Чапаев

На документе имеется резолюция Линдова: «Указать Чапаеву, что мы не имеем права его отрывать из академии, так как он послан туда по распоряжению председателя Реввоенсовета. Линдов».В. И. Чапаев, не дождавшись ответа от Линдова, решил просто–напросто сбежать из академии. Об этом несколько позже. А сейчас обратимся к некоторым публикациям, трактующим данное событие в ином свете.

В статье С. Шабуцкого «Легендарный начдив» утверждается, что В. И. Чапаева вызволил из академии М. В. Фрунзе, который понимал, как нужен сейчас Чапаев на фронте». Эту же версию поддержал и М. С. Колесников в своем романе «Все ураганы в лицо». Но прежде чем изложить ее, скажем несколько слов о М. В. Фрунзе. Он родился в 1885 г. в семье фельдшера, окончил гимназию, в 1904 г. поступил в Петербургский политехнический институт, примкнул к большевикам. За участие в антиправительственном движении и вооруженное сопротивление полиции был судим и приговорен к смертной казни, замененной каторжными работами. В августе 1915 г. бежал с этапа, когда его направили в Иркутскую губернскую тюрьму. В 1916 г. Михаил Васильевич вел агитационную работу в прифронтовой полосе Западного фронта, а после Февральской революции 1917 г. возглавлял Иваново–Вознесенский окружной комитет РСДРП(б), губсовнархоз, губернский военный комиссариат, а затем стал военным комиссаром Ярославского военного округа. Здесь он познакомился с бывшим генералом Ф. Ф. Новицким, который на долгие годы станет его верным помощником. В конце декабря 1918 г. Фрунзе назначается командующим 4–й армией Восточного фронта.

А теперь обратимся к роману «Все ураганы лицо».

«— Его (Чапаева. — Авт.) нужно отозвать, — сказал Фрунзе Новицкому. — Я изучал бои и операции, проведенные им. Это талантливый полководец, самородок. В академию пошлем, когда отвоюемся. Тут земля горит под ногами, а его будто специально отправили. Характер, видите ли, не понравился.

Отзывать не пришлось. С быстротой молнии распространился слух: Чапаев вернулся! Сбежал из академии… Дежурный по штабу доложил командарму:

— Чапаев просит принять его.

Михаил Васильевич и Новицкий переглянулись.

— Легок на помине. Сейчас начнет нас костерить да размахивать саблей, наподобие своего воспитанника Плясункова. Пусть войдет!

В кабинет медленно и как‑то даже застенчиво вошел худощавый человек среднего роста, выбритый, гладко причесанный, одетый в новенький френч, в сапоги–бурки мехом наружу.Да Чапаев ли это?! Может быть, дежурный что‑нибудь напутал? Но когда вошедший вытянулся и по всей форме доложил о прибытии, сомнения рассеялись. Так вот он какой, Чапаев!..

— Здравствуйте, Василий Иванович! Присаживайтесь. Откомандировали?

— Сбежал, товарищ командарм. Тут кровь льется, а я в тылу сижу, книжечки про войну почитываю. Муторно стало…

Голос у него был глухой, тихий. Только нервно подрагивающий ус да сурово сдвинутые брови, временами ломающиеся, выдавали его волнение. В нем сразу же угадывался характер сильный, непреклонный.

— А ведь я знаю, почему вы тогда отменили приказ начдива Захарова и сами, будучи устраненным, взяли на себя командование! — сказал Фрунзе.

Чапаев насупился, стал закручивать ус. Но не произнес ни слова. Слушал.

— Сердце у вас не выдержало, так я полагаю. Приказ начдива, в самом деле, был ошибочный. Вы это видели и решили: семь бед — один ответ. И выиграли бой! Ну а если бы не выиграли, не освободили Николаевск? Вы знали, что вас ждет?

Глаза Чапаева блеснули. И тут Фрунзе понял, сколько в этом сухощавом маленьком человеке огня.

— Знал. Но ведь нужно было взять Николаевск! Захаров приказал Кутякову идти в лобовую атаку, а Плясункову отходить на Давыдовку. Извините за выражение, но это был непродуманный приказ. Всех людей положили бы и город не взяли. Я приказал разницам зайти в тыл чехам. Ну а с пугачевцами отвлекли огонь артиллерии противника на себя. Вот когда разницы ударили с тыла, я и повел пугачевцев в лобовую… Не могли мы не взять Николаевск, не имели права!

— Блестящая операция! Я знаком с ней по документам и по рассказам товарища Плясункова.

Скованность Чапаева пропала. Они заговорили о проведенных боях, о победах и неудачах, о перестройке армии. Впервые Василий Иванович встретил такого внимательного и понимающего все командарма. А Фрунзе незаметно наблюдал за ним, изучал. И снова была радость открытия. Нет, не такой Чапаев, каким пытаются изобразить его все те, кто привык судить о человеке не по его делам, а по словам. Кому приятно слышать в свой адрес резкое, изобличающее слово? Чапаев лишен лицемерного, подхалимского лукавства. Не за чинами пришел он в революцию. Он служит революции, а не начальству. И если кто‑то, возомнивший себя высоким начальником, непререкаемым авторитетом, отдает заведомо вредные приказы, Чапаев сперва пытается доказать, а если от него небрежно отмахиваются, взрывается. Он дисциплинирован, в высшей степени дисциплинирован. Но орудием чужой злой воли не будет никогда. В нем слишком развито классовое чутье, и это иногда приводит к конфликтам с теми, кто, по его мнению, плохо служит революции…»

Самородок‑то самородок, но имеет великолепную тактическую подготовку. И что такое — самородок? Другому в училищах да академиях вдалбливают азы военной науки, да проку мало. Ведь в конечном итоге главное — не формальное усвоение каких‑то истин, а умение самостоятельно думать, находить единственно правильное решение. Именно как военному разведчику на фронте Чапаеву всякий раз приходилось думать самостоятельно, изощренно. Его ум уже тогда был обострен до предела. Приходилось знать не только тактическую, но и стратегическую обстановку, подмечать, накапливать факты. Ведь давно известно, что голова роты — не офицер, а фельдфебель, самый умный, самый трезвый человек в подразделении.

У Чапаева, как и у Фрунзе, военная струнка изначально, ее исток — в здравом, практическом рассуждении: чтобы разбить, уничтожить врага, нужно уметь воевать, а идеология у нас в крови испокон — смерть паразитам, смерть наемникам капитала, смерть державным венценосцам, смерть изменникам, трусам, малодушным! Дело труда восторжествует! Утвердите его победу всей мощью наших штыков! Чтобы жизнь для всех приобрела большой, настоящий смысл, кто‑то за это должен заплатить своей кровью. Весь мир раскололся на красных и белых. Есть еще розовенькие, пытающиеся прибрать все к рукам. Но с ними разговор особый… Розовый лишай на красном теле революции не сразу разглядишь.

Сейчас Чапаева изумляло одно: его понимают! Ему сочувствуют. И не ради самого сочувствия, а именно в силу понимания самого затаенного в его душе. Командарм высказывал те самые мысли, которые беспрестанно одолевали Василия Ивановича, произносил те самые слова, которые рвались с его губ. Никаких недомолвок: все прямо, чисто, по партийному, по пролетарски.

—Я рад был с вами познакомиться, Василий Иванович, — сказал Фрунзе. — Можете вступать в командование Александров–Гайской группой. Это, правда, меньше, чем дивизия, но зато больше, чем бригада.

Все, о чем утверждают Шабуцкий, Колесников и другие, не имеет под собой никакой основы. Чапаев ушел из академии по собственной инициативе, еще раз продемонстрировав свой партизанский характер. Немаловажное значение, видимо, сыграло и требование начальника академии А. К. Климовича «через два месяца от начала курсов в академии сдать экзамен по программе командных пехотных советских курсов». К этому Василий Иванович с его незаконченной церковно–приходской школой не был готов.

Особое удивление вызывают слова Фрунзе о том, что он якобы, «изучал бои и операции», проведенные Чапаевым. Непонятно и как мог Михаил Васильевич изучать эти бои и операции? Ведь военному комиссару округа боевые документы не представлялись, а описание боев какой‑либо стрелковой дивизии в начале 1919 г. еще никто и не думал составлять. Первые работы о боевых действиях дивизий появились только в начале 20–х гг. прошлого века. Среди них труд М. Кузнецова «К истории 20–й стрелковой дивизии. Июль 1919 — июнь 1921» (Ереван, 1921), «Исторический очерк 27–й Омской стрелковой дивизии РККА» (М.; 1923), «Пятьдесят первая Перекопская дивизия» (М., 1925) и др. Об операциях вообще не может быть и речи: их проводят армии и фронты, но не бригады или дивизии.Документы, подчеркнем, однозначно свидетельствуют, что Чапаев самовольно покинул академию. В приказе по академии от 14 мая 1919 г. говорилось:

«… § 5. Слушателя академии основного курса т. Чапаева В. И., как не прибывшего из отпуска по неизвестным причинам, с декабря 1918 г. исключить из списков слушателей академии с того же числа.

Справка: резолюция начальника академии по справке о состоянии слушателей от 2 сего мая…

Совет Академии Генерального штаба:

Начальник академии Климович

Военный комиссар академии Э. Козловский»[145].

Глава VI Сломихинский бой

Чем же занимался В. И. Чапаев после ухода из академии? Уже упоминавшийся нами А. Михайлов пишет, что Василий Иванович, будучи в отставке (?), решает созвать 1 февраля 1919 г. в Клинцовке районный крестьянский съезд. Этот поступок Чапаева обсуждало общегородское собрание большевиков и решило:

«Предложить уездному исполкому вызвать в срочном порядке Чепаева в Пугачев для объяснения и разослать по всему уезду сообщение населению о том, что Чапаев в настоящее время никакой государственной, военной и гражданской службы не несет и не вправе самочинно устраивать какие‑либо собрания, тем более съезда без разрешения на то местной уездной высшей власти».

Далее Михайлов отмечает, что после этого в психологии Чапаева произошел глубокий переворот. Не дожидаясь новых приглашений штаба 4–й армии, он едет в Самару и в дальнейших боях дерется как лев.Михайлову в принципе можно верить, так как Чапаев действительно побывал в Николаевском уезде. В удостоверении от 4 февраля 1919 г., под которым должна была стоять подпись «вряд комиссара 4 армии», говорилось: «Выдано прикомандированному к военно–революционному совету 4 армии т. Чапаеву в том, что ему срочно разрешено выехать для устройства домашних дел в Николаевский уезд. Все советские организации и учреждения обязаны оказывать т. Чапаеву полное содействие в пути следования и возвращения предоставлением необходимых перевозочных средств наравне со всеми советскими военными работниками. Изложенное подписями и печатью удостоверяется»[146].

М. С. Колесников, излагая свою версию нового назначения В. И. Чапаева, в какой‑то мере был прав, что этот вопрос, но не отзыв из академии решался с участием М. В. Фрунзе. Правда, писатель многое добавил от себя, что допускается в художественном произведении. Нам же более важно, что по этому поводу говорят документы. Поэтому приведем выдержку из разговора по прямому проводу начальника оперативного отдела штаба 4–й армии Н. В. Яковского с врио командира Александрово–Гайской бригады Андросовым от 3 марта 1919 г.:

«Андросов: Согласно телеграмме на мое имя за № 314 и за подписями командарма Фрунзе и члена Реввоенсовета Новицкого, т. Чапаев назначен начальником Александрово–Гайской группы. В распоряжение Чапаева назначен командир 1 бригады Николаевской дивизии Потапов для назначения на должность командира Александрово–Гайской бригады вместо меня, Андросова, коему, то есть Андросову, оставаться в распоряжении Чапаева. Чапаев еще не приехал. Потапов также. Не можете ли указать, где сейчас Потапов и нельзя ли вам его вызвать по прямому проводу в Александров Гай.

Яковский: В настоящий момент не могу сообщить, где находится Потапов. Сейчас справлюсь, и если можно будет переговорить с ним, то постараюсь ускорить его приезд в Александров Гай.

Андросов: Положение весьма неопределенное: поступают телеграммы на имя Чапаева, нужно делать распоряжения, составлять проекты, планы операции на Сломихинскую для немедленного представления по телеграфу командарму. За последнее время такая масса приказов весьма разноречивых, что разобраться весьма трудно, а главное, нервируют и не дают возможности планомерно работать.

Яковский: — Полагал бы, что до приезда Чапаева вам надлежит, в развитие приказа № 012, принять срочные меры. Чапаев числа 28 февраля или 1 марта должен был проехать Пугачев и, наверное, вскоре будет у вас».

На документе резолюция начальника штаба 4–й армии B.C. Лазаревича: «Командарму 4. С оставлением Потапова на прежнем месте кого назначить комбригом 1 Александрово–Гайской дивизии? Наштарм В. Лазаревич.Командарм приказал т. Чапаеву вступить в командование 1 бригадой Александрово–Гайской дивизии, оставаясь в то же время командующим всей Александрово–Гайской группой… т. Андросову, сдав бригаду, оставаться в распоряжении Чапаева. 4 марта 1919 г. В. Лазаревич».

Александрово–Гайская группа войск 4–й армии была сформирована в октябре — ноябре 1918 г. на базе отряда бывшего унтер–офицера австро–венгерской армии Л. Винермана в составе Александрово–Гайской стрелковой бригады и Балаковского стрелкового полка. В. И. Чапаев вступил в командование Александрово–Гайской группой не позднее 9 марта 1919 г. Комиссаром группы был назначен Д. А. Фурманов. Ему было всего 28 лет. Но он уже успел поработать в должности члена Иваново–Вознесенского губисполкома и секретаря Иваново–Вознесенского губкома РКП(б). В феврале 1919 г. Дмитрий Андреевич был направлен на Восточный фронт, где вел политическую работу в Уральске. Вместе с ним на фронт прибыла вся семья: гражданская жена Анна Никитична Стешенко, сестра Софья, брат Сергей.

А. Н. Стешенко, которой предстояло сыграть немаловажную роль в жизни В. И. Чапаева, было всего 22 года. В годы Первой мировой войны училась на курсах медсестер. Затем была сестрой милосердия в санитарном поезде, где и познакомилась с Дмитрием Фурмановым. Поступила учиться в Московский университет. Влюбленный Фурманов звал ее Голубая Ная. Вся она, статная, свежая, с глубокими задумчивыми глазами, привлекала к себе окружающих. Голос у нее был мелодичный, хорошо поставленный. Анна принимала активное участие в любительских спектаклях в Екатеринодаре и хотя не стала профессиональной актрисой, но любовь к театру сохранила.

В последующем А. Н. Стешенко была назначена заведующей культпросветом политотдела 25–й стрелковой дивизии, где устроила окопный театр. Труппа, состоящая в основном из самой Анны Никитичны (к ней время от времени присоединялись случайные актеры или кто‑то из красноармейцев), разъезжала по бригадам. После Гражданской войны Стешенко работала в издательстве «Советский писатель», была директором Московского драматического театра, затем — ГИТИСа. В 1926 г. познакомилась с Лайошом (Людвигом) Гавро — «венгерским Чапаевым». В 1934 г. у них родился сын Дмитрий Людвигович Фурманов. Он вспоминал: «… Я очень похож на Фурманова — видно, небесные ангелы так постарались. У мамы с Дмитрием Андреевичем была большая любовь. Оттого имя и фамилию мне дали в память о любимом матушкой человеке…» А. Н. Стешенко скончалась в 1941 г. в кремлевской больнице.

Между В. И. Чапаевым и Д. А. Фурмановым не сразу установилось полное взаимопонимание. И виной тому были не только черты характера Василия Ивановича, но и отношения Чапаева и Фурманова к женскому вопросу. При первой же встрече с Фурмановым командующий группой увидел на постели женщину в неглиже. Это была Анна Никитична. Чапаев потребовал изгнать ее из дивизии.Сама А. Н. Стешенко вспоминала:

«… Приехали в Уральск. По дороге от Самары до Уральска слушали легенды о Чапаеве, о его храбрости, что Чапаев не знает отступлений, что он, как орел, носится и побеждает. Хотелось не только слышать, хотелось увидеть Чапаева.

В Уральске вечером получили приказ от Фрунзе о том, что Волков и Шарапов остаются в Уральске, а Фурманов назначается комиссаром Александрово–Гайской группы, командовать которой будет Чапаев. Радости нашей не было конца. Ехать к Чапаеву, к этому легендарному герою, работать с ним — это ли не радость, только скорей туда, к нему.

Две ночи провели в Уральске. На другое утро, распрощавшись с товарищами, мы уехали в Александрово–Гайскую бригаду…

Дней через пять–шесть на рассвете — стук в дверь, и, не дожидаясь ответа, настежь открывается дверь и вваливается целая ватага крепких, рослых, краснощеких людей. Среди них человек невысокого роста. Вошел, сбросил бурку, остался во френче защитного цвета, в оленьих сапогах.

— Здравствуйте. Я — Чапаев.

Я осталась лежать в кровати, а Фурманов вскочил, кое‑как натянул на себя одежду. Я же из‑под одеяла наблюдала за Чапаевым. Быстрые движения, походка немного лисья, быстрый взгляд. Он подозрительно посмотрел на меня, словно взглядом говорил: «А что это за баба?»

— Жена? — спросил Чапаев.

— Да, — ответил Фурманов.

Я еще глубже юркнула под одеяло.

— Зачем?

— Она политпросветом будет заведовать.

— А, культуру, значит, садить будет… На этом разговор закончился».

Д. А. Фурманов в своем дневнике 9 марта следующим образом оценил то, какое впечатление произвел на него Василий Иванович при первой встрече:

«… Утром, часов в семь, я увидел впервые Чапаева. Передо мною предстал типичный фельдфебель, с длинными усами, жидкими, прилипшими ко лбу волосами; глаза иссиня–голубые, понимающие, взгляд решительный. Росту он среднего, одет по–комиссарски, френч и синие брюки, на ногах прекрасные оленьи сапоги. Перетолковав обо всем и напившись чаю, отправились в штаб. Там он дал Андросову много ценных указаний и детально доразработал план завтрашнего выступления. То ли у него быстрая мысль, то ли навык имеется хороший, но он ориентируется весьма быстро и соображает моментально. Все время водит циркулем по карте, вымеривает, взвешивает, на слово не верит. Говорит уверенно, перебивая, останавливая, всегда договаривая свою мысль до конца. Противоречия не терпит. Обращение простое, а с красноармейцами даже грубоватое…

Я подметил в нем охоту побахвалиться. Себя он ценит высоко, знает, что слава о нем гремит тут по всему краю, и эту славу он приемлет как должное».

Однако в романе «Чапаев» Фурманов несколько по–иному описывает первое впечатление от встречи комиссара Клычкова с Чапаевым:

«Ударило вдруг в виски, задрожала толчками кровь, он (Клычков. — Авт.) сразу слова не мог сказать от волненья.

«С таким героем… с Чапаевым плечом к плечу… как это удивительно все сложилось… Что‑то выходит диковинное: то я мечтая о Чапаеве как о легендарной личности, то вдруг с ним вместе, совсем рядом, запросто, как теперь вот с Андреевым… Может быть, даже и близко подойдем друг к другу, товарищами станем?.. Ух интересно, черт возьми, — вот сложилось!»

С того момента Федор полон был одною только мыслью, одним только страстным желанием — скорее увидеть Чапаева. И о чем бы ни заговаривал — сводил к Чапаеву все разговоры. По телеграмме можно было понять, что теперь Чапаева в Александровом–Гаю нет, он туда только собирается ехать, но — все равно, все равно… В Александров–Гай надо спешить немедленно!»

После первой встречи с Чапаевым комиссар Клычков записал в своем дневнике:

«Обыкновенный человек, сухощавый, среднего роста, видимо, не большой силы, с тонкими, почти женскими руками; жидкие темно–русые волосы прилипли косичками ко лбу; короткий нервный тонкий нос, тонкие брови в цепочку, тонкие губы, блестящие чистые зубы, бритый начисто подбородок, пышные фельдфебельские усы. Глаза… светло–синие, почти зеленые — быстрые, умные, немигающие. Лицо матовое, свежее, чистое, без прыщиков, без морщин. Одет в защитного цвета френч, синие брюки, на ногах оленьи сапоги. Шапку с красным околышем держит в руке, на плечах ремни, сбоку револьвер. Серебряная шашка вместе с зеленой поддевкой брошена на сундук…»

Далее, сравнивая Чапаева с работниками его штаба, Клычков отмечает:

«Чапаев выделялся. У него уже было нечто от культуры, он не выглядел столь примитивным, не держался так, как все: словно конь степной сам себя на узде крепил. Отношение к нему было тоже несколько особенное, — знаете, как иногда вот по стеклу ползает муха. Все ползает, все ползает смело, наскакивает на других таких же мух, перепрыгивает, перелезает, или столкнутся и обе разлетаются в стороны, а потом вдруг наскочит на осу и в испуге — чирк: улетела! Так и чапаевцы: пока общаются меж собою — полная непринужденность; могут и ляпнуть, что на ум взбредет, и двинуть друг в друга шапкой, ложкой, сапогом, плеснуть, положим, кипяточком из стакана. Но лишь встретился на пути Чапаев — этих вольностей с ним уж нет. Не из боязни, не оттого, что неравен, а из особенного уважения: хоть и наш, дескать, он, а совершенно особенный, и со всеми равнять его не рука.

Это чувствовалось ежесекундно, как бы вольно при Чапаеве ни держались, как бы ни шумели, ни ругались шестиэтажно: лишь соприкоснутся — картинка меняется вмиг. Так любили и так уважали.

— Петька, в комендантскую! — скомандовал Чапаев.

И сразу отделился и молча побежал Петька — маленький, худенький черномазик, числившийся»для особенных поручений».

— Я через два часа еду, лошади штобы враз готовы! Верховых вперед отошлешь, нам с Поповым санки — живо! Ты, Попов, со мной!

И властно кивнул головой Чапаев желтолицему сутулому парню. Парню было годов тридцать пять. У него смеялись серые добрые глаза, а голос хрипел, как вороний кряк. При могутной, коренастой фигурище были странны мягкие, словно девичьи движенья. Попов рассказывал, видимо, что‑то веселое и смешное, но как услышал слово Чапаева — враз остыл, стушил, как свечу, усмешку в серых глазах, посмотрел прямо и серьезно Чапаеву в глаза ответным взглядом и глазами ему сказал:

«Слышу!»

Тогда Чапаев скомандовал дальше:

— Кроме — никого! Комиссар вот еще поедет да конных дать троих. Остальные за нами на Таловку. Лошадей не гнать напрасно. Быть к вечеру!..»

Здесь следует сказать несколько слов о Петьке, ставшем, как и Василий Иванович, героем бесчисленных анекдотов. Воспользуемся статьей Н. Вертякова «Порученец Чапаева», опубликованной в газете «Челябинский рабочий». Автор статьи пишет о Петре Семеновиче Исаеве, который родился в 1894 г. в селе Корнеевка Саратовской губернии. В книге «В. И. Чапаев на земле Саратовской», изданной в 1974 г., также говорится об уроженце Корнеевки — ординарце Чапаева Петре Исаеве. В его свидетельстве о рождении сказано: «Исаев Петр Семенович родился 8/VI-1890 года…» Здесь есть некоторые расхождения с датой рождения, указанной в статье Н. Вертякова, где значится 1894 г. По–видимому, автор статьи дату рождения Петьки записал со слов земляков, которые могли точно и не помнить.

В. В. Козлов, шофер В. И. Чапаева, в своей книге «Рядом с Чапаевым», вспоминал:

«Родился Петр Исаев в 1891 году в селе Корнеевке Саратовской губернии. Отец его, Семен Николаевич, вечный батрак, так и умер за плугом у кулака. Мать, Елена Прокофьевна, после смерти мужа переехала с сыном в Дергачи. Здесь прошло безрадостное детство Пети. Здесь он закончил с отличием четыре класса земской школы.Когда разгорелась первая империалистическая война, Петр Исаев был призван в армию. В службе он показал хорошие способности, и его направили в учебную команду лейб–гвардейского финляндского полка, которую успешно закончил в звании унтер–офицера. Был направлен на фронт. Там он впервые знакомится с содержанием большевистских листовок.

В мае семнадцатого года унтер–офицер старой армии Петр Исаев вступает в большевистскую партию, а когда на Дону началась гражданская война, он уже командовал ротой красных. В одном из боев с белоказаками Исаев был окружен и захвачен в плен. Его, как командира, приговорили к расстрелу. Заперли в сарай и поставили часового. Ночью Исаеву удалось сделать подкоп, снять часового и бежать.

В начале восемнадцатого года после ранения Исаев возвратился на родину. Услышав, что бывший плотник Василий Чапаев формирует красногвардейские отряды, он в своем селе из крестьянской бедноты сколотил небольшую группу добровольцев и отправился к нему.За косогором, у мельницы, Петр Исаев увидел Чапаева на вороном коне, в бурке и папахе. Он энергично отдавал какие‑то распоряжения, показывал рукой в направлении противника. Оставив в березовом колке свою группу, Исаев подъехал. Козырнул.

— Не вы ли будете товарищ Чапаев?

— Ну, я Чапаев.

— Вы записываете в Красную гвардию?

— Да, я, а что?

— Запишите и меня, товарищ Чапаев. Хочу защищать Советскую власть.

Осмотрел его Чапаев с ног до головы и сказал:

— Нет, не возьму тебя в свои отряды. И оружия у тебя не вижу, да и друзьями, видно, не богат.

— Есть оружие, товарищ Чапаев! Припрятано. И друзья есть!

— А почему же ты один приехал?

— Да вон они, на конях в колке!

— Вот это другой разговор. А на чьих конях приехали?

— Кто на своих, а кто на кулацких.

— А не жалко своих‑то?

— Ну, что вы, товарищ Чапаев! Для революции не только лошадей, себя не пожалеем.

— Вот таких молодцов мне и надо. Пусть вся беднота поднимается на борьбу за Советскую власть, за Ленина! Как твоя фамилия?

— Исаев.

— Вот что, товарищ Исаев, вижу я, малый ты надежный. Останешься у меня ординарцем, а ребят своих передай в конную разведку.

С того дня и до конца своей жизни Петр Семенович Исаев был неразлучно с Чапаевым. Преданный, на редкость точный при исполнении любого задания, энергичный и храбрый в бою, он постоянно делил с любимым начдивом все трудности, показывая, как и его командир, пример мужества, бесстрашия и стойкости в борьбе с врагами революции».

Ко времени вступления В. И. Чапаева в должность командующего Александрово–Гайской группой войск армии Восточного фронта вели военные действия в полосе шириной около 1700 км. На левом крыле фронта соединения 3–й армии потерпели неудачу под Пермью, в центре войска фронта освободили Уфу и продвинулись на 150 — 200 км к Уралу, а на правом крыле нанесли сильный удар по формированиям Оренбургского и Уральского казачьих войск. В результате были созданы условия для развития наступления на Урал, Сибирь и Туркестан.

В состав Восточного фронта к этому времени входили 1, 2, 3, 4, 5–я и Туркестанская армии. Они насчитывали 76, 4 тыс. штыков, около, 6 тыс. сабель, 372 орудия и 1471 пулемет. В войсках 4–й армии имелось 18, 1 тыс. штыков, 2, 3 тыс. сабель, 98 орудий и 253 пулемета[147]. Они прикрывали Саратовское и Сызрань–самарское направления на фронте протяженностью 350 км. Основной задачей армии было овладение Уральской областью. В приказе командующего армией М. В. Фрунзе от 28 февраля 1919 г. говорилось: