Чудо

Даниэла Стил

Чудо

Чудесам — большим и маленьким, которые приносят прощение, а также большой любви, которая — увы! — встречается так редко и завоевывается с таким трудом, посвящает эту историю.

Д.С.

Вся человеческая мудрость заключена в двух словах: ЖДАТЬ и НАДЕЯТЬСЯ!

Александр Дюма «Граф Монте-Кристо».

Глава 1

Дождливым ноябрьским днем парусная шлюпка «Виктория» элегантно продвигалась вдоль побережья к старому порту Антиб. Море было неспокойно. Куинн Томпсон молча стоял на палубе и, поглядывая на паруса, смаковал последние мгновения на ее борту. Непогода, серенький денек или даже бушующее море ему были нипочем. Он был старым, закаленным морским волком. А «Виктория» была стопятидесятифутовой парусной лодкой со вспомогательным двигателем, зафрахтованной у человека, с которым ему нередко приходилось осуществлять деловые операции в Лондоне. В том году у ее владельца изменились планы, и Куинн с радостью воспользовался возможностью зафрахтовать лодку с августа. Он проводил на борту яхты много времени, и время это шло ему на пользу во всех отношениях. Он окреп физически и стал более спокойным, чем перед выходом в плавание. Он был красивым, энергичным и моложавым мужчиной. И до некоторой степени смирился со своей судьбой.

Куинн поднялся на борт яхты в Италии, потом провел некоторое время в испанских и французских водах. В заливе Львов он по традиции попал в полосу непогоды и испытал захватывающие ощущения непродолжительного и неожиданного шторма. Потом, побывав в Швеции и Норвегии, он не спеша, возвратился с заходом в несколько немецких портов. Куинн провел на борту яхты три месяца не без пользы. Это дало столь необходимое ему время поразмыслить и прийти в себя после всего, что случилось. Возвращение в Калифорнию он откладывал из месяца в месяц. Возвращаться домой ему было незачем. Но с наступлением зимы он понял, что откладывать возвращение домой больше нельзя. Владелец «Виктории» хотел, чтобы яхта ждала его в Карибском море к Рождеству, и это условие было оговорено заранее. За три месяца пребывания на борту яхты Куинн заплатил целое состояние, но ничуть не жалел об этом. Высокая цена фрахта для Куинна Томпсона ничего не значила. Он мог себе позволить не только это, но и гораздо больше. Удача сопутствовала ему во всем.

Время, проведенное на борту яхты, напомнило ему также, что он страстно любит ходить под парусами. Одиночество его не смущало. Он любил одиночество, а члены экипажа не только отлично знали свое дело, но и умели быть незаметными. На них произвела впечатление его сноровка, и они быстро поняли, что он разбирается в том, как обращаться с «Викторией», гораздо лучше, чем ее владелец, который почти ничего о ней не знал. Для Куинна важнее всего было то, что пребывание на яхте давало возможность уйти от всего мира и насладиться райским блаженством. Особое удовольствие доставляло ему плавание по фьордам, суровая красота которых, казалось, в большей степени нравилась ему, чем яркие и шумные или романтические порты Средиземноморья, заходить в которые он обычно избегал.

Чемоданы были уже уложены и приготовлены, и он, хорошо знакомый к тому времени со слаженной работой экипажа, знал, что не пройдет и нескольких часов, как все следы его пребывания на борту исчезнут. Экипаж состоял из шестерых мужчин и одной женщины, жены капитана, которая исполняла обязанности стюардессы. Как и все остальные, она была незаметной, вежливой и немногословной. Как и владелец, все члены экипажа были англичанами. С капитаном у Куинна установилось удобное для обоих уважительное взаимопонимание.

— Сожалею, что возвращаемся в такую непогоду, — с улыбкой сказал капитан, присоединяясь к стоящему на палубе Куинну.

Он уже знал, что Куинн не обращает на это внимания. Куинн кивнул ему, ничуть не обеспокоенный ни волнами, разбивающимися о нос яхты, ни проливным дождем. На нем было штормовое обмундирование, и он, по правде говоря, любил бушующее море и был не прочь время от времени пережить шторм. Единственное, чего он не любил, так это расставаться. Куинн с капитаном провели немало времени в беседах о море и о местах, где им пришлось побывать. На капитана не могли не произвести впечатления размах путешествий Куинна и глубина его познаний. Куинн Томпсон был человеком многогранным, легендой мира международных финансов. Еще перед прибытием Куинна владелец яхты рассказал капитану о том, что он, начав чуть ли не с нуля, сумел сколотить огромное состояние. Не поскупившись на похвалу, он даже назвал его выдающимся человеком, и капитан, проплавав с Куинном три месяца, был полностью согласен с этим мнением. Томпсоном многие восхищались, некоторые побаивались, а кое-кто ненавидел — и не без оснований — этого прямолинейного, уверенного в себе человека. Могущественный, в чем-то загадочный, он не знал преград, если чего-то желал добиться. Он был генератором идей, обладал богатым творческим воображением и мало говорил, если не считать доставлявших огромное удовольствие капитану редких приступов общительности, которые случались обычно после нескольких порций бренди. Их беседы большей частью ограничивались мореплаванием. Эта тема больше всего доставляла им удовольствие.

Капитан знал, что прошлой весной Куинн потерял жену. Куинн упоминал о ней пару раз. В начале путешествия капитан замечал у него тоскующий взгляд, и бывали дни, когда он мрачнел. Однако в большинстве случаев Куинн ничем не выдавал своего настроения. Один раз Куинн упомянул о дочери, но больше ничего не рассказывал. Он был из тех, кто всегда готов поделиться идеями, но редко делится чувствами.

— Вам следовало бы предложить мистеру Беркли продать вам «Викторию», — с надеждой в голосе сказал капитан, когда команда убирала паруса, и, взглянув через плечо на Куинна, включил двигатель, направляясь в порт. Куинн улыбнулся в ответ на его замечание. Улыбался он редко, но когда улыбался, это было великолепное зрелище. Улыбка освещала его лицо, словно летнее солнце, хотя гораздо чаще настроение у него оставалось зимним. Но когда он смеялся, он становился другим человеком.

— Я уже думал об этом, — признался Куинн, — но он, мне кажется, ее не продаст.

Прежде чем зафрахтовать яхту, Куинн уже спрашивал Джона Беркли относительно такой возможности, но тот ответил, что продаст ее, только если его вынудят обстоятельства, и добавил, что скорее отдаст свою жену и детей, чем яхту. К такой позиции Куинн отнесся с пониманием и уважением. Капитану он эти слова не передал. Но за последние три месяца мысль о покупке яхты все больше и больше нравилась ему. Собственной яхты у него не было уже много лет, и теперь, если ему придет в голову купить яхту, никто этому не воспрепятствует.

— Вам следует иметь свою яхту, сэр, — осмелился высказать свое мнение капитан. Он бы с удовольствием стал работать на него. Характер у Куинна был нелегкий, но он был справедлив и уважителен, и плавать с ним было бы интересно. Он разбирался в морском деле и побывал в таких местах, которые Джону Беркли и не снились. Весь экипаж был в восторге от трех месяцев плавания с Куинном Томпсоном. Сам Куинн тоже подумывал о покупке или строительстве яхты, особенно сейчас, когда истекли три месяца его плавания на «Виктории». Тогда бы и решился вопрос об отъезде из Сан-Франциско. Он уже намеревался продать дом и купить жилье где-нибудь в Европе. Ему был шестьдесят один год, он почти два года назад удалился от дел, а теперь, когда умерла Джейн, у него больше не было никаких причин оставаться в Сан-Франциско. Он понимал, что лодка могла бы вернуть ему радость жизни. «Виктория» уже помогла ему в этом. Люди часто разочаровывают друг друга. Лодки — никогда.

— Я и сам все утро думал об этом, — тихо сказал Куинн. Ему не хотелось покидать «Викторию», и он знал, что через два дня она отправится к Гибралтару, оттуда — в Сен-Мартен, где к Рождеству ее будет ждать владелец с женой и детишками. Деньги, которые Куинн уплатил ему за фрахт, помогут Беркли удержать яхту в своем владении, по меньшей мере, еще в течение года. — Не знаете, продается ли где-нибудь сейчас яхта вроде этой? — спросил Куинн.

Капитан, обдумывая вопрос, не повернул головы, а смотрел, не отводя глаз, прямо по курсу, потому что они входили в канал.

— Боюсь, ни одной такой, которая соответствовала бы вашим стандартам, — сказал капитан. На рынке всегда покупались и продавались большие моторные катера, но найти подходящую яхту было гораздо труднее. В большинстве случаев хозяева любили свои яхты и с трудом расставались с ними. Он все еще думал об этом, когда к ним присоединился первый помощник. Капитан задал ему тот же вопрос, и Куинн сразу же насторожился, заметив, что он кивнул.

— Я слышал об одной такой две недели назад, когда мы покинули Норвегию. Ее строительство еще не закончено, но она предназначена для продажи. Сейчас она находится на верфи в Голландии. В прошлом году ее заказал Боб Рамзи, и он только что решил продать ее. Ему нужно судно большего размера. Но я слышал, что та, которая будет выставлена на продажу, настоящая красавица. Все трое мужчин не сомневались, что так оно и есть, если яхта заказана Бобом Рамзи. Он был известной фигурой среди моряков и владел тремя прекрасными яхтами, участвовавшими во всех европейских регатах, и обычно все призы доставались ему. Он и жил в Париже с женой-француженкой. Все построенные этим героем международного парусного спорта яхты отличались изысканной красотой.

— Не знаете, на какой верфи она строится? — спросил Куинн, которому вдруг показалось, что сама судьба, возможно, подсказывает решение его проблемы.

— Знаю, — с готовностью ответил молодой капитан. — Если хотите, то, как только мы встанем в док, я им позвоню от вашего имени.

В тот день Куинн вылетал вечерним рейсом в Лондон, предполагая провести ночь в гостинице и на следующее утро вылететь в Сан-Франциско. Он позвонил своей дочери Алекс в Женеву, предложив встретиться перед отлетом домой, но она сказала, что не может оставить детей. Он знал истинную причину ее нежелания видеться, и у него больше не было сил этому сопротивляться. Горькие баталии между ними слишком долго продолжались. Она считала, что в детстве отец уделял ей до обидного мало времени. А несколько месяцев назад обвинила в том, что он слишком поздно сообщил ей о болезни матери. Позвонить ей раньше Куинну мешали упрямая надежда и нежелание признать очевидное. Оба они — и он, и Джейн — отказывались поверить, что она действительно умирает. Они продолжали убеждать и себя, и друг друга, что она выживет. А к тому времени, как Джейн согласилась позволить ему позвонить дочери, до конца оставалось всего несколько дней. Но даже тогда они не верили в печальный исход. Теперь ему иногда казалось, что они подсознательно хотели побыть эти последние дни вдвоем, не думая при этом об Алекс.

Когда Алекс прилетела домой к матери, болезнь уже оказала на Джейн разрушительное воздействие. Алекс прибыла за два дня до ее смерти, когда Джейн либо страдала от непереносимой боли, либо была под действием сильнодействующих обезболивающих лекарств. Алекс почти не удалось поговорить с матерью, кроме редких моментов просветления, когда Джейн продолжала уверять, что с ней все будет в порядке. Алекс онемела от горя и потрясения и пришла в негодование. Ее страдания и чувство утраты добавились к обиде, которую она всегда испытывала по отношению к нему, и вылились в возмутительный поступок. Возвратившись к себе, она написала ему гневное письмо и уже многие месяцы после этого сама не звонила ему по телефону. Несмотря на то, что Джейн перед смертью умоляла их помириться и заботиться друг о друге, Куинн после смерти жены не смел больше тревожить Алекс. Он знал, что Джейн расстроило бы их взаимное отчуждение, и ему было от этого не по себе, но он не мог ничего сделать. В глубине души он считал, что Алекс в чем-то права. Сами того не желая, они с Джейн почти не оставили ей времени на прощание.

Звонок по телефону два дня назад с «Виктории» был последней, бесплодной попыткой навести мост через разделявшую их пропасть. Попытка столкнулась с холодным отпором. Похоже, никакой возможности сблизиться не осталось. Слишком долго кипело в ней возмущение его невниманием, возникшее в детские годы. В те годы, когда он строил свою империю, у него почти не оставалось времени на Джейн и детей. Жена его простила. Джейн всегда понимала, что он делает и как важно для него это, и никогда не упрекала его. Она гордилась его победами, как бы дорого они ни обходились ей. Но Алекс возненавидела его за частые отлучки и за кажущееся отсутствие интереса к ее детской жизни. Она сказала ему об этом в день похорон, возмущенная тем, что ее не предупредили о том, насколько серьезно больна мать. И хотя Алекс унаследовала от матери ее внешнюю хрупкость, она была такой же упрямой, как отец, а кое в чем даже еще упрямее. Она была такой же неуступчивой и неумолимой, каким он частенько бывал в прошлом. И теперь ему было нечем защититься от ее ярости. Он знал, что она права.

Было у Куинна слабое место, о существовании которого знали немногие, но, прежде всего Джейн. Он тщательно скрывал эту ахиллесову пяту, а Джейн ее лелеяла, даже когда о ее существовании было можно только догадываться. Хотя Алекс унаследовала его силу воли, у нее не было присущего Джейн сострадания. Была в ней этакая холодность, которая даже пугала Куинна. Она была зла на него долгие годы и не скрывала, что не намерена сменить гнев на милость, особенно теперь, когда, как ей казалось, ее лишили возможности провести с матерью последние дни ее жизни. Это нанесло окончательный удар по отношениям отца и дочери. И он не желал делить Джейн с дочерью. Им нужно было о многом сказать друг другу. Из-за своих частых отлучек он многое не успел сказать жене или даже не думал, что должен сказать. В конце концов, он сказал ей все. Они оба сказали все. И тогда, в эти последние недели, она позволила ему прочесть свои дневники и свои стихи. Ему всегда казалось, что он знает жену, но только перед ее смертью он понял, что не знал.

Под внешним спокойствием и сдержанностью скрывалась женщина, обладающая безграничной теплотой, любовью и страстью, причем все это было направлено на него, и глубину этих чувств он понял слишком поздно. Он никогда не сможет простить себе этого. В нужную минуту его никогда не было рядом с Джейн. Джейн могла бы злиться на него так же, как злилась Алекс, но она лишь еще больше любила его во время его бесконечных отлучек. Он испытывал мучительное чувство вины, которое не пройдет до конца жизни. Это казалось ему непростительным преступлением, особенно после того как он прочел ее дневники. Он взял их с собой в плавание и читал каждый вечер. Но еще сильнее, чем дневники, тронули его сердце ее стихи. Он никогда не знал женщин, которые были бы так же полны сочувствия, и желания простить, и были бы так же щедры, как она. Он даже не подозревал, каким редким сокровищем она была. Хуже всего, что по иронии судьбы он понял это только теперь, когда ее не стало. Поздно. Слишком поздно. Теперь он мог лишь сожалеть о своих ошибках и об ее утрате всю оставшуюся жизнь. Ничего не изменить, исправить или загладить, хотя он попросил у нее прощения. К тому же Джейн убедила его, что ему не о чем жалеть и не в чем себя упрекнуть. Она заверила его, что все эти годы была счастлива с ним, и это лишь усилило его чувство вины. Разве могла она быть счастлива с человеком, которого никогда не было рядом, который почти не обращал на нее внимания? Он понимал, в чем его вина и почему он так поступал. Он был, одержим своей империей, своими достижениями и своими собственными свершениями. Он редко думал о ком-нибудь другом, а меньше всего — о жене и детях. Он понимал, что у Алекс были все основания злиться на него, а у Джейн были все основания ненавидеть его. А она писала ему любовные стихи и была всей душой предана мужу, который этого не заслуживал. И теперь он почти каждую ночь видел Джейн во сне. В снах она просила его вернуться домой, умоляла не бросать ее или забыть совсем.

Куинн удалился от дел за год до ее смерти, и они провели целый год, путешествуя по тем местам, в которых ему хотелось побывать. Как обычно, Джейн с готовностью соглашалась следовать за ним туда, куда ему хотелось. Они побывали на Бали, в Непале, Индии, в отдаленных районах Китая. Они вновь посетили места, которые нравились им обоим, — Марокко, Японию, Турцию. Целый год они путешествовали и впервые за многие годы стали еще ближе друг другу. Он уже забыл, какой она может быть забавной, какой общительной и как это приятно. Они снова влюбились друг в друга и никогда еще не были так счастливы, как тогда.

То, что она серьезно больна, обнаружилось в Париже. В течение нескольких месяцев у нее были проблемы с желудком, но они решили, что это безобидные последствия их путешествий. После этого они улетели домой, и она снова прошла медицинское обследование. Оказалось, что дело обстоит хуже, чем они предполагали, но даже тогда оба не хотели верить ничему плохому. Прочитав ее дневники, он узнал, что она поняла, насколько серьезна ее болезнь, раньше, чем это сделал он. Но она, тем не менее, была убеждена, что ей удастся побороть болезнь. Она и раньше месяцами молча страдала, не желая портить путешествие, которое ему так хотелось совершить, и которого он так долго ждал. Она расстроилась из-за того, что их возвращение домой означало отказ от запланированной поездки в Бразилию и Аргентину. Без нее все это казалось теперь таким пустым и ненужным.

Джейн было пятьдесят девять лет, когда она умерла, и они были женаты тридцать семь лет. Алекс было тридцать четыре года, а ее брату Дугу было бы сейчас тридцать шесть лет. Он погиб в результате несчастного случая, когда ему было тринадцать. Куинн только теперь понял, что едва знал сына. Ему было о чем сожалеть. А впереди достаточно времени для этого — вся оставшаяся жизнь. Джейн умерла в июне, а сейчас, когда они входили в старый порт Антиб, стоял ноябрь. Мучительные пять месяцев без нее тянулись бесконечно. Куинн был абсолютно уверен, что не простит себе того, что не оправдал ее ожиданий. Его сны и дневники Джейн служили постоянным напоминанием о его ошибках. Алекс давно осудила его и признала виновным. Он был склонен согласиться с ней.

Капитан пришел в каюту Куинна после того, как яхту поставили в док, чтобы сообщить ему информацию о яхте, которая строится на верфи в Голландии и предназначена для продажи. Он только что сам позвонил на верфь. Перешагивая через порог каюты, он улыбался.

— Длиной она сто восемьдесят футов и, судя по всему, настоящая красавица, — сияя, заявил он. — Это кеч, [1] и на верфи говорят, что к ней проявляют интерес, но пока еще ее не купили. Рамзи только что решил продать ее.

Глаза мужчин встретились взглядом, и по физиономии Куинна медленно расползлась улыбка. Таким счастливым капитан его видел впервые. Большую часть плавания Куинна, казалось, что-то мучило.

— Вы не собираетесь поехать и посмотреть на нее, сэр? — поинтересовался капитан. Я с удовольствием поменял бы для вас рейс. Есть рейс на Амстердам через полчаса после рейса, которым вы собирались лететь в Лондон.

Куинн не верил своим ушам. С ума сойти! Яхта длиной сто восемьдесят футов! Но почему бы и нет? Он мог бы плавать вокруг света всю оставшуюся жизнь. Что может быть лучше? Он мог бы жить на яхте и посетить все те места, которые любил, а также те, где еще не успел побывать. С собой он взял бы только дневники и стихи Джейн. Сейчас все остальное не имело для него значения. Он уже несколько раз перечитал их. И всякий раз ее безграничная любовь к нему была для него потрясением.

— Вам это не кажется безумной прихотью? — спросил у капитана Куинн, откидываясь на спинку кресла в своей каюте и представив себе на минуту стовосьмидесятифутовую красавицу яхту. Он чувствовал, что не заслужил этого, но ничего другого не хотел. На яхте он мог, наконец, уйти от окружающего мира и замкнуться в самом себе.

— Это вовсе не безумная прихоть, сэр. Стыдно такому моряку, как вы, не иметь собственной лодки.

Капитан хотел сказать, что с удовольствием стал бы работать у Куинна, но побоялся показаться навязчивым. Однако если Куинн купит лодку, он непременно предложит ему свои услуги. Капитан и Джон Беркли, владелец «Виктории», недолюбливали друг друга. Куинн Томпсон был моряком от Бога. Джон Беркли использовал яхту для семейных нужд. Большую часть времени в плавании они стояли в каком-нибудь порту или бросали где-нибудь якорь, чтобы искупаться.

— До завершения ее строительства остался год или чуть меньше, если вы их поторопите. К концу следующего лета вы могли бы отправиться на ней куда пожелаете. Или, в крайнем случае, через год, сэр.

— Ладно, — с решительным видом сказал вдруг Куинн. — Давайте попробуем. Вас не затруднит сменить мой рейс? Я мог бы вылететь в Лондон после того, как взгляну на нее. — Никто нигде не ждал его и никто теперь не станет возражать, если он захочет купить яхту. — Могу ли я попросить вас позвонить на верфь и предупредить о моем приезде? — В глазах Куинна светилась надежда.

— С удовольствием сделаю это, сэр. Я позвоню владельцу верфи и скажу, чтобы он ждал вас.

— Нужно еще зарезервировать номер в «Амстеле». На одну ночь. Утром прямо с верфи я поеду в аэропорт и улечу в Лондон.

Принятое решение его взбудоражило. К тому же, если яхта ему не понравится, он не обязан ее покупать. Он даже мог бы заказать строительство совсем нового судна, но для этого потребовалось бы гораздо больше времени. На строительство яхты, подобной той, которую заказал Рамзи, потребовалось бы не меньше двух лет.

Капитан все уладил, и полчаса спустя Куинн, пожав руку каждому члену экипажа, поблагодарил всех за доброе отношение. Для каждого он оставил щедрые чаевые и выписал чек на кругленькую сумму для капитана, пообещав известить его о том, как обернутся дела в Голландии. В лимузине, мчащемся в аэропорт Ниццы, Куинн ощутил застарелую боль: ему хотелось рассказать Джейн о том, что он собирался сделать и что, как он надеялся, произойдет в Голландии. Ему всегда хотелось чем-нибудь с ней поделиться, и это напоминало ему, как опустела без нее жизнь. Он на мгновение закрыл глаза, думая о жене, потом заставил себя снова их открыть. Какой смысл позволять себе снова погружаться в темную пучину горя? Яхта, конечно, никогда не сможет заменить ему Джейн. Но с ее помощью удалось бы избежать тех мест, где они были счастливы с Джейн, видеть их было слишком мучительно. Яхта могла бы стать для него тем, ради чего стоит жить. Он был уверен, что Джейн порадовалась бы за него. Она всегда одобряла его поступки. Она поддерживала его во всем и восхищалась каждой идеей, пусть даже остальным она казалась бредовой. Джейн поняла бы его как никто другой. Потому что только она любила его по-настоящему. Раньше он и не задумывался, насколько сильно она его любит, зато теперь не сомневался в этом. Вся его жизнь с ней была похожа на поэму о любви, вроде стихов, которые она ему оставила.

Глава 2

Самолет приземлился в аэропорту Амстердама в шесть часов, и Куинн на такси доехал до отеля «Амстел». Старомодное великолепие и безупречное обслуживание в его любимом отеле напоминали ему парижский «Ритц». Сразу же по прибытии он заказал ужин в номер, загрустив по комфорту, которым его окружали на борту «Виктории», и одновременно с нетерпением ожидая завтрашней встречи с яхтой. Куинн с трудом заснул, предвкушая это событие. Теперь он надеялся лишь на то, что яхта ему понравится.

На следующее утро он встал, бодрый после сна, оделся и был готов к выходу. Оставался еще час до того, как прибудет машина с водителем, и он скоротал время, читая за завтраком «Геральд трибюн». К девяти часам Куинн уже находился в офисе владельца верфи, энергичного мужчины мощного телосложения, постарше его возрастом, на письменном столе которого в ожидании визита Куинна были разложены чертежи и планы. Хозяин не раз слышал и читал о Куинне, а накануне вечером сделал несколько звонков и осторожно навел кое-какие справки. Он хорошо понимал, что был намерен сделать Куинн, и знал о том, что его считают человеком решительным и даже безжалостным. С теми, кто разозлит его или каким-то образом обманет, он мог быть грозным.

Куинн удобно расположился в кресле, и его голубые глаза, казалось, танцевали, когда он вместе с владельцем верфи просматривал чертежи. Хозяина верфи звали Тем Хэккер. В офисе присутствовали оба его сына, которые подробно объясняли Куинну то, что изображено на чертежах. Оба молодых человека несли ответственность за этот проект и не без основания гордились этим. Судя по всему, яхта должна представлять собой захватывающее зрелище, и Куинн, слушая их, проникся еще большим уважением к гениальности Боба Рамзи. Казалось, эта гигантская яхта имела почти все, что ему хотелось бы иметь. У Куинна были дополнительные соображения, и по ходу разговора он вносил предложения, которые, в свою очередь, впечатляли младших Хэккеров и их отца. Идеи Куинна были технического характера и усовершенствовали изначальную концепцию Рамзи.

— Он сошел с ума, если хочет расстаться с этой лодкой, — заявил Куинн, еще раз просматривая вместе с ними чертежи. Ему не терпелось увидеть яхту.

— Мы строим Рамзи судно длиной двести пятьдесят футов, — с гордостью заявил Хэккер.

Но та, которую они обсуждали, казалась Куинну достаточного размера. Большего он не хотел. Это было то, что ему надо.

— Наверное, он будет доволен, — сказал Куинн и попросил показать ему недостроенную яхту, которую Рамзи собирался продать. Увидев ее, Куинн замер в благоговении и присвистнул. Даже корпус яхты показался ему прекрасным. Крупные секции судна были уже закончены. Главная мачта высотой сто девяносто футов должна была нести парус площадью восемнадцать тысяч квадратных футов. Когда завершится строительство, тут будет на что полюбоваться. Даже в недостроенном состоянии она казалась Куинну творением исключительной красоты. Это была любовь с первого взгляда, и, глядя на нее, Куинн понимал, что должен, во что бы то ни стало заполучить ее. Это было для него характерно. Куинн Томпсон был человеком быстрых и почти всегда верных решений.

Они целый час осматривали яхту, обсуждая изменения, которые хотел бы внести Куинн после того, как увидел ее собственными глазами; потом он и Тем Хэккер не спеша вернулись в офис. Хэккер и Боб Рамзи уже договорились о цене, и, произведя быстрые подсчеты стоимости изменений, которые хотел внести Куинн, Хэккер назвал цифру, услышав которую большинство мужчин побледнели бы. Куинн не проявил никаких эмоций и тут же назвал свою цену. Последовала довольно продолжительная пауза, потом Хэккер кивнул и протянул руку, а Куинн пожал ее. Сделка состоялась. Цена была впечатляющей, но ни тот ни другой из мужчин не сомневались, что яхта того стоила. Оба остались довольны. Потом Куинн высказал пожелание, чтобы строительство было закончено к августу. Он понимал, что это слишком оптимистический срок, но теперь, когда он увидел яхту своими глазами, ему не терпелось поскорее отправиться на ней в плавание. Месяцы ожидания покажутся бесконечными, но они будут наполнены радостным предвкушением.

— Я надеялся, что вы согласитесь на ноябрь. Или хотя бы на октябрь, — осторожно сказал Тем Хэккер. Куинн Томпсон настаивал на более раннем сроке.

В конце концов, они пошли на компромисс и остановились на сентябре. По крайней мере Тем Хэккер надеялся, что к этому времени яхта будет готова к ходовым испытаниям, а если повезет, то к концу сентября или — самое позднее — к началу октября она будет готова к отплытию. Куинн сказал, что будет жить с надеждой на это. Он сказал еще, что имеет намерение время от времени прилетать сюда, чтобы взглянуть, как продвигается работа, и проследить, соблюдаются ли согласованные сроки. До завершения строительства оставался почти год, но Куинну не терпелось поскорее отплыть на этой яхте. Куинн уехал с верфи в полдень, выписав чек на внушительную сумму. Перед отъездом он позвонил капитану «Виктории», чтобы сообщить о том, как обстоят дела, и поблагодарить его.

— Рад это слышать, сэр, — сказал явно обрадованный капитан. — Буду с нетерпением ждать, когда увижу ее своими глазами. — Он имел твердое намерение написать Куинну и предложить свои услуги, но не хотел обсуждать это по телефону. Куинн и сам уже подумывал об этом.

Теперь у него в голове было множество всяких подробностей и планов. Уезжая, он помахал рукой Хэккерам, которые также были довольны этой сделкой, а возможно, даже больше, чем он. Яхту такого размера обычно было не так просто продать, как это получилось с Куинном Томпсоном. Он не колебался ни мгновения и теперь, возвращаясь в аэропорт, чтобы успеть на свой рейс, понимал, что приобрел новый дом, а также новую страсть. Оставалось лишь продать дом в Сан-Франциско, а перед продажей сделать еще кое-какую работу. Прежде чем продавать дом, надо его освободить. Однако голова его была теперь занята всякими мелочами, касающимися яхты. Он понимал, что для него начнется новая жизнь. И это существенно упрощало его возвращение в пустой дом. По крайней мере, он так думал.

Когда-то у Куинна была небольшая яхта, и ему очень хотелось, чтобы его дети научились ходить под парусами. Алекс, как и ее мать, терпеть не могла яхту, а после того как в летнем лагере в Мэне утонул в результате несчастного случая Дуг, который занимался гребным спортом, Джейн убедила Куинна продать яхту. Не имея времени заниматься яхтой, он сделал так, как она просила. В течение более чем двадцати лет он ограничивался тем, что время от времени плавал на яхтах, принадлежащих другим людям, но всегда без Джейн, потому что она терпеть не могла лодки. И теперь неожиданно перед ним открылся абсолютно новый мир. Похоже, это был идеальный сценарий для последней главы его жизни, ведь именно так мечтал он провести остаток своих дней: плавая вокруг света на такой великолепной яхте, какая ему и во сне не снилась. Садясь в самолет, направляющийся в Лондон, он все еще улыбался своим мыслям, потому что в номере отеля всю ночь размышлял о своей яхте. Новые возможности, которые открывало перед ним приобретение яхты, изменили не только настроение Куинна, но и сам смысл его существования.

На следующий день, сев в аэропорту Хитроу в самолет, направляющийся в Сан-Франциско, он понял, что скоро Сан-Франциско перестанет быть его домом. Там у него ничего не осталось, кроме воспоминаний о Джейн и о годах, прожитых с ней вместе, а все это он мог взять с собой. Куда бы он ни поехал, что бы ни делал, она всегда будет с ним. Ее драгоценные дневники хранились у него в портфеле, и сразу же после взлета он достал одно из ее стихотворений и принялся читать. Он, как всегда, перечитал его несколько раз, а потом стал смотреть в иллюминатор. Задумавшись, он даже не сразу услышал, как бортпроводница спросила его, что он предпочитает выпить. Отказавшись от шампанского, он попросил «Кровавую Мэри», и она принесла ему коктейль, прежде чем обслужить остальных. К счастью, место рядом с ним пустовало, и он вздохнул с облегчением, так как терпеть не мог разговаривать с людьми в самолетах. Бортпроводница, вернувшись в подсобное помещение, сказала о нем буфетчику, что, как ей кажется, это очень важный джентльмен. Буфетчик не узнал его, но согласился, что это весьма солидный господин, хотя и не слишком общительный.

— Возможно, это просто какой-нибудь советник по экономическим вопросам, уставший после недели совещаний в Лондоне.

Когда-то так оно и было. Но теперь он стал другим — владельцем необычайно красивой новой яхты. Никто из них, глядя на него, даже не подозревал этого, но самое главное, сам он это знал.

Это было единственным в его жизни, чему он мог радоваться. Его жена умерла. Дочь его ненавидела или думала, что ненавидит, сын погиб несколько лет назад. Он был один во всем мире, некому было его любить и никого не интересовало то, что он делал. Через несколько часов он войдет в дом, где жил когда-то с женщиной, которую, как ему казалось, он знал, но на самом деле не знал совсем. Это была женщина, которая любила его больше, чем он того заслуживал, и по отношению к которой он испытывал, и благодарность, и чувство вины. Перечитав ее стихотворение, он окончательно убедился, что недостоин ее любви, и снова сунул стихи в портфель. Потом закрыл глаза и стал думать о ней, стараясь представить себе во всех подробностях ее лицо, ее голос, звук ее смеха. Он очень боялся, что со временем воспоминания сотрутся, но надеялся, что они не утратят своей яркости, пока у него есть ее дневники. Они были последней ниточкой, связывающей его с ней, ключом к разгадке тайн, которые, к сожалению, в свое время не понимал и не старался понять. Стихи и дневники, его сожаление и любовь к ней — вот самое главное, что осталось у него от нее.

Глава 3

Самолет приземлился в Сан-Франциско точно по расписанию, и Куинн быстро прошел таможенный контроль. Несмотря на то, что он долго не был в Соединенных Штатах, ему было нечего заявить в декларации, и он с мрачным видом, опустив голову, подхватил чемоданы и вышел из здания аэропорта. Ему не хотелось возвращаться в пустой дом, тем более что еще в самолете он вдруг понял, что умудрился подгадать возвращение как раз ко Дню благодарения. Когда он составлял свои планы, это даже не пришло ему в голову, хотя у него все равно выбора не было. Срок фрахта «Виктории» подошел к концу, и оставаться в Европе у него не было никаких веских оснований, тем более что Алекс отказалась с ним встретиться.

Дочь была вежлива, но непреклонна. Вспышки гнева обрушивались на него до и после похорон. А с тех пор любая его попытка установить с ней контакт сталкивалась с отчужденностью и холодностью. Она по-своему была так же упряма, как он. Как бы то ни было, она была зла на него уже долгие годы. Они с матерью без конца обсуждали эту проблему, и, несмотря на все попытки матери смягчить позицию дочери, Алекс продолжала безжалостно осуждать поведение отца. Она утверждала, что отца никогда не бывало рядом, когда они в нем нуждались, даже тогда, когда погиб Дуг. Куинн приехал домой на три дня, чтобы присутствовать на похоронах. Сообщение о гибели сына застало его в Бангкоке, где он осуществлял деловую операцию, и он, прилетев на похороны, улетел снова на утро после похорон, оставив одиннадцатилетнюю Алекс и ее мать горевать вдвоем, ища поддержку, друг в друге.

Тогда он отсутствовал в течение месяца и провернул колоссальную сделку, о которой с восторгом писали в «Уолл-стрит джорнал», затем ненадолго вернулся и снова уехал на два месяца, побывав за это время в Гонконге, Лондоне, Париже, Пекине, Берлине, Милане, Нью-Йорке и Вашингтоне. Теперь, став взрослой, Алекс утверждала, что почти не видела отца, а о том, чтобы поговорить с ним, не могло быть и речи. Когда он бывал дома, то был слишком занят, или нуждался в отдыхе, или страдал от быстрой смены часовых поясов и недосыпания, так что не мог уделять внимания ей и матери. В довершение всего он даже лишил ее последней возможности побыть с матерью, чтобы как следует с ней попрощаться. Куинн слышал все это не раз и никогда этого не забудет. Но хуже всего было то, что Куинн не находил себе оправдания. В то время он был именно таким человеком, которого она описала, и он оставался таким, пока не удалился от дел. Но какие бы изменения ни произошли в нем с тех пор, Алекс не желала их признавать.

Куинн попытался, как мог, восполнить Джейн те годы, когда он был слишком занят и подолгу отсутствовал, и думал, что это ему до некоторой степени удалось сделать за те полтора года, которые они провели, когда он удалился от дел. Но с Алекс это не получилось. Она даже замуж вышла за человека, который, не считая работы, редко уходил из дома. Сразу же после окончания колледжа она вышла замуж за швейцарского банкира. Они вместе учились в Йельском университете и поженились сразу после его окончания, то есть тринадцать лет назад. У них было двое сыновей, они жили в Женеве. Куинн с самого начала сказал Джейн, что Алекс командует Хорстом, указывая ему, что и как следует делать. Они были неразлучны и производили впечатление счастливой и уравновешенной пары. Куинну зять показался страшным занудой. Алекс постаралась не попасть в ту же западню, в которую, как она считала, попала ее мать. В отличие от матери она вышла замуж за мужчину мягкого, который находился у нее под каблуком и был полной противоположностью ее отца. Если Хорст и уезжал из дома, то это случалось крайне редко, и работал он в банке, основанном его дедом. Этот респектабельный молодой человек любил жену и сыновей и не имел больших амбиций. Выходя за него замуж, Алекс знала, что он никогда не принесет ее в жертву своей карьере, своим амбициям и страстям. Опыт подсказывал Куинну, что у Хорста их просто не было. Он просто существовал, а Алекс именно этого и хотелось.

Ее сыновьям было шесть и девять лет. Это были два очаровательных голубоглазых светловолосых человечка, очень похожих на мать, Куинн их почти не знал. Джейн частенько навещала их в Женеве, а Алекс раз в год привозила их в Сан-Франциско навестить бабушку, но Куинн редко бывал дома, когда они приезжали, а когда Джейн прилетала к ним в Женеву, он, казалось, всегда находился где-нибудь в другой части света. Частенько, когда его не было, Джейн использовала эту возможность, чтобы навестить дочь. Оглядываясь теперь назад, он без труда понимал, почему Алекс на него злилась. И она не имела намерения позволить ему как-то загладить свои, прегрешения — как реальные, так и воображаемые. Алекс, судя по всему, считала, что потеряла не одного, а обоих родителей. Куинн умер в ее сердце задолго до того, как она потеряла мать. Травма от потери брата, полученная в одиннадцатилетнем возрасте, осталась у нее открытой раной. Это заставляло ее чрезмерно оберегать детей, хотя муж умолял ее давать им немного больше свободы. Алекс утверждала, что ей лучше знать. И больше всего на свете из-за того, что случилось с братом, она ненавидела парусные лодки.

Джейн тоже их не любила, но Куинн подозревал, что она порадовалась бы за него, узнав о том, что он строит новую яхту. Джейн всегда хотела, чтобы он был счастлив, чтобы осуществлялись его мечты, и чтобы он достигал всего, чего хотел достичь. Алекс больше не интересовали его дела. В результате Куинн оказался человеком без семьи, без привязанностей и был таким одиноким, каким выглядел, выходя из такси на Вальехо-стрит перед тупичком, заросшим деревьями, которые почти скрывали дом, где они с Джейн прожили всю свою супружескую жизнь, и где выросла Алекс. Разбогатев, он хотел купить дом побольше, но Джейн всегда уверяла, что любит этот дом. Куинн тоже его любил, пока была жива Джейн, и ему было к кому возвращаться домой. И теперь, поворачивая ключ в замке большого дома в английском стиле, он боялся его тишины.

Войдя в переднюю, Куинн поставил на пол чемоданы и услышал тиканье часов в гостиной. Звук потряс его, потому что был похож на сердцебиение. Он никогда так остро не ощущал свое одиночество. Нигде не было цветов, жалюзи были опущены, шторы сдвинуты, и темные деревянные панели, которыми была обшита гостиная и которые раньше сверкали, делали теперь комнату похожей на склеп. Он не припомнит, чтобы дом когда-нибудь выглядел таким темным и наводящим тоску. Не раздумывая Куинн направился к окнам, раздвинул шторы, поднял жалюзи и остановился, глядя в сад. Деревья и зеленая изгородь все еще зеленели, но цветов уже не было. За окном стоял серенький ноябрьский день.

Уже когда они совершали посадку, начал опускаться туман, который теперь медленно расползался по городу. Небо было таким же унылым, как и настроение Куинна. Взяв чемоданы, он отправился вверх по лестнице. При виде спальни у него перехватило дыхание. Пять месяцев назад она умерла у него на руках в этой самой постели, и, увидев ее улыбающуюся на фотографии рядом с кроватью, он испытал физическую боль. Он присел на краешек кровати, и по его щекам покатились слезы. Он понимал, что совершил ошибку, возвратившись, домой, но если он собирался весной продать дом, то надо было разобрать ее и его личные вещи, а кроме него, сделать это было некому. Кроме того, надо было еще многое сделать в доме. Все там содержалось в порядке и хорошо работало, однако прожить тридцать семь лет в одном доме — это все равно, что прожить в нем всю жизнь. Он понимал, что придется разобрать вещи самому, как бы мучительно это ни было. Некоторые комнаты нуждались в косметическом ремонте, и он хотел проконсультироваться с агентом по недвижимости относительно того, что нужно сделать, чтобы продать дом.

Ему предстояла длинная, трудная первая ночь дома, и он так тосковал по Джейн, что готов был выбежать на улицу прямо в пижаме, лишь бы укрыться от одиночества. Но бежать было некуда. Он был приговорен к жизни без нее. Он знал, что одиночество — его удел навсегда, и понимал, что заслуживает этого. В ту ночь он увидел сон, который ему часто снился перед путешествием. Во сне к нему приходила Джейн. Она протягивала к нему руки, о чем-то просила и плакала. Сначала ее слова было невозможно расслышать, но и без слов, от одного ее вида, у него разрывалось сердце. Потом он начинал понимать слова. С незначительными вариациями она говорила всегда одно и то же. Она просила не покидать ее, не бросать ее снова. И каждый раз, когда ему снился этот сон, он обещал ей не делать этого. А потом уже не во сне, а в каком-то кошмаре он брал чемодан и уезжал. После этого он видел лишь ее лицо: она плакала после его отъезда. Проснувшись, он все еще слышал ее всхлипывания, и ему еще долго вспоминались ее слова: «Куинн, не покидай меня… Ну, пожалуйста, Куинн…» После этого сна боль долго не утихала. Почему он уезжал так часто? Почему его собственные дела всегда казались ему такими важными? Почему он ее не слушал?

Сон полностью отметал важные причины его отлучек и все, что было связано с империей, которую он строил. Во сне у него оставалось лишь ошеломляющее чувство вины и поражения. Он терпеть не мог этот сон, и ему не нравилось, что он снова его увидел, едва успев вернуться в Сан-Франциско. В этом сне в Джейн было что-то трагическое, хотя в реальной жизни она умела понять другого человека и посочувствовать ему и никогда не упрекала его и не умоляла, как женщина, которую он видел во сне. Куинн ненавидел этот сон, но понимал, что чувство вины связывает его с ней, словно цепью, как некогда связывала любовь. Тот факт, что сон немедленно вернулся, как только он приехал домой, отнюдь не улучшил его настроение. Он понимал, что обречен всю жизнь нести на своих плечах бремя вины.

На следующее утро он принял душ, побрился, оделся, выпил на скорую руку чашечку кофе и, засучив рукава, принялся копаться в шкафах. Все еще пытаясь прогнать воспоминания об этом сне, он начал с более легких полок, где Алекс хранила всякие вещицы, напоминающие о ее детстве. Джейн долгие годы пыталась уговорить ее забрать их с собой, но дочь предпочитала хранить их у родителей. Там находились всякие призы и награды времен ее увлечения верховой ездой и теннисных турниров в колледже. Были там бесчисленные фотографии друзей — с детского сада и до колледжа, — которых Куинн даже не мог вспомнить. Были магнитофонные пленки, домашние фильмы, несколько потрепанных старых кукол, плюшевый мишка. В самом дальнем углу стояла коробка, которую он придвинул к себе. Коробка была запечатана. Открыв ее с помощью перочинного ножа, он обнаружил множество фотографий Дугласа — одного или вместе с Алекс. На фотографиях они хохотали, улыбались, выделывали всякие кульбиты, на нескольких катались на лыжах. Там же лежала целая пачка писем Дуга, написанных в то лето, когда он уехал в летний лагерь в Мэн, а она — в лагерь, расположенный поближе к дому, в Калифорнии. Движимый интуицией, Куинн открыл одно из старых пожелтевших писем, и вздрогнул, увидев дату: письмо было написано в день гибели Дуга. Он написал его Алекс за несколько часов до того, как погиб в результате несчастного случая в возрасте тринадцати лет. Читая его, Куинн не мог удержаться от слез. Он вдруг понял, что они все тогда чувствовали. Ведь он, любя сына, всегда держал его на некотором расстоянии от себя. Он не позволял себе узнать сына получше.

Дуг был красивым, веселым и умным мальчиком и был очень похож на отца, но Куинн всегда откладывал более близкое знакомство с ним. Он всегда откладывал это «на потом», считая, что у них еще будет для этого время. Куинн мечтал о том, как их свяжет с сыном настоящая мужская дружба, а в результате получилось, что он так и не узнал мальчика как следует. Он даже не мог, как следует горевать о нем. Слишком больно было признаться, что он упустил возможность ближе познакомиться с Дутом. Его охватило чувство вины, и он поскорее уехал, потому что каждое напоминание о погибшем сыне он воспринимал как немой упрек. Он настоял на том, чтобы Джейн как можно скорее убрала вещи Дуга и освободила его комнату. Он опасался, что ей будет слишком больно, если комната сына сохранится в прежнем виде и превратится в место поклонения. Куинн уехал в Гонконг, попросив, чтобы к его возвращению все было упаковано и вывезено из дома. Предположительно он настаивал на этом ради Джейн. Будучи послушной женой, она это сделала исключительно для того, чтобы доставить ему удовольствие, хотя одному Богу известно, чего это ей стоило.

На следующий день Куинн обнаружил почти все, что было в комнате мальчика, когда стал разбираться в большой кладовой за гаражом. Там было все, даже его одежда, его спортивная экипировка, его награды и прочие памятные вещицы. Джейн сохранила все, вплоть до его нижнего белья. Она хранила все это в течение двадцати трех лет, а когда Куинн приступил к разборке шкафов наверху, он даже обнаружил три свитера Дуга в дальнем углу шкафа Джейн.

Это сентиментальное путешествие по прошлому на несколько недель целиком поглотило все его мысли. Воспоминания заставили понять по-новому многое о себе и Джейн и усугубили чувство вины. Наступил и прошел День благодарения. Куинн, как положено, позвонил Алекс, хотя в Женеве этот праздник не праздновали. Она отвечала очень коротко и поблагодарила за звонок таким ледяным тоном, что ошарашенный Куинн даже не попросил к телефону Хорста и мальчиков. Она явно давала понять, что он им не нужен. Хотела, чтобы он оставил их в покое. Он так и сделал.

Он не потрудился купить индейку, потому что не с кем было ее есть, ведь он не сообщил никому из друзей о том, что приехал в Сан-Франциско. Как бы ни было мучительно разбирать вещи и продавать дом, было бы еще мучительнее общаться с людьми. Его связи с обществом поддерживала Джейн. Именно она поддерживала дружеские отношения, обожала приглашать друзей в гости и ненавязчиво советовала Куинну замедлить ненадолго ритм жизни и насладиться спокойным вечером в кругу людей, которых хорошо знаешь. Чаще всего он делал это ради нее. Но теперь, лишившись ее поддержки и тепла, он предпочитал одиночество. И сейчас он был один, как ему показалось, навсегда. Было совсем неинтересно с кем-то встречаться. Как ни странно, это лишь заставило бы его острее ощутить отсутствие Джейн.

Днем он разбирал ее шкафы, дорогие ей вещицы и свои собственные сокровища, а по ночам сидел измученный в постели и читал ее дневники и стихи. Ему казалось, что все, что она думала, чувствовала, чем дышала, что хранила и чем дорожила, становится его неотъемлемой частью. Он никогда не чувствовал себя ближе к ней, чем в последние месяцы перед ее смертью. И теперь, перебирая ее вещи — не только бумаги, а вечерние платья, одежду, в которой она работала в саду, выцветшие ночные сорочки, в которых она спала, нижнее белье, любимые свитера, — Куинн вдруг захотел сохранить их, как она хранила в своем шкафу свитера сына. Было трудно расстаться с каждой из ее вещей, и только теперь он понял, что, должно быть, пережила Джейн, когда он настоял на том, чтобы освободили от вещей комнату Дуга. Только теперь Куинн понял, что происходящее с ним сейчас является наказанием за боль, которую он причинил тогда Джейн. И он покорно воспринял это как заслуженное наказание.

Лишь к середине декабря он относительно привел все в порядок и решил, что выбросить, а что сохранить. По всей гостиной были разложены кучи одежды, которую он собирался отдать, и коробки, которые предполагалось сдать на хранение. Однако в доме все еще царил такой беспорядок, что приглашать агента по недвижимости было еще рано. Единственным развлечением были еженедельные звонки Тему Хэккеру, чтобы узнать, как продвигается строительство заказанной яхты. К тому времени Куинн уже получил приятное письмо от Боба Рамзи, в котором он поздравлял его с новым приобретением. Тот был тоже рад, что освободился от судна и развязал себе руки, чтобы заняться строительством яхты гораздо большего размера. Если верить словам Хэккеров, все шло хорошо и точно по расписанию. На мгновение Куинну показалось, что работа по ликвидации дома в Сан-Франциско оказалась труднее, чем он предполагал, однако он был рад, что делает ее сам. Это было неким священным ритуалом, выполнение которого еще теснее связывало его с Джейн. И каждый вечер он читал обращенные к нему слова жены, написанные четким почерком с небольшим наклоном. Потом почти всегда она снилась ему во сне. А два или три раза в неделю он видел сон, в котором она умоляла его не покидать ее. Впечатление от этого сна преследовало его даже днем.

Он наткнулся на тысячи фотографий, сделанных еще тогда, когда были маленькими дети, во время их путешествий, по каким-то важным случаям, а также более поздних снимков, сделанных во время последних путешествий. Она хранила каждую газетную статью, в которой упоминалось о нем. Почти сорок лет их совместной жизни были разложены по файлам и коробкам в хронологическом порядке. В своем уважении к нему и восхищении им она была чрезвычайно скрупулезна. Гораздо больше, чем он. Глядя на газетные вырезки о своих свершениях, он понимал, каким был эгоистом, полностью поглощенным своим собственным миром, который позволял ей любить себя издалека, ждать возвращения домой, прощать все и оправдывать его перед детьми. Она была удивительной женщиной. Хотя Куинн не был набожным человеком, рождественским утром он отправился в церковь и поставил за нее свечу. Он сделал это главным образом потому, что для нее, насколько он знал, это имело значение, и она бы обрадовалась. В течение многих лет она ставила тысячи свечей за Дуга. И когда что-нибудь особенно сильно тревожило ее, она шла в церковь и зажигала свечу. Он не раз поддразнивал ее в связи с этим, но сейчас был удивлен неожиданным чувством умиротворенности, которое овладело им, когда он поставил за нее свечку. Как будто тепло и яркий огонек свечки смогли непостижимым образом что-то изменить. Он вернулся с чувством некоторого облегчения. Вещи, которые он отдавал на благотворительные цели, были уже уложены в коробки. Запечатанные коробки с вещами, которые он имел намерение сохранить, перекочевали к тому времени в гараж. Перед отъездом он собирался сдать их на хранение вместе с некоторыми предметами меблировки. У них были кое-какие изящные антикварные вещи, которые ему хотелось бы сохранить для Алекс. Он сомневался, что у него самого когда-нибудь будет дом, где их можно бы было использовать. Если все пойдет в соответствии с планом, он имел твердое намерение до конца жизни жить на своей новой яхте, как только она будет готова.

В рождественский вечер Куинн наконец позволил себе отдохнуть. После возвращения он пережил тяжелый месяц. Он выпил почти бутылку тонкого старого красного вина, которую обнаружил в винном погребе, добавил две порции бренди и отправился спать. Несмотря на похмелье, которое испытал на следующий день, он почувствовал себя гораздо лучше. Он был рад тому, что праздники почти закончились, канун Нового года он провел за письменным столом, просматривая документы, которые адвокат собирался после первого числа подавать в суд по наследственным делам. Он работал несколько часов, прислушиваясь к шуму проливного дождя, барабанившего в окна, и завываниям ветра в кронах деревьев. Около полуночи он встал и, выглянув в окно, увидел, что деревья потоньше ветер сгибает почти до земли. Куинн не потрудился включить телевизор, а если бы включил, то узнал бы, что на северную Калифорнию обрушился сильнейший ураган, каких не бывало сто лет, и вывел из строя линии электропередачи по всей округе, а также на восточном и южном побережьях океана.

Он был в постели и крепко спал в темном доме, когда его разбудил страшный треск снаружи, за которым последовало еще два удара. Он встал и, снова выглянув в окно, увидел, что упало самое большое дерево в его саду. Накинув плащ прямо на пижаму, он вышел наружу и сразу же заметил, что, падая, дерево сорвало угол кровли. Когда он вернулся в дом и вошел в гостиную, в потолке зияла дыра, сквозь которую было видно небо и хлестал дождь. Нужен был кусок брезента, чтобы закрыть дыру, но брезента не оказалось. Все, что можно было сделать в данный момент, — это отодвинуть мебель, чтобы уберечь ее от дождя. Он не мог определить, что означали два других удара. Остальные деревья вокруг дома бешено гнулись на ветру, но ни одно из них, кажется, не упало, и других повреждений дом, видимо, не получил.

Остальную часть ночи Куинн не спал, прислушиваясь к шуму бури. Наутро дождь все еще шел. Куинн поднялся с рассветом, надел сапоги и дождевик и обошел дом, чтобы оценить размер повреждений. В крыше была огромная дыра, сорвало несколько ставней, и разбились два больших оконных стекла. Повсюду валялись осколки стекла и мусор, сильно пострадал и был затоплен гараж. По чистой случайности Куинн поставил коробки с вещами, оставленными на хранение, на длинные деревянные столы, так что содержимое не пострадало. Но остальную часть утра он занимался тем, что перетаскивал их в кухню. Гостиная выглядела как зона бедствия. В середине ночи он сдвинул ковры и мебель, подставил тазы и подложил махровые простыни, чтобы задержать воду, льющуюся сквозь отверстие в потолке. Это была часть гостиной, которая выступала над каркасом дома, и сквозь нее прошла ветвь упавшего дерева, испортив чудесные деревянные панели. Из утренних газет он узнал, что по всему штату погибло не менее десяти человек, главным образом при падении линий электропередачи или деревьев, и несколько сотен человек были ранены. Тысячи людей в результате начавшегося наводнения остались без крыши над головой, и их разместили в школьных спортивных залах. Ураган был небывалой силы.

Когда Куинн делал очередную ходку из гаража на кухню, таща огромную коробку, он увидел, что в саду у соседей тоже упали два дерева, только поменьше. Но они, вероятно, причинили немалый ущерб. Миниатюрная темноволосая женщина осматривала с мрачным видом разрушения. Она взглянула на Куинна, проходившего мимо.

— У меня дерево проломило крышу в четыре часа утра, — осторожно заметил он. — Я слышал еще два удара. Наверное, это рухнули ваши деревья, — добавил он. Женщина кивнула. Все упавшие деревья были впечатляющих размеров. — Дом сильно пострадал?

— Пока не знаю точно. Кажется, довольно сильно. Крыша протекает как решето, на кухне — настоящий Ниагарский водопад. — Она казалась испуганной и встревоженной. Куинн даже не знал, как ее зовут. Вскоре после смерти Джейн он слышал, что дом кто-то купил, но он никогда не видел новых жильцов и не интересовался, кто они такие. Однако ему стало жаль ее. Судя по всему, ей приходилось со всем справляться самой, и он подумал о Джейн, которая в его отсутствие тоже со всем справлялась одна в любой критической ситуации. Наверное, муж этой женщины был похож на него, и работа заставляла его находиться далеко от дома даже в Новый год. За годы супружеской жизни не менее половины канунов Нового года Куинн провел в других странах один в гостиничных номерах. Очевидно, так же обстояло дело и с мужем этой женщины.

— Могу одолжить вам несколько запасных ведер, — предложил Куинн. В первый день Нового года они едва ли смогли бы сделать что-то большее, и было нетрудно догадаться, что утром в понедельник все подрядчики в штате будут нарасхват.

— Мне нужен кровельщик. Мы переехали только в августе, и нам говорили, что крыша в хорошем состоянии. Послать бы им фотографию кухни. Она выглядит так, как будто кто-то включил душ.

У нее была также разбита почти половина оконных стекол. Соседский дом пострадал еще сильнее, чем дом Куинна. За последние десять лет в доме несколько раз менялись хозяева, и Куинн не обращал внимания на соседей, хотя Джейн всегда пыталась поддерживать добрососедские отношения. Но он не видел ни эту женщину, ни ее мужа даже мельком. Женщина попыталась убрать с дороги упавшие ветви. Дождь все еще лил как из ведра, и дул сильный ветер, хотя и не такой яростный, как под утро. Разрушения были сходны с последствиями урагана на островах Карибского моря или тайфуна в Индии, которые он видел собственными глазами. И уж конечно, никто не мог ожидать, что такое случится в Сан-Франциско.

— Я намерен позвонить в пожарное депо и попросить их накрыть крышу куском брезента. Может быть, хотите, чтобы они и на вашу крышу тоже взглянули? — предложил он. Это было самое малое, что он мог для нее сделать, и она, насквозь промокшая и расстроенная, кивнула ему с благодарностью. Разрушения вокруг были немалые, и по обе стороны улицы люди делали, что могли, расчищая завалы, убирая мусор и подвязывая сломанные ветки, чтобы предотвратить дальнейшее разрушение, потому что буря продолжала бушевать.

— Кусок брезента здесь не поможет, — в полном отчаянии сказала она. Ей никогда не приходилось справляться с подобной ситуацией. Куинн почему-то чувствовал, что Джейн справилась бы со всем гораздо успешнее, чем он. Но теперь ему приходилось обходиться своими силами.

— Они скажут, что вам потребуется. На всякий случай я попрошу их захватить несколько кусков брезента, — сказал он, потом вдруг, вспомнив о хороших манерах, переместил коробку в левую руку, а правую протянул ей через низкую зеленую изгородь и представился: — Меня зовут Куинн Томпсон.

— Мэгги Дартман, — сказала она в ответ, крепко пожав его мокрую руку. Ручки у нее были маленькие и изящные, но рукопожатие сильное. У нее были длинные темные волосы, заплетенные в косу, спускавшуюся по спине. Она была очень бледна, а взгляд ее больших зеленых глаз отнюдь не казался счастливым. Судя по всему, в своих джинсах и парке она промокла до костей. Куинн не мог не пожалеть ее. Он и сам был расстроен тем, что его дом получил такие повреждения.

— Плохо, что вашего мужа не оказалось дома, — с сочувствием сказал он, высказав предположение, которое напрашивалось само.

На вид ей было около сорока лет, но поскольку детей вокруг не было видно, он подумал, что она, возможно, еще молода и не успела обзавестись детьми. Теперь никто не торопился заводить детей. Когда он упомянул о ее муже, она как-то странно взглянула на него, хотела было что-то сказать, но не сказала. А Куинн отправился звонить в пожарное депо. Там уже получили сотни звонков с подобными просьбами и сказали, что прибудут через час или два, чтобы закрыть дыру в его крыше. Он не забыл сказать им и о соседке, а когда направился в гараж за последней коробкой и увидел, как она волочит по земле ветвь, чтобы расчистить подъездной путь к дому, он сказал, что приедут пожарные и окажут помощь.

— Спасибо большое, — сказала она. Она была похожа на мокрую мышь, и он хотел, было предложить ей дождевик Джейн, приготовленный для отправки в благотворительную организацию, но не сделал этого. Незачем было проявлять слишком большое дружелюбие. Она была вежливой, но при этом весьма сдержанной и быстро вернулась в дом. Когда она уходила, ему показалось, что она плачет, но он не был в этом уверен. Джейн, наверное, не раз плакала, когда приходилось одной справляться с чрезвычайными обстоятельствами. Куинн вернулся к себе домой, думая об этом и чувствуя себя еще более виноватым, чем обычно.

Глава 4

Пожарные залатали дыру в крыше у Куинна, и он, как обещал, направил их посмотреть, чем можно помочь соседке. Поздно вечером буря затихла, но ущерб, который она причинила всему штату, был огромен. Как и все жители города, утром в понедельник Куинн позвонил подрядчику и кровельщику. Номера их телефонов он нашел в списке, который Джейн хранила на кухне. Когда Куинн позвонил кровельщику, тот просто рассмеялся.

— Давайте посмотрим, — сказал он усталым голосом, хотя и вполне доброжелательно. — За это утро ваш звонок сорок восьмой по счету. Думаю, я бы заглянул к вам где-нибудь в августе.

— Надеюсь, вы шутите, — холодно сказал Куинн. Ему было не до шуток. К тому же он не привык заниматься подобными проблемами. Что бы ни случилось в доме, даже если это было такого масштаба, как сейчас, эта проблема автоматически перекладывалась на плечи Джейн. Теперь все приходилось решать ему самому, и, следовало признаться, он был от этого не в восторге. И до кровельщика, и до подрядчика он сумел дозвониться только с десятого раза. Всем, кто пострадал от бури, явно не терпелось как можно скорее произвести ремонт, и Куинн ничем не отличался от остальных.