Инкассатор: До седьмого колена

После спертого воздуха набитой разгоряченными, потными телами веригинской квартиры теплый майский вечер показался ему свежим и прохладным. Остановившись на крылечке, Юрий с удовольствием закурил сигарету. Заходящее солнце золотило верхушки старых лип и верхние этажи бетонных пятиэтажек; растрескавшийся асфальт подъездной дороги казался золотисто-оранжевым, как недоспелый абрикос. По двору стайками носилась непьющая ребятня; трезвые старухи на скамейке поглядывали на Юрия, обмениваясь какими-то неслышными репликами. Из распахнутых настежь окон квартиры Веригиных доносились музыка, шум и обрывки разговоров. Кажется, там уже ссорились; Юрий услышал, как, перекрывая музыку, над общим гамом поднялся пьяный рык Сереги: «Молчи, парашница! Покуда я на киче парился, ты здесь по мужикам бегала! Молчи, падло, я все знаю!!!»

Юрий поморщился и зашагал к своему подъезду, подумав про себя, что у Сереги заметно расширился лексикон – «парашница», «на киче парился»... Да и Людмила за эти дни выучила несколько новых слов, например «алиби». Нет худа без добра, подумал Юрий и улыбнулся, представив, как Людмила Веригина, стоя в дверях квартиры и уперев руки в боки, своим напевным голосом требует у вернувшегося под утро Сереги предъявить алиби.

Дойдя до своего подъезда, он сообразил, что дома ему делать совершенно нечего, и решил пройтись. Сигарет у него оставалось еще полпачки, есть он не хотел, пить тоже, так что заходить домой действительно было незачем. Юрий прошел мимо подъезда, наискосок пересек соседний двор и вышел на улицу, утопавшую в зелени лип, закатном солнце и вкусных запахах готовящегося ужина, которые доносились из открытых форточек. Филатов попил квасу возле бочки с полосатым сине-белым тентом, сунул руки в карманы и неторопливо зашагал куда глаза глядят, окончательно выбросив из головы столь удачно завершившуюся нелепую историю и ее не менее нелепых участников, с которыми ему не хотелось иметь ничего общего.

Домой он вернулся уже затемно, трезвый, усталый и голодный. В кустах сирени, где стоял доминошный столик, о чем-то спорили пьяными голосами, там звякало стекло и булькала жидкость. Музыка у Веригиных уже не играла, теперь там ругались – нудно, устало, привычно и неизобретательно. «А ты не командуй, – заплетающимся языком бубнил Серега. – Раскомандовалась тут! Захочу – уйду, захочу – останусь, ты мне не указ...» – «Это мы еще поглядим, указ или не указ, – отвечала Людмила. – Вот как огрею сейчас сковородкой-то, киллер ты недоделанный! У кого деньги на водку взял, признавайся!» – «Сейчас, разбежался, как же. Я в Бутырках таких дознавателей насмотрелся, тебе до них, как до Парижа раком, а туда же – допрашивать... Стакан налей, говорю!» – «Где я тебе его возьму, этот стакан? Дружки твои, алкаши бесстыжие, все до капли выжрали! Если бы не я, они бы и воду из унитаза вылакали, а не то что водку!» – «Ну, так сбегай! Займи у кого-нибудь и сбегай... Не каждый день у тебя мужик из тюряги возвращается!» – «Я тебе сейчас займу! Я тебе сбегаю! Я тебе так сбегаю, что ты у меня сам обратно на нары запросишься, утроба твоя ненасытная...»

Юрий выбросил окурок в теплую, пахнущую сиренью темноту, и тот рассыпался дождем красных искр, ударившись о бордюр. Поднявшись к себе, Юрий выпил чаю, немного почитал перед сном и выключил свет. Форточка была открыта, ночной ветерок слегка шевелил занавеску. Дисплей старенького электронного будильника бросал призрачный зеленоватый отсвет на пустой и мертвый экран телевизора, в ванной размеренно капала из прохудившегося крана вода. Снаружи все еще доносились голоса Веригиных; слов было не разобрать, они сливались в надоедливое визгливое бормотание. Некоторое время Юрий терпел, а потом не выдержал, встал, подошел, бормоча проклятия, к окну и захлопнул форточку. Голоса смолкли. Филатов вернулся в постель, поворочался немного, устраиваясь поудобнее, и не заметил, как провалился в глубокий сон без сновидений.

Глава 6

Константин Кудиев, по кличке Кастет, вынул пробку из хрустального графина и налил коньяка сначала своему собеседнику, а потом себе. За бархатной шторой, отделявшей уютную кабинку от обеденного зала ресторана, играла негромкая музыка. Штора была задернута неплотно, сквозь щель в кабинет проникали сполохи разноцветных огней, похожие на отсвет северного сияния. Цветные блики красиво переливались на хрустале, фарфоре и столовом серебре – настоящем, без дураков, потому что клептоманов в этот шалман не пускали, публика сюда ходила солидная, состоятельная. На столе горела упрятанная в круглый стакан свеча; на стене в торце стола светилось затененное плотным золотистым абажуром бра. Повыше бра висела какая-то картина маслом в тяжелой золоченой раме. Что изображено на картине, было не разглядеть; кажется, там была нарисована какая-то полуголая баба, готовая, судя по ее позе, вот-вот раздеться до конца. Глядя на эту картину, Кастет мысленно попенял художнику за то, что тот не подождал пару минут, пока эта телка совсем разденется. Не то чтобы Кастету не хватало межполового общения – с этим у него был полный порядок, – но он не признавал полумер и всегда считал, что голая телка лучше полуголой.

В щель между портьерами виднелось туго обтянутое черной футболкой мускулистое плечо охранника и его голый, со всех сторон окруженный буграми чудовищных мышц твердый локоть. Бык стоял к кабинету спиной, наблюдая за залом, готовый пресечь любую попытку пролезть в кабинет. Кастет знал, что при нем можно смело обсуждать любые вопросы: это был просто безмозглый кусок мяса с отличными рефлексами и каменным лбом.

– Так ты говоришь, это серьезно? – спросил человек, сидевший напротив Кастета, задумчиво покачивая перед лицом бокал, на дне которого плескался красиво подсвеченный пламенем коньяк.

Человек этот был грузен, обрит, как и Кастет, наголо; костюм на нем был дорогой, на безымянном пальце левой руки сверкал бриллиант, а лысая голова напоминала бесформенный ком сырого теста, в котором чей-то палец понаделал дырок: две дырки – глаза, еще две – ноздри, большая вялая щель для рта и два скверно вылепленных пельменя вместо ушей. Погоняло у него было простое – Кекс, но так его давно уже никто не называл, разве что за глаза или при разговоре равных с равными. По паспорту он был Николай Егорович, годков ему было что-то около пятидесяти, и разговаривал он высоким, пронзительным, тонким, как у кастрата, голосом.

– Серьезно? – переспросил для разгона Кастет и вздохнул. – Серьезнее некуда, Николай Егорович. По городу бродит настоящий беспредельщик, и угрожает он не только мне и моим знакомым. Это ведь и вас касается, Николай Егорович.

– Меня? – утонувшие в припухлостях век черные глаза-бусинки обратились на Кастета с выражением недоверчивого и слегка брезгливого интереса. – Это каким же боком, позволь узнать?

– В чисто финансовом отношении, – поспешил заверить Кастет. – Не хочу грузить вас лишними подробностями, но мы с друзьями разработали схемку... В общем, пока деньги крутятся по этой схеме, перетекают со счета на счет, следы запутываются, и в конце эти бабки уже чистенькие, будто только что из-под пресса. Короче, у налоговой никаких претензий ни к нам, ни к вам. Теперь, когда завалили Далласа – это мой приятель, я вам о нем говорил, – из схемы выпало довольно важное звено. Мы перестраиваемся, но если так пойдет и дальше...

– Не помню, – перебил его Николай Егорович, – сколько я вложил в банк этого вашего Шполянского? Шесть миллионов или семь?

Кастет не повелся, поскольку точно знал: Кекс никогда ничего не забывает, особенно если речь идет о деньгах.

– Восемь с половиной, Николай Егорович, – почтительно поправил он.

– Да, – согласился Кекс, нюхая коньяк, – это, что ни говори, сумма. Хотя сумма в данном случае не имеет значения. Тут важен принцип. Ты со мной согласен?

– Вполне, – поддакнул Кастет. – Денежки счет любят, и долги надо отдавать вовремя.

– Независимо от их размера! – назидательно добавил Кекс, подняв кверху жирный указательный палец. – А ты, похоже, ведешь к тому, что, если я не прикрою ваши тощие мокрые задницы, денег моих мне не видать. А ты не подумал о том, что мне на ваши задницы плевать? Ведь это ты, Костик, давал мне твердые гарантии того, что в вашем банке деньги будут как у Христа, за пазухой!

– Я, – согласился Кастет, понурившись. – Но ведь никто же не виноват, что обстоятельства сложились именно так! Это же обычный форс-мажор, вроде омоновского налета или наводнения!

– Не виноват? – Глаза Кекса нехорошо сузились. – Это не наводнение, Костик. Когда речь идет о людях, кто-нибудь всегда виноват. В одном ты прав: неприятности легче предотвратить, чем потом разгребать последствия. Не понимаю, почему ты не подумал об этом восемь лет назад... Если ты и твои дружки подохнете как псы, мне это безразлично, а вот деньги терять не хотелось бы. Тем более с мертвых уже не спросишь... Только я не понимаю, чего ты от меня хочешь. У тебя что, своих людей мало?

– Что люди? – Кастет вяло махнул рукой. – С этой гнидой барачной я сам одной левой справлюсь. Только, Николай Егорович, похоже на то, что ему кто-то очень хорошо помогает. Ну вот Далласа, к примеру, ломом насмерть забили. Да он бы этого придурка к себе на пушечный выстрел не подпустил! Нанять кого-то он не мог – денег нет. Вот и выходит, что с кем-то он там, в лагере, снюхался, наплел с три короба, в доверие вошел... Хорошо бы, Николай Егорович, пробить по братве – с кем сидел, под кем ходил, кто его крышует. Ну и, если получится, конечно, перетереть с кем надо базар – мол, человечек ваш не в свою тему вклинился, большие дела делать мешает, мститель хренов... Мол, не худо бы его на короткий поводок взять, а еще лучше нам отдать, мы с ним сами разберемся. У него же крыша поехала, Николай Егорович, он ведь с нами даже не поговорил, а сразу валить начал. Разве ж так можно? Ну, перетри с пацанами базар, разберись по понятиям, получи, что тебе за восемь лет причитается... Мы бы его не обидели, он нас тогда выручил, паровозом пошел, такое забывать не принято. А теперь что? Не человек – пес бешеный! И кто-то этого пса прячет, кто-то ему помогает...

– Ты это уже говорил, – перебил его Кекс. – Не бегай кругами, как собака за собственным хвостом, я с первого раза все просек. Ладно, Костик. Хороший ты парень, и дела с тобой делать хорошо, легко. Жалко будет, если с тобой что случится. Да и беспредела у себя под носом я не потерплю. Так что, считай, договорились. Найду я твоего Тучу, не переживай, даже если его Кремль крышует. Только уж разбираться с ним сам будешь, меня уволь. Не хватало мне еще об ваши дела мараться...

– Спасибо, Николай Егорович, – горячо поблагодарил Кастет, чувствуя, как у него отлегло от сердца. – За мной должок.

– Да за тобой и так должок, – грузно поднимаясь из-за стола, напомнил Кекс. – Восемь с половиной миллионов зеленью, не забыл?

– Такое не забывают, – сказал Кастет ему в спину.

Кекс не ответил, даже не обернулся – раздвинул портьеры и вышел в зал, где играла музыка, сверкали цветные огни и плавно топтались на месте танцующие пары. Портьеры так и остались раздвинутыми; Кастет недовольно покосился на них, допил коньяк и вынул из внутреннего кармана пиджака трубку мобильного телефона. Он набрал номер Шполянского и стал ждать, слушая длинные гудки. В кабинет заглянула официантка, спросила, будет ли он заказывать что-нибудь еще. Кастет отрицательно помотал головой и сделал вид, что пишет на столе, – дескать, счет давай. Официантка кивнула и исчезла. Гудки в трубке тянулись один за другим, потом соединение прервалось.

– Вот зараза, – ругнулся Кастет и нажал кнопку повторного соединения.

На этот раз ответом ему была бравурная музыка, на фоне которой бодрый женский голос сообщил, что абонент, которому звонит Кастет, временно недоступен.

– Козел, блин, – сказал Кастет, хорошо знавший привычку Шполянского свято блюсти часы своего драгоценного банкирского отдыха. – Трахаешься ты там, что ли?

Он раздраженно поиграл кнопками, набирая номер Медведева. Косолапый ответил сразу.

– Ну, что у тебя? – спросил он вместо приветствия.

– Я сразу после терки, – сообщил Кастет. – Все путем, брателло. Этого шныря пробьют по братве и сдадут мне тепленького.

– А по-русски нельзя? – недовольно осведомился Косолапый.

– А я что, по-японски, что ли, говорю? – обиделся Кастет.

– Вроде того... Ох, Константин, и когда ты, наконец, повзрослеешь? Солидный мужик, сорок лет скоро, а разговариваешь как урка.

– Ладно, ладно, понес... – проворчал Кастет. – Хорошо, специально для тебя переведу на язык Тургенева и Пушкина, раз уж ты такой чистоплюй. Так вот...

– Да понял я тебя, понял, – перебил Косолапый, – не надо ничего переводить. Известие, несомненно, утешительное, только когда это будет?

– Думаю, что скоро, – сказал Кастет. – Это тебе не ментура, в этой системе дела быстро делаются, без бюрократии. У тебя как, порядок? Все здоровы?

– Да пока вроде бог миловал, – сдержанно ответил Косолапый. – А у тебя как? Наш приятель не давал о себе знать?

– Не давал, – сказал Кастет и непроизвольно вздохнул. – Жду вот, от каждого шороха вздрагиваю... Знаешь, – добавил он в неожиданном приливе откровенности, – хреново это, оказывается, – знать, что ты следующий на очереди.

– Да ладно тебе, – потеплевшим голосом сказал Медведев. – Что за панихида? Ей-богу, я тебя не узнаю! В первый раз тебе, что ли, угрожают? А что Шпала тебе в карьере наплел, так это еще вилами по воде писано. Шпала ведь тоже может ошибаться.

– Что-то я за ним такого не упомню, – с сомнением проговорил Кастет. – Шпала – это, брат, голова. Не голова – компьютер!

– Да, – согласился Косолапый, – что компьютер, то компьютер. Да только компьютеры тоже ошибаются, и притом гораздо чаще, чем ты думаешь. Не знал? Ну да, ты ведь у нас, если и садишься за компьютер, так только для того, чтобы с ним в картишки перекинуться. Серый ты все-таки, Кастет!

– Ладно, светоч разума, – сказал Кастет. – Ты, кстати, не в курсе, чем наш компьютер занят? Звоню ему – сначала не отвечает, потом недоступен...

– Завис, – с улыбкой в голосе предположил Косолапый. – С компьютерами это бывает, даже ты должен знать. Опять, наверное, какого-нибудь Дебюсси слушает, а ты тут лезешь со своими звонками...

– Дебюсси, – проворчал Кастет. – Тоже мне, пердюмонокль! Он там зависает, а я за него волноваться должен!

– Должность у тебя такая – за всех волноваться.

– Какая еще должность?

– Ну, ты же у нас теперь вроде начальника охраны...

– Э, э! – предостерегающе воскликнул Кастет. – На бирже труда холуев себе ищите, а я не нанимался!

– Ясно, не нанимался, – хмыкнув, согласился Косолапый. – Ты у нас доброволец. На общественных началах. Волонтер, в общем.

– Да пошел ты, – сказал ему Кастет.

Косолапый засмеялся и прервал связь.

Кастет с озабоченным видом убрал в карман телефон. В кабинет вошла официантка, положила перед ним на стол исчирканную какими-то цифрами бумажку – счет. Кастет бросил невнимательный взгляд на сумму, швырнул на стол несколько купюр и встал.

– Сдачу себе оставь, – сказал он и вышел из кабинета.

– А то, – негромко, чтобы не услышал, сказала ему вслед официантка и принялась прибирать со стола.

Дымя сигаретой, Кастет вышел на стоянку и огляделся. Место было памятное – то самое, на котором когда-то стоял «Старый салун». С тех пор здесь почти ничего не переменилось, если не считать самого шалмана, который не только переименовали, но и перестроили чуть ли не с фундамента до крыши, превратив в фешенебельный ночной клуб для богатеньких Буратино. Но улица осталась все той же, и стоянка тоже, разве что асфальт на ней стал гладким, как хорошо отциклеванный паркет, и упругим, как тартановая дорожка на стадионе. Кастет курил, глядя на угол дома, из-за которого тогда вынырнул черный «БМВ», и на миг ему почудилось, что этих восьми лет не было и того, что им предшествовало, не было тоже. Казалось, оглянись – и увидишь толстого, патлатого Далласа в кожаных штанах и мотоциклетной куртке, с деревянной коробкой под мышкой, и добродушного, крепко подвыпившего Косолапого, и длинного, совсем еще молодого Шпалу, который, разговаривая с приятелями, в то же время ухитряется делать вид, что он их впервые видит, и, конечно же, Тучу – такого, каким он был восемь лет назад, веселого, пьяного и беззаботного, Тучу, которому, в отличие от Шпалы, высшее образование никогда не мешало быть душой компании...

Кастет длинно, прерывисто вздохнул, бросил окурок под ноги, зачем-то растер его подошвой и, на ходу вынимая из кармана ключ, подошел к своей машине. Прежде чем сесть за руль, он поднял капот и, подсвечивая себе фонариком, тщательно осмотрел двигатель. В двигателе было чисто – за то время, что Кастет провел в кабаке, там не появилось ничего лишнего. Кастет проверил даже уровень тормозной жидкости и, наклонившись, посмотрел, нет ли под машиной каких-нибудь подозрительных луж. Никаких луж снизу не было; тогда Кастет, кряхтя, опустился на одно колено, оперся рукой об асфальт и, светя фонариком, заглянул под днище. Недавно вымытое на мойке для дорогих авто, днище было сухим и чистым; лишние детали, которые могли разнести Кастета вместе с его новеньким «Лексусом» на молекулы, отсутствовали и здесь.

Немного успокоившись по поводу машины, Кудиев сел за руль. Двигатель почти неслышно замурлыкал под серебристым капотом. Кастет шумно выдохнул воздух, только теперь заметив, что, заводя машину, задержал дыхание. Все-таки знать, что он следующий в очереди на уничтожение, действительно было паршиво, что бы там ни говорил Косолапый.

Ему-то хорошо, он в этой очереди не то предпоследний, не то и вовсе последний... «Вот интересно, – подумал Кастет, – а что они станут делать, если Туча и впрямь до меня доберется? Разбегутся, наверное, как тараканы, в разные стороны. Шпала давно об этом подумывает, и плевать ему на Кекса, Кекс для него – просто персонаж страшной сказки, вроде Бабы Яги, а Туча зато вполне реален... Они с Косолапым до сих пор не рванули когти только потому, что верят: следующий – я. А раз я следующий, значит, должен поперек себя лечь, спасая свою шкуру, а заодно и их. Вот они и ждут, наблюдают да еще и меня успокаивают: ерунда это, братан, какая там очередь? Суки».

Он щелкнул рычажком, включая фары, и приборная панель перед ним загорелась мягким золотистым светом. Колонки ожили с мягким шорохом; «Братва, не стреляйте друг в друга», – запел хрипловатый задушевный баритон. Кастет покивал остриженной наголо головой, соглашаясь с тем, что стрелять друг в друга братве незачем, и задним ходом выбрался со стоянки. Развернув машину носом в сторону Центра, он задумался, куда ему теперь податься. Можно было поехать в казино, чтобы провести ночь на людях, но в казино Кастету не хотелось – не то было настроение, да и глупо это – прятаться от убийцы среди людей. Черта с два они тебе помогут в случае чего, эти твои люди! И вообще, что толку прятаться? Далласа завалили средь бела дня, в чистом поле, и никто ничего не видел. И ехал он, между прочим, именно прятаться... Вот и спрятался, да так, что хрен ты его теперь сыщешь...

Если Кастету и хотелось куда-то поехать, так это домой. Это было странное желание – как минимум, непривычное. Женился Кастет не по любви и даже не по расчету, а просто так, чтобы быть как все, чтоб пацаны за спиной не шушукались – голубой, мол, раз до сих пор не женился. Жена у него была прямо как у Далласа – красивая, но глупая, будто и не жена вовсе, а предмет обстановки, вроде кушетки или тумбочки. И даже хуже, потому что у Далласовой Ленки хотя бы хватало ума держать своих родственников на расстоянии – никто и не знал, были они у нее, эти родственники, или она вообще круглая сирота. Зато у жены Кастета, Валентины, имелась мама классическая теща семи пудов весом, бесцеремонная и громогласная. Это создание возникало у Кастета в квартире раз в месяц как по расписанию и в течение долгих трех дней всячески отравляло ему жизнь. Особенно донимали Кастета попытки тещи добиться от него ответа, почему он, Константин, взрослый, обеспеченный мужчина, ни в какую не желает заводить ребенка. Однажды Кастет, не выдержав очередного допроса, хватил полстакана водки и, не отвлекаясь на такие мелочи, как закуска, напрямик выложил теще все, что думал по этому поводу: и насчет того, где и в какой обуви он видал такого и сякого ребенка, и какова вероятность того, что ее, тещина, драгоценная Валечка принесет ему, Кастету, чужого ублюдка, и даже насчет того, где она, теща, персонально проведет следующую ночь, если не отстанет от него со своими дурацкими разговорами. «Нализался как зюзя и плетешь, сам не знаешь что», – невозмутимо ответила на это теща и, шаркая шлепанцами, уплыла в спальню.

Словом, внезапно проснувшееся у Константина Кудиева острое желание отправиться к родным пенатам и завалиться спать было для него, как минимум, непривычным. Однако оно имело место, и, проанализировав свои ощущения, Кастет понял, в чем тут соль: ему было страшно за себя и беспокойно за жену. Да-да, вот именно, за жену! Привык он к ней, что ли? Наверное, именно привык, и перспектива найти ее мертвой на полу в прихожей его нисколько не прельщала.

Некоторое время Кастет боролся с собой, а потом все-таки вынул телефон и позвонил домой. Жена была цела и невредима, хотя, судя по голосу и неуверенной артикуляции, опять развлекалась, запивая шоколадные конфеты сладким ликером. По мнению Кастета, этой адской смесью хорошо было опрыскивать тараканов – они бы, сволочи, намертво прилипли к полу и подохли бы все до единого от избытка сахара в организме. Жене, однако, сочетание приторно-сладкого ликера с шоколадом нравилось и, как ни странно, нисколько ей не вредило – у нее даже зубы не портились, не говоря уже о фигуре.

Короче, жена была в порядке, и Кастет, выразив напоследок опасения насчет ее заднего прохода – не слипся бы от сладкого, – прервал связь и набрал номер Шпалы. Шпала по-прежнему был недоступен. Кастет озабоченно поковырял в ухе и набрал номер квартирного телефона Шполянских – Шпала был ему нужен, чтобы обсудить кое-какие финансовые моменты, да и убедиться в том, что он жив, тоже не мешало бы.

Квартирный телефон Шпалы не отвечал – возможно, его тоже выключили, чтобы не мешал релаксировать под Дебюсси.

– Вот подонок, – сказал Кастет и посмотрел на часы.

На часах было чуть больше половины одиннадцатого детское время, в которое уважающие себя банкиры только-только возвращаются домой после напряженного трудового дня. Шпала себя уважал – о, более чем! – и потому никогда не ложился спать раньше половины второго ночи. Он, конечно, мог сидеть в кабаке или находиться еще где-нибудь – например, у бабы, – но Кастету в это как-то не верилось. Шпала был человеком в высшей степени уравновешенным, по кабакам ходил редко, а с бабами, если подворачивался случай, предпочитал развлекаться в рабочее время, благо в банке у него для этого имелись все условия. Словом, по всему выходило, что Косолапый был прав: Шпала просто заперся дома, отключив все телефоны, и отдыхал на свой манер, слушая при свечах какую-нибудь классическую муть.

Здраво рассудив, что Шпала вряд ли взял себе за труд вместе с телефонами отключить и дверной звонок, Кастет тронул машину с места и поехал к Шполянскому домой, намереваясь, в случае чего стучать в дверь кулаком, а если придется, то и ногой.

* * *

Он загнал машину на знакомую стоянку во дворе двадцатишестиэтажной элитной башни, вышел, закурил и, задрав голову, отыскал глазами знакомые окна. В окнах горел свет – не в одном и не в двух, а по всей квартире, даже в ванной, узкое окошко которой, забранное матовым, стеклом, выходило в лоджию.

– Вот подонок, – повторил Кудиев и, широко шагая, направился к ярко освещенному подъезду.

Он нажал кнопку звонка, и дверь открылась, чмокнув язычком электрического замка, – охрана его знала и пропускала беспрепятственно в любое время суток. То есть случалось, конечно, что и не пропускала, но только в тех нечастых случаях, когда Шпала отдавал на этот счет соответствующее распоряжение: дескать, ко мне никого не впускать, особенно этого придурка Кудиева и особенно с пойлом и с бабами.

На этот раз такого распоряжения, судя по всему, не поступило. Подмигнув любопытному глазу следящей видеокамеры, пялившемуся на него из подвешенного под бетонным козырьком над крылечком подъезда бронированного водонепроницаемого бокса, Кастет вошел в просторный холл и за руку поздоровался с одетым в полувоенную форму мордатым охранником.

– Как служба? – поинтересовался он бодрым тоном. – Шполянский дома?

– Должен быть дома, – ответил охранник, бросив взгляд на свой пульт. – Сигнализация отключена, значит, дома.

– А ты, что ли, не в курсе? – удивился Кастет.

– Да я только что заступил, – сказал охранник.

– А сменщик твой?

Охранник замялся, смущенно пожал плечами и признался:

– Да я его сегодня не видел, Константин Сергеевич. Опоздал я, минут на десять всего, а он, видно, торопился, не стал меня дожидаться, ушел...

– Ни фига ж себе! – изумился Кастет. – Ну, пацаны, у вас, как я погляжу, и бардак! За что же вам мой друг, Анатолий Евгеньевич Шполянский, каждый месяц такие бабки платит? Ладно, ладно, не парься, служба – дело такое, пуп на ней рвать тоже нельзя, для здоровья вредно. Так я пройду?

– О чем разговор, Константин Сергеевич! – воскликнул охранник с преувеличенным радушием. Он явно был рад, что неприятный для него разговор на служебные темы закончился так скоро и безболезненно.

Кастет двинулся к лифту, и тут охранник его окликнул.

– Константин Сергеевич! Извините, у меня к вам просьба... Если можно, вы, это... Анатолию Евгеньевичу... того... Не надо, в общем. Машина у меня что-то забарахлила, минут двадцать с ней провозился, пока завел. Вы уж меня не выдавайте, ладно?

– Старая машина? – зачем-то уточнил Кастет.

– «Копейка», – вздохнул охранник. – Откуда же ей новой-то взяться!

– И то правда, – согласился Кастет. – Ну, не парься, не парься, я – могила. Служи, браток, а я пошел, у меня дела.

Он вошел в лифт, зеркальные створки почти бесшумно сомкнулись у него за спиной, и кабина плавно, без толчков, устремилась в зенит. Глядя, как, сменяя друг друга, на пульте загораются и гаснут лампочки с номерами этажей, Кастет думал о том, какого дьявола ему понадобилось цепляться к охраннику. Тоже мне, блюститель дисциплины, апологет строевой выправки... И все-таки ему было чертовски неприятно, что охрана этой фешенебельной башни ни с того ни с сего вдруг распустилась именно сейчас, когда распускаться ей было категорически нельзя. А с другой стороны, откуда ей, охране, было знать, что распускаться ей нельзя именно сегодня, сейчас? Да и не распускался никто, если как следует разобраться, просто у одного охранника не вовремя закапризничала его старая отечественная керосинка, а у другого, надо полагать, были какие-то срочные дела после работы, раз не потрудился подождать несчастные десять минут...

Кастет поморщился и укоризненно покачал головой. Все-таки подобные вольности должностными обязанностями здешней охраны не предусматривались, и она, охрана, об этом отлично знала. Работа здесь была непыльная, платили за нее очень даже хорошо, и охранники, как правило, ходили по струнке, потому что среди здешних жильцов попадались такие – в частности, небезызвестный А. Е. Шполянский, – кто нипочем не спустил бы охране подобного разгильдяйства, а непременно поднял бы пыль до небес. «Ну и правильно, – с неожиданной, удивившей его самого злостью подумал Кастет. – Дисциплина, мать ее, для того и существует, чтобы не было никаких накладок. Он, видите ли, опоздал ВСЕГО на десять минут! Да за десять минут ловкий человек может половину жильцов вырезать! Нет, дружба дружбой, а служба службой. Все-таки я его, барана толстомордого, Шпале заложу. Пускай рынок идет охранять, дубина стоеросовая...»

На этом его размышления прервались, поскольку кабина добралась до места назначения. Об этом Кастета известил мелодичный звонок; створки дверей плавно разъехались, и Кудиев вышел в просторный, превосходно освещенный и дорого отделанный холл седьмого этажа.

Шпала жил на седьмом со дня заселения в этот дом и все это время мечтал перебраться в пентхаус. Его мечта была близка к осуществлению: по окончании операции, которую они сообща проворачивали в данный момент, переезд в пентхаус должен был стать для Шполянского таким же пустяковым делом, как, скажем, покупка нового автомобиля. Пока же Шпале с семьей приходилось ютиться в скромной пятикомнатной квартирке на седьмом этаже, здороваться с соседями в холле и соблюдать правила общежития – в частности, слушать своего Дебюсси чуть тише, чем ему хотелось бы.

Направляясь к двери квартиры Шполянских, Кастет ненадолго задержался у огромного, от пола до потолка, окна, выходившего на Москву-реку. Он немного полюбовался панорамой городских огней; стекло было такое чистое, что казалось, будто его нет совсем, особенно если сфокусировать взгляд таким образом, чтобы не замечать собственного неясного отражения. Кастет с детства боялся высоты, она его страшила и одновременно притягивала. Поэтому он любил постоять у этого окна, забранного толстым небьющимся стеклом: сердце сладко замирало от близости разверзшейся у самых ног семиэтажной пропасти, а разум тешило сознание полной безопасности, обеспеченной прозрачной, но несокрушимой преградой.

Насладившись этим знакомым коктейлем из противоположных друг другу ощущений, Кастет двинулся дальше. Его каблуки издавали отчетливый стук, соприкасаясь с выложенным шероховатой каменной плиткой полом, полированное красное дерево дверей смутно отражало его темную фигуру. В холле царила мертвая тишина – звукоизоляция здесь была что надо живший в старом, еще сталинской постройки, доме с деревянными перекрытиями Кастет больше всего завидовал Шполянскому именно из-за здешней звукоизоляции.

Квартира Шполянских располагалась в самом дальнем конце коридора, в торце – ну, ей-богу, будто во главе стола. На красном дереве двери поблескивал надраенной латунью номер – 35. Коврик для вытирания ног перед дверью отсутствовал, как и во всех остальных квартирах, – народ здесь жил непростой, не из тех, кто месит грязь ногами и тащит ее с улицы в дом. Этот набитый скоробогатыми снобами небоскреб всегда вызывал у демократичного Кастета зависть пополам с раздражением; этот дом был точь-в-точь как сам Шпала, а Шпала всегда, сколько Кастет себя помнил, будил в его душе именно эти чувства – раздражение, зависть и желание подражать, каковое желание, впрочем, Кастет всегда старательно подавлял. Почему подавлял? Потому что знал, что до профессорского сынка Шпалы ему далеко, и не хотел быть смешным. Неумелой копией, выставленной рядышком с оригиналом, не хотел быть, потому и не подражал, хоть и было это временами очень трудно – не подражать...

Кастет протянул руку к кнопке электрического звонка, замялся и посмотрел на часы. Было двадцать три двенадцать, и Кастет не сомневался, что Шпала, открыв ему дверь, не преминет изобразить на своей лошадиной аристократической морде что-то вроде снисходительного недоумения: чего, дескать, тебе, мальчик, зачем приперся на ночь глядя? Или ты время по часам узнавать не умеешь?

Тут Кастет понял, что просто робеет позвонить в дверь, немедленно обозлился на себя и решительно придавил кнопку звонка. Из-за двери донеслась сильно приглушенная здешней знаменитой звукоизоляцией переливчатая трель; Кастет немного подождал и позвонил еще раз, а потом еще.

– Ну, чего ты, сука? – пробормотал он, вслушиваясь в тишину. – Давай открывай! Ты же дома, баран, у тебя же свет горит!

Он снова позвонил – длинно, настойчиво, а когда и это не возымело должного эффекта, раздраженно дернул книзу дверную ручку.