Том 3. Повести

Летом 1835 г., проездом из Петербурга через Москву на родину и обратно в Петербург, Гоголь виделся с Погодиным, но не взял у него своей повести, возможно не потеряв еще надежды на ее напечатание в „Московском Наблюдателе“. Лишь в январе 1836 г. вновь понадобился ему текст „Носа“ и 18 января 1836 г. он затребовал его от Погодина под предлогом подготовки „небольшого собрания“. Объяснение это вряд ли соответствовало действительности: Гоголь занят был в это время печатанием и постановкою „Ревизора“, а повесть понадобилась ему в связи с началом издания пушкинского „Современника“, в 3-м номере которого, вышедшем в сентябре 1836 г., и был напечатан „Нос“.

Этим творческая история „Носа“, однако, не завершается. Для первого издания сочинений (1842 г.) Гоголь радикально перерабатывает финал повести. Эту новую переработку „Носа“ скорее всего следует отнести ко времени непосредственного осуществления издания Сочинений, к 1841–1842 гг.

Беловая рукопись, посланная Гоголем в „Московский Наблюдатель“, не сохранилась. Единственным полным автографом повести является рукопись РЛ2. Различие между первоначальной редакцией РЛ2 (Погодинского древлехранилища) и редакцией, напечатанной в „Современнике“, сводится в основном к следующему:

1) В РЛ2 более кратко изложены события и отсутствует целый ряд эпизодов и ситуаций, подробно развитых в печатном тексте.

2) Совершенно отличается от рукописного окончание повести. Ее финальная часть подверглась не только сюжетной переработке, но — что́ еще более существенно — в печатной редакции изменена самая мотивировка „совершенно невероятного происшествия“.

Рукопись Погодинского древлехранилища примерно до середины повести близка к редакции, напечатанной в „Современнике“, кончая репликой квартального надзирателя: „…очень умный мальчишка, но средств для воспитания совершенно нет никаких…“ В дальнейшем же текст рукописи и текст первопечатной редакции почти не совпадает.

„Нос“ уже в силу сатирической направленности сюжета пострадал от цензурного вмешательства, пожалуй, больше всех остальных повестей Гоголя. Еще до прохождения повести через цензуру, при посылке ее М. П. Погодину, Гоголь сомневался, пропустит ли цензура эпизод о встрече майора Ковалева с носом в Казанском соборе, предлагая вариант с перенесением места действия в католическую церковь (см. выше, ср. письмо от 18 марта 1835 г.). Но цензурные требования превзошли его ожидания. Место встречи майора Ковалева с носом пришлось перенести из Казанского собора даже не в католическую церковь, а в Гостиный двор и сделать целый ряд других купюр и изменений. О цензурных затруднениях и вычерках свидетельствуют так же и письма цензора А. Л. Крылова к Пушкину, относящиеся ко времени прохождения третьего тома „Современника“ через Цензурный комитет. В письме от 27 июля 1836 года А. Л. Крылов сообщает Пушкину, — повидимому в ответ на не дошедшее до нас ходатайство последнего об оставлении в повести Гоголя ряда вычеркнутых цензурой мест, — о повторном обсуждении некоторых купюр на заседании Цензурного комитета. Сообщая, что может быть он в состоянии будет „удержать и в статье г. Гоголя намеки о сахаре и ассигнациях“, — Крылов просит Пушкина прислать ему „эту часть статьи <т. е. повести Гоголя>; завтра вечером я буду иметь честь возвратить ее с окончательным заключением“. На следующий день, в письме от 28 июля, извещая о решении Цензурного комитета, Крылов писал Пушкину: „Возвращая находившиеся у меня статьи, имею честь известить, что в сочинении г. Гоголя Комитет согласился допустить шутку на предпочтение Ассигнаций, оставив однако исключенным другое место о Сахаре“.[24]

Из этих писем А. Крылова к Пушкину можно заключить, что целый ряд других резких сатирических мест, направленных против полицейско-бюрократического строя и недопустимых с цензурной точки зрения (имеющихся в черновой рукописи, РЛ2, и не появившихся в первопечатном тексте), вроде сцены в Казанском соборе, или упоминания о взятке, данной Ковалевым квартальному, были сразу и безоговорочно исключены цензурой, так что Пушкин о них и не считал возможным просить.

Даже перерабатывая повесть для издания 1842 г. Гоголь всё по тем же цензурным причинам не имел возможности восстановить ранее запрещенные места. Впрочем, — за одним исключением: воспользовавшись переделкой финала, Гоголь восстанавливает следующее место, имеющееся в рукописи РЛ2, но выпущенное в „Современнике“, несомненно, по требованию цензуры: „Этот господин был один из числа тех людей, которые бы желали впутать правительство даже в их домашние ссоры с своей супругой“. Цензурные купюры нами восстановлены по черновой рукописи Погодинского древнехранилища (РЛ2).

Вот эти восстановленные по черновой рукописи подцензурные купюры и изменения печатного текста.

1. „разные полицейские обязанности“ — вместо чтения всех прижизненных изданий: „разные обязанности“ (см. в настоящем томе стр. 53 и варианты стр. 485).

2. Весь эпизод встречи Ковалева с Носом в Казанском соборе вместо Гостиного двора (см. стр. 55 и стр. 486).[25]

3. „но имея в виду получить губернаторское место“ вместо „но имея в виду получить…“ (см. стр. 56 и стр. 486).

4. „вы должны служить в сенате или, по крайней мере, по юстиции“ вместо „вы должны служить по другому ведомству“ (см. стр. 56 и стр. 486).

5. „Ярыжкин, столоначальник в сенате“ вместо „Ярыгин“ (см. стр. 57 и стр. 486).

6. „чрезвычайному охотнику до сахару ~ удовольствия мира“ — в печатном тексте нет (см, стр. 63 и стр. 487).

7. „И не знаю ~ слишком радушно“ в печатном тексте нет (см. стр. 63 и стр. 487).

8 „и что много есть на свете всяких майоров ~ непристойным местам“ в печатном тексте нет (см. стр. 63 и стр. 487).

9. „Кавалев догадался ~ как раз на бульвар“ в печатном тексте нет (см. стр. 67 и стр. 488).

Восстановление цензурных купюр (даже в тех случаях, когда они сделаны самим Гоголем из боязни перед цензурными затруднениями) на основе черновой редакции, вводимой в более поздний окончательный текст, — делается нами лишь в тех случаях, когда весь окружающий контекст обеих редакций совпадает, или когда восстановление купюр диктуется смысловым разрывом в печатном контексте. То обстоятельство, что текст, непосредственно примыкающий к цензурным купюрам, совпадает в „Современнике“ и в изд. 1842 г. с рукописью РЛ2, отличаясь лишь незначительными стилистическими изменениями, позволяет восстановить эти места, не нарушая стилистического и композиционного единства повести, и этим максимально приблизить текст повести к авторскому замыслу.

Текст „Носа“, напечатанный в „Современнике“, отличается от первоначальной редакции как большей краткостью и другим финалом повести, так и рядом стилистических изменений. В первоначальной редакции (РЛ2) фантастичность событий („необыкновенно странное происшествие“) была мотивирована сном Ковалева. В редакции „Современника“ не только совершенно изменяется окончание повести и приписывается пародийно-ироническое послесловие, но и отменяется самая мотивировка сном.

Эта коренная переделка, как и полемическая авторская концовка, является, скорее всего, откликом Гоголя на рецензию о повестях Пушкина, помещенную в „Северной Пчеле“, № 192 от 27 августа 1834 года, за подписью „Р. М.“, где имелись нападки на „неправдоподобие“ Повестей Белкина, в особенности на неправдоподобие „Гробовщика“, по поводу которого рецензент писал: „Развязывать повесть пробуждением от сна героя — верное средство усыпить читателя. Сон — что это за завязка? Пробуждение — что это за развязка? Притом такого рода сны так часто встречались в повестях, что этот способ чрезвычайно как устарел“. При переделке „Носа“ Гоголь присоединил к повести полемическое послесловие (см. стр. 399), являющееся, повидимому, замаскированной пародией на рецензию „Северной Пчелы“. Гоголь здесь не только пародирует стиль рецензии и иронизирует над упреками в непонятности, но и насмешливо полемизирует с требованием морализующей установки (при переиздании „Носа“ в 1842 г. Гоголь снял свое послесловие).

Изменив традиционно-правдоподобную мотивировку, Гоголь учел указание критики на ее „устарелость“ и вместе с тем еще больше заострил полемический характер повести, умышленно подчеркнув ее сатирическую гротескность.

Печатая повесть в изд. Сочинений 1842 г., Гоголь вновь переделал и детально расширил финал, выделив его в особую третью главу. Повидимому, финал, данный в „Современнике“ в виде краткого авторского послесловия, Гоголю показался недостаточно убедительным С другой стороны, значительно сокращено было полемическое авторское послесловие, к этому времени естественно потерявшее свою актуальность.

В издание Трушковского внесены были незначительные и случайные разночтения, повидимому Гоголю не принадлежащие.

В настоящем издании в текст третьего тома „Сочинений Н. Гоголя“ изд. 1842 г., помимо особо оговариваемых вставок цензурного характера из рукописи РЛ2, вносится еще ряд стилистических уточнений по первопечатному тексту „Современника“ (1836 г.) — во всех тех случаях, когда есть основания считать, что стилистическая и грамматическая правка в издании 1842 г. принадлежит издателю Н. Я. Прокоповичу.

Набросок начала повести в записной тетради (РЛ1), первоначальная черновая редакция (РЛ2) и финал „Носа“ в редакции „Современника“ — приводятся в разделе „Другие редакции“ (стр. 380–400). Разночтения белового автографа начала повести (РЛ3), в виду его близости к печатному тексту, приводятся, наряду с печатными разночтениями, в разделе „Варианты“.

III.

Замысел „Носа“ тесно связан с теми мотивами, которые были широко распространены в журналистике начала 30-х годов, т. е. как раз в то время, когда Гоголем была начата его повесть.[26] Это — заметки, анекдоты и даже целые рассказы об исчезнувших, отрезанных, восстановленных или вообще диковинных носах.

Следует особо указать переводный „французский анекдот“ — „Нос“ в „Литературных прибавлениях к Русскому Инвалиду“ (1831, № 72 от 9 сентября), где передается траги-комическая исповедь человека, вызывавшего гонения и насмешки одним лишь видом своего лица, все черты которого „заслонены были чудовищно-большим носом“. Лицо, превратившееся в один большой нос, встречается у Гоголя в незаконченном отрывке 1832 г. „Фонарь умирал“.

Однако, наибольшее значение для Гоголя, несомненно, должна была иметь повесть Г. Цшокке „Похвала носу“, напечатанная в „Молве“.[27] В повести Цшокке в шуточной форме подчеркивалось значение носа для „всякого человека“ и намечался уже траги-комический эффект его потери. „В самом деле, отнимите нос у самого приятного милого личика, и что останется? Совершенный кочан капусты“.

Подражанием „Похвале носу“ Цшокке явился шуточный рассказ Карлгофа „Панегирик носу“, напечатанный в 1832 г. в „Литературных прибавлениях к Русскому Инвалиду“ и свидетельствующий о том, что повесть Цшокке не прошла незамеченной. В рассказе Карлгофа упоминалось о том, что „с потерею носа теряется благородство человека, что нос есть олицетворенная честь, прикрепленная к человеку“.

„Похвала носу“ Цшокке и „Панегирик носу“ Карлгофа могли быть известным импульсом для сатирического замысла Гоголя, подсказывая близкую гоголевскому „Носу“ тему о потере „олицетворенной чести“ и последствиях этой потери, — тему, развитую Гоголем, конечно, с гораздо большей остротой и глубиной.

Следует также указать и на черты сходства „Носа“ Гоголя с „Тристрамом Шанди“ Стерна,[28] такой же как и „Нос“ немотивированной сатирой-гротеском.

Ситуация с носом, запеченным в хлеб, скорее всего, явилась у Гоголя пародийным использованием эпизода с „печеной головой“ из популярного тогда романа Морьера „Мирза Хаджи Баба“, вышедшего в начале 30-х годов в двух переводах.[29] Кроме подбрасывания „печеной головы“ к цирюльнику, можно отметить и в других деталях романа некоторое сходство с „Носом“.

Сюжет „Носа“ не стоит особняком и в творчестве самого Гоголя. Связанные с носом мотивы и образы встречаются и в других его произизведениях и даже в переписке: ср. эпизод в „Невском проспекте“ с носом „жестяных дел мастера“ Шиллера, которому сапожник Гофман собирался отрезать его. Этот эпизод представляет вариацию того же мотива, что образы и гиперболы, связанные с носом в „Заколдованном месте“, в „Повести о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем“, в „Риме“, в заметке в альбоме Е. Г. Чертковой и, наконец, в письмах Гоголя (в особенности в письмах к М. П. Балабиной от 15 марта и от апреля 1838 г.).

В цикле петербургских повестей Гоголя „Нос“ занимает особое место не только по своеобразию своего сюжетного замысла, но и по своей литературной направленности.

Фантастическая невероятность сюжета, необычность его для традиций русской повествовательной литературы в известной мере сближают повесть Гоголя с фантастикой Гофмана и русского „гофманианства“ конца 20-х — начала 30-х годов. Можно привести и ряд отдельных мотивов, общих у „Носа“ Гоголя с „Двойником“ А. Погорельского и „Пестрыми сказками“ В. Ф. Одоевского.[30]

Наиболее существенным является совпадение „Носа“ со „Сказкой о мертвом теле, неизвестно кому принадлежащем“ В. Одоевского, где расказывается о явлении владельца мертвого тела к приказному Севастьянычу. Потерпевший, подобно Ковалеву, диктует заявление о пропаже своего собственного тела (сравнить объяснение майора Ковалева с чиновником газетной экспедиции, которого он просит дать объявление о пропаже своего носа). При этом вопрос ничего не понимающего приказного: „Что же покойник крепостной что ли ваш был?“, совпадает с репликой чиновника у Гоголя: „А сбежавший был ваш дворовый человек?“

Неоднократно указывалось на связь „Носа“ с „Приключениями в ночь св. Сильвестра“, с „Историей о потерянном отражении в зеркале“ Гофмана[31] и „Петером Шлемилем“ Шамиссо. Однако эти связи очень отдаленны и не позволяют говорить о каком бы то ни было заимствовании. Гораздо правильнее будет сопоставление „Носа“ со всей гротескно-сатирической манерой Гофмана, с его игрой на неожиданном превращении вещей („золотой горшок“, „Королевская невеста“ и др.).

Но исследователи (Стендер-Петерсен и др.) уже отмечали, что „Нос“ Гоголя не фантастическая повесть романтического типа, а „ироническая пародия на романтику“.

Гоголь, совпадая с Гофманом в фантастичности сюжета, реализует этот сюжет не на фольклорном материале, а на материале реалистически показанной действительности. Но хотя Гоголь дает известную параллель романтическому мотиву о потере тени или отражения, — как символу потери полноценности личности, — однако самый выбор столь „тривиальной“ и комически-подчеркнутой ситуации, как исчезновение носа, являлся прямым снижением романтической символики. Недаром в своем редакционном примечании Пушкин назвал „Нос“ Гоголя „шуткой“, подчеркивая этим его „фарсовый“ характер.

Если юмор Гофмана абстрактен, основан на символической двуплановости его повестей, то юмор Гоголя конкретен, социально направлен, реалистичен. Сцены домашнего быта цирюльника Ивана Яковлевича являются дальнейшим развитием мотивов пушкинского „Гробовщика“; образ же майора Ковалева и весь обличительный материал повести непосредственно связан с неоконченным „Владимиром 3-ей степени“, „Записками сумасшедшего“, наконец с „Ревизором“.

Реалистический, пародирующий принципы романтической эстетики, характер повести нагляднее всего подтверждается тем отрицательным к себе отношением, которое она встретила в лагере русских шеллингианцев, приверженцев немецкого романтизма. По свидетельству Белинского „один журнал (т. е. „Московский Наблюдатель“) отказался напечатать у себя повесть Гоголя „Нос“, находя ее грязною“. „Из существовавших прежде журналов“, говорит Белинский в другом месте, „первый оценил Гоголя „Телескоп“, а совсем не тот, другой московский журнал, который отказался принять в себя повесть Гоголя „Нос“, по причине ее пошлости и тривиальности“.[32] При всей своей необычности и полемической заостренности повесть „Нос“ не была отмечена критикой. В этом едва ли, однако, надо видеть сознательное замалчивание: отсутствие высказываний скорее объясняется случайными причинами. Появление повести в 1836 г. могло остаться незамеченным, так как критика только что исчерпывающе высказалась о „Миргороде“ и „Арабесках“, а выход в марте 1836 г. „Ревизора“, возбудившего оживленные споры, окончательно заслонил повесть, появившуюся несколькими месяцами позже. Перепечатка повести в собрании сочинений в 1842 г. также не обратила на себя внимания, так как критика была целиком занята появлением „Мертвых душ“. Чаще всего „Нос“ зачислялся современной ему критикой в разряд „фарсов“ и „анекдотов“ Гоголя, рассматриваясь не иначе как со всей совокупностью других его произведений. Шевырев в своей статье о „Мертвых душах“ говорит о „Носе“ даже как о неудаче Гоголя.[33]

О. Сенковский, следуя своему упрощенному и враждебному истолкованию гоголевских произведений как фарсов, в статье 1842 г. о „Мертвых душах“ полемизируя с Шевыревым, о „Носе“ отзывается однако так же как он.[34]

Единственно значительным и принципиальным был отзыв Белинского в его рецензии на 11 и 12 тома „Современника“ 1838 г. Белинский подчеркивает как сатирическую направленность повести, так и социальную обобщенность и типичность образа майора Ковалева: „Вы знакомы с майором Ковалевым? — писал Белинский: отчего он так заинтересовал вас, отчего так смешит он вас несбыточным происшествием со своим злополучным носом? Оттого, что он есть не маиор Ковалев, а маиоры Ковалевы, так что после знакомства с ним, хотя бы вы зараз встретили целую сотню Ковалевых, — тотчас узнаете их, отличите среди тысячей“.[35]

Портрет

I.

Источники текста

а) Печатные

Ар — Арабески. Разные сочинения Н. Гоголя. Часть первая. СПб. 1835. Первая редакция повести.

С — „Современник“ 1842, XXVII, № 3, отд. IV, стр. 1-92. Гоголь.

П — Сочинения Николая Гоголя. Том третий. Спб., 1842.

Тр — Сочинения Гоголя. Том третий. Москва, 1855.

б) Рукописные

РМ4 — Записная книга Гоголя, из числа принадлежавших Аксакову (РЛ2). Публичная библиотека СССР им. В. И. Ленина в Москве. № 3231, стр. 49–50, 165–172, 182–199. Черновик первой редакции повести.

РЛ4 — Отрывки из бумаг А. А. Иванова. Публичная библиотека им. М. Е. Салтыкова-Щедрина в Ленинграде. Черновые наброски двух мест последней части второй редакции повести.

РК2 — Беловой автограф второй редакции повести. Библиотека Украинской Академии Наук в Киеве.

В настоящем издании печатается по тексту „Современника“ с поправками по рукописи РК2; в отделе „Других редакций“ печатается текст „Арабесок“.

II.

Никаких свидетельств ни самого Гоголя, ни его современников о творческой истории „Портрета“ до нас не дошло. О датировке рукописи РМ4 см. выше (во вступительной статье)*. Самый же замысел „Портрета“ вообще вряд ли может быть отнесен ранее чем к 1832 г.

Косвенные данные для датировки замысла „Портрета“ можно извлечь из некоторых деталей в самом тексте повести. Так, по упоминанию о „портрете Хозрева-Мирзы“ в картинной лавке начало действия первой части повести не может быть отнесено ранее чем к концу 1829 — началу 1830 г., ибо персидское посольство, возглавлявшееся Хозревом-Мирзой, прибыло в Петербург 4 августа 1829 г. и выехало из столицы 6 октября того же года („Отечественные Записки“ 1829, ч. 40, стр. 118 и 138; ср. Записки П. А. Каратыгина, т. I, Л., 1929, стр. 283). На тот же период времени, т. е. на конец 1829 — начало 1830 г., указывает и упоминание в черновой редакции о „портретах Забалканского и Эриванского“, исключенное из печатного текста. Ассоциация имен генерал-фельдмаршалов гр. И. И. Дибича-Забалканского и гр. И. Ф. Паскевича-Эриванского могла быть естественной после Адрианопольского мира, заключенного 14 сентября 1829 г.

По ходу действия в первой части повести история Чарткова занимает не менее 2–3 лет. Время действия второй части самим Гоголем указано очень точно и в полном соответствии с первой. Во второй части старик-художник говорит своему сыну, что сверхъестественная сила портрета не вечна, что она погаснет „по истечении пятидесяти лет“, „если кто торжественно объявит его историю“. Свидание художника с сыном происходит в тот момент, когда уже 30 лет прошло со времени написания портрета, вскоре после окончания русско-турецкой кампании, участником которой был Леон. Очевидно, в повести имеется в виду русско-турецкая кампания 1806–1812 гг. История ростовщика относится, следовательно, к екатерининской эпохе, а смерть ростовщика и написание его портрета датируется 1782 г. Никаких исторических черт в сценах с ростовщиком, указывающих на екатерининскую эпоху, в тексте не дано (екатерининская эпоха раскрыта лишь во второй редакции повести), так же как не дано и прямых датировок. Но что эти датировки Гоголем обдуманы и сознательно предусмотрены — в этом не может быть сомнений. Завуалированная, но точная хронология является одной из существеннейших особенностей всей композиционной структуры „Портрета“.

Сын художника был отдан в кадетский корпус и расстался с отцом „десяти лет“; во время свидания с отцом ему было 40 лет, а когда он присутствовал на аукционе, то был уже 60-летним стариком. Насколько автор заботился о хронологической увязке действия повести, видно хотя бы из того, что Леон, появляющийся на аукционе, в черновике назван еще „молодым“, а в печатном тексте охарактеризован как человек „уже несколько пожилых лет“. Если по данным самой повести время написания портрета ростовщика относится к 1782 г., то теми же данными определяется и время его исчезновения на аукционе, через пятьдесят лет, т. е. в 1832 г.

Поскольку финал повести датируется 1832 г., постольку, следовательно, и время работы Гоголя над „Портретом“ не может быть отодвинуто ранее 1832 г.

Черновик повести (РМ4) написан убористым густым почерком, без всяких абзацев, с большим количеством зачеркиваний, поправок и помарок. Многие слова не дописаны, в конце некоторых страниц — вставки к написанному на данной странице. Отдельные места текста с трудом поддаются прочтению. Заглавие повести в рукописи отсутствует, ее текст прямо начинается словами: „Нигде столько не останавливалось народа…“ и обрывается в самом конце стр. 50 фразой: „Мысли рисовали перед ним другой предмет, и этот предмет были живые глаза“.

Написав это начало повести (на стр. 49 и 50) и возвратясь к ней в другом месте тетради, на стр. 165, Гоголь не позаботился о полной согласованности текста. Страница 165 начинается фразой, которая вариирует концовку уже ранее написанного им куска: „Мысли его были заняты этим необыкновенным явлением“. Обрываясь на стр. 172 словами: „он не знал даже имени его посетительницы“, повесть возобновляется на стр. 182 фразой: „Между тем с нашим художником“ — и в начале стр. 199 заканчивается. Одно место текста повести свидетельствует о том, что Гоголь прерывал свою работу даже на полуслове, — конец стр. 196 оборван незаконченной фразой: „я никогда не видел такого глубокого неб<есного?>“; следующая 197 страница написана уже, очевидно, после перерыва в работе — она начинается фразой: „После того отец мой рассказал мне“. В печатном тексте повести этой последней фразе предшествует целых две фразы, которых мы в черновом тексте не находим.

По своей сюжетной и композиционной схеме черновой текст „Портрета“ не имеет никаких расхождений с первопечатным текстом. Эти расхождения, и при том в громадном количестве, мы имеем только в стиле повести и в смысловых частностях. Так, в черновом тексте РМ4 художник еще носит несколько фамилий: Корчев, Коблин, Коблев, Копьев; фамилия Черткова появляется впервые лишь на стр. 182, когда художник, написавший портрет дамы, делается уже знаменитостью. Ростовщик в черновом тексте также носит несколько имен: Пердомихали, Пертомихали, Мавромихал. Сын художника, написавшего портрет ростовщика, в черновом тексте вовсе не имеет имени; в печатном тексте он назван Леоном, при чем это имя упоминается всего один раз. В черновом тексте отсутствует характеристика живописных деталей и красок необыкновенного портрета, нет еще никаких упоминаний о „небольшом деревянном доме, на Васильевском острове, в 15 линии“, — адрес молодого художника вообще не указан. Камердинер художника — в черновом тексте — еще „мальчик лет 14“; описания его колоритного костюма не дано.

Подготовляя текст повести к печати, Гоголь ввел целый ряд новых описательных деталей, уточнил эпитеты, разработал и обогатил образную и ритмическую систему языка.

Следует отметить одну фразу черновика, которая в печатном тексте „Портрета“ была заменена, может быть, из-за цензурных опасений, притом несомненно самим Гоголем. Во второй части повести, характеризуя „необыкновенную дробь и мелочь“ Коломны, людей, населяющих этот район, — Гоголь писал, что „для наблюдателя так же трудно сделать перечень всем лицам, занимающим разные углы и закоулки одной комнаты, как перечесть по именам удельных князей, наполняющих Русскую историю“. В печатном тексте последние слова заменены следующими: „как поименовать всё то множество насекомых, которое зарождается в старом уксусе“.

Сопоставление черновика „Портрета“ с печатным текстом позволяет заключить, что отмеченное место — единственный пункт, где возможно подозревать цензурные опасения Гоголя. Случаев цензурных извращений или купюр в печатном тексте повести, по крайней мере по сравнению с черновиком, установить невозможно.

Беловая рукопись первой редакции повести, а также ее писарская копия, с которой производился типографский набор, — до нас не дошли. Н. С. Тихонравов в своих комментариях к первой редакции „Портрета“ (Соч. Гоголя, 10 изд., т. V, стр. 569–576) делает глухую ссылку, будто „неисправная копия писца (служившая оригиналом для „Арабесок“?) сохранилась в бумагах наследников“. Описания этой копии Н. С. Тихонравов, однако, не дает и в своих комментариях ею не пользуется. Сопоставление черновика „Портрета“ с печатным текстом не оставляет никаких сомнений в том, что существовала недошедшая до нас беловая рукопись, принадлежавшая перу самого Гоголя. Во-первых, текст черновика настолько труден и по почерку, и по характерным для Гоголя особенностям письма (условные сокращения слов, незаконченные фразы и пр.), что допущение, будто писец мог сделать копию по такому оригиналу, — невероятно. Во-вторых, то огромное количество стилистических дополнений и исправлений, которое мы имеем в печатном тексте „Портрета“ по сравнению с черновиком, технически очень трудно было бы сделать на каком-либо готовом тексте вообще, а значит — и на писарской копии в корректуре. Если и предположить, что всё же Гоголь сделал свои исправления на писарской копии или в корректуре, всё равно такая копия или корректура непригодны были бы для типографии и их пришлось бы заново переписывать.

Установить факт недошедшей до нас беловой рукописи, принадлежавшей самому Гоголю, важно потому, что ошибочно и совершенно недопустимо вносить, как это сделано Н. С. Тихонравовым, без особых причин в печатный текст „Портрета“ варианты из его черновика.

В настоящем издании текст первой редакции „Портрета“ воспроизводится по тексту „Арабесок“ с исправлением (без оговорок) лишь явных опечаток и извращений типографского порядка.

III.

История опубликования второй редакции „Портрета“ в третьем номере „Современника“ за 1842 г.[36] (том XXVII, № 3, цензурное разрешение от 30 июня) уясняется на основании писем Гоголя к редактору журнала П. А. Плетневу и при учете общественно-литературной обстановки первых месяцев 1842 г.

С 18 октября 1841 г. Гоголь, возвратившийся из вторичной поездки за границу, жил в Москве и был занят хлопотами по продвижению в печать первого тома „Мертвых душ“. В это время Гоголь был уже близок к московским славянофильским кругам, к редакции „Москвитянина“ и поддерживал дружеское общение с С. П. Шевыревым, с которым особенно сошелся за границей. В статье Шевырева, напечатанной в первой книжке „Москвитянина“ 1842 г. — „Взгляд на современное направление русской литературы“, автор подчеркивал, что по сравнению с 1835 г. (имелась в виду статья Шевырева „Словесность и торговля“) его взгляды на „современное направление русской литературы“ не только не изменились, но что якобы истекшие годы еще более утвердили всю правоту выставленных им тогда тезисов. „Назад тому ровно семь лет“ — писал Шевырев — „я осмелился против этого промышленного направления современной русской литературы сказать прямое слово и встретил много противоречий. Не странно было мне, что слова мои возбудили против меня главных героев этого промышленного мира; но, конечно, странно было встретить противоречие даже и в тех, которые не могли сочувствовать сим последним“. Указывая на тех, кто не мог сочувствовать „Библиотеке для чтения“ и Сенковскому и от кого „странно было встретить противоречие“, Шевырев имел в виду, конечно, Гоголя, как автора статьи „О движении журнальной литературы“, где были сформулированы возражения Шевыреву.

Если статья в „Москвитянине“ задевала Гоголя, оживляя старые споры и имея в виду журнальную позицию Гоголя 30-х годов, то и одновременное выступление Белинского так же касалось автора „Ревизора“. В статье „Русская литература в 1841 году“, в первой книжке „Отечественных Записок“ 1842 г., Белинский давал обозрение всей русской литературы послепетровского периода и заново аргументировал свои положения, приводившие в такое негодование Шевырева — об отсутствии русской литературы. Белинский еще сильнее и резче обосновывал свои старые взгляды и уже из списка „бессмертных“, „гениальных“ писателей вычеркивал теперь имя Державина, поэзию которого расценивал как „исполинское, но бесплодное проявление поэтической силы“. Зато в фонд „капитальных сокровищ“ Белинский вводил новые имена и среди них имя Гоголя, давая характеристику его творчества.

Вряд ли можно сомневаться в том, что и статья Шевырева, и статья Белинского, каждая по-своему, побуждали Гоголя реагировать на них. Так, известно, что Гоголь отрицательно высказался о тезисах Белинского по поводу Державина, о чем В. П. Боткин из Москвы тотчас же сообщил Белинскому.[37] Вскоре вышла мартовская книжка „Отечественных Записок“ с знаменитым памфлетом Белинского против Шевырева. Как известно, „Педант“ произвел потрясающее впечатление на литературную общественность и явился последней причиной разрыва между западниками и славянофилами. Началась ожесточенная идейная борьба. Только при учете напряженности и остроты литературно-общественных отношений, определившихся в связи с памфлетом Белинского, становятся понятными и настроения Гоголя, отраженные в письмах к П. А. Плетневу от 6 и 17 февраля 1842 г. — с обещаниями статьи „около семи печатных листов“ — и от 17 марта 1842 г. к нему же. „Я силился написать для «Современника» статью, во многих отношениях современную“, писал Гоголь: „мучил себя, терзал всякий день и не мог ничего написать, кроме тех беспутных страниц, которые тотчас же истребил. Но как бы то ни было, вы не скажете, что я не сдержал своего слова. Посылаю вам повесть мою «Портрет». Она была напечатана в «Арабесках», но вы этого не пугайтесь. Прочитайте ее: вы увидите, что осталась одна только канва прежней повести, что всё вышито по ней вновь“. Думается, что нет никаких оснований не доверять самому Гоголю и соглашаться с Н. С. Тихонравовым, будто под „статьей около семи печатных листов“ Гоголь разумел именно новую редакцию „Портрета“ (Соч. 10 изд. т. II, стр. 598). — Для журнальной статьи „во многих отношениях современной“ Гоголь имел серьезные причины. К этой статье, несомненно, побуждали Гоголя выступления Белинского и Шевырева. С другой стороны, исключительное обострение их борьбы по всей вероятности, и вызвало отказ Гоголя от написания этой статьи. Однако переработанная редакция „Портрета“ находится в несомненной связи с неосуществленной статьей.

Место работы Гоголя над второй редакцией „Портрета“ указано им самим в цитированном письме к П. А. Плетневу. Гоголь упоминал что он „в Риме переделал «Портрет» вовсе или лучше написал вновь вследствие сделанных еще в Петербурге замечаний“. Со времени отъезда Гоголя за границу — 6 июня 1836 г. — до его вторичного приезда в Россию — в начале октября 1841 г. — Гоголь посещал Рим неоднократно. Впервые он побывал там весной 1837 г. Очевидно, не ранее чем к этому сроку и может относиться начало работы Гоголя над второй редакцией „Портрета“; завершение же работы и окончательная отделка повести происходили, вероятно, уже в Москве, перед отправкой рукописи в „Современник“, т. е. в конце февраля — начале марта 1842 г. Н. С. Тихонравов допускал, что вторая часть „Портрета“ писалась одновременно с началом 7-й главы „Мертвых душ“ и с „Театральным разъездом“; Н. С. Тихонравов справедливо указывает на единство эстетических концепций, развернутых Гоголем и во второй части „Портрета“, и в начале 7-й главы „Мертвых душ“ первоначальной редакции, и в „Театральном разъезде“. Однако, из этого еще не следует, что и работа Гоголя над всеми этими вещами проходила одновременно. Тихонравов, тем не менее, полагал, что „новая редакция „Портрета“ вчерне была окончена (курсив Н. С. Тихонравова) в начале 1841 года“ (Соч. Гоголя, 10 изд., т. II, стр. 597). Более убедительно другое допущение Н. С. Тихонравова, что окончательная обработка второй редакции „Портрета“ происходила уже в Москве „в первые месяцы 1842 г.“ Надо полагать, что выяснившаяся для Гоголя невозможность написать журнальную статью побудила его обратиться к своей повести, публикация которой могла казаться ему своевременной. Вероятно, черновики и заготовки новой редакции „Портрета“, сделанные еще за границей, были спешно мобилизованы в конце февраля — начале марта 1842 г. и в это время повесть была закончена и оформлена.

Из черновиков второй редакции „Портрета“ до нас дошли только наброски двух мест самого конца повести РЛ4.[38] Эти наброски сделаны на полулисте почтовой бумаги в восьмушку с двух сторон, черными чернилами, очень убористым почерком, с большим количеством зачеркиваний. При переплете лист с набросками, вместе с другими бумагами Гоголя, оказался неверно подклеенным в общий корешок: первая страница листа сделалась последней. На первой странице листа набросан черновик наставления старого художника сыну, начиная со слов: „Но велик тот избранник, кто владеет тайной созданья“; страница оканчивается фразой: „Всегда природу изучай, но изучай и великий внутренний смысл всего, умей постигнуть тайну“. На второй (оборотной) странице листа набросан черновик самого конца повести, начиная со слов: „Одно произведение, сказал он со вздохом, мучит меня поныне“; страница обрывается незаконченной фразой: „Кто-то уже успел утащить его в то время, как посетители заслушались рассказа художника, и долго еще оставались все недоуме<вая?>“.

Некоторые слова обоих набросков, особенно зачеркнутые, настолько неразборчивы, что совершенно не поддаются прочтению. Оба наброска в соответствующих местах беловой рукописи (РК2) были Гоголем изменены: первый значительно сокращен в сторону ослабления лиризма, второй — стилистически выправлен.

Беловая рукопись второй редакции (РК2) написана очень четко, рыжеватыми чернилами, в двух тетрадях из бумаги в четвертку, с клеймом „Знаменской фабрики“. Очевидно, впоследствии обе тетради были заключены в один переплет. Первая часть повести занимает листы 1-33, причем последняя страница оставлена незаполненной. Текст предшествующей страницы обрывается словами: „и вся превратилась наконец в один миг, плод налетевшей с небес на художника мысли, — миг, к которому вся жизнь человеческая есть одно только приготовление“.

Конец первой части „Портрета“, следовательно, оставлен недописанным; Гоголь ориентировался на текст первой редакции повести и предполагал заключение первой части „Портрета“ дать по тексту „Арабесок“.

Действительно, печатный текст, начиная со слов: „Невольные слезы готовы были покатиться по лицам посетителей“ и до самого конца первой части совпадает с текстом первой редакции и отличается от него только исключением нескольких фраз о чудесном исчезновении портрета, да тремя дополнительными вставками. Лист 34-й в РК2 и содержит эти три вставки, занумерованные самим Гоголем для включения их в текст. Вставки эти, написанные черными чернилами, как и некоторые стилистические поправки в тексте, сделанные, очевидно, уже после изготовления всей рукописи, — следующие: первая вставка, состоящая из пяти фраз, начинается словами: „Досада его проникла“ и кончается: „Но как беспощадно-неблагодарно было всё то, что выходило из-под его кисти“; вторая вставка, более обширная и состоящая из двух абзацев, начинается словами: „Но точно ли был у меня талант?“ и кончается: „все чувства и весь состав были потрясены до дна“; наконец, третья вставка с упоминанием о Пушкинском демоне, состоящая из пяти фраз, начинается словами: „вечная желчь присутствовала на лице его“ и кончается: „что она достаточна отравить потом весь день“.

Вторая часть „Портрета“ занимает листы 35–54, при чем последний 55 лист тетради оставлен незаполненным. Рукопись снабжена заглавием и, несмотря на большое количество зачеркнутых фраз и отдельных слов, читается она совершенно четко. Несомненно, что именно РК2 послужила оригиналом для переписчика, ибо, конечно, в редакцию „Современника“ была послана Гоголем недошедшая до нас копия, с которой и производился набор. Что касается до поправок и зачеркиваний в РК2, то нужно отметить три слоя: первый слой — рыжеватыми чернилами, несколько отличающимися от чернил, которыми написана вся рукопись; второй слой — карандашные поправки и зачеркивания; и, наконец, третий слой — поправки и зачеркивания черными чернилами, теми самыми, которыми написаны три вставки в текст первой части. Все эти зачеркивания и поправки — стилистического порядка и никаких выводов для истории создания „Портрета“ извлечь из них невозможно. По своему характеру эти три слоя поправок друг от друга принципиально не отличаются.

Сопоставление текста РК2 с текстом „Портрета“ в „Современнике“ позволяет заключать, что, во-первых, недошедшая до нас писарская копия повести, с которой производился набор, перед отправкой ее в Петербург была выправлена самим Гоголем; во-вторых, повесть подверглась правке редакции „Современника“ (в цитированном выше письме к П. А. Плетневу от 17 марта 1842 г. Гоголь, между прочим, просил: „Если встретите погрешности в слоге, исправьте“); наконец, в-третьих, при печатании повести в тексте ее были сделаны купюры и извращения цензурного порядка.

Читая рукопись по писарской копии и нанося в ней поправки, Гоголь, разумеется, не проделывал работы по сверке этой копии с беловой рукописью. Поэтому в тексте копии остался, вероятно, какой-то процент ошибок или пропусков переписчика, которые Гоголь не заметил, но которые перешли и в печатный текст. О подобных ошибках или пропусках мы можем высказываться только предположительно, не имея возможности точно их выделить и разграничить с поправками самого Гоголя.

При жизни Гоголя вторая редакция „Портрета“ была перепечатана в Сочинениях Н. В. Гоголя 1842 г., а текст повести в этом последнем издании был принят за основной в Сочинениях Н. В. Гоголя, изданных Н. П. Трушковским и вышедших в свет уже в 1855 г. Если текст второй редакции „Портрета“ в изд. 1842 г. не может считаться авторитетным, поскольку правка всех текстов сочинений Гоголя в этом издании, осуществленная Прокоповичем, вызвала недовольство Гоголя, — то текст повести в изд. 1855 г. находится в несколько особом положении. „Портрет“ оказался в числе тех произведений Гоголя, которые были просмотрены им самим по корректурным листам 1851 г. Однако, отделить поправки самого Гоголя от не принадлежащих ему поправок издания Трушковского, принявшего к тому же в себя и все поправки Прокоповича, — не представляется возможным.

Совокупность всех отступлений текста Тр от П свидетельствует о небольшом количестве мелких стилистических поправок, большинство которых при этом принципиально не отличается от поправок Прокоповича. Совершенно несомненно, что никакой серьезной, хотя бы и стилистической, работы над текстом „Портрета“ Гоголь при просмотре повести не произвел.

Н. С. Тихонравов в текст второй редакции „Портрета“ без всяких мотивировок десятками вносил поправки и по тексту РК2, и по тексту П, и по тексту Тр.

В настоящем издании за основной принят текст „Современника“, в который, кроме не требующих оговорок нескольких мелких исправлений из П, внесено тринадцать следующих поправок по тексту РК2:

1. Стр. 90, строка 37: гипсовую руку (С, П: готовую руку).

2. Стр. 101, строка 2: в новом платье (С, П: в одном платье).

3. Стр. 106, строка 34: гражданский сановник (С, П: гражданский чиновник).

4. Стр. 107, строка 33: изъяснялся теперь резко (С, П: изъяснялся теперь редко).

5. Стр. 120, строка 33: Тут есть старухи, которые молятся; старухи, которые пьянствуют; старухи, которые и молятся и пьянствуют вместе; старухи, которые перебиваются (С, П: Тут есть старухи, которые пьянствуют, старухи которые перебиваются).

6. Стр. 121, строка 21: существо ~ необыкновенное (С, П: существо ~ обыкновенное).

7. Стр. 121, строка 32: каменное строение вроде тех, которых когда-то настроили вдоволь (С, П: каменное строение вроде тех, которых когда-то построили вдоволь).

8. Стр. 123, строка 3: орудием для всех возможных гадостей (С, П: орудием для всех возможных подозрений).