Том 3. Басни, стихотворения, письма

Шли два приятеля вечернею порой И дельный разговор вели между собой,     Как вдруг из подворотни    Дворняжка тявкнула на них; За ней другая, там еще две-три, и вмиг Со всех дворов Собак сбежалося с полсотни. Один было уже Прохожий камень взял: «И, полно, братец!» тут другой ему сказал:    «Собак ты не уймешь от лаю,    Лишь пуще всю раздразнишь стаю; Пойдем вперед: я их натуру лучше знаю». И подлинно, прошли шагов десятков пять, Собаки начали помалу затихать, И стало, наконец, совсем их не слыхать.    Завистники, на что ни взглянут,     Подымут вечно лай; А ты себе своей дорогою ступай:     Полают, да отстанут.

Стрекоза и муравей

Попрыгунья Стрекоза Лето красное пропела; Оглянуться не успела, Как зима катит в глаза. Помертвело чисто поле; Нет уж дней тех светлых боле, Как под каждым ей листком Был готов и стол, и дом. Всё прошло: с зимой холодной Нужда, голод настает; Стрекоза уж не поет: И кому же в ум пойдет На желудок петь голодный! Злой тоской удручена, К Муравью ползет она: «Не оставь меня, кум милой! Дай ты мне собраться с силой И до вешних только дней Прокорми и обогрей!» — «Кумушка, мне странно это: Да работала ль ты в лето?» Говорит ей Муравей. «До того ль, голубчик, было? В мягких муравах у нас Песни, резвость всякий час, Так, что голову вскружило».— «А, так ты…» — «Я без души Лето целое всё пела».— «Ты всё пела? это дело: Так поди же, попляши!»

Лжец

   Из дальних странствий возвратясь, Какой-то дворяни́н (а может быть, и князь), С приятелем своим пешком гуляя в поле,   Расхвастался о том, где он бывал, И к былям небылиц без счету прилыгал.    «Нет», говорит: «что я видал,    Того уж не увижу боле.     Что́ здесь у вас за край?    То холодно, то очень жарко, То солнце спрячется, то светит слишком ярко.     Вот там-то прямо рай!    И вспомнишь, так душе отрада!    Ни шуб, ни свеч совсем не надо:   Не знаешь век, что́ есть ночная тень, И круглый божий год все видишь майский день.    Никто там ни садит, ни сеет: А если б посмотрел, что́ там растет и зреет! Вот в Риме, например, я видел огурец:      Ах, мой творец!    И по сию не вспомнюсь пору!   Поверишь ли? ну, право, был он с гору».— «Что за диковина!» приятель отвечал: «На свете чудеса рассеяны повсюду;   Да не везде их всякий примечал.   Мы сами, вот, теперь подходим к чуду, Какого ты нигде, конечно, не встречал,     И я в том спорить буду.   Вон, видишь ли через реку тот мост, Куда нам путь лежит? Он с виду хоть и прост,    А свойство чудное имеет: Лжец ни один у нас по нем пройти не смеет:    До половины не дойдет —   Провалится и в воду упадет;      Но кто не лжет,   Ступай по нем, пожалуй, хоть в карете».—    «А какова у вас река?» —      «Да не мелка. Так видишь ли, мой друг, чего-то нет на свете! Хоть римский огурец велик, нет спору в том, Ведь с гору, кажется, ты так сказал о нем?» — «Гора хоть не гора, но, право, будет с дом». —      «Поверить трудно!     Однако ж как ни чудно, А всё чудён и мост, по коем мы пойдем,   Что он Лжеца никак не подымает;    И нынешней еще весной С него обрушились (весь город это знает)    Два журналиста, да портной. Бесспорно, огурец и с дом величиной   Диковинка, коль это справедливо».—    «Ну, не такое еще диво;    Ведь надо знать, как вещи есть: Не думай, что везде по-нашему хоромы;      Что там за домы:    В один двоим за нужду влезть,     И то ни стать, ни сесть!» —    «Пусть так, но всё признаться должно,   Что огурец не грех за диво счесть,    В котором двум усесться можно.    Однако ж, мост-ат наш каков, Что Лгун не сделает на нем пяти шагов,      Как тотчас в воду!   Хоть римский твой и чуден огурец…» —   «Послушай-ка», тут перервал мой Лжец: «Чем на мост нам итти, поищем лучше броду».

Орел и пчела

Счастлив, кто на чреде трудится знаменитой:   Ему и то уж силы придает, Что подвигов его свидетель целый свет. Но сколь и тот почтен, кто, в низости сокрытый, За все труды, за весь потерянный покой,   Ни славою, ни почестьми не льстится,    И мыслью оживлен одной:    Что к пользе общей он трудится. Увидя, как Пчела хлопочет вкруг цветка, Сказал Орел однажды ей с презреньем:    «Как ты, бедняжка, мне жалка,   Со всей твоей работой и с уменьем! Вас в улье тысячи всё лето лепят сот:    Да кто же после разберет    И отличит твои работы?    Я, право, не пойму охоты: Трудиться целый век, и что ж иметь в виду?.. Безвестной умереть со всеми наряду!    Какая разница меж нами! Когда, расширяся шумящими крылами,    Ношуся я под облаками,    То всюду рассеваю страх: Не смеют от земли пернатые подняться, Не дремлют пастухи при тучных их стадах; Ни лани быстрые не смеют на полях,    Меня завидя, показаться». Пчела ответствует: «Тебе хвала и честь! Да продлит над тобой Зевес свои щедроты! А я, родясь труды для общей пользы несть,   Не отличать ищу свои работы, Но утешаюсь тем, на наши смотря соты, Что в них и моего хоть капля меду есть».

Заяц на ловле

   Большой собравшися гурьбой,    Медведя звери изловили;    На чистом поле задавили —     И делят меж собой,     Кто что́ себе достанет. А Заяц за ушко медвежье тут же тянет.      «Ба, ты, косой»,   Кричат ему: «пожаловал отколе?   Тебя никто на ловле не видал».—    «Вот, братцы!» Заяц отвечал: «Да из лесу-то кто ж, — всё я его пугал    И к вам поставил прямо в поле     Сердечного дружка?» Такое хвастовство хоть слишком было явно,    Но показалось так забавно, Что Зайцу дан клочок медвежьего ушка.    Над хвастунами хоть смеются, А часто в дележе им доли достаются.

Щука и кот

Беда, коль пироги начнет печи сапожник,    А сапоги тачать пирожник,    И дело не пойдет на лад.    Да и примечено стократ, Что кто за ремесло чужое браться любит, Тот завсегда других упрямей и вздорней:    Он лучше дело всё погубит,      И рад скорей     Посмешищем стать света,   Чем у честных и знающих людей Спросить иль выслушать разумного совета.    Зубастой Щуке в мысль пришло   За кошачье приняться ремесло. Не знаю: завистью ль ее лукавый мучил,   Иль, может быть, ей рыбный стол наскучил? Но только вздумала Кота она просить,   Чтоб взял ее с собой он на охоту,    Мышей в анбаре половить. «Да, полно, знаешь ли ты эту, свет, работу?»    Стал Щуке Васька говорить:   «Смотри, кума, чтобы не осрамиться:     Не даром говорится,    Что дело мастера боится».— «И, полно, куманёк! Вот невидаль: мышей!     Мы лавливали и ершей».—   «Так в добрый час, пойдем!» Пошли, засели.    Натешился, наелся Кот   И кумушку проведать он идет; А Щука, чуть жива, лежит, разинув рот,—    И крысы хвост у ней отъели. Тут видя, что куме совсем не в силу труд, Кум замертво стащил ее обратно в пруд.     И дельно! Это, Щука,      Тебе наука:     Вперед умнее быть    И за мышами не ходить.

Волк и кукушка

«Прощай, соседка!» Волк Кукушке говорил: «Напрасно я себя покоем здесь манил!   Всё те ж у вас и люди, и собаки: Один другого злей; и хоть ты ангел будь,    Так не минуешь с ними драки».—    «А далеко ль соседу путь?   И где такой народ благочестивой,   С которым думаешь ты жить в ладу?» —    «О, я прямехонько иду    В леса Аркадии счастливой.    Соседка, то́-то сторона!   Там, говорят, не знают, что́ война;    Как агнцы, кротки человеки,    И молоком текут там реки; Ну, словом, царствуют златые времена! Как братья, все друг с другом поступают, И даже, говорят, собаки там не лают,     Не только не кусают.    Скажи ж сама, голубка, мне,    Не мило ль, даже и во сне,   Себя в краю таком увидеть тихом?    Прости! не поминай нас лихом!    Уж то-то там мы заживем:     В ладу, в довольстве, в неге!   Не так, как здесь, ходи с оглядкой днем,   И не засни спокойно на ночлеге».—   «Счастливый путь, сосед мой дорогой!» Кукушка говорит: «а свой ты нрав и зубы    Здесь кинешь, иль возьмешь с собой?» —     «Уж кинуть, вздор какой!» —   «Так вспомни же меня, что быть тебе без шубы».     Чем нравом кто дурней, Тем более кричит и ропщет на людей: Не видит добрых он, куда ни обернется,   А первый сам ни с кем не уживется.

Петух и жемчужное зерно

   Навозну кучу разрывая,   Петух нашел Жемчужное Зерно    И говорит: «Куда оно?     Какая вещь пустая! Не глупо ль, что его высоко так ценят? А я бы, право, был гораздо боле рад Зерну ячменному: оно не столь хоть видно,       Да сытно».    Невежи судят точно так: В чем толку не поймут, то всё у них пустяк.

Крестьянин и работник

  Когда у нас беда над головой,    То рады мы тому молиться,    Кто вздумает за нас вступиться;    Но только с плеч беда долой, То избавителю от нас же часто худо:    Все взапуски его ценят,   И если он у нас не виноват,      Так это чудо!    Старик-Крестьянин с Батраком     Шел, под-вечер, леском    Домой, в деревню, с сенокосу, И повстречали вдруг медведя носом к носу.    Крестьянин ахнуть не успел,    Как на него медведь насел. Подмял Крестьянина, ворочает, ломает, И, где б его почать, лишь место выбирает:    Конец приходит старику.   «Степанушка родной, не выдай, милой!» Из-под медведя он взмолился Батраку. Вот, новый Геркулес, со всей собравшись силой,     Что только было в нем,   Отнес полчерепа медведю топором И брюхо проколол ему железной вилой.   Медведь взревел и замертво упал:     Медведь мой издыхает.    Прошла беда; Крестьянин встал,    И он же Батрака ругает.    Опешил бедный мой Степан. «Помилуй», говорит: «за что?» — «За что, болван!    Чему обрадовался сдуру?    Знай колет: всю испортил шкуру!»

Обоз

    С горшками шел Обоз,   И надобно с крутой горы спускаться. Вот, на горе других оставя дожидаться, Хозяин стал сводить легонько первый воз. Конь добрый на крестце почти его понес,    Катиться возу не давая;    А лошадь сверху, молодая. Ругает бедного коня за каждый шаг:    «Ай, конь хваленый, то́-то диво!    Смотрите: лепится, как рак; Вот чуть не зацепил за камень; косо! криво!    Смелее! Вот толчок опять.    А тут бы влево лишь принять.   Какой осел! Добро бы было в гору,     Или в ночную пору;    А то и под-гору, и днём!    Смотреть, так выйдешь из терпенья! Уж воду бы таскал, коль нет в тебе уменья!    Гляди-тко нас, как мы махнем!    Не бойсь, минуты не потратим,   И возик свой мы не свезем, а скатим!» Тут, выгнувши хребет и понатужа грудь,   Тронулася лошадка с возом в путь; Но только под-гору она перевалилась, Воз начал напирать, телега раскатилась; Коня толкает взад, коня кидает вбок;   Пустился конь со всех четырех ног       На-славу;   По камням, рытвинам, пошли толчки,       Скачки,   Левей, левей, и с возом — бух в канаву!    Прощай, хозяйские горшки! Как в людях многие имеют слабость ту же:   Всё кажется в другом ошибкой нам:    А примешься за дело сам,    Так напроказишь вдвое хуже.

Вороненок

      Орел   Из-под небес на стадо налетел     И выхватил ягненка, А во́рон молодой вблизи на то смотрел.    Взманило это Вороненка, Да только думает он так: «Уж брать, так брать,    А то и когти что́ марать! Бывают и орлы, как видно, плоховаты.    Ну, только ль в стаде что́ ягняты?     Вот я как захочу      Да налечу, Так царский подлинно кусочек подхвачу!»    Тут Ворон поднялся над стадом,    Окинул стадо жадным взглядом: Из множества ягнят, баранов и овец Высматривал, сличал и выбрал, наконец,     Барана, да какого?    Прежирного, прематерого, Который доброму б и волку был в подъем.    Изладясь, на него спустился   И в шерсть ему, что силы есть, вцепился. Тогда-то он узнал, что добычь не по нем. Что хуже и всего, так на баране том    Тулуп такой был прекосматый,    Густой, всклокоченный, хохлатый, Что из него когтей не вытеребил вон     Затейник наш крылатый, И кончил подвиг тем, что сам попал в полон. С барана пастухи его чинненько сняли;    А чтобы он не мог летать,    Ему все крылья окарнали    И детям отдали играть. Нередко у людей то ж самое бывает,      Коль мелкий плут    Большому плуту подражает: Что́ сходит с рук ворам, за то воришек бьют.

Слон на воеводстве

    Кто знатен и силен,      Да не умен, Так худо, ежели и с добрым сердцем он. На воеводство был в лесу посажен Слон. Хоть, кажется, слонов и умная порода,   Однако же в семье не без урода:      Наш Воевода      В родню был толст,     Да не в родню был прост;   А с умыслу он мухи не обидит.    Вот добрый Воевода видит:   Вступило от овец прошение в Приказ: «Что волки-де совсем сдирают кожу с нас». «О, плуты!» Слон кричит: «какое преступленье!    Кто грабить дал вам позволенье?» А волки говорят: «Помилуй, наш отец!    Не ты ль нам к зи́ме на тулупы Позволил легонький оброк собрать с овец?   А что они кричат, так овцы глупы: Всего-то придет с них с сестры по шкурке снять;    Да и того им жаль отдать».—   «Ну то́-то ж», говорит им Слон: «смотрите!   Неправды я не потерплю ни в ком.    По шкурке, так и быть, возьмите;   А больше их не троньте волоском».

Осел и соловей

   Осел увидел Соловья И говорит ему: «Послушай-ка, дружище! Ты, сказывают, петь великий мастерище:     Хотел бы очень я   Сам посудить, твое услышав пенье,   Велико ль подлинно твое уменье?» Тут Соловей являть свое искусство стал:     Защелкал, засвистал На тысячу ладов, тянул, переливался;    То нежно он ослабевал И томной вдалеке свирелью отдавался, То мелкой дробью вдруг по роще рассыпался.     Внимало всё тогда    Любимцу и певцу Авроры; Затихли ветерки, замолкли птичек хоры,     И прилегли стада.   Чуть-чуть дыша, пастух им любовался     И только иногда, Внимая Соловью, пастушке улыбался. Скончал певец. Осел, уставясь в землю лбом,   «Изрядно», говорит: «сказать неложно,    Тебя без скуки слушать можно;     А жаль, что незнаком     Ты с нашим петухом:    Еще б ты боле навострился, Когда бы у него немножко поучился». Услыша суд такой, мой бедный Соловей Вспорхнул и — полетел за тридевять полей. Избави, бог, и нас от этаких судей.

Книга третья

Откупщик и сапожник

Богатый Откупщик в хоромах пышных жил,     Ел сладко, вкусно пил;   По всякий день давал пиры, банкеты,    Сокровищ у него нет сметы. В дому сластей и вин, чего ни пожелай:    Всего с избытком, через край. И, словом, кажется, в его хоромах рай.    Одним лишь Откупщик страдает,     Что он не досыпает.   Уж божьего ль боится он суда,    Иль, просто, трусит разориться: Да только всё ему не крепко как-то спится.    А сверх того, хоть иногда Он вздремлет на заре, так новая беда:    Бог дал ему певца, соседа. С ним из окна в окно жил в хижине бедняк Сапожник, но такой певун и весельчак,   Что с утренней зари и до обеда, С обеда до́-ночи безумолку поет И богачу заснуть никак он не дает.    Как быть, и как с соседом сладить,    Чтоб от пенья его отвадить?    Велеть молчать: так власти нет;    Просил: так просьба не берет. Придумал, наконец, и за соседом шлет.      Пришел сосед.    «Приятель дорогой, здорово!» —   «Челом вам бьем за ласковое слово».— «Ну, что, брат, каково делишки, Клим, идут?» (В ком нужда, уж того мы знаем, как зовут.) —    «Делишки, барин? Да, не худо!» — «Так от того-то ты так весел, так поешь?    Ты, стало, счастливо живешь?» —   «На бога грех роптать, и что ж за чудо?   Работою завален я всегда; Хозяйка у меня добра и молода: А с доброю женой, кто этого не знает,    Живется как-то веселей».— «И деньги есть?» — «Ну, нет, хоть лишних не бывает,    Зато нет лишних и затей».— «Итак, мой друг, ты быть богаче не желаешь?» —    «Я этого не говорю; Хоть бога и за то, что́ есть, благодарю;     Но сам ты, барин, знаешь,    Что человек, пока живет, Всё хочет более: таков уж здешний свет. Я чай, ведь и тебе твоих сокровищ мало;   И мне бы быть богатей не мешало».—    «Ты дело говоришь, дружок: Хоть при богатстве нам есть также неприятства,   Хоть говорят, что бедность не порок, Но всё уж коль терпеть, так лучше от богатства. Возьми же: вот тебе рублевиков мешок:    Ты мне за правду полюбился. Поди: дай бог, чтоб ты с моей руки разжился. Смотри, лишь промотать сих денег не моги,    И к ну́жде их ты береги!    Пять сот рублей тут верным счетом.     Прощай!» Сапожник мой,    Схватя мешок, скорей домой      Не бе́гом, лётом;    Примчал гостинец под полой;    И той же ночи в подземелье   Зарыл мешок — и с ним свое веселье! Не только песен нет, куда девался сон    (Узнал бессонницу и он!); Всё подозрительно, и всё его тревожит:    Чуть ночью кошка заскребет, Ему уж кажется, что вор к нему идет: Похолодеет весь, и ухо он приложит, Ну, словом, жизнь пошла, хоть кинуться в реку.     Сапожник бился, бился    И наконец за ум хватился:    Бежит с мешком к Откупщику   И говорит: «Спасибо на приятстве;   Вот твой мешок, возьми его назад:   Я до него не знал, как худо спят.    Живи ты при своем богатстве:    А мне, за песни и за сон,    Не надобен ни миллион».

Крестьянин в беде

    К Крестьянину на двор    Залез осенней ночью вор;    Забрался в клеть и, на просторе, Обшаря стены все, и пол, и потолок,    Покрал бессовестно, что мог:   И то сказать, какая совесть в воре!    Ну так, что наш мужик, бедняк, Богатым лег, а с голью встал такою,    Хоть по-миру поди с сумою; Не дай бог никому проснуться худо так!    Крестьянин тужит и горюет,    Родню сзывает и друзей,    Соседей всех и кумовей. «Нельзя ли», говорит: «помочь беде моей?»    Тут всякий с мужиком толкует,    И умный свой дает совет.    Кум Карпыч говорит: «Эх, свет! Не надобно было тебе по миру славить,     Что столько ты богат». Сват Климыч говорит: «Вперед, мой милый сват, Старайся клеть к избе гораздо ближе ставить».—    «Эх, братцы, это всё не так»,     Сосед толкует Фока:    «не то беда, что клеть далека, Да надо на дворе лихих держать собак;   Возьми-ка у меня щенка любого От жучки: я бы рад соседа дорогого     От сердца наделить,      Чем их топить». И словом, от родни и от друзей любезных Советов тысячу надавано полезных,      Кто сколько мог, А делом ни один бедняжке не помог. На свете таково ж: коль в нужду попадешься,    Отведай сунуться к друзьям: Начнут советовать и вкось тебе, и впрямь: А чуть о помощи на деле заикнешься,      То лучший друг      И нем и глух.

Хозяин и мыши

   Коль в доме станут воровать,     А нет прилики вору,     То берегись клепать, Или наказывать всех сплошь и без разбору:    Ты вора этим не уймешь      И не исправишь, А только добрых слуг с двора бежать заставишь, И от меньшой беды в большую попадешь.    Купчина выстроил анбары   И в них поклал съестные все товары. А чтоб мышиный род ему не навредил, Так он полицию из кошек учредил.    Спокоен от Мышей Купчина;   По кладовым и день и ночь дозор; И всё бы хорошо, да сделалась причина:    В дозорных появился вор. У кошек, как у нас (кто этого не знает?),   Не без греха в надсмотрщиках бывает.    Тут, чем бы вора подстеречь И наказать его, а правых поберечь, Хозяин мой велел всех кошек пересечь. Услыша приговор такой замысловатый,    И правый тут, и виноватый     Скорей с двора долой.    Без кошек стал Купчина мой. А Мыши лишь того и ждали, и хотели:    Лишь кошки вон, они — в анбар,     И в две иль три недели     Поели весь товар.

Слон и моська

   По улицам Слона водили,     Как видно напоказ — Известно, что Слоны в диковинку у нас —   Так за Слоном толпы зевак ходили. Отколе ни возьмись, навстречу Моська им. Увидевши Слона, ну на него метаться,    И лаять, и визжать, и рваться,    Ну, так и лезет в драку с ним.    «Соседка, перестань срамиться», Ей шавка говорит: «тебе ль с Слоном возиться? Смотри, уж ты хрипишь, а он себе идет       Вперед И лаю твоего совсем не примечает».—    «Эх, эх!» ей Моська отвечает:   «Вот то-то мне и духу придает,     Что я, совсем без драки,   Могу попасть в большие забияки.    Пускай же говорят собаки:    «Ай, Моська! знать она сильна,     Что лает на Слона!»

Волк и волченок

Волченка Волк, начав помалу приучать    Отцовским промыслом питаться,   Послал его опушкой прогуляться; А между тем велел прилежней примечать,    Нельзя ль где счастья им отведать,     Хоть, захватя греха,     На счет бы пастуха    Позавтракать иль пообедать!    Приходит ученик домой   И говорит: «Пойдем скорей со мной! Обед готов; ничто не может быть вернее:      Там под горой   Пасут овец, одна другой жирнее;    Любую стоит лишь унесть       И съесть; А стадо таково, что трудно перечесть».— «Постой-ка», Волк сказал: «сперва мне ведать надо,     Каков пастух у стада?» —     «Хоть говорят, что он    Не плох, заботлив и умен, Однако стадо я обшел со всех сторон И высмотрел собак: они совсем не жирны,    И плохи, кажется, и смирны».—     «Меня так этот слух», Волк старый говорит: «не очень к стаду манит;    Коль подлинно не плох пастух,   Так он плохих собак держать не станет.    Тут тотчас попадешь в беду! Пойдем-ка, я тебя на стадо наведу,   Где сбережем верней мы наши шкуры: Хотя при стаде том и множество собак,     Да сам пастух дурак; А где пастух дурак, там и собаки дуры».

Обезьяна

    Как хочешь ты трудись;     Но приобресть не льстись    Ни благодарности, ни славы, Коль нет в твоих трудах ни пользы, ни забавы.    Крестьянин на заре с сохой    Над полосой своей трудился;    Трудился так крестьянин мой,    Что градом пот с него катился:    Мужик работник был прямой.    Зато, кто мимо ни проходит,   От всех ему: спасибо, исполать!    Мартышку это в зависть вводит. Хвалы приманчивы, — как их не пожелать!    Мартышка вздумала трудиться:   Нашла чурбан, и ну над ним возиться!       Хлопот     Мартышке полон рот:    Чурбан она то понесет,    То так, то сяк его обхватит,    То поволочет, то покатит;    Рекой с бедняжки льется пот; И наконец она, пыхтя, насилу дышит: А всё ни от кого похвал себе не слышит.    И не диковинка, мой свет! Трудишься много ты, да пользы в этом нет.

Мешок

    В прихожей на полу,       В углу,     Пустой мешок валялся.     У самых низких слуг Он на обтирку ног нередко помыкался;       Как вдруг     Мешок наш в честь попался    И весь червонцами набит, В окованном ларце в сохранности лежит.    Хозяин сам его лелеет,    И бережет Мешок он так,     Что на него никак Ни ветер не пахнет, ни муха сесть не смеет;     А сверх того с Мешком     Весь город стал знаком.   Приятель ли к хозяину приходит: Охотно о Мешке речь ласкову заводит;    А ежели Мешок открыт, То всякий на него умильно так глядит;    Когда же кто к нему подсядет, То верно уж его потреплет иль погладит. Увидя, что у всех он стал в такой чести,     Мешок завеличался,     Заумничал, зазнался, Мешок заговорил и начал вздор нести;    О всем и рядит он и судит:      И то не так,      И тот дурак,    И из того-то худо будет. Все только слушают его, разинув рот;    Хоть он такую дичь несет,      Что уши вянут:   Но у людей, к несчастью, тот порок,    Что им с червонцами Мешок   Что ни скажи, всему дивиться станут. Но долго ль был Мешок в чести и слыл с умом,    И долго ли его ласкали? Пока все из него червонцы потаскали; А там он выброшен, и слуху нет о нем. Мы басней никого обидеть не хотели:    Но сколько есть таких Мешков     Между откупщиков, Которы некогда в подносчиках сидели;     Иль между игроков, Которы у себя за редкость рубль видали, А ныне, пополам с грехом, богаты стали; С которыми теперь и графы и князья —       Друзья;    Которые теперь с вельможей, У коего они не смели сесть в прихожей,    Играют за́просто в бостон?    Велико дело — миллион! Однако же, друзья, вы столько не гордитесь!    Сказать ли правду вам тишком?    Не дай бог, если разоритесь: И с вами точно так поступят, как с Мешком.

Кот и повар

   Какой-то Повар, грамотей,    С поварни побежал своей    В кабак (он набожных был правил   И в этот день по куме тризну правил), А дома стеречи съестное от мышей      Кота оставил. Но что́ же, возвратясь, он видит? На полу Объедки пирога; а Васька-Кот в углу,    Припав за уксусным бочёнком, Мурлыча и ворча, трудится над курчёнком.    «Ах, ты, обжора! ах, злодей!»    Тут Ваську Повар укоряет: «Не стыдно ль стен тебе, не только что людей? (А Васька всё-таки курченка убирает.)   Как! быв честным Котом до этих пор, Бывало, за пример тебя смиренства кажут,—    А ты… ахти, какой позор!    Теперя все соседи скажут:    «Кот-Васька плут! Кот-Васька вор!   И Ваську-де, не только что в поварню,    Пускать не надо и на двор,    Как волка жадного в овчарню: Он порча, он чума, он язва здешних мест!»    (А Васька слушает, да ест.)   Тут ритор мой, дав волю слов теченью,   Не находил конца нравоученью.    Но что ж? Пока его он пел,    Кот-Васька всё жаркое съел.    А я бы повару иному    Велел на стенке зарубить:   Чтоб там речей не тратить попустому,    Где нужно власть употребить.

Лев и комар

    Бессильному не смейся   И слабого обидеть не моги! Мстят сильно иногда бессильные враги: Так слишком на свою ты силу не надейся!    Послушай басню здесь о том, Как больно Лев за спесь наказан Комаром.   Вот что о том я слышал стороною: Сухое к Комару явил презренье Лев; Зло взяло Комара: обиды не стерпев, Собрался, поднялся Комар на Льва войною. Сам ратник, сам трубач пищит во всю гортань И вызывает Льва на смертоносну брань.    Льву смех, но наш Комар не шутит: То с тылу, то в глаза, то в уши Льву он трубит! И, место высмотрев и время улуча,     Орлом на Льва спустился    И Льву в крестец всем жалом впился. Лев дрогнул и взмахнул хвостом на трубача. Увертлив наш Комар, да он же и не трусит! Льву сел на самый лоб и Львину кровь сосет. Лев голову крутит, Лев гривою трясет;    Но наш герой свое несет: То в нос забьется Льву, то в ухо Льва укусит.      Вздурился Лев,     Престрашный поднял рев,    Скрежещет в ярости зубами    И землю он дерет когтями. От рыка грозного окружный лес дрожит. Страх обнял всех зверей; всё кроется, бежит:    Отколь у всех взялися ноги, Как будто бы пришел потоп или пожар!      И кто ж? Комар    Наделал столько всем тревоги! Рвался, метался Лев и, выбившись из сил, О землю грянулся и миру запросил. Насытил злость Комар; Льва жалует он миром: Из Ахиллеса вдруг становится Омиром,*       И сам Летит трубить свою победу по лесам.

Огородник и философ

Весной в своих грядах так рылся Огородник,   Как будто бы хотел он вырыть клад:    Мужик ретивый был работник,     И дюж, и свеж на взгляд; Под огурцы одни он взрыл с полсотни гряд.   Двор обо двор с ним жил охотник    До огородов и садов, Великий краснобай, названный друг природы,    Недоученный Филосо́ф, Который лишь из книг болтал про огороды. Однако ж, за своим он вздумал сам ходить    И тоже огурцы садить;   А между тем смеялся так соседу:    «Сосед, как хочешь ты потей,    А я с работою моей    Далеко от тебя уеду,    И огород твой при моем    Казаться будет пустырем. Да, правду говорить, я и тому дивился, Что огородишко твой кое-как идет.    Как ты еще не разорился? Ты, чай, ведь никаким наукам не учился?»   «И некогда», соседа был ответ.     «Прилежность, навык, руки:    Вот все мои тут и науки;    Мне бог и с ними хлеб дает».— «Невежа! восставать против наук ты смеешь?» — «Нет, барин, не толкуй моих так криво слов:    Коль ты что́ путное затеешь,    Я перенять всегда готов».— «А вот, увидишь ты, лишь лета б нам дождаться…» — «Но, барин, не пора ль за дело приниматься?   Уж я кой-что посеял, посадил;    А ты и гряд еще не взрыл».—    «Да, я не взрыл, за недосугом:      Я всё читал      И вычитал, Чем лучше: заступом их взрыть, сохой иль плугом.    Но время еще не уйдет».—   «Как вас, а нас оно не очень ждет», Последний отвечал, — и тут же с ним расстался,      Взяв заступ свой;    А Филосо́ф пошел домой.    Читал, выписывал, справлялся,    И в книгах рылся и в грядах,    С утра до вечера в трудах.    Едва с одной работой сладит,    Чуть на грядах лишь что взойдет.    В журналах новость он найдет —    Всё перероет, пересадит    На новый лад и образец.    Какой же вылился конец? У Огородника взошло всё и поспело:    Он с прибылью, и в шляпе дело;      А Филосо́ф —      Без огурцов.

Крестьянин и лисица

«Скажи мне, кумушка, что у тебя за страсть       Кур красть?» Крестьянин говорил Лисице, встретясь с нею,    «Я, право, о тебе жалею!    Послушай, мы теперь вдвоем, Я правду всю скажу: ведь в ремесле твоем    Ни на волос добра не видно. Не говоря уже, что красть и грех и стыдно,    И что бранит тебя весь свет;     Да дня такого нет, Чтоб не боялась ты за ужин иль обед    В курятнике оставить шкуры!    Ну, стоют ли того все куры?» —    «Кому такая жизнь сносна?»     Лисица отвечает:   «Меня так всё в ней столько огорчает,   Что даже мне и пища не вкусна.   Когда б ты знал, как я в душе честна!    Да что же делать? Нужда, дети;   Притом же иногда, голубчик-кум,     И то приходит в ум, Что я ли воровством одна живу на свете? Хоть этот промысел мне точно острый нож».—       «Ну, что ж?» Крестьянин говорит: «коль вправду ты не лжешь,    Я от греха тебя избавлю    И честный хлеб тебе доставлю; Наймись курятник мой от лис ты охранять: Кому, как не Лисе, все лисьи плутни знать?   Зато ни в чем не будешь ты нуждаться И станешь у меня как в масле сыр кататься».    Торг слажен; и с того ж часа́    Вступила в караул Лиса. Пошло у мужика житье Лисе привольно;   Мужик богат, всего Лисе довольно;    Лисица стала и сытей,    Лисица стала и жирней,    Но всё не сделалась честней: Некраденый кусок приелся скоро ей;.   И кумушка тем службу повершила,    Что, выбрав ночку потемней,   У куманька всех кур передушила.    В ком есть и совесть, и закон,    Тот не украдет, не обманет,    В какой бы нужде ни был он;    А вору дай хоть миллион —    Он воровать не перестанет.

Воспитание льва

Льву, Кесарю лесов, бог сына даровал.   Звериную вы знаете природу: У них, не как у нас — у нас ребенок году, Хотя б он царский был, и глуп, и слаб, и мал;     А годовалый Львенок    Давно уж вышел из пеленок. Так к году Лев-отец не шуткой думать стал,   Чтобы сынка невежей не оставить,    В нем царску честь не уронить, И чтоб, когда сынку придется царством править, Не стал бы за сынка народ отца бранить. Кого ж бы попросить, нанять или заставить Царевича Царем на-выучку поставить?   Отдать его Лисе — Лиса умна, Да лгать великая охотница она;   А со лжецом во всяком деле мука.— Так это, думал Царь, не царская наука.   Отдать Кроту: о нем молва была,   Что он во всем большой порядок любит:    Без ощупи шага́ не ступит И всякое зерно для своего стола    Он сам и чистит, сам и лупит;     И словом, слава шла, Что Крот великий зверь на малые дела: Беда лишь, под носом глаза Кротовы зорки,    Да вдаль не видят ничего; Порядок же Кротов хорош, да для него; А царство Львиное гораздо больше норки. Не взять ли Барса? Барс отважен и силён,   А сверх того, великий тактик он;    Да Барс политики не знает:   Гражданских прав совсем не понимает, Какие ж царствовать уроки он подаст!   Царь должен быть судья, министр и воин;    А Барс лишь резаться горазд: Так и детей учить он царских недостоин. Короче: звери все, и даже самый Слон,    Который был в лесах почтён,     Как в Греции Платон,   Льву всё еще казался не умен,      И не учен. По счастью, или нет (увидим это вскоре),    Услышав про царево горе,   Такой же царь, пернатых царь, Орел,      Который вел     Со Львом приязнь и дружбу, Для друга сослужить большую взялся службу   И вызвался сам Львенка воспитать.    У Льва как гору с плеч свалило. И подлинно: чего, казалось, лучше было Царевичу царя в учители сыскать?     Вот Львенка снарядили      И отпустили    Учиться царствовать к Орлу. Проходит год и два; меж тем, кого ни спросят, О Львенке ото всех лишь слышат похвалу: Все птицы чудеса о нем в лесах разносят.   И наконец приходит срочный год,     Царь-Лев за сыном шлёт. Явился сын; тут царь сбирает весь народ,    И малых и больших сзывает;    Сынка целует, обнимает, И говорит ему он так: «Любезный сын,    По мне наследник ты один; Я в гроб уже гляжу, а ты лишь в свет вступаешь:   Так я тебе охотно царство сдам.    Скажи теперь при всех лишь нам,    Чему учен ты, что ты знаешь, И как ты свой народ счастливым сделать чаешь?» — «Папа́», ответствовал сынок: «я знаю то,    Чего не знает здесь никто:    И от Орла до Перепёлки,    Какой где птице боле вод,    Какая чем из них живет,    Какие яица несет, И птичьи нужды все сочту вам до иголки. Вот от учителей тебе мой аттестат:    У птиц недаром говорят,    Что я хватаю с неба звезды; Когда ж намерен ты правленье мне вручить,   То я тотчас начну зверей учить       Вить гнезды».   Тут ахнул царь и весь звериный свет;    Повесил головы Совет,   А Лев-старик поздненько спохватился,    Что Львенок пустякам учился    И не добро он говорит; Что пользы нет большой тому знать птичий быт, Кого зверьми владеть поставила природа, И что важнейшая наука для царей:    Знать свойство своего народа    И выгоды земли своей.

Старик и трое молодых

  Старик садить сбирался деревцо. «Уж пусть бы строиться; да как садить в те лета,    Когда уж смотришь вон из света!»    Так, Старику смеясь в лицо, Три взрослых юноши соседних рассуждали. «Чтоб плод тебе твои труды желанный дали,   То надобно, чтоб ты два века жил. Неужли будешь ты второй Мафусаил?   Оставь, старинушка, свои работы: Тебе ли затевать толь дальние расчеты? Едва ли для тебя текущий верен час? Такие замыслы простительны для нас: Мы молоды, цветем и крепостью и силой, А старику пора знакомиться с могилой».— «Друзья!» смиренно им ответствует Старик:    «Издетства я к трудам привык; А если от того, что делать начинаю, Не мне лишь одному я пользы ожидаю:      То, признаюсь, За труд такой еще охотнее берусь.   Кто добр, не всё лишь для себя трудится. Сажая деревцо, и тем я веселюсь, Что если от него сам тени не дождусь, То внук мой некогда сей тенью насладится,    И это для меня уж плод. Да можно ль и за то ручаться наперед,   Кто здесь из нас кого переживет?   Смерть смотрит ли на молодость, на силу,     Или на прелесть лиц? Ах, в старости моей прекраснейших девиц И крепких юношей я провожал в могилу! Кто знает: может быть, что ваш и ближе час, И что сыра земля покроет прежде вас». Как им сказал Старик, так после то и было. Один из них в торги пошел на кораблях; Надеждой счастие сперва ему польстило;.    Но бурею корабль разбило; Надежду и пловца — всё море поглотило.     Другой в чужих землях,    Предавшися порока власти.    За роскошь, негу и за страсти Здоровьем, а потом и жизнью заплатил, А третий — в жаркий день холодного испил И слег: его врачам искусным поручили,   А те его до-смерти залечили.    Узнавши о кончине их, Наш добрый Старичок оплакал всех троих.

Дерево

  Увидя, что топор крестьянин нес, «Голубчик», Деревцо сказало молодое: «Пожалуй, выруби вокруг меня ты лес,    Я не могу расти в покое:    Ни солнца мне не виден свет,   Ни для корней моих простору нет,   Ни ветеркам вокруг меня свободы, Такие надо мной он сплесть изволил своды! Когда б не от него расти помеха мне, Я в год бы сделалось красою сей стране, И тенью бы моей покрылась вся долина; А ныне тонко я, почти как хворостина».    Взялся крестьянин за топор,     И Дереву, как другу,     Он оказал услугу: Вкруг Деревца большой очистился простор;   Но торжество его недолго было!    То солнцем дерево печет,    То градом, то дождем сечет, И ветром, наконец, то Деревцо сломило. «Безумное!» ему сказала тут змея:    «Не от тебя ль беда твоя? Когда б, укрытое в лесу, ты возрастало, Тебе б вредить ни зной, ни ветры не могли, Тебя бы старые деревья берегли; А если б некогда деревьев тех не стало,    И время их бы отошло: Тогда в свою чреду, ты столько б возросло,    Усилилось и укрепилось, Что нынешней беды с тобой бы не случилось, И бурю, может быть, ты б выдержать могло!»

Гуси

    Предлинной хворостиной   Мужик Гусей гнал в город продавать;    И, правду истинну сказать, Не очень вежливо честил свой гурт гусиной: На барыши спешил к базарному он дню    (А где до прибыли коснется, Не только там гусям, и людям достается).    Я мужика и не виню; Но Гуси иначе об этом толковали   И, встретяся с прохожим на пути,    Вот как на мужика пеняли: «Где можно нас, Гусей, несчастнее найти?    Мужик так нами помыкает, И нас, как будто бы простых Гусей, гоняет;   А этого не смыслит неуч сей,    Что он обязан нам почтеньем; Что мы свой знатный род ведем от тех Гусей, Которым некогда был должен Рим спасеньем: Там даже праздники им в честь учреждены!» —   «А вы хотите быть за что отличены?» Спросил прохожий их. — «Да наши предки…» — «Знаю,    И всё читал: но ведать я желаю,    Вы сколько пользы принесли?» —    «Да наши предки Рим спасли!»* —   «Всё так, да вы что сделали такое?» — «Мы? Ничего!» — «Так что́ ж и доброго в вас есть?    Оставьте предков вы в покое:    Им по-делом была и честь;   А вы, друзья, лишь годны на жаркое». Баснь эту можно бы и боле пояснить —    Да чтоб гусей не раздразнить.

Свинья

Свинья на барский двор когда-то затесалась; Вокруг конюшен там и кухонь наслонялась;    В сору, в навозе извалялась; В помоях по-уши до-сыта накупалась:     И из гостей домой     Пришла свинья-свиньей. «Ну, что ж, Хавронья, там ты видела такого?»     Свинью спросил пастух:     «Ведь и́дет слух, Что всё у богачей лишь бисер да жемчу́г; А в доме, так одно богатее другого?» Хавронья хрюкает: «Ну, право, порют вздор. Я не приметила богатства никакого:    Всё только лишь навоз, да сор;   А кажется, уж, не жалея рыла,      Я там изрыла      Весь задний двор». Не дай бог никого сравненьем мне обидеть! Но как же критика Хавроньей не назвать,   Который, что́ ни станет разбирать,   Имеет дар одно худое видеть?

Муха и дорожные

В Июле, в самый зной, в полуденную пору,    Сыпучими песками, в гору,    С поклажей и с семьей дворян,     Четверкою рыдван       Тащился. Кони измучились, и кучер как ни бился,   Пришло хоть стать. Слезает с козел он     И, лошадей мучитель, С лакеем в два кнута тиранит с двух сторон: А легче нет. Ползут из колымаги вон Боярин, барыня, их девка, сын, учитель.   Но, знать, рыдван был плотно нагружен,   Что лошади, хотя его трону́ли, Но в гору по песку едва-едва тянули. Случись тут Мухе быть. Как горю не помочь? Вступилась: ну жужжать во всю мушину мочь;    Вокруг повозки суетится;   То над носом юлит у коренной,    То лоб укусит пристяжной, То вместо кучера на козлы вдруг садится,    Или, оставя лошадей, И вдоль и поперек шныряет меж людей; Ну, словно откупщик на ярмарке, хлопочет,    И только плачется на то,     Что ей ни в чем, никто     Никак помочь не хочет. Гуторя слуги вздор, плетутся вслед шажком; Учитель с барыней шушукают тишком; Сам барин, позабыв, как он к порядку нужен, Ушел с служанкой в бор искать грибов на ужин; И Муха всем жужжит, что только лишь она    О всем заботится одна. Меж тем лошадушки, шаг за́ шаг, понемногу   Втащилися на ровную дорогу. «Ну», Муха говорит: «теперя слава богу! Садитесь по местам, и добрый всем вам путь;    А мне уж дайте отдохнуть:    Меня насилу крылья носят».   Куда людей на свете много есть, Которые везде хотят себя приплесть И любят хлопотать, где их совсем не просят.

Орел и паук

   За облака Орел    На верх Кавказских гор поднялся;     На кедре там столетнем сел И зримым под собой пространством любовался. Казалось, что оттоль он видел край земли: Там реки по степям излучисто текли;    Здесь рощи и луга цвели    Во всем весеннем их уборе;   А там сердитое Каспийско Море, Как ворона крыло, чернелося вдали. «Хвала тебе, Зевес, что, управляя светом, Ты рассудил меня снабдить таким полетом, Что неприступной я не знаю высоты»,    Орел к Юпитеру взывает: «И что смотрю оттоль на мира красоты,    Куда никто не залетает».—   «Какой же ты хвастун, как погляжу!»   Паук ему тут с ветки отвечает: «Да ниже ль я тебя, товарищ, здесь сижу?»   Орел глядит: и подлинно, Паук,   Над самым им раскинув сеть вокруг,     На веточке хлопочет И, кажется, Орлу заткать он солнце хочет.    «Ты как на этой высоте?»     Спросил Орел: «и те, Которые полет отважнейший имеют,    Не все сюда пускаться смеют; А ты без крыл и слаб; неужли ты дополз?» —    «Нет, я б на это не решился».—    «Да как же здесь ты очутился?» —    «Да я к тебе, же прицепился, И снизу на хвосте ты сам меня занес: Но здесь и без тебя умею я держаться; И так передо мной прошу не величаться; И знай, что я…» Тут вихрь, отколе ни возьмись, И сдунул Паука опять на самый низ.   Как вам, а мне так кажутся похожи.   На этаких нередко Пауков Те, кои без ума и даже без трудов,   Тащатся вверх, держась за хвост вельможи;     А надувают грудь, Как будто б силою их бог снабдил орлиной:    Хоть стоит ветру лишь пахнуть,    Чтоб их унесть и с паутиной.

Лань и дервиш

Младая Лань, своих лишась любезных чад, Еще сосцы млеком имея отягченны,   Нашла в лесу двух малых волченят И стала выполнять долг матери священный,    Своим питая их млеком.    В лесу живущий с ней одном,   Дервиш, ее поступком изумленный, «О, безрассудная!» сказал: «к кому любовь,   Кому свое млеко ты расточаешь? Иль благодарности от их ты роду чаешь? Быть может, некогда (иль злости их не знаешь?)    Они прольют твою же кровь».—   «Быть может», Лань на это отвечала:    «Но я о том не помышляла    И не желаю помышлять: Мне чувство матери одно теперь лишь мило И молоко мое меня бы тяготило,    Когда б не стала я питать».     Так, истинная благость    Без всякой мзды добро творит:    Кто добр, тому избытки в тягость,    Коль он их с ближним не делит.

Собака

  У барина была Собака шаловлива, Хоть нужды не было Собаке той ни в чем:    Иная бы таким житьем    Была довольна и счастлива    И не подумала бы красть!   Но уж у ней была такая страсть:    Что́ из мясного ни достанет,      В минуту стянет.    Хозяин сладить с ней не мог,      Как он ни бился,   Пока его приятель не вступился   И в том ему советом не помог. «Послушай», говорит: «хоть, кажется, ты строг,   Но ты лишь красть Собаку приучаешь,    Затем, что краденый кусок     Всегда ей оставляешь.   А ты вперед ее хоть меньше бей,    Да кражу отнимай у ней».   Едва лишь на себе Собака испытала     Совет разумный сей,—    Шалить Собака перестала.

Орел и крот

  Не презирай совета ничьего.    Но прежде рассмотри его.    Со стороны прибыв далекой В дремучий лес, Орел с Орлицею вдвоем   Задумали навек остаться в нем,   И, выбравши ветвистый дуб, высокой, Гнездо себе в его вершине стали вить, Надеясь и детей тут вывести на лето.     Услыша Крот про это,    Орлу взял смелость доложить. Что этот дуб для их жилища не годится,    Что весь почти он в корне сгнил    И скоро, может быть, свалится;   Так чтоб Орел гнезда на нем не вил. Но кстати ли Орлу принять совет из норки,   И от Крота! А где же похвала,      Что у Орла      Глаза так зорки? И что за стать Кротам мешаться сметь в дела       Царь-птицы!   Так многого с Кротом не говоря, К работе поскорей, советчика презря,—    И новоселье у царя    Поспело скоро для царицы. Всё счастливо: уж есть и дети у Орлицы.    Но что́ ж? — Однажды, как зарей,   Орел из-под небес к семье своей С богатым завтраком с охоты торопился,    Он видит, дуб его свалился, И подавило им Орлицу и детей.    От горести не взвидя свету,     «Несчастный!» он сказал: «За гордость рок меня так люто наказал, Что не послушался я умного совету.    Но можно ль было ожидать, Чтобы ничтожный Крот совет мог добрый дать?» —    «Когда бы ты не презрел мною», Из норки Крот сказал: «то вспомнил бы, что рою    Свои я норы под землей,    И что, случаясь близ корней, Здорово ль дерево, я знать могу верней».