Год колючей проволоки

Схватив рюкзак со взрывчаткой, Аббас метнулся напрямую к американской бронемашине, прижался к проклепанной, прогретой солнцем броне — машина дрожала, словно предчувствуя судьбу. Согнувшись, он сделал шаг вперед… в этот момент в канаве, там, где были его братья, оглушительно бухнула граната… догадались! Он продвинулся вперед, забросил тяжелый рюкзак под гусеницы и только тогда, когда забросил, — увидел испуганные глаза американского морского пехотинца, возрастом не старше его, и направленный на него ствол американского автомата. А потом шайтан, спрятанный в заброшенном под гусеницы бронемашины бени аль-кальб рюкзаке, вырвался на свет в ослепительной вспышке взрыва — и больше он уже ничего не помнил…

Первым, что он увидел, когда пришел в себя, был свет. Ослепительно яркий — но в то же время от него странным образом не болели глаза. Он лежал на спине, а этот свет лился на него сверху, окутывая прозрачным ярким коконом и даря блаженство и покой. Он бы лежал так всю жизнь, но свет внезапно ушел, превратившись в желтый, засиженный мухами потолок. Он лежал на спине и смотрел в потолок, изучая каждую его трещинку, и у него возникало такое ощущение, что где-то он уже видел эту карту неведомого мира. Потом вдруг он услышал шаги рядом с собой, и над ним возникло лицо, бородатое и до боли знакомое. Лицо было испещрено морщинами, а от левого глаза на полщеки шел шрам.

— Субхана-Ллаху, он открыл глаза!

И все снова пропало в спасительной черни беспамятства.

Примерно через месяц Аббас в первый раз встал на ноги — неуверенно, чувствуя боль от каждого движения — но встал. Сделал шаг. Потом еще один.

Он был дома. Рядом были его мать, отец и брат. Сестры не было.

Выбор свой к тому времени он уже сделал.

Примерно через неделю после того, как он пришел в себя, отец привел в дом муллу. Этот мулла пришел в суннитское поселение совсем недавно, он пришел издалека, и раньше его здесь никто и никогда не видел.

Мулла был высоким, худым, с длинной темной, наполовину седой бородой и жесткими, черными, как речные голыши, глазами. Сопровождаемый отцом он встал на пороге комнаты, где лежал Аббас, и, как подобает правоверному, семь раз громко сказал:

— Асґалю-Ллаха-ль-ґАзыма, Раба-ль-ґарши-ль-ґазыми, ан йашфийа-кя.[71]

— Аль-хамду ли Лляхи! — ответил на это отец. — Ля Иллахи Илля Ллаху Мохаммед Расуль Аллах![72]

Аббас в это время полусидел, опираясь на подушки, и мать сидела рядом и кормила его супом с ложечки. Твердую пищу он принимать пока не мог.

Увидев отца и муллу, мать немедленно поднялась, вытерла Аббасу лицо и вышла, опустив глаза, — женщина не имела права присутствовать при мужском разговоре, даже если это мать.

Мулла подошел поближе к кровати — и отец быстро подвинул ему стул, сам сел в ногах у Аббаса. Аббас заметил, что отец боится и уважает священнослужителя.

— Хвала Аллаху, что он в неизречимой мудрости своей оставил тебе жизнь. Ты мог принять достойную мученика шахаду и присоединиться к высшему обществу, но Великий внял молитвам твоего отца и матери твоей и оставил тебя на земле на радость умме и на страх врагам. Ты был сильно болен, но молитвы твоих родителей и всей уммы дошли до Аллаха, и он излечил тебя милостью своей.

Аббас перевел взгляд на отца.

— Твои друзья принесли тебя сюда, и мы не знали, жив ты или мертв. Иса-муаллим привел сведущего доктора, и он исцелил твои раны.

— Где мои друзья?

— Они ушли. Сказали, что их ждет дорога.

Ни одного из молодых федаинов уже не было в живых. Американский вертолет, видящий сквозь ночь, нашел их и выпустил в них ракету. Тем, что осталось, можно было наполнить коробку из-под обуви.

А сообщил про федаинов американцам не кто иной, как Иса-муаллим, пришедший сюда из Саудовской Аравии, давнего друга Америки. Он увидел, что перед ним — пропащие люди, что они не готовы принять Аллаха в сердце своем, и в нем живет только Раис. Зачем жить людям, поклоняющимся тагуту, не признающим Аллаха и Книгу? Американцы сами поощряли обращение нового Ирака в ислам, и людям, пришедшим из Саудовской Аравии, тоже было выгодно сотрудничать с американцами, чтобы добить саддамовских партизан. А вот как добили — часть полегла, часть перешла на сторону власти, большая — присоединилась к джихаду — вот тогда интересы американцев и их ближневосточных друзей разошлись кардинально.

И полилась кровь.

Аббас посмотрел на муллу, неторопливо перебирающего потертые деревянные четки — такие обычно бывали только у нищих.

— Благодарю, Иса-муаллим.

— Благодари не меня, а Аллаха, ибо нет в мире такого, что свершалось бы не по воле его. Благодари своего отца — он твердо шел по пути джихада и не отступил от него, даже когда муртады схватили его, и Аллах решил вознаградить его, оставив ему то, что для него дороже всего на свете — тебя. Твой отец праведник, и воистину Аллах примет его шахаду, когда пожелает. Ты умеешь совершать намаз, чтобы возблагодарить Аллаха за свое чудесное спасение?

Аббас отрицательно покачал головой.

— Горе, горе тому государству, где забыли, как благодарить Всевышнего за день прожитый и день дарованный, ибо воистину это государство идет к своей погибели. Аллах даровал тебе спасение, а ты не знаешь, как поблагодарить его за это.

— Благодарить надо доктора.

Иса-муаллим покачал головой.

— Не ошибаешься ли ты? Ведь тебя привезли сюда едва живого, и доктор, что лечил тебя, сказал: я сделал все, что мог, остальное — в руках Аллаха. Твой отец может дать тебе свидетельство об этом. В этой стране долгие годы благодарили докторов, полицейских, военных. Благодарили тагута, целуя его карающую руку. В этой стране процветали ширк[73] и ересь, а тагут посягнул на святые места так, как раньше он посягал на мусульман, их жизнь и имущество — и никто из мусульман не возроптал. А ведь сказано: «Мы отправили к каждой общине посланника: „Поклоняйтесь Аллаху и избегайте идола“».[74] В этой стране говорили «Ля иллахи илла Ллаху» — но искали себе друзей-безбожников и коммунистов далеко, вместо того чтобы обратиться к правоверным, которые рядом. А сказано: «О, вы, которые уверовали! Не берите друзьями Моего и вашего врага. Вы обращаетесь к ним с любовью, а они уверовали в то, что пришло к вам из истины. Они изгоняют посланника и вас за то, что вы веруете в Аллаха, Господа вашего. Когда вы вышли бороться на пути Моем и искать Моего благословения, вы скрывали к ним любовь. А Я лучше знаю, что вы скрывали и что вы обнаруживали. Кто сделает это из вас, тот уже сбился с верной дороги».[75] Разве вы не сбились с верной дороги, подчинившись тагуту и пойдя на нас войной?

— Но почему вы воевали против нас с американцами? — спросил Аббас.

— Мы не воевали против вас с американцами. Неверные дали нам нусру,[76] и мы приняли ее, чтобы сохранить Два Святых Места[77] от поругания их вашим безбожным Раисом. Мы приняли нусру и обратили ее против них же, и их хитрость ничто против нашей хитрости, потому что хитрят они и хитрит Аллах, а Аллах воистину лучший из хитрецов. Кяфиры дали нам нусру, и мы сокрушили безбожников-коммунистов, и на их земле, хвала Аллаху, немало обратились к истинной вере и встали на джихад. Кяфиры дали нам нусру, и мы создали полки и легионы тех, кто готов воевать на пути джихада. Кяфиры помогли нам сокрушить безбожный, коммунистический режим в Афганистане — и теперь там льется их кровь. Мы сохранили свою страну и приумножили богатства ее и народ ее, и содействовали одним кяфирам против других кяфиров — пусть безбожники и ненавистники Аллаха сталкиваются в битве и льют кровь друг друга, приближая тем самым торжество Халифата на нашей земле и на их земле тоже. Не про это ли сказано: «Когда же к ним прибыли их посланники с ясными знамениями, они кичились тем знанием, что было у них. И их поразило то, над чем они насмехались».[78] И скажи — разве ваши друзья-безбожники помогли вам в трудную минуту? Где они теперь? Аллах поразил и их своим гневом и оставил их в убытке, ибо Аллах над всякой вещью мощен.

— Вы хорошо говорите, Иса-муаллим, — сказал, скрывая злость, Аббас, — но где были вы, где были правоверные, когда нас морили голодом? Когда убивали женщин и детей?

— Когда ваш тагут убивал женщин и детей? Мы молили Аллаха, чтобы он ниспослал вам свободу от тагута и знамение, и он послал вам это так, как пожелал. То, что вы, ваш народ и ваша земля претерпевают сейчас — это наказание за ширк и поклонение безбожным коммунистам. Но Аллах не зря оставил тебя в живых, когда ты и твои друзья напали на колонну, а американцев покарал смертью. В этом его ясная воля — ты еще нужен своей земле и своему народу. Аллах свершил дело, которому было суждено свершиться, дабы определенно погиб тот, кто погиб, и дабы определенно остался бы жить тот, кто останется в живых.[79] Ты можешь помочь своей земле и своему народу.

— Как? У нас ничего нет.

Аббас закрыл глаза — видения вставали перед ним одно за другим помимо его воли. Вот остановившийся внедорожник — и хлещущий из него свинец, вырывающий из жизни то одного, то другого из них. Это предатели. Вот идущая по широкому столичному проспекту колонна машин светло-песчаного цвета с тонкими стволами орудий, развернутыми «елочкой». Это американцы. Вот длинная, бесконечно длинная колонна на шоссе, уходящем в Иорданию — большие грузовики, автомобили, обвешанные скарбом — никто не желает сражаться за свою землю и свой народ. Это иракцы.

Что же истинно, а что ложно в этом сошедшем с ума мире? Что они сделали не так, что потерпели столь тяжкое поражение? Разве может быть предателем весь народ — или предатели те, кто остался в меньшинстве?

— Что было тогда… у плотины? — спросил Аббас.

— Хвала Аллаху, кяфиры только убитыми потеряли семь человек и устрашились, несколько часов не решаясь войти в город, который некому было защищать. Ты вселил страх в сердца неверных, и воздастся тебе за это. А что касается того, что у вас ничего нет, — это не так, у вас есть все. Обратись к Аллаху, и он подскажет тебе, что ты должен делать, а любой правоверный поможет тебе, ведь ты каждому из них — брат. Сказано: «О те, которые уверовали! Когда вы сталкиваетесь с отрядом, то будьте стойки и многократно поминайте Аллаха, — быть может, вы преуспеете. Повинуйтесь Аллаху и Его Посланнику и не препирайтесь, а не то вы падете духом и лишитесь сил. Будьте терпеливы, ибо Аллах — с терпеливыми».[80] Смири терпением грудь свою, как смирил твой отец — и ты увидишь, как безбожники побегут с земли Междуречья.

Иса-муаллим встал со своего места.

— Поправляйся. Немало молодых львов ждут, когда смогут пожать твою руку, ибо ты уже сделал то, что им сделать еще предстоит. Если каждый иракец убьет одного кяфира — хотя бы одного — земля Ирака станет свободной от оккупантов. Храни тебя Аллах!

Мулла коснулся его лба — и вышел.

Первым в кортеже шел бронетранспортер — украинский восьмиколесный БТР-4 оснащенный тридцатимиллиметровой пушкой и обваренный решетками. Он мог делать на шоссе девяносто километров в час, и остальным приходилось подстраиваться под темп его движения. Дальше растянулись несколько внедорожников и седанов, в числе которых был бронированный черный «Мерседес-600». Это была машина шейха, в которую он пригласил и бригадира.

Началось, когда колонна въезжала на мост, перекинутый через вади, сухое русло реки, наполненное водой только в сезон дождей. Огненная молния «Корнета-М», русского противотанкового ракетного комплекса, закупленного Турцией через третьи руки исключительно потому, что он был лучшим, — метнулась к растянутой на шоссе колонне. Следом, догоняя, метнулись еще три комка пламени — турецкие спецназовцы били наверняка. Уклониться от летящей на тебя со сверхзвуковой скоростью противотанковой невозможно — ракета клюнула в запыленный бок «Мерседеса» и лопнула сгустком адского пламени, мгновенно искорежив до неузнаваемости бронированную машину и превратив в пепел находящиеся внутри человеческие тела. Бронетранспортер, на котором была установлена система предупреждения об облучении лазером, начал тормозить, разворачивая в сторону опасности свою пушку, но тут тяжко громыхнуло, поддерживающие мост колонны окутались дымом и пламенем — и сооружение человеческих рук стало медленно оседать вниз, а по мосту кувыркались, падали вместе с ним вылетевшие на мост и не успевшие затормозить автомобили колонны, вперемешку военные и гражданские.

Капитан Абдалла Гуль откинул маскировочную сеть, под которой он укрывался, встал в полный рост. Демонстрируя полное презрение к опасности, он посмотрел на происходящее через бинокль. Потом махнул рукой.

— Уходим!

Склон зашевелился.

На склоне ничего не нашли, кроме лежек, опаленной травы, в нескольких сотнях метров за гребнем — следы от двух машин. Американских машин.

11 апреля 2014 года

Узбекистан, Самарканд

Бывшая в/ч 3662, 28-й отдельный специальный моторизованный батальон милиции МООП СССР, ныне — батальон особого назначения СНБ Узбекистана

Подполковник Рустем Рахимов

Узбекчилик (узбечность).

Подразумевает правильное поведение в «традиционном» узбекском смысле.

Традиционализм, махали — ни слова против основного мнения, отсутствие собственного мнения, стадность…

Да, точно. Узбекчилик. Беда только в том, что терпение у людей не безгранично, и когда оно заканчивается — наступает такой узбекчилик, что можно и ноги не успеть унести…

А так — это хорошо, конечно, когда в стране узбекчилик. Порядок…

Сегодня у Рустема Алиевича Рахимова, подполковника Комитета национальной безопасности и командира батальона особого назначения, одного из самых главных людей по узбекчилику, в Самарканде был радостный день. Была свадьба. Аллах послал ему третью супругу — ту самую, что скромненько сидела у края богатого достархана и не смела поднять свои очаровательные, цвета спелого меда глаза. Видимо, боялась предстоящей брачной ночи. Рядом с Аминой сидела Карина, ее девятнадцатилетняя старшая сестра, непозволительно растолстевшая в последнее время и переставшая вызывать у подполковника вожделение своими формами. Наверное, она все-таки все Амине разъяснит, по-своему, по-женски.

Амине, кстати, было всего одиннадцать лет.

Поскольку подполковник Рахимов был человеком богатым, имел три дома, семь автомобилей и даже банковские счета в Астане и Москве — достархан он тоже накрыл богатый.

Достархан, кстати, накрыть — это тоже целое искусство. У подполковника Рахимова дом на окраине Самарканда был богатый, настоящий двухэтажный дворец с большим, огороженным садом — и поскольку гостей было много, под достархан пришлось занять весь двор. Для удобства во дворе расставили низкие столики хон-тахта, на них положили тонкие стеганые одеяла из верблюжьей шерсти — курпачи и уже на них положили обеденные скатерти, которые и называются достархан. На достархане уже расставили блюда.

Апрель — не слишком-то подходящий месяц для богатого стола, это тебе не осень, когда достархан изобилен даже у бедняка, но тут подполковник постарался. Дыни — настоящие, узбекские, по вкусу неотличимые от местных, доставили из Израиля, благо и там нашлось, кому их выращивать.[81] Оттуда же привезли зелень. Специально для праздничного достархана закололи десять отращиваемых для богатых столов барашков: на жире и костях сварили острый суп-шурпу с курдючным жиром, мясо пошло на плов, да не простой, а местный, самаркандский — кстати, существует примерно сто рецептов этого поистине народного узбекского блюда. Повар родом из Сирии, работавший в одном из шикарных ресторанов столицы, наготовил целую гору различных восточных сладостей. Были фрукты и несколько видов чая, в том числе заправленный все тем же вездесущим жиром, как пили чай кочевники.

Свадьба прошла по традиции, на несколько минут на церемонию заскочил сам председатель СНБ всемогущий Рустам Иноятов — но надолго не задержался. Пожелав молодожену счастья и передав подарки: традиционный, от Комитета — национальный мужской халат чапан и современный, от руководства — ключи от новенького Mitsubishi Pajero, — покатил дальше по делам. Но и само присутствие на свадьбе Иноятова, пусть и минутное, стоило того — специально для этого сочетались не в Самарканде, куда Иноятов бы не поехал, — а в Ташкенте, в одной из центральных мечетей. После обряда, одарив муллу, — вернулись обратно…

Поскольку Рахимов был едва ли не главным в области по узбекчилику, если не считать начальника областного СНБ генерала Ойбека Кесенова и местного хокима[82] Ташмирзы Какаева — на свадьбу приехали все местные баи и представители власти, а тот, кто не смог приехать, — прислал не один подарок, а два, второй — чаще всего пухлый конверт с деньгами, в качестве извинения. Но большинство — приехали. Первым, конечно же, стоит отметить Солтана Мурадова, заплывшего жиром бая, представителя Узпахтасоноат[83] в Самарканде и области. Хлопок в Узбекистане был в чести и почете, он да газ были единственным предметом экспорта, и поэтому Мурадов был, наверное, даже богаче, чем Какаев, хотя ему много приходилось отдавать наверх, кушать-то все хотят. В отличие от всех остальных Мурадов не бросал украдкой жадные взгляды на висящих в полутьме на ветвях, мерзнущих, но стоически переносящих все это обнаженных девочек-школьниц, его они просто не интересовали. Вся область знала, что Мурадов предпочитает маленьких, не старше двенадцати-тринадцати лет бачат, которых забирает из крестьянских семей, и что в его доме у него их целый гарем.

Что поделаешь, у каждого свои вкусы, и не один он такой в Узбекистане.

Следом за ним сидел Какаев, уже готовый — учился в молодости в комсомольской школе и оттуда вернулся большим любителем водки, а следом за ним сидел Ахмед Берзенов. Этот персонаж был поинтереснее — один из местных баев, у него в собственности было три бывших колхоза, вместе с их работниками, которые теперь превратились в рабов, — но помимо этого он занимался кое-чем еще. Половина Узбекистана знала: если человек тебе должен и отдал за долг своего сына или дочь — свези их к Берзенову, и ты получишь за них свои деньги. Берзенов скупал молодых и здоровых рабов, без разницы какого пола, и куда-то отправлял их. Дело это было темное, и он предпочитал ни с кем по этому поводу не объясняться — зато отстегивал увеличенную вдвое дань и Какаеву, и Кесенову, и самому Рахимову, и Ахатову, начальнику областного УВД, и никогда не стонал, что дань непомерна, и не пытался увильнуть от ее уплаты — просто платил, и все. Судя по подарку, им преподнесенному, — новенький Mercedes G500 — он тоже в этой жизни не бедствовал.

Дальше сидел и Рамза Ахатов, начальник местного УВД и враг Рахимова, низенький, жилистый, в черных очках и с усами, кончики которых воинственно задирались вверх. Ахатов был врагом Рахимова хотя бы потому, что сам Рахимов начинал свою службу на трассе гаишником еще в советские времена и очень не хотел об этом вспоминать, а Ахатов знал это и постоянно напоминал. Милиция имела такой солидный источник денежных поступлений, как дороги и стоящие на них дорожные полицейские — и, тем не менее, Ахатов от жадности не упускал ни единой возможности заработать, то и дело норовя залезть своей ложкой в миску КНБ. Рахимов даже попытался сместить Ахатова, заставил одного из задержанных молодых дехкан написать в своих показаниях, что Ахатов — тайный сторонник Хизб-ут-тахрир[84] и у него в доме висит портрет Тахира Юлдашева, и он говорил, что как только будет сигнал, он сам перейдет вместе со всем УВД на сторону исламистов. Это было самое страшное, что только можно было себе представить в современном Узбекистане, за такое люди умирали под пытками в застенках СНБ, но посланная в Ташкент «телега» обернулась тем, что его вызвал непосредственный начальник и вылил на него ушат дерьма, обозвав напоследок джалябом.[85] Короче говоря — сто восьмой номер.[86]

Видимо, у Ахатова наверху была мохнатая рука — да и удивляться было нечему, если предположить, сколько ему поступает только от дорожной полиции на карман и сколько он отстегивает наверх.

Еще дальше сидели директора некоторых оставшихся в Самарканде с советских времен предприятий, худо-бедно работающих. Не было только директора завода, собирающего японские микроавтобусы — он напрямую с Ташкентом работал, и его трогать было нельзя. Даже дань с него не брали.

За другими достарханами сидели в основном родственники, ближние и дальние, которых по случаю свадьбы необходимо было уважить, и жители его махалли.[87] Как и во всех традиционных обществах, в узбекском твоей силой была сила клана или махалля, которая стоит за тобой. Восточный человек не может быть в одиночестве, он постоянно должен ощущать помощь и поддержку близких людей, пусть даже их и нет в данный момент рядом. Если с ним что-то случится — махалля не оставит его, всегда поможет — а он должен помогать ей, пока в силе. Тем более в Самарканде, где они сидят, как на пороховой бочке: в городе полно таджиков, а таджики — это исламисты и наркоторговцы, благо Афганистан под боком, и гражданскую войну, унесшую за сотню тысяч жизней, они у себя додумались учинить. Потому-то и был его батальон одним из самых боеспособных и хорошо оснащенных в КНБ, случись чего — он должен принять на себя первый удар.

Уже стемнело, слуги зажгли светильники, разбавившие черный бархат весенней ночи матовым, дрожащим светом, специально приглашенные им музыканты играли его любимую свадебную «Ёр-ёр», он мысленно подсчитал стоимость сегодняшних подарков: две автомашины-иномарки, арабский скакун, два дорогих ружья, конверты с деньгами — не один миллион сумов[88] набирается. Если не больше. А за Амину он всего двести тысяч сумов заплатил, да подарил ее семье несколько ослов, которые его люди отняли у крестьян. Выгодное дело!

И сама Амина опять же… остается только надеяться, что она не растолстеет, как ее сестра…

А ведь с чего начинал! Простым гаишником на дороге, отец последние деньги отдал, чтобы купить ему эту должность. Учился в России, там его чуркой называли. Потом стоял на дороге, из десяти сумов девять отдавал начальству. Брали все, потому что брали не для себя — для начальства, а если не будешь брать — найдут другого, кто будет, только и всего. Хорошо, что познакомился в таджикской общине с человеком и умудрился ему услугу оказать — а тот, вернувшись на родину, не забыл. Сам он в СНБ перешел, как только Узбекистан независимость получил — ну и Рахимова за собой перетянул, потому что везде свои люди нужны, если хочешь продвигаться наверх — сколачивай из верных людей команду с самого низа, тогда будешь баем. Ну и Рахимов… понял, что надо делать, не зря три года на дороге отстоял…

Распаренный, умиротворенный, подполковник Рустем Рахимов сунул руку прямо в гору плова на блюде и, захватив солидную щепоть, отправил его в рот. Хорошо…

Меж гостей возникло какое-то замешательство, он не сразу это понял и заметил. А когда заметил — недовольно нахмурился. Между гостями пробирался, кланяясь на все стороны, Бахрам Параев, один из офицеров его части и даже не заместитель. Это было наглостью, даже если он явился с подарком, — все равно, должен был явиться его заместитель, а не офицер столь низкого ранга, капитан.

И кто вообще посмел отвлекать его от свадьбы!

— Простите, жаноб[89] Рахимов… — униженно начал капитан, добравшись до хозяина достархана и молодожена, — но дело не терпит отлагательств…

— Что могло произойти такого, что ты осмелился потревожить меня в этот день?

— Жаноб подполковник, в казармах неспокойно…

А это еще что такое…

— Говори внятно, сын осла, что ты мямлишь?! При чем здесь казармы?

— Солдаты волнуются, жаноб подполковник.

Рахимов, хоть и был немного навеселе — но все же сумел вспомнить, что жалованье солдатам на днях выдали.

— Им же выдали жалованье, что нужно этим несчастным?!

Неприятное предчувствие закрадывалось в душу.

— Жаноб подполковник, они говорят, что жаноб майор Кельдыбай изнасиловал одного из новых солдат.

Подполковник вытер жирные губы рукавом халата. Все то, о чем говорил этот несчастный, могло произойти в действительности — Кельдыбай был из глубинки, а там и не такое творится. Зато — беспредельно предан Президенту и ему. Но все равно — делать этого не следовало, если начнется бунт, да еще в специальных войсках СНБ, — обвинят его, разбираться не будут. Вышибут с работы, а на его место желающих с деньгами — масса. В Ташкенте за каждое назначение, за каждое перемещение получают деньги, и кадровиков хлебом не корми — дай кого-нибудь вышвырнуть с должности и выставить опустевшее место на аукцион. А начальство защищать не станет, обосрался — выкручивайся сам, как знаешь.

А в это время на территории воинской части, несмотря на ночь и уже наступившее время отбоя, горел свет, были включены даже прожектора. Часть солдат внимала страстному давату неизвестно откуда взявшегося муллы, для собрания использовали столовую. В столовой же, в углу несколько солдат избивали прикладами и ногами майора Кельдыбая. Оружейка уже давно была вскрыта, оружие было на руках у солдат, а большая группа солдат направилась в мехпарк заводить бронетранспортеры.

Надо ехать…

Мановением руки Рахимов подозвал Карину.

— Я уеду на пару часов. Подготовь Амину к моему приезду.

— Да, мой господин, — покорно склонилась перед ним вторая жена.

Гости смотрели на него, но он ничего говорить не стал — в конце концов, он подполковник СНБ и не обязан отчитываться. Куда надо — туда и едет.

Вместе они вышли за ограду, прошли по темной улице и вышли в калитку за еще один забор, ограждающий уже всю территорию махалля. В темноте пофыркивал мотор большой, старой, но крепкой «Тойоты», матово светились плафоны в салоне. В машине был один водитель, из числа солдат, присланных, чтобы обслуживать КНБ. И снова сердце подполковника Рахимова кольнул шип непонятной тревоги.

Приехали быстро, тем более что ночью дороги пустынны, а «Тойота» может передвигаться с большой скоростью даже по сильно разбитым дорогам. На всей территории части горел свет, включены были прожектора, в темноте подполковник заметил шевеление. Он приехал сюда в том, в чем был, в халате — и только сейчас вспомнил о пистолете — но было уже поздно.

— Воистину, эти ишаки свихнулись! Держись рядом со мной.

— Слушаюсь, жаноб подполковник.

Стараясь выглядеть и держаться внушительно, подполковник зашагал к дверям штаба, завидев там нескольких солдат. Вооруженных — но и это его не насторожило.

— Ты что делаешь, кутарингесси джаляб?! — подполковник привычно ударил по лицу одного из солдат.

И тут что-то сверкнуло у него в голове, солдаты бросились к нему… он даже не успел удивиться. Потом милосердно навалилась тьма…