Калабрийские бандиты

«Мертвую — да, может быть.»

«Живую.»

«Никогда!»

Графиня протянула руку с намерением схватить шнурок сонетки, но Керубино в один прыжок очутился около софы. Графиня вскрикнула и лишилась чувств: кинжал Керубино пригвоздил ее руку к стенной обшивке, всего шестью дюймами ниже шнурка сонетки.

Спустя два часа Керубино вернулся в «Венецию» и разбудил Челестини, спавшего сном праведника. Последний уселся на кровати, протер глаза и посмотрел на друга.

«Откуда эта кровь?» — спросил он.

«Это так… ничего…»

«А графиня?»

«Она — великолепная женщина.»

«Какого ж черта ты меня так рано разбудил?»

«А потому что у нас не осталось ни калли, и нам необходимо до свету убраться отсюда.»

Челестини поднялся. Вышли они из гостиницы в обычное время, и никто не подумал их остановить. В час ночи они уже были за мостом Магдалины, а в пять вступили в горы. Тут они остановились.

«Что ж мы теперь станем делать?» — спросил Челестини.

«Я не знаю. А может быть, ты хочешь вернуться в гостиницу?»

«Нет, ни за что! Клянусь Иисусом!»

«Так сделаемся бандитами.»

И дети подали друг другу руки, поклявшись в вечной и неизменной верности. Они свято соблюдали клятву, и ни разу с тех пор друзья не расставались… Впрочем, это неверно, прервал сам себя Жакомо, посмотрев на могилу Иеронимо, — вот уже час, как они расстались.

Глава II

— Теперь можете ложиться спать, — сказал Жакомо, — посижу за вас и разбужу, когда настанет время собираться в дорогу. Это будет часа за два до рассвета.

В ответ на эти слова каждый стал располагаться поудобнее, чтобы получше за ночь отдохнуть. Одна Мария продолжала сидеть, не трогаясь с места.

— Неужели ты так и не попытаешься отдохнуть, Мария? — сказал Жакомо, стараясь придать не присущий своему голосу оттенок ласки.

— Я не устала, — сказала Мария.

— Слишком долгая бессонница может плохо отразиться на здоровье твоего ребенка.

— В таком случае я сейчас лягу.

Жакомо бросил на песок свой плащ. Мария легла на него и, робко посмотрев на бандита, промолвила:

— А вы?

— Я? — отвечал Жакомо. — Я пойду искать лазейку, чтобы мы смогли уйти под самым носом у французов. Они не так хорошо знают горы, чтобы не оставить нам никакого выхода. Здесь же, на этом утесе, мы не можем оставаться вечно, и чем скорее мы отсюда выберемся, тем лучше.

— Я пойду вместе с вами, — сказала Мария, поднимаясь.

Запрещая ей это делать, атаман махнул рукой.

— Ведь вы знаете, — продолжала Мария с живостью, — как я уверенно хожу по горам, как зорко вижу и как легко дышу. Позвольте мне сопровождать вас, умоляю.

Две слезы медленно катились по щекам Марии. Бандит приблизился к ней и сказал:

— Хорошо. Но ребенка придется оставить: он может проснуться и заплакать.

— Идите один, — сказала женщина, снова ложась.

Бандит ушел. До тех пор, пока не исчезла его тень, Мария провожала его взглядом. Затем она вздохнула, склонилась головой над ребенком и, как бы заснув, застыла в неподвижной позе.

Спустя два часа со стороны, противоположной той, в которую удалился Жакомо, послышался легкий треск. Мария открыла глаза и узнала Жакомо.

— Ну, — спросила она, с беспокойством различая сквозь ночной сумрак мрачное выражение его лица, — что вы нашли?

— А то, что пастухи или крестьяне нас предали. Нет ни одного выхода, где бы не стоял часовой, — проговорил Жакомо, с досадой бросая карабин на землю.

— Значит, нет возможности уйти с этой скалы?

— Никакой. Разве вот орлы, вьющие там свои гнезда, одолжат нам свои крылья… Никакой возможности. Проклятые французы, чтобы вам погибнуть в вечном огне, нехристи!

И с сожалением брошенная шляпа упала рядом с карабином.

— Что же нам теперь остается делать?

— Здесь будем… Они не осмелятся придти сюда.

— Но здесь мы с голоду умрем.

— Да, если господь не пошлет нам с неба манны, на что рассчитывать особо не приходится. Во всяком случае, лучше умереть с голоду, чем отправиться на виселицу!

Мария прижала к груди ребенка и испустила глубокий вздох, скорей похожий на рыдание. Бандит топнул ногой…

— Ладно. Сегодня вечером у нас еще найдется чем попировать, да и на завтрашнее утро кое-что останется. Пока нам больше ничего и не нужно. А теперь будем спать.

— Я уже сплю, — сказала Мария.

Бандит улегся рядом.

Жакомо был прав: он был предан. Но не крестьянами и не пастухами, а своим же братом — разбойником. Захваченный перед тем Антонио, желая избежать петли, пообещал предать главаря шайки, а начал он с того, что сам расставил часовых, на которых и натолкнулся Иеронимо.

Однако, полковник, командовавший осаждающим отрядом, все еще продолжал держать Антонио под строгим надзором. Для того, чтобы Антонио действительно мог избежать веревки, необходимо было изловить Жакомо, так как полковник был слишком предусмотрителен, чтобы выпустить своего пленника, не заручившись кем-нибудь другим. Незадолго до рассвета он приказал двум солдатам вести Антонио за собой, чтобы вместе с ним убедиться в том, что осажденные не улизнули. Если бы наверху никого не оказалось, это значило бы, что часовые были плохо расставлены. И так как Антонио взял это дело на себя, то, стало быть, он вдвойне предатель, заслуживающий быть дважды повешенным. Против такой военной альтернативы ничего нельзя было возразить, тем более, что для Антонио не было другого исхода, как согласиться. Перед полковником он не кривил душою. Искренний в своем предательстве, он был совершенно уверен, что его товарищам не выбраться из устроенной им западни.

Первые лучи восходящего солнца осветили вершину скалы, и оттого, что долина, на которой лагерем расположились французские солдаты, оставалась вся во мраке, казалось, что вершина эта, наподобие горы Синайской, охвачена каким-то гигантским пожаром. Мрак понемногу исчезал, и потоки света, устремляясь по уступам каменных громад, будили горных орлов, которые, точно запоздав куда-то, срывались со своих мест и, взмахнув мощными крыльями, тонули в небесах. Бриз налетал со вздохом на сосны и пробковые деревья, которые грациозно сгибались, выпрямлялись и снова склоняли свои верхушки, обмениваясь друг с другом предусмотрительным ропотом. И, наконец, проснулась вся гора, ожила, заговорила… Одна только вершина оставалась безмолвной и пустынной.

И, тем не менее, глаза всех были устремлены на эту вершину. Сам полковник со зрительной трубой не спускал с нее глаз. Но, по прошествии получаса, он бросил наблюдение и ударом ладони сложил трубу. Затем обернулся в сторону Антонио и промолвил:

— Ну?

Слово может быть удивительным инструментом в зависимости от того, кем и в каком случае оно употреблено. Оно имеет способность сжиматься и растягиваться, бурливо шуметь, как волна, журчать, как ручей, бросаться, как тигр, и пресмыкаться подобно змее, бомбой взлетать к облакам и молнией падать с неба. Одному человеку нужна целая речь, чтобы высказаться, другому достаточно сказать два, три слова, и его уже поняли.

Полковник принадлежал к последней школе красноречия, и в произнесенном им «ну» всем послышалась следующая тирада: «Антонио, мой друг, вы плут и негодяй, вы водили меня за нос, полагая спасти свою шкуру тем вздором, который вы мне напели. Но я не из тех, которые позволяют себя морочить всякой дребеденью. Вы не сдержали своего слова, ваши товарищи ушли в эту ночь, и нам придется снова, как полицейским псам, бежать по их следам, что для солдат не может не считаться унизительным. И потому вы будете немедленно вздернуты на ближайшем дереве, я же тем временем позавтракаю».

Антонио, будучи парнем понятливым и умеющим трезво рассуждать, сейчас же догадался, что означало «ну», произнесенное полковником, а потому, не медля ни мгновенья, тоже ответил только одним словом: «подождите».

И полковник удалился, не отдав ужасного приказания. Антонио остался на месте, снова приковав свой взгляд к горе, со стороны напоминая изваяние.

Через два часа возвратившийся полковник опять раздвинул подзорную трубу и направил ее на вершину, но обнаружив, что там по-прежнему пусто, положил руку на плечо Антонио, который, не оглядываясь, по шагам, узнал о приближении полковника, а теперь вздрогнул, как человек, не имеющий денег, которому вдруг предъявили для оплаты счет, но тут же пальцем указал по направлению к вершине.

— Вон, вон! — проговорил он с непередаваемой интонацией в голосе.

— Что? — спросил полковник.

— Неужели вы не видите человеческую голову в углу той скалы, которая напоминает колонну? Смотрите! Смотрите!

— Да, вижу! — глядя в трубу, сказал полковник. Затем, после двух минут безмолвного созерцания, он опустил трубу и добавил: — Да, это, несомненно, человек. Но кто поручится, что это не крестьянин, взобравшийся туда с целью отыскать пропавшую овцу?

— Как! Вы не видите, — воскликнул Антонио, подскочив на месте, — вы не видите его остроконечной шляпы с развевающимися лентами, блеска его карабина? Смотрите, вон он свесился вниз, чтобы убедиться, нет ли какой-нибудь возможности спуститься в пропасть. Ведь это — сам Жакомо, а сзади него — смотрите, смотрите! — Мария. Что, теперь вы видите, видите?

Полковник флегматично поднес к глазам трубу и произнес, трубу не опуская:

— Да, да, вижу. Теперь и я начинаю верить, что тебе не придется висеть.

Слова эти, по-видимому, доставили Антонио большое удовольствие.

— Позовите ко мне полкового врача, — продолжал полковник. Затем, обернувшись к Антонио, спросил: — А что они могут найти себе на этой вершине съедобного?

— Ничего.

— Итак, если им оттуда не выбраться, то, стало быть, они либо сдадутся, либо умрут с голоду?

— Вне всякого сомнения.

— Доктор, сколько времени человек может прожить без пищи?

Доктор, маленький, толстый человек, круглый, как шар, к которому школьники, как бы шаля, прикрепили голову и ноги, казался менее всего подходящим на опыте разрешить этот, приведший в содрогание все его внутренности, вопрос.

— Без пищи, полковник? — повторил он с ужасом. — Без еды! Но человек, ведущий правильный образ жизни, не должен делать промежутков между приемами пищи более долгих, чем пять часов; есть необходимо, по крайней мере, три раза в день. Что же касается вина, полковник, то это смотря по комплекции и возрасту…

— Я вас спрашиваю совсем не про гигиену, а задаю простой научный вопрос. Успокойтесь, ведь вас в данном случае это не затрагивает.

— Раз вы ручаетесь, полковник…

— Ну, да, даю вам слово.

— В таком случае, я вам скажу, что при осаде Генуи, когда я имел возможность наблюдать множество примеров, мы заметили, что, в среднем, человек не может выдержать без пищи более пяти, семи дней.

— Ну, так мы подождем, когда они сдадутся или подохнут! — сказал полковник. — Спасибо за приятное сообщение, доктор. Не хотите ли со мной позавтракать?

— Охотно, полковник.

— Жюльен, — обратился полковник к вестовому, — сбегай и предупреди повара, что сегодня за завтраком будут четыре лишних персоны.

Удовлетворенный уверениями Антонио и сообщением доктора, полковник отдал распоряжение офицерам — удвоить надзор, а солдатам — бдительность. Три тысячи дукатов снова были обещаны тому, кто принесет в лагерь голову Жакомо.

Прошла неделя. Каждое утро полковник появлялся на аванпостах, чтобы убедиться, что осажденные не ушли; затем он возвращался к своему наблюдательному пункту, наводил подзорную трубу на вершину горы и замечал нескольких бандитов, либо сидящими, свесив ноги в пропасть, либо лежащими на утесе и греющимися под лучами солнца; тогда он звал Антонио, который говорил:

— Клянусь, ваше превосходительство, что если только они не едят траву, как кролики, или песок, как кроты, то я положительно не вижу, чем бы могли они питаться.

Затем полковник обращался к доктору, который отвечал:

— Это произойдет обязательно завтра; человеческий организм в состоянии прожить без пищи не больше пяти-семи дней, и завтра они сдадутся или умрут с голоду. Идемте-ка, полковник, лучше завтракать.

На двенадцатый день полковник потерял терпение. Он велел по обыкновению привести Антонио и, как водится, послал за доктором. Только на этот раз бандиту было сказано:

— Ты — негодяй!

А доктору:

— Дурак вы!

После чего он приказал доктору отправиться под арест, а Антонио позаботиться о душе, если она у него имеется. Доктор, будучи рабом военной дисциплины, безропотно подчинился, а что касается Антонио, то тот окликнул собравшегося уж было уходить полковника и сказал:

— Полковник, если вы меня повесите, то легче вам от этого не станет и те, что на вершине, раньше от этого не сдадутся и не умрут с голоду, очевидно, они нашли какой-то ресурс, не известный ни вам, ни мне. А взять их приступом, я надеюсь, вы не помышляете, так как, только скатывая камни, а на горе в них недостатка не будет, они сокрушат целую армию, а в вашем распоряжении всего один лишь полк. И если бы я был на вашем месте, я говорю вам, полковник, совершенно хладнокровно, как человек, который часто видел смерть и ее не боится, но не желающий жизнь отдавать зря, я бы захотел узнать, каким чудом эти люди могли прожить без пищи на этой бесплодной вершине, я захотел бы узнать, но не только для своего личного удовлетворения, а чтобы в подобных же обстоятельствах использовать это же средство, я откинул бы упорство и, зная только единственный способ, использовал бы его.

— Что же это за способ?

— Я сказал бы этому Антонио, смерть которого мне не принесет пользы, а жизнь его могла бы оказаться ценной: «Ты мне поклянешься кровью Распятого вернуться сюда через неделю», — и отпустил бы его.

— А что будет делать Антонио в течение этой недели?

— Он вернется к своему прежнему атаману и скажет, что ему удалось ускользнуть из рук палача, что он вернулся к атаману, чтобы с ним жить или умереть. Тогда, в течение этой недели, Антонио будет слишком неискусным, а Жакомо чересчур хитрым, если первый не раскроет секрет последнего; затем, узнав секрет, Антонио возвратится и сообщит его полковнику, который, согласно обещанию, отпустит Антонио на свободу.

— Если же он не раскроет секрета Жакомо?

— Он вернется и отдаст себя в руки полковника, который согласно угрозе прикажет его повесить.