Продолжая использовать наш сайт, вы даете согласие на обработку файлов cookie, которые обеспечивают правильную работу сайта. Благодаря им мы улучшаем сайт!
Принять и закрыть

Читать, слущать книги онлайн бесплатно!

Электронная Литература.

Бесплатная онлайн библиотека.

Читать: Том 3. Басни, стихотворения, письма - Иван Андреевич Крылов на бесплатной онлайн библиотеке Э-Лит


Помоги проекту - поделись книгой:

Книга четвертая

Квартет

    Проказница-Мартышка,       Осел,       Козел,     Да косолапый Мишка    Затеяли сыграть Квартет.   Достали нот, баса, альта, две скрипки    И сели на лужок под липки,—    Пленять своим искусством свет. Ударили в смычки, дерут, а толку нет. «Стой, братцы, стой!» кричит Мартышка: «погодите! Как музыке итти? Ведь вы не так сидите. Ты с басом, Мишенька, садись против альта,    Я, прима, сяду против вторы;   Тогда пойдет уж музыка не та:    У нас запляшут лес и горы!»    Расселись, начали Квартет;    Он всё-таки на лад нейдет.    «Постойте ж, я сыскал секрет»,   Кричит Осел: «мы, верно, уж поладим,      Коль рядом сядем». Послушались Осла: уселись чинно в ряд;   А всё-таки Квартет нейдет на лад. Вот, пуще прежнего, пошли у них разборы       И споры,     Кому и как сидеть. Случилось Соловью на шум их прилететь. Тут с просьбой все к нему, чтоб их решить сомненье: «Пожалуй», говорят: «возьми на час терпенье,   Чтобы Квартет в порядок наш привесть: И ноты есть у нас, и инструменты есть:     Скажи лишь, как нам сесть!» — «Чтоб музыкантом быть, так надобно уменье    И уши ваших понежней»,    Им отвечает Соловей:    «А вы, друзья, как ни садитесь,    Всё в музыканты не годитесь».

Листы и корни

    В прекрасный летний день,    Бросая по долине тень, Листы на дереве с зефирами шептали, Хвалились густотой, зеленостью своей И вот как о себе зефирам толковали: «Не правда ли, что мы краса долины всей? Что нами дерево так пышно и кудряво,    Раскидисто и величаво?    Что́ б было в нем без нас? Ну, право,   Хвалить себя мы можем без греха!    Не мы ль от зноя пастуха И странника в тени прохладной укрываем?    Не мы ль красивостью своей   Плясать сюда пастушек привлекаем? У нас же раннею и позднею зарей    Насвистывает соловей.     Да вы, зефиры, сами    Почти не расстаетесь с нами».— «Примолвить можно бы спасибо тут и нам», Им голос отвечал из-под земли смиренно. «Кто смеет говорить столь нагло и надменно!     Вы кто такие там,   Что дерзко так считаться с нами стали?» — Листы, по дереву шумя, залепетали.       «Мы те»,     Им снизу отвечали:   «Которые, здесь роясь в темноте,   Питаем вас. Ужель не узнаете? Мы корни дерева, на коем вы цветете.     Красуйтесь в добрый час!   Да только помните ту разницу меж нас: Что с новою весной лист новый народится;    А если корень иссушится,—    Не станет дерева, ни вас».

Волк и лисица

    Охотно мы дарим,   Что́ нам не надобно самим.    Мы это басней поясним, Затем, что истина сноснее вполоткрыта. Лиса, курятинки накушавшись до-сыта, И добрый ворошок припрятавши в запас, Под стогом прилегла вздремнуть в вечерний час. Глядит, а в гости к ней голодный Волк тащится.   «Что, кумушка, беды!» он говорит: «Ни косточкой не мог нигде я поживиться;    Меня так голод и морит;    Собаки злы, пастух не спит,     Пришло хоть удавиться!» — «Неужли?» — «Право так». — «Бедняжка-куманек! Да не изволишь ли сенца? Вот целый стог:    Я куму услужить готова». А куму не сенца, хотелось бы мяснова —    Да про запас Лиса ни слова.     И серый рыцарь мой,    Обласкан по́-уши кумой,    Пошел без ужина домой.

Бумажный змей

   Запущенный под облака,   Бумажный Змей, приметя свысока     В долине мотылька, «Поверишь ли!» кричит: «чуть-чуть тебя мне видно;    Признайся, что тебе завидно   Смотреть на мой высокий столь полет».—     «Завидно? Право, нет! Напрасно о себе ты много так мечтаешь! Хоть высоко, но ты на привязи летаешь.     Такая жизнь, мой свет,    От счастия весьма далеко;    А я, хоть, правда, невысоко,      Зато лечу,      Куда хочу; Да я же так, как ты, в забаву для другого,       Пустого,     Век целый не трещу».

Лебедь, щука и рак

  Когда в товарищах согласья нет,    На лад их дело не пойдет, И выйдет из него не дело, только мука.    Однажды Лебедь, Рак да Щука    Везти с поклажей воз взялись,   И вместе трое все в него впряглись; Из кожи лезут вон, а возу всё нет ходу! Поклажа бы для них казалась и легка:    Да Лебедь рвется в облака, Рак пятится назад, а Щука тянет в воду. Кто виноват из них, кто прав, — судить не нам;    Да только воз и ныне там.

Скворец

   У всякого талант есть свой: Но часто, на успех прельщаяся чужой,    Хватается за то иной,     В чем он совсем не годен.     А мой совет такой:    Берись за то, к чему ты сроден, Коль хочешь, чтоб в делах успешный был конец.    Какой-то смолоду Скворец    Так петь щегленком научился,   Как будто бы щегленком сам родился. Игривым голоском весь лес он веселил,    И всякий Скворушку хвалил.   Иной бы был такой доволен частью; Но Скворушка услышь, что хвалят соловья,—   А Скворушка завистлив был, к несчастью,—   И думает: «Постойте же, друзья,     Спою не хуже я     И соловьиным ладом».     И подлинно запел;   Да только лишь совсем особым складом:    То он пищал, то он хрипел,     То верещал козлёнком,      То не путем     Мяукал он котёнком; И, словом, разогнал всех птиц своим пеньём. Мой милый Скворушка, ну, что́ за прибыль в том?    Пой лучше хорошо щегленком,     Чем дурно соловьем.

Пруд и река

«Что это», говорил Реке соседний Пруд:     «Как на тебя ни взглянешь,     А воды всё твои текут!   Неужли-таки ты, сестрица, не устанешь?   Притом же, вижу я почти всегда,    То с грузом тяжкие суда,   То долговязые плоты ты носишь, Уж я не говорю про лодки, челноки: Им счету нет! Когда такую жизнь ты бросишь?    Или плотов,    Мне здесь не для чего страшиться: Не знаю даже я, каков тяжел челнок;    И много, ежели случится, Что по воде моей чуть зыблется листок, Когда его ко мне забросит ветерок. Что́ беззаботную заменит жизнь такую?    За ветрами со всех сторон, Не движась, я смотрю на суету мирскую    И философствую сквозь сон».— «А, философствуя, ты помнишь ли закон?»    Река на это отвечает: «Что свежесть лишь вода движеньем сохраняет? И если стала я великою рекой, Так это от того, что кинувши покой,    Последую сему уставу.     Зато по всякий год,   Обилием и чистотою вод И пользу приношу, и в честь вхожу и в славу. И буду, может быть, еще я веки течь, Когда уже тебя не будет и в-помине,   И о тебе совсем исчезнет речь». Слова ее сбылись: она течет поныне;   А бедный Пруд год от году всё глох,   Заволочен весь тиною глубокой,     Зацвел, зарос осокой,    И, наконец, совсем иссох. Так дарование без пользы свету вянет,     Слабея всякий день,    Когда им овладеет лень И оживлять его дея́тельность не станет.

Тришкин кафтан

  У Тришки на локтях кафтан продрался. Что́ долго думать тут? Он за иглу принялся:   По четверти обрезал рукавов — И локти заплатил. Кафтан опять готов;   Лишь на четверть голее руки стали.    Да что́ до этого печали?   Однако же смеется Тришке всяк, А Тришка говорит: «Так я же не дурак,     И ту беду поправлю: Длиннее прежнего я рукава наставлю».    О, Тришка малый не простой!    Обрезал фалды он и полы, Наставил рукава, и весел Тришка мой,    Хоть носит он кафтан такой,    Которого длиннее и камзолы. Таким же образом, видал я, иногда     Иные господа,   Запутавши дела, их поправляют, Посмотришь: в Тришкином кафтане щеголяют.

Механик

Какой-то молодец купил огромный дом, Дом, правда, дедовский, но строенный на-славу: И прочность, и уют, всё было в доме том,   И дом бы всем пришел ему по нраву,     Да только то беды — Немножко далеко стоял он от воды. «Ну, что ж», он думает: «в своем добре я властен;     Так дом мой, как он есть, Велю машинами к реке я перевесть (Как видно, молодец механикой был страстен!),    Лишь сани под него подвесть, Подрывшись наперед ему под основанье,   А там уже, изладя на катках,   Я воротом, куда хочу, всё зданье    Поставлю, будто на руках. И что́ еще, чего не видано на свете: Когда перевозить туда мой будут дом, Тогда под музыкой с приятелями в нем,    Пируя за большим столом, На новоселье я поеду, как в карете».    Пленяся глупостью такой. И к делу приступил тотчас Механик мой. Рабочих подрядил, под домом рылся, рылся, Ни денег, ни забот нимало не берёг; Однако ж дома он перетащить не мог    И только до того добился     Что дом его свалился.     Как много у людей       Затей,   Которые еще опасней и глупей!

Пожар и алмаз

   Из малой искры став пожаром,     Огонь, в стремленьи яром, По зданьям разлился в глухой полночный час.     При общей той тревоге,     Потерянный Алмаз Едва сквозь пыль мелькал, валяясь по дороге.    «Как ты, со всей своей игрой»,   Сказал Огонь: «ничтожен предо мной!   И сколь навычное потребно зренье, Чтоб различить тебя, при малом отдаленьи, Или с простым стеклом, иль с каплею воды, Когда в них луч иль мой, иль солнечный играет! Уж я не говорю, что всё тебе беды,    Что́ на тебя ни попадает:    Безделка — ленты лоскуток;    Как часто блеск твой затмевает, Вокруг тебя один обвившись, волосок!   Не так легко затмить мое сиянье,    Когда я, в ярости моей,     Охватываю зданье.   Смотри, как все усилия людей    Против себя я презираю;   Как с треском, всё, что встречу, пожираю — И зарево мое, играя в облаках,    Окрестностям наводит страх!» —   «Хоть против твоего мой блеск и беден»,   Алмаз ответствует: «но я безвреден: Не укорит меня никто ничьей бедой,     И луч досаден мой     Лишь зависти одной;   А ты блестишь лишь тем, что разрушаешь;    Зато, всей силой съединясь, Смотри, как рвутся все, чтоб ты скорей погас.    И чем ты яростней пылаешь,    Тем ближе, может быть, к концу». Тут силой всей народ тушить Пожар принялся; На утро дым один и смрад по нем остался:    Алмаз же вскоре отыскался И лучшею красой стал царскому венцу.

Пустынник и медведь

Хотя услуга нам при ну́жде дорога́,   Но за нее не всяк умеет взяться:    Не дай бог с дураком связаться! Услужливый дурак опаснее врага. Жил некто человек безродный, одинакой,    Вдали от города, в глуши. Про жизнь пустынную, как сладко ни пиши, А в одиночестве способен жить не всякой: Утешно нам и грусть, и радость разделить. Мне скажут: «А лужок, а темная дуброва, Пригорки, ручейки и мурава шелкова?» —    «Прекрасны, что и говорить! А всё прискучится, как не с кем молвить слова».    Так и Пустыннику тому   Соскучилось быть вечно одному. Идет он в лес толкнуться у соседей,   Чтоб с кем-нибудь знакомство свесть.     В лесу кого набресть,    Кроме волков или медведей? И точно, встретился с большим Медведем он,   Но делать нечего: снимает шляпу   И милому соседушке поклон.   Сосед ему протягивает лапу,   И, слово-за-слово, знакомятся они,      Потом дружатся,    Потом не могут уж расстаться   И целые проводят вместе дни. О чем у них, и что бывало разговору,   Иль присказок, иль шуточек каких,    И как беседа шла у них,    Я по сию не знаю пору.    Пустынник был не говорлив;    Мишук с природы молчалив:    Так из избы не вынесено сору. Но как бы ни было, Пустынник очень рад,    Что дал ему бог в друге клад. Везде за Мишей он, без Мишеньки тошнится,   И Мишенькой не может нахвалиться.    Однажды вздумалось друзьям В день жаркий побродить по рощам, по лугам,    И по долам, и по горам;   А так как человек медведя послабее,    То и Пустынник наш скорее,     Чем Мишенька, устал    И отставать от друга стал. То видя, говорит, как путный, Мишка другу:    «Приляг-ка, брат, и отдохни,    Да коли хочешь, так сосни; А я постерегу тебя здесь у досугу».   Пустынник был сговорчив: лег, зевнул,     Да тотчас и заснул. А Мишка на часах — да он и не без дела:    У друга на нос муха села:     Он друга обмахнул;       Взглянул, А муха на щеке; согнал, а муха снова     У друга на носу,   И неотвязчивей час-от-часу.   Вот Мишенька, не говоря ни слова,   Увесистый булыжник в лапы сгреб, Присел на корточки, не переводит духу, Сам думает: «Молчи ж, уж я тебя, воструху!» И, у друга на лбу подкарауля муху,   Что силы есть — хвать друга камнем в лоб! Удар так ловок был, что череп врознь раздался, И Мишин друг лежать надолго там остался!

Цветы

В отворенном окне богатого покоя,   В фарфоровых, расписанных горшках, Цветы поддельные, с живыми вместе стоя,    На проволочных стебельках     Качалися спесиво И выставляли всем красу свою на-диво.    Вот дождик начал накрапать. Цветы тафтяные Юпитера тут просят:     Нельзя ли дождь унять; Дождь всячески они ругают и поносят. «Юпитер!» молятся: «ты дождик прекрати;      Что в нем пути,    И что его на свете хуже?   Смотри, нельзя по улице пройти:   Везде лишь от него и грязь, и лужи». Однако же Зевес не внял мольбе пустой, И дождь себе прошел своею полосой.      Прогнавши зной, Он воздух прохладил; природа оживилась,   И зелень вся как будто обновилась. Тогда и на окне Цветы живые все   Раскинулись во всей своей красе    И стали от дождя душистей,     Свежее и пушистей. А бедные Цветы поддельные с тех пор Лишились всей красы и брошены на двор,       Как сор. Таланты истинны за критику не злятся: Их повредить она не может красоты;    Одни поддельные цветы      Дождя боятся.

Крестьянин и змея

Змея к Крестьянину пришла проситься в дом,    Не по-пустому жить без дела, Нет, няньчить у него детей она хотела:    Хлеб слаще нажитый трудом! «Я знаю», говорит она: «худую славу,    Которая у вас, людей,      Идет про Змей,    Что все они презлого нраву;    Из древности гласит молва,   Что благодарности они не знают;   Что нет у них ни дружбы, ни родства; Что даже собственных детей они съедают. Всё это может быть: но я не такова. Я сроду никого не только не кусала,     Но так гнушаюсь зла, Что жало у себя я вырвать бы дала,      Когда б я знала,     Что жить могу без жала;     И, словом, я добрей       Всех Змей. Суди ж, как буду я любить твоих детей!» — «Коль это», говорит Крестьянин: «и не ложно,    Всё мне принять тебя не можно;     Когда пример такой      У нас полюбят, Тогда вползут сюда за доброю Змеей,       Одной,   Сто злых и всех детей здесь перегубят.   Да, кажется, голубушка моя,   И потому с тобой мне не ужиться,     Что лучшая Змея,    По мне, ни к чорту не годится». Отцы, понятно ль вам, на что́ здесь мечу я?..

Крестьянин и разбойник

   Крестьянин, заводясь домком, Купил на ярмарке подойник, да корову,     И с ними сквозь дуброву Тихонько брел домой проселочным путем,    Как вдруг Разбойнику попался. Разбойник Мужика как липку ободрал. «Помилуй», всплачется Крестьянин: «я пропал,    Меня совсем ты доканал! Год целый я купить коровушку сбирался:   Насилу этого дождался дня».—    «Добро, не плачься на меня»,    Сказал, разжалобясь, Разбойник: «И подлинно, ведь мне коровы не доить;      Уж так и быть,    Возьми себе назад подойник».

Любопытный

«Приятель дорогой, здорово! Где ты был?» — «В Кунсткамере, мой друг! Часа там три ходил;   Всё видел, высмотрел; от удивленья,   Поверишь ли, не станет ни уменья    Пересказать тебе, ни сил.   Уж подлинно, что там чудес палата! Куда на выдумки природа таровата! Каких зверей, каких там птиц я не видал!    Какие бабочки, букашки,    Козявки, мушки, таракашки! Одни, как изумруд, другие, как коралл!    Какие крохотны коровки! Есть, право, менее булавочной головки!» — «А видел ли слона? Каков собой на взгляд!   Я чай, подумал ты, что гору встретил?» — «Да разве там он?» — «Там». — «Ну, братец, виноват:    Слона-то я и не приметил».

Лев на ловле

   Собака, Лев, да Волк с Лисой     В соседстве как-то жили,      И вот какой      Между собой    Они завет все положили:    Чтоб им зверей съобща ловить, И что́ наловится, всё поровну делить. Не знаю, как и чем, а знаю, что сначала    Лиса оленя поимала,    И шлет к товарищам послов,    Чтоб шли делить счастливый лов:    Добыча, право, недурная! Пришли, пришел и Лев; он, когти разминая   И озираючи товарищей кругом,     Дележ располагает   И говорит: «Мы, братцы, вчетвером». И на четверо он оленя раздирает. «Теперь, давай делить! Смотрите же, друзья:     Вот эта часть моя      По договору; Вот эта мне, как Льву, принадлежит без спору; Вот эта мне за то, что всех сильнее я; А к этой чуть из вас лишь лапу кто протянет,     Тот с места жив не встанет».

Конь и всадник

Какой-то Всадник так Коня себе нашколил,   Что делал из него всё, что́ изволил;   Не шевеля почти и поводов,    Конь слушался его лишь слов.   «Таких коней и взнуздывать напрасно»,    Хозяин некогда сказал:    «Ну, право, вздумал я прекрасно!» И, в поле выехав, узду с Коня он снял.     Почувствуя свободу,   Сначала Конь прибавил только ходу       Слегка, И, вскинув голову, потряхивая гривой,    Он выступкой пошел игривой,    Как будто теша Седока. Но, сметя, как над ним управа не крепка,    Взял скоро волю Конь ретивой: Вскипела кровь его и разгорелся взор;   Не слушая слов всадниковых боле,    Он мчит его во весь опор    Черезо всё широко поле. Напрасно на него несчастный Всадник мой     Дрожащею рукой    Узду накинуть покушался:    Конь боле лишь серчал и рвался, И сбросил, наконец, с себя его долой;    А сам, как бурный вихрь, пустился,    Не взвидя света, ни дорог,   Поколь, в овраг со всех махнувши ног,     До-смерти не убился.     Тут в горести Седок   «Мой бедный Конь!» сказал: «я стал виною      Твоей беды!   Когда бы не́ снял я с тебя узды,—   Управил бы наверно я тобою:    И ты бы ни меня не сшиб,   Ни смертью б сам столь жалкой не погиб!    Как ни приманчива свобода,      Но для народа    Не меньше гибельна она, Когда разумная ей мера не дана.

Крестьяне и река

   Крестьяне, вышед из терпенья      От разоренья.    Что речки им и ручейки    При водопольи причиняли,   Пошли просить себе управы у Реки, В которую ручьи и речки те впадали.    И было что́ на них донесть!     Где озими разрыты;   Где мельницы посорваны и смыты;   Потоплено скота, что и не счесть! А та Река течет так смирно, хоть и пышно;   На ней стоят большие города,      И никогда    За ней таких проказ не слышно:    Так, верно, их она уймет,   Между собой Крестьяне рассуждали. Но что́ ж? как подходить к Реке поближе стали    И посмотрели, так узнали, Что половину их добра по ней несет.   Тут, попусту не заводя хлопот, Крестьяне лишь его глазами проводили;    Потом взглянулись меж собой    И, покачавши головой,      Пошли домой.    А отходя, проговорили:    «На что и время тратить нам! На младших не найдешь себе управы там, Где делятся они со старшим пополам».

Добрая лисица

  Стрелок весной малиновку убил. Уж пусть бы кончилось на ней несчастье злое, Но нет; за ней должны еще погибнуть трое: Он бедных трех ее птенцов осиротил. Едва из скорлупы, без смыслу и без сил,     Малютки терпят голод,       И холод, И писком жалобным зовут напрасно мать.    «Ка́к можно не страдать,     Малюток этих видя;   И сердце чье об них не заболит?»    Лисица птицам говорит, На камушке против гнезда сироток сидя: «Не киньте, милые, без помощи детей; Хотя по зернышку бедняжкам вы снесите, Хоть по соломинке к их гнездышку приткните:    Вы этим жизнь их сохраните;    Что дела доброго святей! Кукушка, посмотри, ведь ты и так линяешь: Не лучше ль дать себя немножко ощипать И перьем бы твоим постельку их устлать.   Ведь попусту ж его ты растеряешь.    Ты, жавронок, чем по верхам    Тебе кувыркаться, кружиться, Ты б корму поискал по нивам, по лугам,    Чтоб с сиротами поделиться. Ты, горлинка, твои птенцы уж подросли, Промыслить корм они и сами бы могли:   Так ты бы с своего гнезда слетела,   Да вместо матери к малюткам села,    А деток бы твоих пусть бог       Берег.    Ты б, ласточка, ловила мошек,    Полакомить безродных крошек.    А ты бы, милый соловей,—   Ты знаешь, как всех голос твой прельщает,— Меж тем, пока зефир их с гнездышком качает, Ты б убаюкивал их песенкой своей.   Такою нежностью, я твердо верю, Вы б заменили им их горькую потерю. Послушайте меня: докажем, что в лесах Есть добрые сердца, и что…» При сих словах    Малютки бедные все трое,   Не могши с голоду сидеть в покое,    Попадали к Лисе на низ.    Что ж кумушка? — Тотчас их съела:    И поученья не допела.     Читатель, не дивись! Кто добр поистине, не распложая слова,    В молчаньи тот добро творит; А кто про доброту лишь в уши всем жужжит,   Тот часто только добр на счет другого, Затем, что в этом нет убытка никакого. На деле же почти такие люди все —     Сродни моей Лисе.

Мирская сходка

   Какой порядок ни затей, Но если он в руках бессовестных людей,    Они всегда найдут уловку, Чтоб сделать там, где им захочется, сноровку. В овечьи старосты у Льва просился Волк.    Стараньем кумушки Лисицы,   Словцо о нем замолвлено у Львицы. Но так как о Волках худой на свете толк, И не сказали бы, что смотрит Лев на лицы,   То велено звериный весь народ     Созвать на общий сход,    И расспросить того, другого, Что в Волке доброго он знает иль худого. Исполнен и приказ: все звери созваны. На сходке голоса чин-чином собраны:    Но против Волка нет ни слова, И Волка велено в овчарню посадить.    Да что же Овцы говорили?   На сходке ведь они уж, верно, были?—   Вот то-то нет! Овец-то и забыли!   А их-то бы всего нужней спросить.

Книга пятая

Демьянова уха

    «Соседушка, мой свет!     Пожалуйста, покушай».— «Соседушка, я сыт по горло». — «Нужды нет,    Еще тарелочку; послушай: Ушица, ей-же-ей, на славу сварена!» — «Я три тарелки съел». — «И, полно, что за счеты:     Лишь стало бы охоты,—    А то во здравье: ешь до дна!    Что за уха! Да как жирна: Как будто янтарем подернулась она.    Потешь же, миленький дружочек! Вот лещик, потроха, вот стерляди кусочек! Еще хоть ложечку! Да кланяйся, жена!» Так потчевал сосед-Демьян соседа-Фоку И не давал ему ни отдыху, ни сроку; А с Фоки уж давно катился градом пот. Однако же еще тарелку он берет:    Сбирается с последней силой И — очищает всю. «Вот друга я люблю!» Вскричал Демьян: «зато уж чванных не терплю.   Ну, скушай же еще тарелочку, мой милой!»     Тут бедный Фока мой, Как ни любил уху, но от беды такой,      Схватя в охапку      Кушак и шапку,    Скорей без памяти домой —   И с той поры к Демьяну ни ногой. Писатель, счастлив ты, коль дар прямой имеешь: Но если помолчать во время не умеешь   И ближнего ушей ты не жалеешь: То ведай, что твои и проза и стихи Тошнее будут всем Демьяновой ухи.

Мышь и крыса

«Соседка, слышала ль ты добрую молву?»    Вбежавши, Крысе Мышь сказала — «Ведь кошка, говорят, попалась в когти льву?   Вот отдохнуть и нам пора настала!» —     «Не радуйся, мой свет»,    Ей Крыса говорит в ответ:    «И не надейся попустому!    Коль до когтей у них дойдет,    То, верно, льву не быть живому:    Сильнее кошки зверя нет!» Я сколько раз видал, приметьте это сами:    Когда боится трус кого,    То думает, что на того    Весь свет глядит его глазами.

Чиж и голубь

Чижа захлопнула злодейка-западня:   Бедняжка в ней и рвался, и метался, А Голубь молодой над ним же издевался.   «Не стыдно ль», говорит: «средь бела дня       Попался!    Не провели бы так меня:    За это я ручаюсь смело». Ан смотришь, тут же сам запутался в силок.       И дело! Вперед чужой беде не смейся, Голубок.

Водолазы

Какой-то древний царь впал в страшное сомненье: Не более ль вреда, чем пользы, от наук?   Не расслабляет ли сердец и рук       Ученье?   И не разумнее ль поступит он, Когда ученых всех из царства вышлет вон? Но так как этот царь, свой украшая трон, Душою всей радел своих народов счастью      И для того     Не делал ничего    По прихоти, иль по пристрастью,—    То приказал собрать совет, В котором всякий бы, хоть слогом не кудрявым,    Но с толком лишь согласно здравым    Свое представил: да, иль нет; То есть, ученым вон из царства убираться, Или попрежнему в том царстве оставаться?   Однако ж как совет ни толковал:    Кто сам свой голос подавал, Кто голос подавал работы секретарской,    Всяк только дело затемнял И в нерешимости запутывал ум царской.   Кто говорил, что неученье тьма;    Что не дал бы нам бог ума,   Ни дара постигать вещей небесных,     Когда бы он хотел.   Чтоб человек не боле разумел     Животных бессловесных,    И что, согласно с целью сей,   Ученье к счастию ведет людей.     Другие утверждали, Что люди от наук лишь только хуже стали:     Что всё ученье бред,    Что от него лишь нравам вред,    И что, за просвещеньем вслед,   Сильнейшие на свете царства пали.    Короче: с обеи́х сторон,    И дело выводя и вздоры,    Бумаги исписали горы, А о науках спор остался не решен; Царь сделал более. Созвав отвсюду он Разумников, из них установил собранье И о науках спор им предложил на суд.    Но способ был и этот худ, Затем, что царь им дал большое содержанье:   Так в голосах между собой разлад    Для них был настоящий клад;    И если бы им волю дали,    Они б доныне толковали     Да жалованье брали.   Но так как царь казною не шутил,   То он, приметя то, их скоро распустил. Меж тем час-от-часу впадал в сомненье боле. Вот как-то вышел он, сей мыслью занят, в поле,     И видит пред собой   Пустынника, с седою бородой    И с книгою в руках большой. Пустынник важный взор имел, но не угрюмый;    Приветливость и доброта Улыбкою его украсили уста, А на челе следы глубокой видны думы. Монарх с пустынником вступает в разговор   И, видя в нем познания несчетны, Он просит мудреца решить тот важный спор: Науки более ль полезны или вредны? «Царь!» старец отвечал: «позволь, чтоб пред тобой    Открыл я притчею простой, Что́ размышленья мне внушили многолетны».   И, с мыслями собравшись, начал так:     «На берегу, близ моря,     Жил в Индии рыбак; Проведши долгий век и бедности, и горя, Он умер и троих оставил сыновей.      Но дети, видя, Что с нуждою они кормились от сетей   И ремесло отцовско ненавидя,   Брать дань богатее задумали с морей,     Не рыбой, — жемчугами;    И, зная плавать и нырять,     Ту подать доправлять      Пустились сами. Однако ж был успех различен всех троих:    Один, ленивее других,    Всегда по берегу скитался; Он даже не хотел ни ног мочить своих   И жемчугу того лишь дожидался,    Что выбросит к нему волной:     А с леностью такой     Едва-едва питался.       Другой,    Трудов нимало не жалея,     И выбирать умея    Себе по силе глубину, Богатых жемчугов нырял искать по дну:    И жил, всечасно богатея. Но третий, алчностью к сокровищам томим,    Так рассуждал с собой самим: «Хоть жемчуг находить близ берега и можно, Но, кажется, каких сокровищ ждать не должно,    Когда бы удалося мне Достать морское дно на самой глубине?   Там горы, может быть, богатств несчетных: Кораллов, жемчугу и камней самоцветных,    Которы стоит лишь достать       И взять».   Сей мыслию пленясь, безумец вскоре    В открытое пустился море, И, выбрав, где была чернее глубина, В пучину кинулся; но, поглощенный ею,    За дерзость, не доставши дна,    Он жизнью заплатил своею.    «О, царь!» примолвил тут мудрец: «Хотя в ученьи зрим мы многих благ причину,   Но дерзкий ум находит в нем пучину    И свой погибельный конец,     Лишь с разницею тою Что часто в гибель он других влечет с собою».

Госпожа и две служанки

  У Барыни, старушки кропотливой,    Неугомонной и брюзгливой, Две были девушки, Служанки, коих часть   Была с утра и до глубокой ночи,    Рук не покладывая, прясть.    Не стало бедным девкам мочи:    Им будни, праздник — всё равно;    Нет угомона на старуху: Днем перевесть она не даст за пряжей духу; Зарей, где спят еще, а уж у них давно    Пошло плясать веретено. Быть может, иногда б старуха опоздала:   Да в доме том проклятый был петух:    Лишь он вспоет — старуха встала, Накинет на себя шубейку и треух,    У печки огонек вздувает,   Бредет, ворча, к прядильщицам в покой, Расталкивает их костлявою рукой,    А заупрямятся, — клюкой, И сладкий на заре их сон перерывает.     Что будешь делать с ней?   Бедняжки морщатся, зевают, жмутся   И с теплою постелею своей,   Хотя не хочется, а расстаются; На-завтрее опять, лишь прокричит петух,   У девушек с хозяйкой сказка та же:    Их будят и морят на пряже.    «Добро же ты, нечистый дух!» Сквозь зубы пряхи те на петуха ворчали: «Без песен бы твоих мы, верно, боле спали;    Уж над тобою быть греху!»   И, выбравши случа́й, без сожаленья, Свернули девушки головку петуху. Но что ж? Они себе тем ждали облегченья;    Ан в деле вышел оборот      Совсем не тот: То правда, что петух уж боле не поет —     Злодея их не стало: Да Барыня, боясь, чтоб время не пропало, Чуть лягут, не дает почти свести им глаз И рано так будить их стала всякий раз, Как рано петухи и сроду не певали.    Тут поздно девушки узнали, Что из огня они, да в полымя попали. Так выбраться желая из хлопот, Нередко человек имеет участь ту же:    Одни лишь только с рук сживёт,    Глядишь — другие нажил хуже!

Камень и червяк

  «Как расшумелся здесь! Какой невежа!» Про дождик говорит на ниве Камень, лежа: «А рады все ему, пожалуй — посмотри!   И ждали так, как гостя дорогого,    А что́ же сделал он такого?    Всего-то шел часа два-три.    Пускай же обо мне расспросят! Так я уж веки здесь: тих, скромен завсегда. Лежу смирнёхонько, куда меня ни бросят: А не слыхал себе спасибо никогда.    Не даром, право, свет поносят: В нем справедливости не вижу я никак».—    «Молчи!» сказал ему Червяк: «Сей дождик, как его ни кратко было время,    Лишенную засухой сил    Обильно ниву напоил, И земледельца он надежду оживил; А ты на ниве сей пустое только бремя». Так хвалится иной, что служит сорок лет:   А проку в нем, как в этом Камне нет.

Медведь у пчел

   Когда-то, о весне, зверями В надсмотрщики Медведь был выбран над ульями, Хоть можно б выбрать тут другого поверней    Затем, что к меду Мишка падок,     Так не было б оглядок;   Да, спрашивай ты толку у зверей!     Кто к ульям ни просился,    С отказом отпустили всех,      И, как на-смех,     Тут Мишка очутился.      Ан вышел грех: Мой Мишка потаскал весь мед в свою берлогу.    Узнали, подняли тревогу,    По форме нарядили суд,     Отставку Мишке дали      И приказали, Чтоб зиму пролежал в берлоге старый плут.    Решили, справили, скрепили;    Но меду всё не воротили.   А Мишенька и ухом не ведет:    Со светом Мишка распрощался,    В берлогу теплую забрался    И лапу с медом там сосет,    Да у моря погоды ждет.

Зеркало и обезьяна

Мартышка, в Зеркале увидя образ свой.   Тихохонько Медведя толк ногой:   «Смотри-ка», говорит: «кум милый мой!     Что́ это там за рожа? Какие у нее ужимки и прыжки!    Я удавилась бы с тоски, Когда бы на нее хоть чуть была похожа.     А, ведь, признайся, есть Из кумушек моих таких кривляк пять-шесть: Я даже их могу по пальцам перечесть».—    «Чем кумушек считать трудиться, Не лучше ль на себя, кума, оборотиться?»     Ей Мишка отвечал. Но Мишенькин совет лишь попусту пропал.    Таких примеров много в мире: Не любит узнавать ни кто себя в сатире.    Я даже видел то вчера: Что Климыч на-руку нечист, все это знают;    Про взятки Климычу читают. А он украдкою кивает на Петра.

Комар и пастух

Пастух под тенью спал, наделся на псов,   Приметя то, змея из-под кустов   Ползет к нему, вон высунувши жало;   И Пастуха на свете бы не стало: Но сжаляся над ним, Комар, что было сил,     Сонливца укусил.   Проснувшися, Пастух змею убил; Но прежде Комара спросонья так хватил,   Что бедного его как не бывало.    Таких примеров есть немало: Коль слабый сильному, хоть движимый добром,   Открыть глаза на правду покусится,   Того и жди, что то же с ним случится,     Что́ с Комаром.

Крестьянин и смерть

Набрав валежнику порой холодной, зимной, Старик, иссохший весь от нужды и трудов, Тащился медленно к своей лачужке дымной, Кряхтя и охая под тяжкой ношей дров.    Нес, нес он их и утомился,      Остановился,   На землю с плеч спустил дрова долой, Присел на них, вздохнул и думал сам с собой:    «Куда я беден, боже мой! Нуждаюся во всем; к тому ж жена и дети, А там подушное, боярщина, оброк…    И выдался ль когда на свете   Хотя один мне радостный денёк?» В таком унынии, на свой пеняя рок, Зовет он смерть: она у нас не за горами,      А за плечами:      Явилась вмиг И говорит: «Зачем ты звал меня, старик?» Увидевши ее свирепую осанку, Едва промолвить мог бедняк, оторопев:    «Я звал тебя, коль не во гнев, Чтоб помогла ты мне поднять мою вязанку».      Из басни сей      Нам видеть можно,    Что как бывает жить ни тошно,    А умирать еще тошней.

Рыцарь

   Какой-то Рыцарь встарину, Задумавши искать великих приключений,     Собрался на войну Противу колдунов и против привидений; Вздел латы и велел к крыльцу подвесть коня.   Но прежде, нежели в седло садиться, Он долгом счел к коню с сей речью обратиться: «Послушай, ретивой и верный конь, меня: Ступай через поля, чрез горы, чрез дубравы,     Куда глаза твои глядят,   Как рыцарски законы нам велят,    И путь отыскивай в храм славы! Когда ж Карачуно́в я злобных усмирю, В супружество княжну китайскую добуду    И царства два, три покорю: Тогда трудов твоих, мой друг, я не забуду;    С тобой всю славу разделю:    Конюшню, как дворец огромный,    Построить для тебя велю, А летом отведу луга тебе поёмны;   Теперь знаком ты мало и с овсом, Тогда ж пойдет у нас обилие во всем: Ячмень твой будет корм, сыта медова — пойло». Тут Рыцарь прыг в седло и бросил повода, А лошадь молодца, не ездя никуда,    Прямехонько примчала в стойло.

Тень и человек

Шалун какой-то тень свою хотел поймать: Он к ней, она вперед; он шагу прибавлять,   Она туда ж; он, наконец, бежать: Но чем он прытче, тем и тень скорей бежала,    Всё не даваясь, будто клад.   Вот мой чудак пустился вдруг назад; Оглянется: а тень за ним уж гнаться стала.   Красавицы! слыхал я много раз: Вы думаете что? Нет, право, не про вас; А что бывает то ж с фортуною у нас;    Иной лишь труд и время губит, Стараяся настичь ее из силы всей; Другой как кажется, бежит совсем от ней: Так нет, за тем она сама гоняться любит.

Крестьянин и топор

Мужик, избу рубя, на свой Топор озлился;   Пошел топор в-худых; Мужик взбесился:     Он сам нарубит вздор,    А виноват во всем Топор: Бранить его, хоть как, Мужик найдет причину. «Негодный!» он кричит однажды: «с этих пор Ты будешь у меня обтесывать тычину,   А я, с моим уменьем и трудом,    Притом с досужестью моею,   Знай, без тебя пробавиться умею    И сделаю простым ножом,   Чего другой не срубит топором».— «Рубить, что мне велишь, моя такая доля», Смиренно отвечал Топор на окрик злой:     «И так, хозяин мой,     Твоя святая воля,   Готов тебе я всячески служить; Да только ты смотри, чтоб после не тужить:    Меня ты попусту иступишь,    А всё ножом избы не срубишь».

Лев и волк

  Лев убирал за завтраком ягнёнка;      А собачонка,    Вертясь вкруг царского стола, У Льва из-под когтей кусочек урвала; И Царь зверей то снес, не огорчась ни мало: Она глупа еще и молода была.   Увидя то, на мысли Волку вспало,    Что Лев, конечно, не силен,      Коль так смирен: И лапу протянул к ягнёнку также он.     Ан вышло с Волком худо:    Он сам ко Льву попал на блюдо. Лев растерзал его, примолвя так: «Дружок,    Напрасно, смо́тря на собачку, Ты вздумал, что тебе я также дам потачку: Она еще глупа, а ты уж не щенок!»

Собака, человек, кошка и сокол

Собака, Человек, да Кошка, да Соко́л Друг другу поклялись однажды в дружбе вечной,   Нелестной, искренней, чистосердечной. У них был общий дом, едва ль не общий стол; Клялись делить они и радость, и заботу,     Друг другу помогать,     Друг за друга стоять, И, если надо, друг за друга умирать. Вот как-то вместе все, отправясь на охоту,      Мои друзья    Далеко от дому отбились,    Умаялися, утомились   И отдохнуть пристали у ручья. Тут задремали все, кто лежа, кто и сидя,     Как вдруг из лесу шасть    На них медведь, разинув пасть.     Беду такую видя,    Сокол на воздух, Кошка в лес,   И Человек тут с жизнью бы простился;      Но верный Пес   Со зверем злым барахтаться схватился,      В него вцепился. И, как медведь его жестоко ни ломал,   Как ни ревел от боли и от злости,    Пес, прохватя его до кости,   Повис на нем и зуб не разжимал, Доколе с жизнию всех сил не потерял.   А Человек? К стыду из нас не всякой    Сравнится в верности с собакой!    Пока медведь был занят дракой,   Он, подхватя ружье свое с собой,    Пустился без-души домой. На языке легка и ласка, и услуга; Но в нужде лишь узнать прямого можно друга.    Как редки таковы друзья!   И то сказать, как часто видел я, Что так, как в басне сей был верный Пес оставлен,       Так тот,      Кто из хлопот    Был другом выручен, избавлен,    Его же покидал в беде,    Его же и ругал везде.

Подагра и паук

Подагру с Пауком сам ад на свет родил: Слух этот Лафонтен по свету распустил. Не стану я за ним вывешивать и мерить, Насколько правды тут, и ка́к и почему:    Притом же, кажется, ему,    Зажмурясь, в баснях можно верить.    И, стало, нет сомненья в том, Что адом рождены Подагра с Пауком. Как выросли они и подоспело время    Пристроить деток к должностям (Для доброго отца большие дети — бремя,    Пока они не по местам!),    То, отпуская в мир их к нам,    Сказал родитель им: «Подите Вы, детушки, на свет и землю разделите!    Надежда в вас большая есть, Что оба вы мою поддержите там честь, И оба людям вы равно надоедите.   Смотрите же: отселе наперед,   Кто что из вас в удел себе возьмет —   Вон, видите ль вы пышные чертоги?    А там, вон, хижины убоги?   В одних простор, довольство, красота;     В других и теснота,     И труд, и нищета».—    «Мне хижин ни за что́ не надо», Сказал Паук. — «А мне не надобно палат», Подагра говорит: «Пусть в них живет мой брат. В деревне, от аптек подале, жить я рада;   А то меня там станут доктора Гонять из каждого богатого двора». Так смолвясь, брат с сестрой пошли, явились в мире.    В великолепнейшей квартире   Паук владение себе отмежевал:    По штофам пышным, расцвеченным    И по карнизам золоченым    Он паутину разостлал    И мух бы вдоволь нахватал; Но к ра́ссвету едва с работою убрался, Пришел и щеткою всё смел слуга долой. Паук мой терпелив: он к печке перебрался,    Оттоле Паука метлой.   Туда, сюда Паук, бедняжка мой!    Но где основу ни натянет, Иль щетка, иль крыло везде его достанет    И всю работу изорвет, А с нею и его частехонько сметет. Паук в отчаяньи, и за́-город идет     Увидеться с сестрицей. «Чай, в селах», говорит: «живет она царицей». Пришел — а бедная сестра у мужика Несчастней всякого на свете Паука:    Хозяин с ней и сено косит, И рубит с ней дрова, и воду с нею носит:    Примета у простых людей.    Что чем подагру мучишь боле,      Тем ты скорей     Избавишься от ней. «Нет, братец», говорит она: «не жизнь мне в поле!»       А брат      Тому и рад;   Он тут же с ней уделом обменялся: Вполз в избу к мужику, с товаром разобрался,   И, не боясь ни щетки, ни метлы, Заткал и потолок, и стены, и углы.    Подагра же — тотчас в дорогу,     Простилася с селом; В столицу прибыла и в самый пышный дом К Превосходительству седому села в ногу. Подагре рай! Пошло житье у старика: Не сходит с ним она долой с пуховика. С тех пор с сестрою брат уж боле не видался;    Всяк при своем у них остался,    Доволен участью равно: Паук по хижинам пустился неопрятным, Подагра же пошла по богачам и знатным;    И — оба делают умно.


Поделиться книгой:

На главную
Назад