Дьявольская Королева

Глаза Сильвестро выражали непонимание, и я прибавила:

— Вы уверяли, что через два месяца наши судьбы поменяются местами. Однако с той поры прошло всего три недели.

Он невесело улыбнулся.

— Теперь припоминаю, — ответил он. — Поскольку прошло всего три недели, а не восемь, я проиграл.

— Наоборот, — возразила я. — Прошу вас, отвезите меня в монастырь ле Мюрате.

ЧАСТЬ IV

РИМ

СЕНТЯБРЬ 1530 ГОДА — ОКТЯБРЬ 1533 ГОДА

ГЛАВА 12

Господин Сильвестро совершил со мной удачную сделку. Его товарищи встретили смерть на плахах и виселицах. Ему предстояло присоединиться к ним, но я написала письмо Папе, и казнь заменили на ссылку.

Дверь монастыря ле Мюрате открылась, я бросилась к ожидавшей меня сестре Николетте. Мы крепко обнялись, я смеялась, а у нее из-под очков ручьями текли слезы. Через два дня явились римские легаты с подарками: сыром, пирогами, поросятами, голубями и самым лучшим вином, которое я когда-либо пробовала. В то время, как все остальные горожане оплакивали поражение, обитатели монастыря ле Мюрате пировали в честь моего возвращения.

К счастью, вошедшая в город армия не была диким злобным войском, разрушившим Рим. Захват Флоренции получился спокойным. Командующий имперским войском поприветствовал меня от имени Папы и императора Карла, поцеловал мне руку и назвал герцогиней.

На четвертое утро после поражения республики экипаж доставил меня на семейную виллу Строцци. Меня уже ждали двое мужчин, один из них, седовласый, с провалившимися щеками — Филиппо Строцци. Когда я переступила порог зала, он прижал меня к себе крепче, чем когда-либо. У него имелась причина для радости: Флоренцию и Рим предстояло отстраивать, а Филиппо, родственник Папы по жене, был банкиром с деньгами, которые готов был инвестировать, что сулило ему невероятное богатство.

Другой человек, молодой, невысокий, с широкой грудью, так и сиял. Я не узнала его, пока он не заговорил. Голос его дрожал от восторга.

— Кэт! Кэт! Я и не надеялся снова тебя увидеть.

Я онемела. Затем заключила Пьеро в объятия и не хотела отпускать. Когда мы уселись, он придвинул свой стул к моему и взял меня за руку.

Ликование от победы империи смешивалось с грустью, ведь мне предстояло распрощаться с ле Мюрате, но я успокаивала себя мыслью, что скоро вернусь домой, во дворец Медичи, с дядей Филиппо и Пьеро.

— Duchessina, — обратился ко мне Филиппо, — его святейшество прислал тебе дары.

Дядя принес подарки: ярко-голубое платье из парчи и жемчужное ожерелье, с которого свисала бриллиантовая подвеска размером с горошину.

— Надену это, когда мы вместе будем обедать во дворце Медичи, — заявила я, с восхищением глядя на одежду.

— Папа Климент хочет, чтобы ты была в этом наряде, когда встретишься с ним в Риме. — Филиппо откашлялся. — Его святейшество считает, что наследники должны оставаться в Риме, пока не смогут править.

Я, конечно, расплакалась: мне снова придется разлучиться с Пьеро.

Вернувшись в ле Мюрате, я очень горевала. Писала страстные письма Клименту, просила, чтобы он позволил мне жить во Флоренции. Ничего не вышло. В конце месяца я попрощалась с сестрой Николеттой, матерью Джустиной и обожаемым Пьеро.

И снова осиротела.

Рим стоит на семи холмах. Несколько часов езды по зеленым окрестностям, и из окна кареты — в ней, кроме меня, сидели дядя Филиппо и Жиневра — я увидела холм Квиринал. Филиппо указал на приближавшуюся стену, ничем не примечательную, кирпич кое-где вывалился, и через щели проросла трава.

— Аврелианова стена, — произнес он почтительно. — Ей почти тысяча триста лет.

Через несколько минут мы проехали под современной аркой — Порта дель Пополо, что означает «народные ворота». За Порта дель Пополо до самого горизонта раскинулся город с множеством колоколен и куполов соборов, вздымавшихся над крышами вилл. Под жарким сентябрьским солнцем блестел белый мрамор. Рим оказался намного больше Флоренции; такого огромного города я и представить не могла. Мы колесили по простым кварталам — мимо магазинов, убогих домов, открытых рынков. Бедняки шли пешком, торговцы скакали верхом на лошадях, богатые люди передвигались в каретах, в основном кардиналы. И все же улицы, хотя и оживленные, были не слишком людными. Треть домов пустовала. Рим все еще зализывал раны.

По мере того как кварталы становились богаче, я встречала всё новые свидетельства разорения. Виллы кардиналов и римских знатных семейств сильно пострадали: разбитые каменные фиалы[12] и карнизы, рубцы на деревянных дверях. У каменных богов отбиты руки, ноги, носы. У входа в один собор младенца Христа держала безголовая Мадонна.

Всюду стучали молотки. Деревянные леса охватили фасады всех домов. В мастерских художников клиенты спорили о расценках, скульпторы обтесывали большие куски мрамора, ювелиры обрабатывали камни.

Наконец экипаж замедлил ход.

— Площадь Навона, — сообщил дядя Филиппо. — Расположена на месте цирка императора Домициана.

Такой широкой площади я прежде не встречала. По ней могла бы проехать дюжина экипажей одновременно. По периметру выстроились новенькие нарядные виллы.

Филиппо указал на здание в дальнем конце площади и гордо объявил:

— Римский дворец Медичи. Стоит на месте бань Нерона.

Дворец, отделанный мрамором, был создан в модном классическом стиле: трехэтажный, квадратный, с плоской крышей. Экипаж покатил по длинной, изгибистой подъездной дорожке и остановился. Возница спрыгнул на землю и постучал в дверь здания. Вместо слуги появилась женщина знатного происхождения.

Это была моя двоюродная бабушка, Лукреция Медичи, дочь Лоренцо Великолепного и сестра покойного Папы Льва X. Ее муж, Якопо Сальвиати, недавно был назначен послом Флоренции в Риме. На Лукреции, элегантной, худой и слегка сутулой, было шелковое платье в черную и серебристую полоску. Оно отлично сочеталось с ее волосами и бархатным головным убором.

Дядя Филиппо помог мне выйти из экипажа. Лукреция, улыбаясь, воскликнула:

— Все утро вас жду! Как я рада, что наконец-то увидела тебя, герцогиня.

Тетя Лукреция повела меня и Жиневру в мои новые апартаменты. Я считала свою келью в ле Мюрате роскошной. Но тут я оказалась в солнечной комнате с шестью обитыми бархатом стульями, персидским ковром, обеденным столом и большим письменным столом из вишни. На мраморных стенах висели картины: сцена «Благовещение», портрет юного Лоренцо, портрет моей матери — потрясающей молодой женщины с темными глазами и волосами. Лукреция вынула эту работу из запасника специально для меня.

От нее я узнала, что как раз в это время мой двоюродный дед Якопо общается с его святейшеством, они договариваются о моей аудиенции. Затем Лукреция оставила меня в компании портнихи. Та сняла мерки и пообещала сшить несколько нарядов.

Перед ужином явилась камеристка Лукреции. Вместе с Жиневрой они надели на меня взрослое платье из бледно-желтой парчи. От низкого лифа к шее поднималась вставка из тонкого, словно паутина, шелка. Волосы мне убрали назад и перевязали голову коричневой бархатной лентой, отороченной мелким жемчугом.

Оробев от такого наряда, я последовала за камеристкой в семейную столовую. Тетя Лукреция, Якопо и важный лысеющий старик приветствовали меня у порога. Я опустилась на стул и увидела, что напротив меня сидят Ипполито и Сандро.

Конечно же, я догадывалась, что они здесь будут, но не позволяла себе вспоминать об этом, встреча с ними казалась мне ужасной. Я не могла простить им предательства, однако они были единственными моими родственниками.

В девятнадцать лет Сандро еще больше походил на свою африканскую мать. На выбритом лице выделялись густые черные брови и большие темные глаза, окруженные тенями. Одет он был в старомодное lucco — свободную тунику высокопоставленного городского чиновника.

— Кузина, — церемонно произнес Сандро и поклонился, оставшись на месте, в то время как Ипполито обежал вокруг стола, с улыбкой приветствуя каждого.

Иссиня-черные усы и борода под красивым носом с горбинкой были густыми, большие карие глаза окаймлены пушистыми ресницами. В мочке его левого уха сверкал бриллиант. Одет он был в фарсетто, плотно облегавший торс. Я оценила ширину его плеч и узость талии. Ипполито был чрезвычайно хорош собой.

— Катерина, милая кузина! — воскликнул он. — Как же я по тебе скучал.

Он потянулся ко мне. В моем воображении мелькнул образ тети Клариссы, в ужасе глядящей на брошенные в спешке чулки и туники. Я подняла руку, чтобы помешать ему до меня дотронуться. Тем не менее он наклонился и поцеловал мою ладонь.

— Duchessina устала, — громко заявила тетя Лукреция. — Она рада видеть вас обоих, но ей довелось слишком многое испытать, так что не будем ее мучить. Вернись на место, Ипполито.

Еда была изысканной, но от одного ее вида меня мутило. Я положила в рот маленький кусочек и стала жевать. Мне хотелось плакать.

За столом текла неспешная беседа. В основном говорили донна Лукреция и господин Якопо. Он спросил меня, что я думаю о Риме. Я что-то пробормотала. Донна Лукреция вежливо осведомилась о занятиях кузенов. Ипполито с готовностью ответил. Наступила пауза, во время которой я ощущала на себе его взгляд.

— Мы все, конечно, ужаснулись, когда стало известно, что повстанцы взяли тебя в плен, — сказал он негромко.

Я отодвинула стул и выскочила из-за стола. Французские двери отворялись на балкон, с которого был виден город. В темноте светились тысячи желтых окон. Я сжалась в дальнем уголке и закрыла глаза. К горлу подступала тошнота. Казалось, меня сейчас вырвет. Хорошо бы вместе с рвотой изверглись и последние три года моей жизни.

Я услышала шаги и подняла глаза на силуэт Ипполито, подсвеченный огнями из столовой.

— Катерина… — Он присел подле меня. — Ты меня ненавидишь?

— Уйди. — Голос мой звучал очень грубо. — Уйди и больше никогда ко мне не обращайся.

Он печально вздохнул.

— Бедная кузина. Тебе, наверное, пришлось очень тяжко.

— Нас могли убить, — горько заметила я.

— Думаешь, я не чувствую своей вины? — спросил Ипполито с некоторой горячностью. — Войди в мое положение: я должен был совершить опасный побег, который вполне мог не пережить. Я скрывал наши планы, чтобы не подвергать тебя опасности. Мы оделись как простолюдины, нашими сообщниками были воры и убийцы. Мы не слишком им доверяли. А что бы они сделали с девочкой?

— Они порвали ей платье, когда мы лезли на стену, ища спасения, — отозвалась я. — Сердце этой девочки разбилось от мысли, что она теряет Флоренцию. Сердце разбилось, и она умерла.

Его лицо, еле различимое в темноте, болезненно скривилось.

— Мое сердце тоже разбилось, когда я покидал вас обеих. Мне казалось, что повстанцы найдут нас и обвинят, а вас освободят. Я думал, что тем самым вас защищу. Потом услышал, что вас захватили. А когда Кларисса умерла, я…

Ипполито отвернул лицо.

Я потянулась к нему, но когда он снова на меня посмотрел, нерешительно отдернула руку.

— Милая маленькая кузина, — промолвил он. — Возможно, со временем ты меня простишь.

Ипполито привел меня обратно в столовую. Ужин продолжился, все притихли. После я отправилась в свою комнату. Я нервничала, но после беседы с Ипполито чувствовала некоторое облегчение. В ту ночь в своей красивой новой кровати я старалась уснуть. Жиневра громко храпела в соседней комнате. Я вспомнила сожаление и грусть в голосе Ипполито, когда он говорил о Клариссе, и подумала, что бы могло случиться, если бы я не отдернула руку.

На следующее утро, надев наряд, подаренный Климентом, — платье и жемчужное ожерелье с бриллиантовой подвеской, — я уселась в золоченую карету вместе с Филиппо, Лукрецией и Якопо. Мы переехали через мост Святого Ангела, который назван в честь гигантской статуи архангела Михаила, стоящей на крыше замка Святого Ангела. Огромные крылья ангела распростерлись над раненым городом.

Этот мост через Тибр отделял Святой престол от остального города. По реке плавало множество торговых лодок, сотни парусов находились так близко друг от друга, что их можно было принять за одно громадное судно. Мутную зловонную воду почти не было видно.

С моста мы направились на площадь Святого Петра, представляющей собой круг, окаймленный массивной каменной колоннадой. В дальнем ее конце я увидела новую базилику Святого Петра. Построенная в форме римского креста, она возвышалась над обнимавшей ее колоннадой. Нищие и пилигримы, монахи и кардиналы — на мраморных ступенях все казались муравьями. На площади Святого Петра, как и повсюду в Риме, шел ремонт. Во времена нашествия площадь использовали как конюшню, поэтому сейчас по ее периметру стояли деревянные леса.

Наш экипаж подкатил к северной стороне базилики. Господин Якопо шагал впереди. Филиппо, Лукреция и я следовали за ним мимо портиков и фонтанов к папскому дворцу, окруженному знаменитой швейцарской гвардией в полосатых желто-голубых костюмах. Головные уборы гвардейцев были украшены красными перьями. Когда войска императора наводнили площадь Святого Петра, вынудив Климента спасаться бегством, швейцарцы, защищая Папу, почти все погибли.

Караул отлично знал Якопо и расступился, позволив нам войти. Мы поднялись по величественной мраморной лестнице. Пока мы проходили мимо священников, епископов и кардиналов в красных облачениях, донна Лукреция шепотом рассказывала мне, на что следует обратить внимание. На втором этаже я увидела запертые и соединенные цепью двери: это были печально известные апартаменты Борджа, закрытые со дня смерти преступного патриарха Родриго, известного миру как Папа Александр VI.

Вскоре мы оказались у комнат, находившихся над апартаментами Борджа, — у станц Рафаэля, названных в честь художника, расписавшего их стены. В алькове я увидела тщедушного седовласого кардинала. Он, хмурясь, внимательно выслушивал какую-то женщину. Якопо деликатно откашлялся. Старый кардинал улыбнулся ему и, оживившись, спросил:

— А, кузен… Это она?

— Да, — подтвердил Якопо.

— Duchessina — Старик скованно поклонился. — Джованни Родольфо Сальвиати к вашим услугам. Добро пожаловать в наш город.

Я поблагодарила его, и он поспешил доложить о нашем прибытии. Спустя минуту кардинал Сальвиати вернулся и поманил нас за собой шишковатым пальцем. Мы прошли в следующую комнату, так густо покрытую фресками, что они сливались у меня перед глазами.

Дверь в соседнее помещение была открыта. Кардинал задержался на пороге.

— Ваше святейшество? Герцогиня Урбино, Катерина де Медичи.

И я ступила в покои, которые смело можно назвать произведением искусства. Разные породы мрамора, выложенные в геометрический рисунок, а стены…

На трех стенах живописные шедевры были вставлены в мраморные люнеты, четвертая стена от пола до потолка была покрыта резными полками с сотнями книг и бесчисленными древними папирусами, пожелтевшими от времени. Потолок был расписан аллегорическими фигурами, богами и святыми. На небольшом куполе в центре четыре пухлых херувима поддерживали щит с папской тиарой и ключами.

Я выросла во дворце Медичи в окружении произведений великих мастеров: Мазаччо, Гоццоли, Боттичелли. Во Флоренции фрески на стенах часовни помещались над темными деревянными панелями, оттеняющими красоту живописи. В Риме не было никаких панелей, и все пространство поражало воображение. Над каждой дверью, каждым окном, в каждом углу — свой шедевр.

У меня закружилась голова, и я остановилась. Лукреция схватила меня за локоть. За великолепным столом из красного дерева сидел мой родственник, Папа Климент, урожденный Джулио де Медичи, чье имя позволило ему стать кардиналом, а потом и Папой, хотя просто священником он никогда не служил. В правой руке его было перо, в левой — какой-то документ. Он держал его в вытянутой руке и щурился, силясь прочитать.

Когда стали грабить Рим, Климент, подобно древним пророкам, отказывался брить бороду и стричься. Его борода спускалась на грудь, а волнистые седеющие волосы падали ниже плеч. Красное шелковое облачение было не лучше того, что носили кардиналы, и только белая шелковая шапочка указывала на его статус. В глазах Папы были невероятная усталость и изнеможение, вызванное глубоким горем.

Дядя Филиппо откашлялся, и Климент поднял голову. Он встретился со мной взглядом, его печальный взор тотчас просветлел.

— Моя маленькая duchessina, ну наконец-то. — Он отложил перо и бумагу и раскрыл руки. — Иди ко мне, поцелуй своего старого дядю. Сколько лет мы ждали этой минуты!

Выдрессированная донной Лукрецией, я шагнула вперед и потянулась к его руке. Он понял мое намерение, выставил руку, и я приложилась губами к рубиновому кольцу святого Петра.[13] Однако, когда я присела, собираясь поцеловать ему ноги, он нагнулся и поднял меня.

— Мы решили повидаться с тобой здесь, а не на публике, чтобы покончить с формальностями, — сообщил Климент. — Нам выпали страшные испытания. Сейчас я для тебя не Папа, а ты не герцогиня. Я твой дядя, ты — моя племянница, и мы воссоединились после печальных событий. Поцелуй меня в щеку, милая девочка.

Я его поцеловала; он взял меня за руку, на глазах у него выступили слезы.

— Господь наконец-то сжалился над нами, — вздохнул он. — Просто не представляешь, сколько бессонных ночей я провел, зная, что ты в руках повстанцев. Мы никогда тебя не забывали, ни на один день. Молились за тебя. Мы еще увидим тебя правительницей Флоренции. Теперь ты можешь называть меня «дядя» и всегда помни, что мы родня.

Климент посмотрел на меня, ожидая ответа, и я, переполненная впечатлениями, пролепетала:

— Благодарю вас, дядя.

Он улыбнулся, сжал мою ладонь и отпустил ее.

— Вижу, ты надела наши дары. Тебе они к лицу.

Он не сказал, что я прекрасна. Это было бы неправдой. Я была достаточно взрослой и, глядя в зеркало, могла понять, что некрасива.

— Донна Лукреция, — продолжал Климент, — вы позаботились о ее учителях, как я вас просил?

— Да, ваше святейшество.

— Хорошо. — Он подмигнул мне. — Моя племянница должна добиться успехов в латинском и греческом языках, чтобы не осрамиться при кардиналах.

— Я очень хорошо знаю латынь, ваше святейшество, — похвасталась я. — Много лет ее изучала. И сейчас овладеваю греческим.