Дьявольская Королева

Командир посмотрел на камень и повернулся к своему заместителю.

— Подсади ее, — приказал он. — Поедем, пока хуже не стало.

Солдаты подбежали к своим лошадям. Заместитель, крупный мужчина с угрюмым лицом, взял меня за локоть, словно непокорную простолюдинку, и посадил на осла. Животное взглянуло на меня с упреком и оскалило большие желтые зубы.

Командир уселся на бледно-серого жеребца и дал сигнал солдатам. Процессия начала двигаться; я ехала рядом с командиром. Со всех сторон нас сопровождали вооруженные всадники, впереди и позади они шли по три человека вплотную друг к другу.

Прежде чем солдаты успели образовать строй, три уличных хулигана из толпы проскочили между лошадьми. Один рванулся ко мне и ухватил за ногу кончиками пальцев. Я крикнула. Командир наклонился к парню с таким яростным видом, что тот попятился и был затоптан лошадью.

— Abaso le palle! — скандировала толпа. — Смерть Медичи!

Солдаты сомкнули ряды, и мы поскакали по широкой улице. Народ какое-то время следовал за нами, изрыгая проклятия и швыряя вслед камни. Вскоре мы оторвались от них и оказались на более спокойной улице. Позади остались монастырские стены, соборы, дома богатых людей. В окнах было темно, потому что владельцы бежали, опасаясь осады.

Я сидела в седле, сама не своя от страха, и думала о том, что сегодня уже поздно для публичной казни. Значит, придется ждать до утра, если только меня не убьют втихую.

Улицы становились уже. Большие поместья сменились магазинами и домами ремесленников.

Когда мы свернули на более широкую улицу, кавалькада замедлила ход. Дорогу перегородили черные фигуры, которые поджидали в темноте.

— Черт бы вас побрал! — отругал командир солдат. — Клянусь Богом, если обнаружу среди вас предателя, отправлю его в преисподнюю…

— Смерть Медичи, — раздался в темноте нерешительный голос.

Это слова вызвали исступление.

— Abaso le palle! Долой шары!

Посыпался град камней.

Командир осадил свою лошадь и прокричал:

— Заключенную перевозят по распоряжению республики! Тот, кто этому помешает, предатель!

— Предатели вы! — послышался женский голос.

Мятежница выступила вперед, и я увидела ее в свете факела: истощенное существо в лохмотьях. Костлявые ключицы, порванная кофта спущена с плеча, тощая грудь обнажена. Ребенок отказывался ее сосать и слабо пищал. Женщина уставилась на меня, ее глаза напоминали черные ямы.

— Ведьма Медичи! — завопила она. — Ты убиваешь меня, убиваешь моего ребенка. Ваши солдаты морят нас голодом, а ты толстеешь. Ты должна умереть.

— Смерть! — отозвалась толпа. — Смерть Медичи!

Двое юношей выскочили из темноты и напали на солдата слева от меня. Один ухватил его за ногу и потащил вниз; другой ударил дубиной. Солдат рухнул с седла.

— Забери у него саблю! — заорал кто-то, и толпа ринулась вперед.

Командир громко отдал приказ, повернул лошадь и прижал мою ногу своей. Свалившемуся солдату удалось расчехлить саблю, и он выставил ее, обороняясь против юнцов.

На свет выскочил седой нищий. Он вцепился мне в юбку и изо всей силы потянул к себе. Осел заревел, я заголосила. Мое седло стало съезжать, мир накренился. Перед глазами закрутилось страшное колесо, составленное из животных, сабель и тощих конечностей.

Ноги мои запутались в стременах, в плечо угодил камень. Я стала падать и увидела радостно ощеренный рот нищего, его кривые черные зубы, пахнуло зловонной гнилью. Я почувствовала на себе его прикосновение и снова отчаянно закричала.

Неожиданно нищий исчез, командир легко подхватил меня и поставил на ноги. Он заслонял меня правой рукой, а левой размахивал саблей. Нищий лежал на брусчатке, истекая кровью. Солдаты окружили нас, оттеснив затихшую толпу.

Командир указал кончиком сабли на голову нищего.

— Я убью любого, кто посмеет до нее дотронуться. Она совсем еще ребенок. Девочка, ставшая жертвой политики, как и вы, бедные недоумки.

Он вскочил на своего жеребца и подал знак заместителю, тот поднял меня вверх, и командир посадил меня перед собой. Процессия снова двинулась в путь. Я ощущала руки командира, державшие поводья, ощущала спиной его теплую и твердую грудь.

То и дело до меня доносился запах сырого мяса, слишком долго жарившегося на солнце. Командир вынул платок и подал мне.

— Закройте нос и рот, — велел он. — Здесь гуляет чума.

Я приложила платок к носу и вдохнула аромат розмарина.

— Вы все еще дрожите, — заметил командир. — Теперь все хорошо. Я защищу вас от уличных беспорядков.

Я опустила платок.

— Не этого я боюсь.

— Мы не знаем, что с вами делать, — тихо произнес командир. — Была б на то моя воля, я бы тотчас вас отпустил. Ничего, это вопрос времени.

Я порывисто обернулась в седле.

— Меня на самом деле могут освободить?

На его щеке снова дрогнула мышца.

— Ужасная судьба для ребенка, — заметил он. — Вы наша пленница. Сколько лет? Три года? Если повезет, переживете меня, герцогиня. Меня и всех моих бедолаг. — Он указал подбородком на своих солдат. — Ваши друзья теперь превосходят нас численностью.

Мое сердце быстро забилось.

— Не лгите, — попросила я.

Губы командира скривились в усмешке.

— Готов поспорить: через два месяца наши судьбы поменяются местами.

— И какова ставка? — осведомилась я.

— Моя жизнь.

— Договорились, — отозвалась я, хотя не слишком поняла его ответ.

Соврал командир или нет, но на душе стало легче. Я прижалась к нему спиной.

— Касательно пари, — продолжала я, глядя на желтый свет факелов, пляшущий на витринах и стенах магазинов, — если проиграете, чью голову мне затребовать?

Не успел он открыть рот, как я уже все поняла.

— Сильвестро, — представился командир. — Сильвестро Альдобрандини, смиренный солдат республики.

Я вспомнила о письме матери, оставшемся под подушкой в монастыре ле Мюрате.

Никаких осложнений более не возникло, и мы быстро добрались до северного квартала Сан-Джованни. Затем повернули на узкую улицу Сан-Галло и оказались у монастырской стены, за которой меня уже поджидала сестра Виолетта.

Это был монастырь Святой Катерины, место, в котором я провела первые месяцы своего заточения. Господин Сильвестро благополучно меня туда вернул.

ГЛАВА 11

Сестра Виолетта закрыла деревянные ворота и встретила меня так же, как и в первый раз: приложила палец к губам. Ее фонарь открыл моему взору перемены последних трех лет: она похудела еще больше. Виолетта повернулась и повела меня наверх, в мою старую келью. На соломенном матрасе сидела юная женщина с золотистыми волосами. Когда на нее упал свет фонаря, она подняла тонкую руку и сощурилась. Как и у Виолетты, лицо ее было истощенным от голода, но тем не менее очень красивым.

— Томмаса? — уточнила я.

Она радостно вскрикнула, узнав меня, и заключила в объятия. Сестра Виолетта снова прижала палец к губам и исчезла в коридоре.

Томмаса подала голос, как только затихли шаги Виолетты.

— Катерина, — прошептала она, — почему ты снова здесь? Где ты находилась все это время?

Я посмотрела на отвратительный тюфяк, почувствовала зловоние канализации и медленно опустилась на краешек кровати. Там, в ле Мюрате, сестра Николетта, наверное, плачет. Мне тоже хотелось разрыдаться. Я покачала головой: очень тяжело было выдавить хоть слово.

Но Томмаса слишком долго пробыла в одиночестве, а потому не могла молчать. Чума унесла всех пансионерок и большинство сестер. Из-за осады города кладовые монастыря почти опустели.

Всю ночь я пролежала без сна на твердом бугристом тюфяке, слушая тихое сопение Томмасы. Я думала о сестре Николетте, о матери Джустине и о жизни, которую оставила в ле Мюрате.

Утром я узнала о новых условиях своего заключения: мне не надо было ни убирать, ни питаться в трапезной, ни посещать часовню. Я должна была целые дни проводить в своей келье.

Минули две тоскливые недели. В монастыре Святой Катерины книг не было, на мои просьбы дать что-нибудь заштопать не откликнулись. Я похудела, и немудрено: питалась только сваренной на воде кашей. Единственной моей отдушиной была Томмаса, которая возвращалась в келью вечером.

Жарким августовским утром снова стали палить пушки, да так громко, что пол содрогался под ногами. Сестра Виолетта, с глазами, полными страха, разговаривала в коридоре с монахиней, которую поставили за мной надзирать. Бросив в мою сторону несколько озабоченных взглядов, Виолетта притворила дверь в келью. Если бы на двери был засов или замок, она наверняка бы им воспользовалась. С того момента дверь оставалась закрытой. Вечером Томмаса не пришла, и я сидела в одиночестве на вонючем матрасе. Ужас и надежда сменяли друг друга.

Утром меня разбудил грохот пушки. Началось наступление на Флоренцию. Еду мне так и не принесли. Настала ночь, и канонада прекратилась.

На следующий день пушка прогремела еще ближе.

На третье утро я проснулась в тишине, поднялась с постели и постучала в дверь. Никто не откликнулся. Я взялась за дверную ручку, и в этот момент зазвонил колокол.

Это был не церковный колокол, собирающий на молитву. Я узнала голос «коровы» — колокола на дворце Синьории. Он созывал горожан на центральную площадь.

Сердце радостно заколотилось. Я распахнула дверь. Моя тюремщица бежала по коридору, и я припустила следом. На внутренний двор торопились и другие сестры, некоторые из них уже карабкались по крутой лестнице. Я протиснулась между ними по ступеням на пологую крышу и увидела панораму города. Раскинула навстречу ветру голые руки. Меня обступила Флоренция. Я смотрела на ее стены, окруженные холмами. Некогда они были зелеными, а теперь потемнели. Траву стерли вражеские сапоги и колеса артиллерийских орудий.

На городских крышах появлялись люди. Многие показывали на юг, за реку, на стены Флоренции и на Порта Романа — ее древние ворота. Там, внутри городских стен, раздувались большие белые флаги, медленно текущие к воротам. Скоро они выплыли к поджидавшему противнику.

Внизу улицы наполнились людьми, сестры вокруг меня плакали. Их сердца были разбиты, моя же душа трепетала вместе с флагами.

Виолетта упала на колени и уставилась на белых вестников поражения.

— Сестра Виолетта, — позвала я.

Она посмотрела на меня пустыми глазами. Губы ее беззвучно шевелились, затем она с трудом произнесла:

— Будьте к нам милостивы, Катерина.

— Буду, — пообещала я, — если подскажете, как мне добраться до монастыря Сантиссима-Аннунциата-дел-ле-Мюрате.

Виолетта нахмурилась и посмотрела на мои растрепанные волосы и ночную рубашку без рукавов, подол которой трепал ветер. На груди под тканью были заметны очертания черного шелкового мешочка.

— Вы не можете выйти на улицу, — заявила сестра. — Вы даже не одеты. Там солдаты. Это небезопасно.

Я рассмеялась странным незнакомым смехом. Я осмелела, на меня не было удержу. Марс, наверное, ослабил хватку, и поднимался счастливый Юпитер.

— Доберусь и без вашей помощи.

Виолетта меня проинструктировала, что надо идти на юго-восток, по виа Гуэльфа, мимо собора, к виа Гибеллина.

Я быстро спустилась по лестнице, пересекла двор, отодвинула засов на тяжелой двери и вышла на виа Сан-Галло.

Несмотря на ранний час, было жарко. Брусчатка под босыми ногами уже нагрелась. Улица шумела: низкое гудение «коровы», цоканье копыт, гул взволнованных голосов. Я думала, что люди будут сидеть по домам, боясь армии, которая когда-то разграбила Рим, но они выскочили на улицы. Их бедность немного охладила опьянившую меня радость. Я оказалась рядом с хорошо одетыми торговцами и опухшими от голода бедняками и их детьми, животы которых раздулись от недоедания. Кто-то направился вместе со мной на площадь Синьории, но большинство устремилось на юг, к виа Ларга, к южным воротам и к имперской армии. К провизии.

Среди толпы можно было увидеть солдат-республиканцев — одни ехали верхом, другие шли пешком. И никто на меня не смотрел. Глаза их были опущены, они устало возвращались домой — ожидать своих завоевателей и готовиться к смерти.

Я бежала, никем не замеченная, со лба стекал пот, босые ноги до крови сбились о камни. Толпа все ускорялась, послышался крик:

— Ворота открыты! Они идут!

Можно назвать это случайностью или удачей, должно быть, это Юпитер снова свел нас, столкнул друг с другом.

Я поспешила к моему спасителю, его утомленная лошадь не обратила на меня внимания.

— Господин Сильвестро! — воскликнула я восторженно. — Господин Сильвестро!

Он не слышал. Я дотянулась до его сапога. Он вздрогнул и хотел было гаркнуть на постреленка, который его потревожил, но потом вгляделся в мое лицо.

— Герцогиня, — изумленно отозвался он. — Не может быть!

Сильвестро протянул ко мне руки, я ухватилась за них, и он поднял меня на седло.

Я обернулась и посмотрела на него.

— Вы помните наше пари?

Он покачал головой.

— Ну как же так, — сказала я. — Вы ставили на свою жизнь.