все эти годы, и девочка выросла, и вышла замуж, и счастлива… Перл всегда желала, чтобы людям сопутствовал успех… это был особый случай, но она все же оставила и там свой след… Перл была преданна… и только потому что она никогда не была замужем, это не делало ее лесбиянкой… это стереотип… старая дева — лесбиянка… старый холостяк… и то, что она была худосочной, но это не делало ее безжизненной… она просто была хорошая женщина… любила посмеяться… не в школе, а со своими друзьями… у нее было хорошее чувство юмора… несколько стаканов виски ночью, когда она садилась проверять тетради… бесконечные часы неоплачиваемых переработок… эта работа незаметна, но существенна… ее основная зарплата была совсем не радужной… особенно если принять во внимание важность хорошего образования… те, которые зарабатывали больше, в самой меньшей степени заслуживают своих больших зарплат… грабители… а учительство всегда было тяжелой профессией… политики бастуют уже десять лет, требуя повышения зарплаты… а теперь еще и инспекторы приходят, строго все проверяя… учиняют разрушение со своими секундомерами… на все смотрят только с точки зрения цены… она говорила, что то же самое происходило с медициной и полицией… в этих трех службах самая большая необходимость… не то чтобы она думала о таких вещах, когда была моложе… нет… она ненавидела школу и никогда не бывала в больнице… она думала, что была неукротима, как и Чарли… и то же самое с полицией… что ж… они провели много времени, обманывая их, когда были тинейджерами… особенно тех, из Уэмбли, которые докучали им в «Эйс Кафе» на Северной окружной… это все началось в пятидесятые… когда Британия проснулась и стала воплощать в жизнь американскую мечту… когда рок-н-ролл пришел вместе с Билли Хейли[28] …когда «Rock Around The Clock»[29] был впервые показан в кинотеатре, и все стулья разломали и порезали… она никогда не была домашней девочкой… это было, когда страна набирала обороты… «Эйс Кафе» было центром ее жизни, когда она была девчонкой… в этом месте она встретила Чарли… он был одним из настоящих рокеров… модный мальчишка в «Левайсах» и коже… со смазанными гелем волосами… и рокеры только копировали все у «Тедс»,[30] так как они были более вульгарны… Перл могла бы рассказать тебе все о мальчишках из Лондонского дворца архиепископа и мальчишках с угла Ноттинг Хилла… она росла, слушая об этих хулиганах, запугивающих общество… но она предпочитала новый стиль… рокеры со своими «Триумфами» и «Нортонами»[31]… она любила запах бензина… мощь мотоциклов, ревущих у порога «Эйс»… Элвиса в вертушке… у нее шли мурашки по спине, когда она сидела внутри и пила с друзьями кофе… и теперь мурашки, когда она вспоминает… смотреть на мальчишек и мотоциклы… и она была такой живой, когда сидела и смотрела, как они проезжают мимо… скорость и сила покоряли ее… все было в движении… и она влюбилась в Чарли с первого взгляда… он был настоящим наглецом… крепкий орешек… всегда у него проблемы… носился с дьявольской скоростью… рисковал… у него был «Тритон»… переделка из «Триумфа» и «Нортона»… все время работал над своим мотоциклом… и гель с его волос капал на «Тритон»… и снова… Перл смеялась… да… она действительно его любила… хотела выйти за него замуж, но он не был к этому готов… но в один прекрасный день… они это решили… и он брал ее с собой, вез сзади, и они могли поехать куда хотели… она чувствовала себя такой свободной… они оба так себя чувствовали… и в тот раз, когда он взял ее с собой, прокатиться за слепой поворот на ста милях в час… они оба наклонились к машине, и искры взлетали вверх от дороги, так сильно наклонился мотоцикл… и она чувствовала его кожаную куртку на лице и глубоко вдыхала этот запах… этот запах всегда останется с ней… сырой и живой… ветер свистел, обжигая ее уши… Чарли всегда все делал на пределе… он сделал пару раз слепые повороты… она ругалась с ним из-за этого… но он сказал, что это было особенным… и она кричала ему в ухо, а он давил на акселератор, и они смотрели смерти прямо в лицо… они принимали вызов… это самая страшная гонка, если ты только не на войне… это не выглядело так, что она не делала раньше такое… она делала… но сделать вот такой поворот было совсем по-другому… потрясающе… и они ездили везде… через весь Лондон… пили чай на мосту Челси… рев мотоциклов на дороге… если их пятьдесят или шестьдесят, такое чувство, что никто не посмеет до тебя дотронуться… она любила это… и когда Джин Винсент и Эдди Кокрейн[32] приезжали, она видела это… одна из ее любимых песен — Винс Тэйлор «Черная-черная машина»… она спросила у меня, слышала ли я ее когда-нибудь… но я ее никогда не слышала… и за эти годы было еще несколько других мест… «Кафе Теда»… «Винный погреб»… «Трудолюбивая пчела»… и она еще ходила в клуб «59» в Хакни… они все туда ходили… потом в Паггинтон, когда клуб переехал… и Чарли никогда не хотел взрослеть… он был из тех, которые навсегда остаются молодыми… и они действительно любили друг друга, как никто никогда никого не любил… он не хотел нормальной жизни… дом и машину… но он хотел ее… Перл была его девушкой… они жили сегодняшним днем… у них не было планов… он фанател от отчаянных гонок и драк больше, чем дети… она никогда не могла за ним уследить… и это было одним из тех качеств, которые она любила в Чарли… но когда ей исполнился двадцать один, она поняла, что хочет семью… а он еще не был готов… у них была куча времени… они были молоды, и вся жизнь была впереди… Чарли был парень с характером, но не забияка… она не могла влюбиться в забияку… и она к тому же могла постоять за себя… теперь она была учительница, но такая же свободная, как и когда была девчонкой… и она так смеялась, что даже сейчас это можно представить… и я подумала о том отце-извращенце и о том, как она решилась ударить его по лицу… ты никогда не знаешь, что скрывается за внешностью… а может, Чарли хотел умереть… она сказала, она неожиданно почувствовала на себе чей-то мрачный взгляд… но она любила его за все его промахи… Чарли был одним из настоящих… они были юными… такими юными… и мальчишки играли в «Эйс» в такую игру… и Чарли был одним из мальчишек, нормальных мальчишек… и многие другие равнялись на него, потому что он никогда не проигрывал битву… и не отказывался от вызова… и однажды ночью он поставил «Скачки с дьяволом» Джипа Винсента в свою вертушку, и выбежал, и запрыгнул на свой «Тритон», и его мотоцикл заревел по дороге, понесся по направлению к круговому повороту… он должен был доехать туда и обратно, пока не вышло время… и когда она мне об этом говорила, я представил себе Перл, нарядную, в этом своем улье друзей… она ест сэндвич с колбасой и печенью… доедает и выбегает на улицу… смотрит, как он уезжает прочь, и машет ему вслед… как будто из песни… красиво и романтично… и Перл ждет, когда он вернется, и поет эту песню… она называла это пластинкой смерти… действительно пластинка смерти… никто из твоих девчонок не любит песни… до этого момента она любила Джина Винсента… никогда больше не возвращалось к ней это ощущение… дело в том, что 45 секунд вышло, а Чарли не было видно… она никогда не думала, что он разобьется… он падал несколько раз до этого… сломал пару костей… но они думали, что они бессмертны… а потом кто-то пришел и сказал, что с Чарли все плохо… и один из мальчишек забрал ее туда… и там был ее Чарли, лежащий на Норс Орбитал, а его мозги были разбрызганы по всей дороге… она держала его на руках и плакала, и плакала, и не могла перестать плакать два или три года… она была подавлена… теперь ее жизнь закончилась… но приятели ее не бросили… и мальчики и девочки… похороны — это уже другая история… а затем она остановилась… не хотела в это углубляться… но она пришла в себя… да… неважно, что происходит в жизни, ведь ты всегда продолжаешь идти вперед… ты должен идти… а Перл никогда не верила в небеса… а они были рядом… и Чарли был с ней… она была с ним годы, и его душа жила внутри нее… она думала о нем каждый божий день… и со временем она вернулась к жизни… выучилась на учительницу, и ее классы были ее детьми… каким-то образом… это не то же самое, как если иметь собственных детей… но все равно хорошо… в школе она была любимой… уважаемым учителем… ей уже минуло шестьдесят, а она продолжала работать… она была председателем совета… отказалась от должности директора школы… Чарли был бы рад… она хотела сосредоточиться научении, а не на администрировании… и она больше никогда не плакала… выплакала все за те годы… у нее были свои интересы… она никогда не бросала танцевать… они с Чарли любили ездить, выпивать и танцевать всю ночь… теперь она танцевала медленнее… ходила к байкерам на вечеринки… сохранила почти всех своих друзей… многие старые приятели приходили раз или два в год… она была на съезде рокеров в Баттерси пару лет назад, когда умерли двое мальчишек… это было так ужасно… и в эти дни они были бабушками… она снова смеялась… слушала Джо Брауна и «Бруверс»[33]…учила тому, что снова заставило ее жить… у нее были бойфренды за эти годы… но это никогда не было таким же… она никогда больше не хотела выходить замуж… Чарли был любовью ее жизни… и она дотянулась рукой до шеи и вынула медальон… маленькое серебряное сердечко с крышечкой… открыла его и протянула мне… показала лицо молодого человека с прядями черных волос, держащегося за лоб… с боков волосы зачесаны назад… это был Чарли… жесткий снаружи и нежный внутри… она улыбнулась и спросила меня, кажется ли мне, что он красив… и я сказала да… он действительно был красивым… и если бы я была на ее месте, я бы тоже в него влюбилась… танцевала бы с ним рок-н-ролл… и она смотрела на медальон долго… она всегда носила с собой фотографию Чарли… она никогда не ходила на его могилу… нужно двигаться вперед… и он был таким нежным, когда они были вместе… так к ней относился… как к леди… а потом она вернулась к «Тритону»… рассказала об одной ночи, которую она никогда не забудет… через несколько месяцев после того, как она сделала первый слепой поворот… они иногда выбирались на берег… по та ночь была особенной… самая лучшая… это было лето, и они ехали в полночь… приехали на южный берег как раз вовремя, чтобы посмотреть рассвет… сели вдвоем на обрыве, и куртка Чарли была на ее плечах… чтобы ей было тепло… а потом первый кусок апельсина появился над морем, и солнце начало всходить, и они смотрели, как оно становилось больше и наконец стало шаром… осветило этот мир… мягкий бриз колыхал высокую траву… и они занимались любовью на обрыве… это было потрясающе… она хотела бы забеременеть в тот момент… носить его ребенка в животе после того, как он умер шестью месяцами позже… а может быть, это бы его успокоило… и он бы прекратил эти скачки с дьяволом… но это только может быть… и она сказала, что за те годы, которые они провели вместе, она прожила больше, чем многие люди… она смотрела на некоторых молодых в настоящее время, и ей казалось, они потеряны… там, где мощь, и сила, и всплеск адреналина, ты это можешь почувствовать только на дороге… на пути к берегу… в Вест Энд… вокруг Норс Орбитал… в Вест Кантри… они часто ездили в Уилшир… по воскресеньям… на пикники… и она щелкнула, закрывая медальон… и убрала его на грудь… у Перл никогда не было грусти… у нее была своя жизнь и мужчина, с которым она регулярно виделась… она сказала, что никогда не будет с ним жить… Чарли был любовью ее жизни, и в этом ей повезло… у большинства такого никогда не бывает… она была замужем за Чарли… в болезни и в здравии… просто думая о юном Элвисе… гель на волосах и улыбка… он ездил на мотоцикле, а потом стал знаменитым и богатым и стал коллекционировать «Кадиллаки»… и она думала, что было с ней и Чарли, что заставляло их так рисковать… вся эта энергия, как она предполагала, должна была куда-то уйти… она научилась этому и направила свою энергию на преподавание… и это заставляло ее чувствовать, что ее жизнь чего-то стоит… и это никогда ее больше не беспокоило… и она засмеялась и сказала, что все это было сделано для того, чтобы было лучше… по меньшей мере, они с Чарли не выросли, не состарились, и не стали злиться друг на друга, и не стали друг другу в тягость… и на самом деле я не думаю, чтобы она сама верила в то, что говорила… но думаю, что понимаю, что это значило.

Было еще рано, но Руби уже настолько проснулась, что не могла ждать лишние полчаса, пока внизу откроется кондитерская. Она скользнула вниз, с босыми ногами и в той майке, в которой спала, украдкой выглянула на улицу, чтобы убедиться, что рядом никого нет, а потом заглянула к Мику и Дилли в окно, постучала по стеклу, чтобы предупредить их.

Мик вышел и с лязгом шурупов и звоном открыл ей дверь, и она вошла внутрь, голодная от запаха цветов в ее квартире, вокруг дрожжи и мука, здесь в десять раз лучше, и она всегда оставляла открытым окно на ночь, насколько можно широко открытым, и никогда не думала о грабителях. Она жила над магазинами и чувствовала себя в безопасности, знала своих соседей и, если бы кто-то влез к ней, закричала бы изо всех сил.

Ей нравился бриз, овевающий ее кожу летом, когда жара идет от асфальта, горящие бочки, красный уголь, жаркие скважины, этот черный асфальт пахнет горячим хлебом, где-то между бензином, разлитом на шоссе, и свежевыпеченной сдобой, ее рот наполнился слюною, а мысли сквозь радиоволны улетели прочь.

— Привет, — сказала Дилли, зевая. — Ты сегодня рановато. Не можешь спать?

Ее глаза сфокусировались и увидели, что Руби одета только в майку, но это, казалось, ее не беспокоило, она продолжала говорить.

— Можно мне кофе и рулет с сыром, пожалуйста. И пончик с джемом.

Дилли отвечала через плечо.

— Ты знаешь Норму, которая живет на углу, рядом с Эйлин? Пухлая женщина с маленькой девочкой, которая лишилась пальца? Ну так вот, она пошла и выиграла тысячу фунтов в лотерею. Она мне это рассказала вчера. Они хотят поехать с детьми на каникулы в Боннор.

Руби забрала свой завтрак, когда он был готов, и щелкнула выключателем на радиоприемнике, уселась в кресло и начала есть свой рулет, хлеб такой свежий, еще горячий, сахар на пончике сияет, как миллионы ярких искр, и она кайфовала, действительно настроение стало превосходным, закончила с завтраком и стала курить, чтобы внутри все улеглось, играет долгая-долгая композиция Чарли Боя, уже подходит к концу, причудливо заканчивается в унисон ее мыслям, она удивлена, когда в эфире появляется ди-джей Хромо.

Секунду ей кажется, что она спутала время, она проверяет часы и вспоминает, что кондитерская еще не открыта, они пока что готовились к открытию, осознает, что не ошиблась со временем, но хочет знать, что происходит, и в долю секунды догадывается, что и ди-джеи могут смотаться на каникулы, на недельку посидеть на берегу и попить холодного пива, то, что доктор прописал, она могла бы уехать в отпуск, она никуда не уезжала черт знает с какого времени, и вот только что об этом подумала, потому что Норма выиграла деньги.

Голос ди-джея Хромо был настолько встревоженным, что она вздрогнула.

— Прошлой ночью кто-то порезал нашего приятеля Чарли. Вы знаете, кто вы есть, ребята, и то, что я вам сейчас хочу сказать — будьте осторожны. Вы должны понять, что прятаться вам негде. Вы причина, а мы следствие. Ваше время скоро наступит, так что следите лучше, что происходит у вас за спиной. Мы знаем, кто вы, и вам повезло, вы сбежали до того, как ребята, которые были с ним, смогли действительно задать вам трепку. Мы знаем, где вы живете. Вы убежали прошлой ночью, но это только начало. Так что знайте…

Руби не любила, когда ее ди-джеи говорили грубости, предпочитала счастливую музыку, считая, что без телевидения в этом есть оттенок загадочности, что радио добавляет больше пластов восприятия, но она была расстроена из-за Чарли. Она знала заранее, что ему порезали именно лицо. Вот так было, когда она думала о вышибале Терри. Она вспомнила, как однажды эти ребята попытались снять скальп с человека. Это чистое зло. Она избегала проблем, всегда была миротворцем, даже на детской площадке.

Руби скатилась с кресла и прошла в кухню, открыла холодильник и почувствовала холод, вытащила пакет с апельсиновым соком и налила в стакан. Витамин С поможет ей нормально работать. Она пила долго, большими глотками, а потом сходила в туалет и приняла душ, электрический свет в ванной комнате без окон отражался и сиял на металлическом полотенцесушителе. Вода освежала. Разбрызгивалась из душевой насадки, и тело покрылось мурашками, каждая капля наполнялась светом и взрывалась, падала вниз и в сток, исчезая в мыльном водовороте. Красивое зрелище.

Она старательно вычистила зубы, промыла рот ментоловым ополаскивателем и помазала под мышками дезодорантом с запахом вишни. Поры защипало, и запах защекотал у нее в носу. Она представляла, как распространяется этот аромат. Он быстро поднимается, затем развеивается вокруг ее лица, и она стояла и смотрела, ждала, когда видение рассеется, облако от горячей воды и пара слились вместе, цвета смешались, как будто гроза, но она не могла целый день только и думать, что жизнь прекрасна, она пошла обратно, к себе в комнату.

— Чарли наш приятель, и шрам на его лице останется до конца его жизни. Он потерял кровь и…

Она выключила радио, ей казалось, что она ближе к Чарли Бою, чем ко многим людям, которых она знала лично, он часто был последним человеком, которого она слышала, когда ложилась спать, и первым, когда она просыпалась, почти как если бы он спал рядом с ней, не в сексуальном плане, она даже не думала о нем как о мужчине, для нее у него не было лица со шрамом, и когда она спала, он проигрывал записи, как будто работал на заводе в ночную смену, вероятно, он сам так не думал, любовь заставляла его это делать, и она хотела бы знать, платят ли деньги на пиратской станции, думала, что весь следующий день он отсыпается, знала, что это не случайно, он работал где-то еще, она была уверена, а радио — это просто хобби. Но плохо, что его ранили. Она надеется, что все будет в порядке.

Руби быстро оделась и ушла из дома, пошла к больнице по другой дороге, одной из двух, сегодня мимо кирпичного здания, в котором молились евангелисты, несли слово Божье в мир, стены покрыты крупными граффити, лабиринт из лазерных оружий и странных лиц, стена — это огромный мольберт для белых детей, и ее внимание привлек рисунок с перекрещенными кирпичом и минометом, и все это было нарисовано числами, так же, как и человеческое тело с его клетками и грудами мышц, и все постоянно в движении, и лица на стене были счастливыми, улыбались лучами света, выходящими из-под серебряных зубов, окна в этом районе украшены цветным стеклом, покрыты пылью, ни в аббатствах, ни в соборах ты не найдешь ничего подобного, ни в старых церквях, здесь все такое разноцветное, и с одной стороны была футбольная площадка, а с другой дома, ряды машин сияли в свете утра.

Пока что вокруг не было народу, те, которых она видела, спешили на работу или слишком устали, чтобы обращать на нее внимание, один пожилой мужчина точно так же, как и она, наслаждался происходящим, пенсионер шел к лавочке безо всякой спешки, скоро он купит себе газету, а когда откроется кафе, выпьет чашку чаю, и у нее тоже было время, она подумала, что было бы, если Рон Доуз выходил на прогулку так же рано, как и этот пенсионер, но ей не хотелось думать о нем прямо сейчас, она бы тут же загрустила, Руби не хотела слышать о беде Чарли Боя, хотела видеть в людях только хорошее, это все, чего она просила. Люди живут и любят, и когда что-то случается, убийство или катастрофа поезда, это не обычный случай, это история, из-за которой поднимаются тиражи газет, вот так она видела суть дела, ты можешь слушать сказки и переживать, если оставляешь открытое окно на ночь, можешь думать, что к тебе залезет насильник или убийца спрячется в тени аллеи, но такие вещи происходят очень, очень редко.

— Доброе утро, — сказал мужчина, когда она проходила мимо закрытых ставен магазинчика.

Она кивнула и улыбнулась, не зная, кто это был, но догадывалась, что это один из старых пациентов, и такое случалось часто, и обычно она их помнила, но через много лет их число возросло, и было приятно, что они помнят. Руби срезала путь через газон больницы, прошла и села на одну из лавочек рядом с крылом психиатрии, и там было так хорошо, как будто кусты и цветы были созданы для того, чтобы снимать психическое давление, и она села на солнце, чтобы немножко понежиться под его лучами, представляя, что она на пляже в Бонноре, просто слушала, как поют птицы, жужжат насекомые, вдыхала свежий воздух перед тем, как приступить к работе.

Когда время подошло, она вошла вовнутрь, и скоро ей стало ни до чего, она работала с людьми, о которых заботилась, и они смеялись от ее шуток, а она наблюдала за их поведением, были ли они открыты, или напуганы, и они любили свои газеты, Руби не могла запретить им читать, это давало им повод чуть-чуть пожаловаться, и они жаловались на то, какие на самом деле противные эти политиканы, просто анекдот какой-то, куклы-марионетки, которые можно прикрепить булавкой, у них были свои смешные доводы, и в палате никто ни от кого не отдалялся, и она перекурила с Доун на выходе, на солнышке. Вся в работе. Как всегда.

Чуть-чуть позже одиннадцати Руби узнала знакомое лицо, тинейджера, который постоянно посещал Рона. По его глазам поняла, что он плакал. Он пытался быть сильным, и она могла видеть в нем самого Рона, маленький мальчик с летящей походкой, и если бы она не знала, что это внук Рона, Эдди, об этом можно было догадаться. Он нес охапку гвоздик с длинными толстыми стеблями и очень пушистыми головками.

— Просто пришел сказать спасибо за все, что вы сделали для дедушки, — сказал Эдди. — Я принес их всем, а еще хотел забрать его вещи. Мой папа хотел прийти, но я сказал, что сам схожу. Он очень переживает, если честно. Мы все думали, что через несколько дней он вернется домой.

Руби вдохнула запах цветов. У них был сильный аромат. Салли вернется через минуту и найдет вазу, и они пойдут к кому-нибудь, кто никогда не дарил им цветы, просто так, в ближайший скучный угол, который нужно оживить свежим запахом и взрывом цвета. Ты никогда не знаешь, сколько будут жить лепестки. Иногда они вянут через день-два, и ты ничем не можешь их оживить заново, даже если меняешь воду и выставляешь их на солнце, а потом обратно в тень, никакого эффекта, а в другой раз они стоят неделями, расцветают и продолжают стоять, как будто никак не хотят сдаваться, цветы, которые выглядят такими нежными, что тебе кажется, дуновение воздуха может их унести, и все же они сильные, и стоят, и не готовы умирать. Хотя в конце концов они постепенно увянут, потеряют свою силу, цвет станет тусклым, а листья скрутятся, зачахнут, так случается каждый раз, и ты можешь наблюдать за тем, как это начинается, всегда видеть, как это начинается.

— Посиди минутку в комнате с телевизором, — сказала Руби. — Я принесу вещи. Иди, сейчас там никого нет.

Эдди сел в кресло, откинулся назад и уставился в потолок, затем подвинулся вперед и уставился в пол. Вещи Рона лежали в простой матерчатой сумке, которую принесли его родственники, когда Рон попал в больницу. Там были самодельные карты с мужчиной и домиком, лошадьми, скачущими по дороге, цветами и желтым солнцем, как будто садящимся за горизонт. Руби принесла сумку в комнату с телевизором и почувствовала, что мальчик хочет что-то ей сказать. Она села напротив него, на рубашке карт были изображены различные знаменитости, они смотрели в потолок, рассыпанные по дешевому столику для кофе.

— Не могу поверить, что он умер, — сказал Эдди. — То есть я знаю, что он не мог прожить долго, он начинал задыхаться и все такое, но ему пока что не надо было умирать, да? У него было все, что он хотел. Он любил свой сад, всегда весной ждал, когда расцветут крокусы, часто ходил в книжные магазины, вообще по магазинам, ну и… у него все еще были приятели. Он смотрел дома телевизор. Он не был беспомощным. Папа поставил ему спутниковое телевидение. Кто-то все время приходил, каждый день с ним хотели увидеться, он всегда был рядом, мы живем через дорогу. Он заходил к нам на обед каждое воскресенье. Если бы он захотел, ему бы всю его еду готовили. Он был в форме. Я не могу понять, почему он вот так взял и умер. Они сказали, что сердце. Ну то есть я знаю, что такое бывает со старыми людьми, но для нас это шок. Он был не из тех, кто умирает.

Руби только улыбнулась и кивнула, потому что когда она услышала о его смерти, она почувствовала то же самое, но теперь она думала, что в конце концов ему было восемьдесят четыре, и чуть было не поддалась соблазну повторить то, что тогда ей сказали Салли и Доун, но не стала, потому что все было точно так, как сказал Эдди, его дедушка был таким человеком, который никогда не собирается умирать, он собирался жить всегда, но он не стал жить, он жил долго и оставался сильным, красивым, а потом умер, так же, как и цветы.

— Моя сестра вытирала у него пыль, а я стриг газон, и это занимало у нас всего пять минут. Он собирался жить до ста лет. Он так сказал. А я ему верил. Как будто он решил умереть, и поэтому так все случилось.

Руби видела, как по коридору прошла чья-то семья. У большинства людей есть кто-то, кто их любит. Семьи и друзья помогают. Вот так в настоящей жизни. Вот это реальность.

— Я помню, когда я был маленьким, он все время рассказывал мне сказки и истории, и эти сказки были лучше, чем в книжках. Я не знал, было ли это по правде, только пару лет назад узнал, он мне никогда не рассказывал, и я попросил его рассказать мне опять, и вот теперь я знаю больше. Как будто время вышло. Просто хорошо, что я услышал о тех вещах, которые он сделал. Мне хотелось бы, чтобы он их записал, так было бы правильно. Я не хочу это забывать.

Ты все еще можешь сам их записать, — сказала Руби. — Пока они свежи в памяти.

Она посидела с ним некоторое время, выслушивая его, а потом они попрощались. Руби смотрела, как Эдди с поникшей головой идет по приемной. Как хорошо было с его стороны принести цветы, так быстро после того, как умер Рон. Ей показалось, что он хотел с кем-то поговорить. Обычно они забирают больничные карты через неделю или позже, иногда приносят цветы. Она видела, что ему тяжело, у мальчика с дедушкой были очень близкие отношения.

Когда Руби вернулась в палату, гвоздики стояли в вазе на подоконнике рядом с мистером Дэвисом, мужчиной пятидесяти семи лет, его жена приходила к нему каждый день, но приносила только крекеры.

— Это был внук Рона Доуза, да? — спросила ее Салли, когда она подошла. — Он ушел?

— Да, он просто пришел забрать одежду и карты, мелочи из его шкафчика. Я дала ему сумку.

— Какой ужас, я как раз собиралась посидеть с Роном и поговорить о его участии в профсоюзном движении. Нормально поговорить. Он пригласил меня пройтись и выпить чашку чаю, когда его выпишут. Никогда не догадаешься, да? Всегда думаешь, что завтра придет, а оно не приходит.

— Я знаю.

— Теперь ты в порядке?

— Приходится, куда деваться. Спасибо. Я тогда глупо себя вела.

— Да ладно, не будь дурехой. Мы все друг с другом связаны, и сейчас и потом. Ненормально, если бы было по-другому.

Руби улыбнулась и сжала руку Салли.

— Кто теперь на его кровати?

— Мистер Париш. Он вчера был в драке и получил порез на лице. Его зашили, но еще его ударили в голову, поэтому положили, из предосторожности. Он сейчас спит.

Несколько мгновений эта информация переваривалась, а затем Руби вспомнила радио, ди-джея Хромо и его объявление, что Чарли Бой ранен. Ей стало интересно, был ли это тот самый мистер Париш, потому что его программа называлась «On The Parish». Это могло быть простым совпадением, но она хотела проверить, подошла к кровати и открыла карту, увидела, что его имя Чарли. Он выглядел нахалом, это точно, но опять же, не составляет никакого труда умножить два на два и выяснить реальное имя человека, работающего на пиратской станции, которую надо расшифровать, и определенно это не задача для DTI. Потасовка фанатов, рвущих на себе волосы, если они когда-нибудь это узнают, и она стояла еще минуту в ногах у его кровати и смотрела на то, что могла увидеть, одна сторона головы, перебинтованная, была видна, другая зарыта в подушку, короткие волосы и тело, спрятанное под одеялами.

Она знала, это всего лишь программа на радио, и в основном Чарли только ставил музыку, но еще он говорил, и как будто она знала его, она думала об этом много раз, не то чтобы ей было интересно, кто его семья, его друзья и так далее, куда он ходит выпивать и общаться, но она знала его мнение по некоторым вопросам и определенно знала его вкусы в музыке. Как будто он был давно потерянным братом или кем-то наподобие, братом, которого у нее никогда не было, как много раз по утрам она просыпалась и щелкала выключателем, который звуком его голоса перекрывал полицейские сирены. Это действительно маленький мир, если честно, мир в одной минуте. И он оказался прямо в той кровати, в которой умер Рон. Если бы только это была другая кровать… и хотя она была обрадована тем, что видит, как выглядит на самом деле Чарли Париш, она чувствовала себя непочтительной по отношению к Рону за то, что испытывает какую-то радость в тот момент, когда его еще даже не похоронили.