Инкассатор: До седьмого колена

Фотограф увидел коньяк, и суровые черты его лица немного смягчились.

– Нас этим не купишь, – проворчал он, беря тем не менее бутылку и наклоняя ее над стаканом. – Тем более в рабочее время. Это он меня нарочно спаивает, – обратился он к Юрию, – чтобы потом было за что уволить.

Светлов ловко подставил под горлышко палец и поднял его кверху, воспрепятствовав фотографу наполнить стакан до краев.

– Сначала снимки, – сказал он, отбирая у фотографа бутылку и пряча ее обратно в сейф.

– Да там смотреть не на что! – возмутился фотограф и, подмигнув Лидочке, ловко опрокинул в себя стакан. – Эх, хорош коньячок! – крякнул он, расправляя указательным пальцем усы. – Хоть чему-то ты у покойного Мирона научился. И то хлеб, как говорится.

– Ничего себе хлеб, двадцать долларов бутылка! – сказал Димочка. – Давай, Сеня, не томи.

– Сеня, давай, Сеня, давай, – проворчал фотограф, расчехляя свой «Никон». – Полвека живу и только это слышу: «Сеня, давай!» Хоть бы кто-то сказал: «На, Сеня!»

Продолжая бормотать, жаловаться и напропалую хвастаться своими творческими достижениями и тем, как его уважают и ценят в «Комсомолке», фотограф Сеня размотал шнур, вставил один его конец в корпус фотоаппарата, а другой подключил к системному блоку компьютера.

– Давай, Дима, – сказал он и язвительно поправился: – В смысле, на.

Светлов фыркнул и включил программу просмотра изображений. На плоском экране монитора возникла знакомая Юрию картина: широкий проем в кирпичном заборе, груда переломанных досок с одной стороны и исковерканная, смятая машина – с другой. Качество изображения было просто потрясающее, как в очень хорошем иллюстрированном журнале.

– Отличное качество, – похвалил Светлов.

– Ну так! – горделиво сказал фотограф Семен. – Техника хороша, одна коробка почти полторы штуки баксов затянула. И потом, надо понимать, у кого она в руках!

Правда, съездил, можно сказать, зря. Нашу публику разбитой машиной не удивишь. Вот разве что... Стой, стой, верни предыдущий!

Светлов послушно щелкнул кнопкой мыши, возвращая на экран предыдущий снимок.

– Может, вот этот сойдет, – сказал фотограф.

– Что это?! – воскликнул Светлов, и в его голосе Юрию послышался неподдельный испуг.

Юрий взглянул на монитор через его плечо и поначалу не заметил ничего экстраординарного. На экране был «Лексус» Кудиева, снятый крупным планом: развороченная передняя часть, спущенное колесо, некрасивая вмятина на заднем крыле, торчащая из разбитого бокового окна расщепленная вдоль доска... Потом он увидел, и у него перехватило дыхание.

– Ё-моё, – сказал он, когда снова смог говорить.

На более или менее уцелевшем борту машины чем-то острым – вероятнее всего, гвоздем, подобранным здесь же, у разнесенных в щепки ворот, – было крупно нацарапано вкривь и вкось: «ДО СЕДЬМОГО КОЛЕНА».

Глава 10

Некоторое время Кастет стоял как громом пораженный, с отвисшей челюстью и потухшими глазами, а потом встрепенулся, обвел присутствовавших при этой немой сцене Косолапого и двоих его охранников неузнающим, бешеным взглядом и неожиданно для всех, рванув перекошенную дверцу, полез в салон машины. Открытая дверь рассекла надпись пополам; «... ГО КОЛЕНА», – читалось теперь на задней дверце. Буквы были процарапаны с большой силой чем-то острым, из-под содранной серебристой краски и белого грунта тускло поблескивал металл.

– Твою, суку, мать, – невнятно матерился Кастет, шуруя в салоне. – Я тебе покажу шутки шутить, падло! Блин, куда ж он подевался? Ага!

Наклонившись, он подобрал с пола пистолет, который от удара вывалился из тайника под приборной панелью, где был закреплен с помощью магнита, и, пятясь, вылез из машины. Уродливый, весь какой-то квадратный, вороненый «глок» блеснул у него в руке. Кастет с лязгом передернул затвор и навел ствол на бензобак своего безнадежно загубленного «Лексуса».

– Ты у меня пошутишь, гнида! – прорычал он. – Выходи, сука, я тебя валить буду!

Косолапый рывком пригнул его руку к земле, обхватил Кастета поперек туловища и прижал к себе раньше, чем тот успел выстрелить хотя бы раз.

– Тихо! – крикнул он прямо в ненормально расширенные, побелевшие глаза. – Тихо, истеричка! Что ты хочешь здесь устроить? Да сюда после первого выстрела менты со всей округи слетятся, как мухи на дерьмо! Ты мне и так весь двор испоганил, мне здесь еще горелых тачек не хватало! Уймись, дурак, у меня ребенок дома!

Вышедшие из ступора охранники забрали у него Кастета. Тот еще отбивался и кричал, что всем покажет, но уже вяло, без энтузиазма – явно просто так, для вида, чтобы не терять лицо. Он уже понял, что криком делу не поможешь, и через минуту его отпустили.

– Все, все, – проворчал он, расправляя помятую одежду. – Чего хватаете, бараны? Баб своих хватайте, а я как-нибудь сам обойдусь...

Он поставил пистолет на предохранитель и сунул его сзади за пояс брюк, прикрыв сверху мятым пиджаком.

– Ну что, Косолапый, – сказал он, – что ты теперь мне скажешь? Вернее, не ты, а твои вертухаи. Гостей за руки хватать они умеют, а вот как у них со зрением? Кто это сделал, они, случайно, не видели?

Вопрос был резонный, более того, правомерный. Косолапый окинул охранников хмурым взглядом.

– Ну?

Некоторое время они мялись, поглядывая друг на друга, а потом Виталий – плечистый, румяный, уже успевший сменить свой наполовину пляжный наряд на вполне приличный серый костюм, – потерянно развел руками.

– Мы не видели, Михаил Михайлович.

– То есть как это не видели? – зловещим голосом переспросил Медведев. – Почему? Спали? Жрали? В карты резались? Что значит – не видели?

Румяный Виталий набычился и даже стал не таким румяным.

– Меня вы позвали наверх, – сказал он, – а Николай в это время по вашему же распоряжению ходил звонить...

Медведев жестом не дал ему договорить, потому что Кастету было вовсе незачем знать, куда звонил охранник Николай по его поручению.

– А почему ты решил, что надпись сделали именно в это время? – спросил он подозрительно.

– Потому что все остальное время поблизости был кто-нибудь из нас, а то и оба вместе. Мы бы заметили постороннего, обязательно заметили бы.

– Значит... Как долго ты звонил? – обратился он к скромно стоявшему поодаль Николаю.

– Да минуты три, не больше! – горячо ответил тот. – И как он успел? Это мальчишки хулиганят, я уверен.

– Мальчишки хулиганят, – передразнил его Кастет. – Ну, Миха, у тебя и охрана!

– Охрана как охрана, – угрюмо огрызнулся Медведев. – У меня здесь жилой дом, а не режимный объект! Значит, – повторил он, возвращаясь к прерванной мысли, – на все про все у него ушло около трех минут. Выходит, он все время болтался где-то поблизости, ждал удобного момента, а потом сделал свое дело и ушел...

– А ты уверен, что он ушел? – вкрадчиво спросил Кастет. – А может, он как раз в эту минуту у тебя дома хозяйничает?

Косолапый резко обернулся, бледнея, и облегченно перевел дух, увидев стоявшую на дорожке метрах в пяти от них Машу.

– Что здесь происходит? – спросила она.

– Да так, – легкомысленно ответил Медведев, – детишки соседские нашалили. Поцарапали, понимаешь, Кастетову машину гвоздем. В общем, по сравнению со всем остальным – пустяки.

– Это тебе пустяки, – непримиримо проворчал Кудиев. – Посмотрел бы я на тебя...

– Странная фантазия у соседских детишек, – сказала Марина, подходя ближе и вчитываясь в надпись на борту «Лексуса». – Интересно, что они имели в виду? Помнится, вы в их возрасте писали на чужих машинах слова покороче и, как бы это выразиться... ну, более конкретные и менее печатные. Помнишь, Константин? – обратилась она к Кастету. – А это... Это больше похоже на угрозу.

– Чепуха это, а не угроза, – отмахнулся Медведев. – Кино насмотрелись, вот и чудят. Где Лера? – спросил он, спохватившись.

– Лера у себя в комнате, – ответила Марина. – Или ты хочешь, чтобы я привела ее сюда? Не спорю, это было бы полезно для нее в плане увеличения словарного запаса, но думаю, ей и так все было слышно. Вы тут орали на весь двор, я и пришла-то только затем, чтобы попросить вас убавить громкость.

Медведев метнул в Кастета свирепый взгляд, но тот сделал вид, что сказанное к нему не относится.

– Тебе лучше вернуться, – мягко сказал Медведев. – Мне бы очень не хотелось, чтобы Лера надолго оставалась без присмотра.

– Она не на проезжей части Нового Арбата, – возразила Марина, – а у себя дома, в своей комнате, смотрит мультфильмы на видео. В чем дело, что с тобой?

– Вернись в дом, – тихо, но с бешеным напором повторил Медведев, – я тебя очень прошу. Пожалуйста, сейчас не время снова разворачивать знамя борьбы за равноправие.

– Что-то происходит, – не двигаясь с места, упрямо сказала Марина, – и я должна знать, что. Если ты вдруг решил побеспокоиться о дочери, значит, дело серьезное. Это связано с гибелью Далласа? Как он погиб? Отвечай, я хочу знать! Я хочу знать, почему в доме уже неделю нет ни одной газеты и не работает ни одна телепрограмма. Что ты скрываешь? Что происходит?

Краем глаза Медведев заметил взгляд, которым наградил его Кастет – удивленный и, несмотря на серьезность ситуации, насмешливый, как будто он, банкир Медведев, при всем честном народе вдруг, не удержавшись, замочил брюки.

– Что за глупости ты говоришь? – сказал он, стараясь, чтобы это прозвучало спокойно. – Что значит – нет газет? Я их регулярно читаю, не понимаю, куда они деваются потом... Да они же тебя никогда не интересовали, ты их, наверное, просто не замечаешь, они же по всему дому валяются! А по поводу телевизора я тебе уже объяснял. Испортилась тарелка, что-то там такое с ресивером, что ли, я в этом плохо разбираюсь. А мастер, который нас обслуживает, заболел.

– Так пусть пришлют другого! – сказала Марина. – Впрочем, пустое. Это бесполезный разговор, такого бездарного вранья я от тебя еще никогда не слышала. Ты деградируешь буквально на глазах, Михаил. Видимо, тебе пора менять круг общения.

Последняя фраза сопровождалась весьма красноречивым взглядом, адресованным непосредственно Кастету. Тот надел на физиономию тупое бычье выражение, такое привычное и так хорошо ему подходившее, что Косолапый уже в который раз задумался, не является ли эта тупая и наглая рожа истинным лицом друга его детства Кости Кудиева.

– Иди в дом, – с трудом разжимая челюсти, норовившие намертво стиснуться после каждого слова, проговорил он. – Я тебе все объясню, все расскажу, но сначала надо управиться с делами. Иди, я скоро.

Марина негодующе посмотрела на него, резко повернулась на каблуках и ушла в дом, независимо покачивая бедрами. Косолапый повернулся к Кастету и увидел, что тот смотрит ей вслед – не с плохо скрытым вожделением, как смотрел обычно, а как-то очень нехорошо прищурившись, будто сквозь прицел. На скулах у Кастета гуляли желваки.

– Хватит пялиться, – негромко сказал ему Медведев. – Ты в ней дыру прожжешь. Оставь ее в покое, понял? Это моя жена, и с ней я разберусь сам. Держись от нее подальше, Константин, это я тебе с полной серьезностью говорю. Делом лучше займись. Поезжай к Кексу, как договорились, поставь его в известность насчет... насчет Шпалы, ты понимаешь. Проси отсрочки, Кастет, иначе нам не выкрутиться!

– У меня ощущение, – медленно отводя взгляд от двери, только что закрывшейся за женой Медведева, нехотя проговорил Кастет, – что нам теперь так и так не выкрутиться. Эта сволочь нам в затылок дышит, и никакой Инкассатор, никакой Кекс тут не поможет. Кексу это сто лет не надо, ему бабки его нужны, он нас за них сам пришьет и не задумается. А Инкассатору что? Он ведь сам сказал – ему бы соседа своего из Бутырки выдернуть, а больше ему ничего не надо. Вот шлепнут тебя или меня, и сразу станет ясно, что этот его пьяный лох вообще не при делах, его и выпустят потихонечку, да еще, того и гляди, прощения попросят: дескать, виноваты, обознались. Никому мы с тобой не нужны, даже собственным бабам.

– Говори за себя! – резко оборвал его Косолапый. – А вы что стали? – напустился он на охранников, которые торчали рядом, делая вид, что их здесь нет. – Марш по местам! Работать надо, а то разгоню всех к дьяволу! Хватит ныть, – вполголоса обратился он к Кастету, когда они побрели прочь. – Может, он сейчас тебя слышит и в кулак хихикает: ага, спекся Кастет, можно его голыми руками брать!

– Что-то ты сегодня и правда... того, – сказал Кастет. – Несешь какой-то бред на уровне детского сада. То у него, понимаешь, телемастер захворал, теперь он меня стыдить будет, как маленького...

– А ты не веди себя как пацан сопливый, – возразил Косолапый. – Думаешь, мне легко? Ты у нас хотя бы бездетный...

– Вот поэтому меня раньше и шлепнут, – сказал Кастет и замолчал, потому что у ворот затормозил его джип. За рулем сутулой горой мышц громоздился один из быков Кастета, такой здоровенный, что ему приходилось, сидя за рулем, пригибать голову. – Все, хватит этот гнилой базар тереть. Поеду, буду думать что-нибудь.

– Думай, – сказал Медведев. – Хорошо думай, Кастет. И будь осторожен, ладно?

– Вот сказанул, – печально усмехнулся Кастет, – будь осторожен... Поезжай, говорит, к Кексу, намекни, что денег нет, но будь осторожен... Стреляя себе в висок, соблюдай правила техники безопасности...

Он вяло пожал Косолапому руку, забрался в джип и захлопнул дверцу. Стекла были подняты, но даже сквозь них Медведев услышал, как он там, внутри, орет на своего быка за то, что тот долго за ним ехал. Потом машина завелась и сразу же резко рванула с места, взвизгнув покрышками и оставив на асфальте две жирные черные полосы. Медведеву даже почудился запах горелой резины, но это, скорее всего, уже был плод его фантазии.

Он вернулся в дом, распорядился насчет починки ворот, а потом прошел в гостиную, вынул из бара бутылку русской водки, стакан, поставил все это на журнальный столик, повалился в кресло, закурил и стал размышлять. Ему было о чем подумать. Сначала он думал о фотографе, который, кажется, все-таки успел несколько раз щелкнуть разбитые ворота и машину Кастета. Косолапого интересовало, насколько этот седой папарацци, охотник за скандальными снимками, может осложнить ситуацию. Впрочем, думал он об этом недолго и вскоре пришел к выводу, что если ситуация из-за этих фотографий и осложнится, то ненамного. Вероятнее всего, снимки даже не опубликуют – ну что там публиковать? Тоже мне, сенсация – разбитая машина! Да таких сенсаций в Москве каждый день сотни. Просто шел человек с камерой мимо, видит – ба, интересный кадр! Может, думает, удастся с какой-нибудь желтой газетенки шерсти клок состричь... Папарацци – это ведь не профессия, это образ жизни, состояние души. Другое дело, что загородный поселок, в котором вице-президент банка «Ариэль» Михаил Медведев выстроил себе особняк, это не Арбат и не Садовое Кольцо, чужие здесь появляются крайне редко, и просто так, случайно, от нечего делать, по здешним улицам не ходят. То ли этот усатый фотограф гостит здесь у кого-нибудь, то ли кто-то его сюда специально прислал...

Медведев подумал, что с этим надо бы разобраться, но не сейчас, а чуть позже, когда будут решены другие, более насущные проблемы, и стал думать, как ему поступить с Мариной. Вот это была проблема – всем проблемам проблема! Семейные нелады у них начались чуть ли не со дня свадьбы, и порой Медведеву казалось, что жена все делает ему назло. Не глупо и истерично, как это случалось с женами Далласа и Кастета, а умно, планомерно, продуманно и почти незаметно – так, что зарождавшиеся порой подозрения в ее злонамеренности легко было принять за плоды собственного дурного настроения. Впрочем, обдумав это, Медведев, как всегда, пришел к выводу, что такое маловероятно. Невозможно восемь долгих лет жить одной ненавистью и ни разу не показать этого открыто. Для этого нужно быть тверже алмаза и очень точно знать, чего ты хочешь. Женщины, по твердому убеждению Косолапого, были на такое решительно неспособны хотя бы в силу своей физиологии. Месячные, беременность – это же, если верить специалистам, такие состояния, в которых бабы сами не всегда понимают, чего они хотят и что творят. Беременный Штирлиц – как вам это понравится?

Нет, это, конечно, полная ерунда. Просто Марина, Маша – сложный человек с тонкой душевной организацией, да к тому же все никак не может забыть Тучу. О какой-то там любви к человеку, восемь долгих лет отсидевшему в тюрьме, говорить, конечно же, не приходится. Любовь – штука скоротечная и эфемерная, долго она не живет. Она либо проходит без следа, либо превращается во что-то другое – в уважение, в привычку, в глубокую привязанность... Или, как в случае с Мариной, в долгую память, подкрепленную, надо полагать, угрызениями совести...

Медведев выпил водки, закурил новую сигарету и решил больше об этом не думать. Восемь лет он в этом копается, и все без толку. Хватит уже, наверное. Сейчас от него требуется не психоанализ, а решение – твердое, волевое решение, которое надобно срочно принять, а приняв, неукоснительно претворить в жизнь, пока не стало поздно.

Насчет обвинений, выдвинутых Кастетом против Маши, Медведев не думал вообще – по его твердому убеждению, это был полный вздор. Маша была на такое не способна, и вообще... Вообще, это был вздор, вот и все. Но этот вздор, судя по всему, довольно глубоко запал Кастету в его куриные мозги, и это было скверно, потому что за Кастетом стоял Кекс – человек, которого Косолапый сроду в глаза не видел, но о котором был изрядно наслышан все от того же Кудиева и именно в силу своей информированности о его делах и привычках знакомиться с этим человеком решительно не хотел. Тем более он не хотел, чтобы с ним знакомилась Марина или – подумать страшно! – Лера, его дочь, наследница, единственная его отрада в этом паршивом мире...

Решение еще только начинало формироваться в его мозгу, когда в гостиную вошла Марина. Она недовольно наморщила безупречный нос и, хмуря тонкие брови, сказала:

– Ты опять куришь по всему дому! Я ведь, кажется, просила. Лере вреден табачный дым, да и мне эта вонь, честно говоря, удовольствия не доставляет. И водка... Что с тобой? Что такое стряслось, что ты лечишь нервы водкой?

Косолапый посмотрел на жену, и решение созрело окончательно. Делать ей здесь было совершенно нечего, а уж Лере и подавно. Занятия в лицее вот-вот закончатся – не беда, если девочка пропустит неделю-другую, потом всегда можно нанять репетитора, да и не понадобится это – у ребенка не голова, а Государственная дума...

– Маша, – сказал он, – у меня к тебе просьба, и я очень хочу, чтобы ты хотя бы раз в жизни выполнила ее без вопросов и пререканий.

– Просьба, не терпящая пререканий, – это приказ, – заметила жена.

– Если тебе так больше нравится, пусть будет приказ. Мне сейчас безразлично, как ты это назовешь. Мне безразлично даже, как ты к этому отнесешься, важно только, чтобы ты сделала, что я скажу. – Он увидел, как удивленно поднялись брови жены, и поспешил закончить, прежде чем его решимость утонет в потоке пустых препирательств. – Я хочу, чтобы ты сейчас же, немедленно, собрала вещи и улетела с Лерой за границу. Неважно, куда именно, место можешь назвать сама – хоть Франция, хоть Фиджи, хоть Новая Зеландия, лишь бы я знал, где ты. Пока ты будешь собираться, я закажу билеты и номер в отеле. Постарайся собраться быстро, я хочу, чтобы вы уехали сегодня. Я знаю, это, мягко говоря, необычная просьба, но поверь, это необходимо.

Некоторое время Марина молчала, хмурясь и покусывая нижнюю губу.

– Все действительно так серьезно? – сказала она наконец.

– Да! – почти выкрикнул Медведев. – Черт возьми, да! Речь идет о жизни и смерти. Подумай о Лере, умоляю тебя!

– Не кричи, – спокойно сказала Марина. – Я же не спорю с тобой, я вижу, что это не шутка и не прихоть, ты действительно напуган. Я только хочу знать, что происходит. Это мое единственное условие, Михаил, но я на нем категорически настаиваю.

– Лучше тебе этого не знать, – устало сказал Косолапый, массируя двумя пальцами переносицу.

– Терпеть не могу, когда кто-то берется судить, что для меня лучше, а что хуже, – отрезала Марина.

– Знаю, знаю, – вздохнул Медведев, – ты обо всем привыкла судить сама. Но есть вещи, которые... Впрочем, на споры у меня сейчас нет ни времени, ни сил. Иди, собирайся.

Марина не двинулась с места.

– Это связано со смертью Далласа? – спросила она. – Это из-за... из-за Андрея?

«Надоело, – подумал Медведев. – Господи, до чего же надоело! Ну почему ей непременно нужно все знать?»

– Да, – сказал он. – Да! Это из-за Далласа, это из-за Андрея. А еще это из-за Шпалы, его семьи, домработницы, двоих охранников и еще двоих детей, которые оказались там случайно и были застрелены, как... как... – он не нашел подходящего сравнения и с досадой махнул рукой. – Их убили этой ночью, а на стене оставили сделанную их кровью надпись – точь-в-точь такую же, какую ты видела полчаса назад на машине Кастета. Твой драгоценный Андрей сошел с ума. Это больше не Туча, это вообще не человек. Это чудовище, и оно охотится за нами.

– Вот как, – сказала Марина. Ее лицо заливала смертельная бледность, но голос был спокойным и ровным. – Вы ждали восемь лет, и вы дождались. Теперь вы оказались на его месте, в его шкуре – видите, что на вас надвигается, и ничего не можете сделать.

– Я не хочу об этом говорить, – сказал Медведев, наливая себе водки и беря из пачки новую сигарету. – Ступай, время идет.

Марина молча повернулась к нему спиной и вышла из комнаты. Ее каблуки отчетливо простучали по паркету, а потом по лестнице, что вела на второй этаж. Немного погодя стало слышно, как она ровным, звонким голосом разговаривает с Лерой в ее комнате. Медведев чиркнул зажигалкой, закурил и осушил стакан, не почувствовав вкуса, будто пил не водку, а воду – кипяченую, а может, даже дистиллированную. Ему было чертовски интересно, почему страшное известие, которое он приберегал в течение целой недели, совсем не удивило жену.

* * *

Утром следующего дня Константин Сергеевич Кудиев, выспавшийся, трезвый, одетый с иголочки, гладко выбритый и немного пришедший в себя после пережитого накануне потрясения, впихнув в себя завтрак, отправился на студию видео- и звукозаписи «Даллас Рекордз». Солидное это заведение было детищем покойного Далласа – не его одного, конечно, потому что к созданию студии в той или иной мере приложили руку все, не исключая даже самого Кастета. Кастет помог Далласу утрясти дела с братвой, чтобы на него не наезжали, особенно на первых порах; Шпала дал начальный капитал, а Косолапый обеспечил безграмотному в правовых вопросах, самоуверенному и хвастливому Далласу надежную юридическую поддержку. При таких условиях нечего было удивляться тому, что «Даллас Рекордз» процветала, и все они – как вместе, дружным коллективом, так и каждый из них в отдельности – имели с нее свой клок шерсти.

Правда, участие Шпалы, Косолапого и Кастета в делах студии никогда не афишировалось. Так было решено с самого начала, и время показало, что решение было правильным. Еще бы ему не быть правильным! Шоу-бизнес – это прорва, в которую деньги можно валить вагонами, а она никогда не наполнится доверху. Правда, при надлежащей постановке дела все вложения в этот бизнес окупаются сторицей, иначе это был бы не бизнес, а мусоропровод или, скажем, канализация. Дело у Далласа было поставлено как надо – не без помощи друзей, естественно, – и каждый вложенный в него доллар в конечном итоге превращался в два, три, а иногда и в пять полновесных, хрустящих, нежно-зеленых американских рублей.