Помоги проекту - поделись книгой:
Кавказ Вы видели. Кажется, видели Вы и Военно-грузинскую дорогу. Если же Вы еще не ездили по этой дороге, то заложите жен, детей, «Осколки» и поезжайте. Я никогда в жизни не видел ничего подобного. Это сплошная поэзия, не дорога, а чудный фантастический рассказ, написанный демоном, который влюблен в Тамару.
В Москве я буду к 5 сентября. Живу пока на Псле. Погода недурная.
Все наши кланяются Вам.
В Кисловодске и вообще на курортах я не был. Проезжие говорят, что все эти милые места дрянь ужасная. Я не терплю, когда поэзию мешают с б<…> и кулачеством. Ялта произвела на меня впечатление скверное.
Если соблаговолите пожертвовать Вашему почитателю «Пух и перья»*, то благоволите послать эту книжицу в Москву, на имя Якова Алексеевича Корнеева, в дом Корнеева (Кудринская Садовая). Я получу ее по приезде в Москву.
Будьте здоровы на многие лета. Поклон Прасковье Никифоровне и Феде.
Плещееву А. Н., 13 августа 1888
470. А. Н. ПЛЕЩЕЕВУ*
13 августа 1888 г. Сумы.
Здравствуйте, милый Алексей Николаевич! Я вернулся восвояси. Был я в Крыму, в Новом Афоне, в Сухуме, в Батуме, в Тифлисе, в Баку; хотел съездить в Бухару и в Персию, но судьбе угодно было повернуть мои оглобли назад. Впечатления новые, резкие, до того резкие, что всё пережитое представляется мне теперь сновидением. Писать Вам с дороги не было возможности, ибо было нестерпимо жарко, я чувствовал себя гоняемым на корде, и впечатлений было так много, что я решительно обалдел и не знал, о чем писать. В Феодосии я получил Ваше письмо; ответить толком и пространно, когда кружится голова от крымского и во рту пересохло от длинных разговоров, когда впечатления смешались в окрошку, трудно.
О своем путешествии расскажу Вам в Питере. Буду рассказывать часа два, а описывать его на бумаге не буду, ибо описание выйдет кратко и бледно.
Теперь сижу я у окна, пишу, поглядываю в окно на зелень, залитую солнцем, и уныло предвкушаю прозу московского жития. Ах, как не хочется уезжать отсюда! Каналья Псел, как нарочно, с каждым днем становится всё красивее, погода прекрасная; с поля возят хлеб… Москва с ее холодом, плохими пьесами, буфетами и русскими мыслями пугает мое воображение… Я охотно прожил бы зиму подальше от нее.
Через шесть месяцев весна. Через пять я начну бомбардировать Вас приглашениями к себе. Вероятно, и будущее лето я буду жить на Псле.
Вы приедете в мае и проживете месяца два. Мне хочется, чтобы Вы познакомились с Полтавской губернией.
Сегодня в камере разбирательство. Мать хочет подать прошение министру юстиции: мировой судья мешает ей стряпать!* Тот маленький «манасеин», к которому Вы хаживали по утрам, цел и невредим.
Роман мой на точке замерзания*. Он не стал длиннее… Чтобы не остаться без гроша, спешу писать всякую чепуху*. Для «Сев<ерного> вестн<ика>» дам повестушку в ноябре или октябре*, но роман едва ли попадет на его страницы*. Я так уж и порешил, что роман будет кончен года через три-четыре.
Суворин, пока я гостил у него, был здоров и весел. Теперь же, когда у него умер сын, он, как можно судить по его телеграммам, которые приходилось читать, в отчаянии*. Что-то фатальное тяготеет над его семьей*.
Вышел ли и когда выйдет гаршинский сборник?*
У Баранцевича дело, кажется, затормозилось*.
Жорж играет. Думает ехать в консерваторию.
Ну, будьте счастливы, здоровы, и да хранит Вас небо! Увидимся, вероятно, в ноябре. Планов у меня много, ах как много! Об одном из своих планов, касающемся отчасти и Вас, сообщу через неделю*.
Низкий поклон всем Вашим. Не забывайте кланяться от меня Вашим сыновьям*.
Леонтьеву (Щеглову) И. Л., 14 августа 1888
471. И. Л. ЛЕОНТЬЕВУ (ЩЕГЛОВУ)*
14 августа 1888 г. Сумы.
Ваше письмо, милый Жан, получил я уже дома, по возвращении к пенатам. Мне кажется, что я изъездил весь свет. Был я в Крыму, в Батуме, в Сухуме, в Новом Афоне, в Тифлисе, в Баку…
Суворин, пока я гостил у него, был весел, бодр, разговорчив; пел, удил рыбу, решал со мной мировые вопросы… В Баку Суворин-фис, с которым я путешествовал, получил зловещую телеграмму о дифтерите. Все последующие телеграммы были полны отчаяния и страха… Насколько можно было судить по ним, Суворин переживал такие дни и ночи, каких не дай бог никому*.
В Москву уеду я 2-го сентября. Стало быть, успею еще получить от Вас письмо. Вы пишете, что накопилось много новостей… Если не лень, то сообщите хотя одну из них.
Что у Вас за фантазия — посылать письмо заказным?
«Театрального воробья»* потрудитесь послать по адресу: «Москва, Кудринская Садовая, соб. дом, доктору Я. А. Корнееву для Чехова».
Ах, милый капитан, если б Вы знали, какая лень, как мне не хочется писать, ехать в Москву! Когда я читаю в газете московскую хронику, театральные анонсы, объявления и проч., то всё это представляется мне чем-то вроде катара, который я уже пережил… Отчего мы с Вами не живем в Киеве, Одессе, в деревне, а непременно в столице? Добро бы пользовались столичными прелестями, а то ведь домоседствуем, в четырех стенах сидим! Теряем мы жизнь…
Мужики возят на гумно хлеб… Мимо моей двери со скрипом ползут воз за возом… Около последнего воза жеребенок — ему решительно нечего делать: ходит за возами и больше ничего… Собаки тоже от нечего делать гоняются за жеребенком…
На будущий год я
Ну, будьте счастливы.
Чехову Ал. П., 16 августа 1888
472. Ал. П. ЧЕХОВУ*
16 августа 1888 г. Сумы.
Ваше Вдовство! За всё, за всё благодарю!* Письма прочтены, деньги получены и уже проедены.
Я вернулся восвояси. Отвечаю тебе сице:
1) 2-е издание «Сумерек» надо выпускать*. По крайней мере давно уже пора сделать о них объявление*. Ведь оставшиеся 100–150 экз. торчат по железнод<орожным> шкафам, и в столицах книги нет совсем. Делать объявление не стесняйся. (О моих книгах совсем нет объявлений. Положительно не знаю, чем объяснить это.)
2) Спроси, сколько продано «Рассказов» и идут ли «Пестрые рассказы».
3) В «Валааме», к<ото>рый я прочел*, есть всё, что нужно; прочтут с удовольствием. Не хватает только критического отношения к тому, что ты видел; также ты часто удивляешься тому, что вовсе неудивительно, часто говоришь о каше и масле (противореча себе), подчеркиваешь неважное (водоподъемная машина, напр<имер>) и забываешь об озере. Продолжай в том же фельетонном роде и да благо ти будет. «Слезы»* и вообще слезотечение брось: все это натянуто, неискренно и некрасиво.
У Суворина гостил я 1½ недели.
Пиши, пожалуйста.
Будь здоров и кланяйся цуцыкам. Я, кажется, покупаю хутор. Если да, то милости просим в гости на всё лето. Суворин отпустит. Заставлю тебя молотить горох.
Иван женится в мае будущего года на помещице*.
Плещееву А. Н., 20 августа 1888
473. А. Н. ПЛЕЩЕЕВУ*
20 августа 1888 г. Сумы.
Ваше письмо, милый Алексей Николаевич, посланное Вами в Феодосию, я получил только сегодня, в конверте Суворина. О своих зимних планах, о повести для октябрьской книжки «С<еверного> в<естника>»* и о прочих важных предметах буду писать Вам на сих днях, а пока свидетельствую свое почтение Вам и всем Вашим, сердечно обнимаю и остаюсь, как всегда, преданным
Уступаю свое место обер-композитору M-eur Жоржу*.
Чехову И. П., 22 августа 1888
474. И. П. ЧЕХОВУ*
22 августа 1888 г. Сумы.
Едем в Полтавскую губ. к Смагиным покупать хутор*. О результате, в случае, если не проедемся всуе, буду телеграфировать.
На обороте: Москва,
Спиридоновка, Арбатское училище
Учителю
Ивану Павловичу Чехову.
Плещееву А. Н., 27 августа 1888
475. А. Н. ПЛЕЩЕЕВУ*
27 августа 1888 г. Сумы.
Отвечаю Вам, дорогой Алексей Николаевич, на Ваше последнее письмо.
Рассказ для октябрьской книжки «Сев<ерного> вестника»
Вчера я вернулся из Полтавской губернии. Опять был у Смагиных, опять сделал тьму верст и утомился, запылился и истрепался, как сукин сын. Ездил с специальною целью — купить (?!?) хутор. Хочу путем всяких фокусов и сделок с банком приобрести десятин 20 с садом и рекой. Хутор стоит 3000 руб. Буду платить проценты, а в будущем понемногу выкуплю. В цене не сошелся, но, вероятно, сойдусь, и не успеет наступить унылый октябрь, как я стану подписываться так: «Полтавский помещик, врач и литератор Антуан Шпонька*». Вот это и есть та новость, которая касается Вас. Ведь Вы не откажете мне побывать у меня на хуторе? Полтавская губ. теплее и красивее Крыма в сто раз; место здоровое, веселое, сытое, многолюдное… Проживете у меня месяца два-три, будем ездить в Сорочинцы, в Миргород, к Смагиным, на Луку и проч. Покупаю я для того, чтобы Вы и все мои хорошие знакомые, от которых я, по совести говоря, до сих пор не видел ничего, кроме хорошего, смотрели бы на мой паршивенький хутор, как на свой собственный, и имели бы место отдыха. Если в самом деле удастся купить, то я настрою на берегу Хорола флигелей и дам начало литературной колонии*.
Еще новость (секретная): сестры Линтваревы собираются женить моего брата Ивана, учителя, на Вате. Если это случится, то, значит, милейшая Ватина мамаша будет моей родней, с чем я и поздравляю себя. Но Вата молодец. Она отличная хозяйка и держит свою чудесную мамашу в ежах.
Сергей Смагин уехал в Харьков поступать в Ветеринарный институт. Будет 4 года томиться в анатомическом театре и резать дохлых скотов не ради скотов, а ради ценза, который необходим ему при его 1500 десятинах.
Погодите, «Русская мысль» будет выкидывать еще и не такие фортели!* Под флагом науки, искусства и угнетаемого свободомыслия у нас на Руси будут царить такие жабы и крокодилы, каких не знавала даже Испания во времена инквизиции. Вот Вы увидите! Узкость, большие претензии, чрезмерное самолюбие и полное отсутствие литературной и общественной совести сделают свое дело. Все эти Гольцевы и Ко напустят такой духоты, что всякому свежему человеку литература опротивеет, как чёрт знает что, а всякому шарлатану и волку в овечьей шкуре будет где лгать, лицемерить и умирать «с честью»…
Я рад тому, что Ваш сын написал большую пьесу*. Ваших сыновей* я знаю мало, но когда я видел их или говорил с ними, то мне всякий раз казалось, что в какие бы переделы они ни попали, всюду вывезет их свойственное им чрезмерное добродушие. Добродушие их до того типично, что угадать его легко с первого взгляда.
До свиданья. Почтение Анне Михайловне.
5-го сентября буду уже в Москве. Тяжело туда ехать! Будь деньги, поехал бы в Питер.
Поклон Фаусека передан по назначению*.
Будьте здоровы. Ваш душевно.
Чехову Ал. П., 28 августа 1888
476. Ал. П. ЧЕХОВУ*
28 августа 1888 г. Сумы.
Бесшабашный шантажист, разбойник пера и мошенник печати!! Отвечаю на твое поганое и поругания достойное письмо по пунктам:
1) Прежде всего о «Сумерках»… Если где-нибудь в Чухломе и Купянске торчат в шкафах непроданные экземпляры, то из этого не следует, что обе столицы, Ростов и Харьков должны быть лишены удовольствия покупать мою книгу. Во-вторых, хозяин книги не магазин, а ты. Не его дело рассуждать*, а твое. Магазин должен соображаться с твоими вкусами и желаниями тем паче, что ты человек близкий к Суворину, желающий ему добра и посему не терпящий магазинных беспорядков. Пожалуйста, будь посамостоятельней! Если будешь слушать магазинных барышень, то не продашь ни одного экземпляра. Удивительно: почему нет объявлений? Почему не рекламируют книг моих и Бежецкого?*
2) Книжную выручку ввиду ее грошовости не бери, а оставляй в кассе. Возьмем, когда скопится приличная сумма, этак рублей 200–300 (случится сие не быстро).
Поделиться книгой: