"Цесариус" обреченный...

Жейнов Станислав Артурович

"Цесариус" обреченный…

Константина окликнули возле кают компании; он вздрогнул и сам себе показался маленьким и беззащитным, ссутулился, плечи сжались; нервная полуулыбка обнажила ровные, желтые от табака, зубы. Качнулся, слабость в теле, и под ногами будто пустота.

"Ну, зачем же так, — сказал себе, — сейчас… сейчас ты соберешься, и… Что и..? Как вот некоторым легко говорить "и"", — выдохнул, "Ну же, к чему эти хлюпанья?! старший картограф на нас смотрит публика, ваш выход".

И тот человек исчез, а появился другой: выше, шире в плечах, с гордой осанкой, строгим пронизывающим взглядом, и… и собираясь с мыслями отряхнув рукав, как бы от пыли, старший картограф, он же второе лицо на торговой шхуне "Цезариус", он же Константин Рум, оглянулся.

— Месье Константин, — обратились к нему снова.

"Рулевой, скользкий тип, провокатор и трус".

— Вы уж извините, что отвлекаем-с, — сказал рулевой, — но если вам не трудно, не могли бы вы уделить нам минуту, минуту своего… не думайте, мы понимаем, сейчас время это… и каждая минута теперь… — Он вдруг замолчал, строгий, презрительный взгляд старшего картографа смутил, но ропот команды, что столпилась за спиной, придал уверенности.

"Как же его звали? — вспоминал картограф, — Кущ? или… может, Куч?.. Бущ?"

— Ждать нельзя месье Константин. Вторую неделю тянете с правильным решением, и пока что-то…

Рум усмехнулся. ""Правильное решение" — забавно".

— Извините, не расслышал.

"Я что это вслух?.. Нервы, нервы…"

— Забавно, говорю, — сказал Рум, и отмахнулся: не обращайте внимания. — Ну, продолжайте, я вас слушаю.

"Началось… Эх, еще бы пару дней…"

Рулевой не понял, что забавляет картографа, но на всякий случай угодливо хихикнул, и продолжил:

— Уж не взыщите месье Константин, но команда… люди волнуются и… и все от неведения… Неведение томит и убивает нас. Страх окутал сердца человеческие, страшно сидеть в каютах, страшно ходить по палубе, и… Вы ведь знаете! Не случилось бы беды месье Константин.

"Нет, не Бущ, а Бущинский, даже, наверное Кучинский… Какая разница…"

Рулевой продолжал бы, но Рум остановил знаком руки.

— Перестаньте. Перестаньте любезный. Ваши ультиматумы, недоверие, страхи утомили всех, от капитана до распоследнего парусного штопальщика. Как вам не стыдно перед вашими же товарищами? — картограф окинул бодрым взглядом матросов, что опасливо выходили из за спины рулевого и становились полукругом. — У нас отличная команда: бравые ребята, профессионалы, с такими ни бури, ни смерчи, ни… Мы, в отличии от вас, любезный, — посмотрел на рулевого, стараясь придать интонации и взгляду радушие, — имеем кой-какое представление о запасе прочности судна водоизмещением пятьдесят тысяч тонн.

После, пробежал взглядом по молчащему полукругу, опять покосился на рулевого и иронично покачал головой.

— "Цесариус" не может сгореть! Этого не будет никогда! — конструкция у него такая, понимаете? Я ведь объяснял про буферные отсеки…

— Но ведь горит, месье Константин. — робко возразил рулевой.

— Да, не горит! не горит! сколько еще вам можно объяснять? — Рум наигранно рассмеялся, — Тлеет. Тлеет товар: пробковые листы. Они изолированы, там нет воздуха. Нет воздуха, понимаете? Мы не порох везем, не бензин, не спирт. Взрываться нечему.

— А мешки?

— Гербициды. Натрия хлоридные соединения и сульфатная щелач — да этим пожары тушат! Энергопоглощающий концентрат — говорит вам о чем-нибудь? Это как песок, как мука… крахмал, понимаете? — Развел руками. — Вы не химик, но уверяю Вас!.. И прошу, не надо, не надо стращать этих смелых, благородных людей, у них итак хватает забот. Тем более, что это бесполезно. Уж пуганные перепуганные — правда ребята!

Рум чувствовал, что ему не верят, но все-таки надеялся на чье-нибудь робкое одобрение, но только хлопки волн о скользкие борта, только…

"Ух, какие нетоварищеские у них лица".

— Вот видите, — снова обратился к рулевому. — вы в меньшинстве. Здравый смысл берет верх.

Тут были не только матросы, притушенные тенью рей и парусов, виднелись лица грузчиков, статистов, возле спасательных шлюпок шептались механики, а за ними… Константин вздрогнул, сжался, внутри стало холодно.

"Натан Рикша, — неужели он?.. один из "старших" с ними?.. Темно там, может, обознался?" Секунд десять картограф вглядывался в темноту, опять перевел внимание на рулевого, раскурил трубку.

"А чего ты хотел? — говорил себе. — Это вопрос времени, завтра, как раз "старшие" устроят бунт, бросят корабль у какого-нибудь островка, а дальше… Нет, вряд ли им повезет, зачинщиков "Кампания", конечно повесит, но они-то меня — раньше. А этот безвольный клоп — чего ждет? Правда, верит, что я изменю курс, — угроблю корабль только чтоб спасти его смердящую шкуру?"

— Я надеялся и сейчас уверен, что от хлюпиков и всяких там тонкошкурых мы избавились, — продолжил Константин. — Трусы и предатели нам не нужны. Команды сошла на берег, вернулась половина… и слава богу. Остались лучшие, остались те, для кого слово честь, не пустой звук! Благородные, духовитые, в вашей груди пляшет ветер океана! Да, я вижу много новых лиц, но чувствую: тут есть на кого положиться, с вами ребята, мы споемся…

— Но месье Константин…

Рум скрипнул зубами, ноздри задергались; он с ненавистью посмотрел на рулевого, потом перевел взгляд на команду и продолжил:

— Все мы знали, на что идем. У корабля небольшие проблемы, это есть… мы не скрывали, и нанимаясь, знал каждый… И все-таки мы вместе, в одной упряжке, в одном окопе, в одном… Побратил нас океан! Нет, не из за легкой наживы мы здесь ребята! Не в обещанной двойной ставке дело, не в льготах — нет!.. В нас самих дело! Есть в нас что-то неукротимое! Есть морское товарищество! Есть отвага! И есть океан! Наш океан! Навсегда! На всю жизнь! Так что орлы, поднять паруса! Вперед на встречу волнам! Не страшно! И пускай Посейдон насылает на нас…

Картографа прервали.

— Корабль горит! — крикнул кто-то из темноты.

— Какого черта! "Кто ж там такой горластый". Если знаешь больше меня, может, выйдешь на свет, расскажешь всем. Я говорю с владыками морей, а тут кто-то трусливо блеет забившись в темный уголок. Не самое достойное поведение, для…

— Горит, — послышался тот же голос. — Неделя, может две и все! Надо принимать правильное решение.

— Правильное решение, — послышались робкие голоса слева и справа.

— Тянете время! — Отрезаете путь назад! Это преступление против команды! Предательство! Огонь уже в третьем отсеке, завтра пятый, двадцатый… Примесь дыма, ноль семь, уже на нижнем ярусе. Эта отрава горит как… как сушеная пакля! Думали не узнаем!.. Задраили, замуровали — не помогло! А дальше?! Терпение наше уже не сдержать! — Отдавайте приказ!

"Какая осведомленность. Синоптик трепло. Зачем, только держать этих бездарей… слабое звено, паникеры… как это все не ко времени… пару дней бы еще…"

— Вы не можете сдержать огонь! — кричали из темноты. — Хотите гореть, ваше право, но сначала мы зайдем на Береи, а там уже бог вам в помощь…

Стало тихо. Картограф не торопился с ответом, задумался.

— Береи, — почти прошептал, посмотрел в сторону океана, где-то там, далеко, представились безлюдные Берейские острова, и уже громче: — Этого не будет никогда!

— Если у вас не хватает смелости повернуть, то у нас, поверьте — хватит. Пока мы только просим… Не вынуждаете нас обратиться к физическому решению!

— Выйди на свет! — сказал Рум. — Поразительно! — Всего один трус, и столько смелых слов!

От бесформенной подвижной массы, что темнела метрах в семи, отделился угловатый кусок, проступили знакомые очертания. Вышли двое, матрос и штопольщик; картограф не сразу разобрался: цвет нашивок на рукавах в темноте трудно различить. Сделали несколько шагов и остановились под тусклой мигающей лампой, что освещает лестницу на нижнюю палубу.

"Эти из новых, этих не знаю. Авантюристы, молокососы. Не понимают, итак уже по грудь в… хотят чтоб с головой накрыло. Оно конечно понятно: легких денег хотели, а тут… Пожара они боятся… не того боитесь… Кто ж верховодит?.."

Рум усмехнулся. — Вот он смельчак! Что-то в глазах двоится, — демонстративно протер глаза. — Отсюда не видно, вы держитесь за руки или нет?

Матрос смущенно посмотрел на товарища, после чего робко шагнул вперед.

— Я представитель временного матросского комитета "за жизнь". Сокращенно ВМК. В связи с чем, месье Константин, прошу учесть: в моих словах не единоличные требования, а мысли всего общества, — он помолчал, потом добавил: — Никто не хочет бунта, все хотят жить. Примите правильное решение, и команда всегда вас поддержит. А если нет, то… вы не оставляете ВМК выбора.

— И что будет, "если"?..

— Корабль идет на Береи, а с Вами или нет, тут уж…

— В Береях через неделю меня не будет, — иронично улыбаясь произнес Рум. — На пути в Тиру, где "Цесариус" будет через месяц, таких островов нет.

— Итак, это ваше последнее слово?.. Надеюсь, вы отдаете себе отчет… Ведь не только за себя расписываетесь, месье Константин, но и за капитана… за всех, кто ни с нами…

— А кто с вами? Я вижу двух испуганных неудачников, оглянитесь, господа приговоренные, с вами никого.

И те, что стояли рядом с картографом, и возле лодок, и дальше у мачт, все вдруг зашевелились, забубнили, и волна недовольства хлынула дальше, побежала по палубам, коридорам, каютам; Константин почувствовал дрожь в ногах, казалось, корабль резонирует от нарастающего, раскатистого гула. Под кителем, за поясом картограф нащупал пистолет, снял с предохранителя.

— Все с нами, все! — крикнул матрос. — Статисты, матросы, вязальщики канатов, даже мастер компаса, даже… — Он усмехнулся, помолчал, размышляя, говорить или нет, — Нас поддерживают "старшие". Да.

— Добираешь авторитета… не получится любезный. За тобой никого, кроме палача и виселицы.

"А ведь есть кто-то… кто-то очень испугался… хлюпиков натравил, а они и рады. Так бунтовать легче: есть на кого сослаться. Скажут, они там не разберутся никак, "старшие" приказывают разное, а нам чего: мы выполняем. Только зря вы так, ой зря… Кукловод как раз не причем окажется, а с вас спросят… спр-о-сят…"

— Мы еще ждем приказаний! — раздраженно выпалил матрос. — Пока еще от вас. Пока!..

Рум цыкнул, несколько секунд, собираясь с мыслями, глядел себе под ноги, но вот поднял глаза и произнес:

— На фок мачте спущен парус. Парус поднять! Компас менять каждые два часа! Метеорологи сегодня не спят. — Ветер, влага, тучность — каждые два часа! с подробным анализом, с данными по плотности испарений. Грузчики — мешки из десятой секции, часть наверх… часть в машинное отделение. Матросам драить палубу!.. каждые два часа! Все! В пять утра общее построение!.. А теперь разойтись! Приступайте к своим обязанностям… Не заставляйте повторять, все слышали приказ! Разойтись!!

Резкий тон картографа поколебал собравшихся, еще перешептывались, но уже как-то неуверенно, не дружно и через пол минуты, робко переглядываясь и пожимая плечами, стали расходиться.

— Да вы что! — испуганно вскрикнул неугомонный представитель временного комитета, вытащил из кармана револьвер и размахивая над собой, кинулся к картографу. — Это предательство! — продолжал он, распихивая матросов свободной рукой. — Командование не выполняет полномочий! — Обязательства отвергаются! Не трусьте! — Мы в своих правах!

Матрос остановился в полутора метрах от картографа, не в силах успокоить трясущуюся руку схватил пистолет двумя, направляя то в голову, то в живот.

Вдруг стало тихо, замерли люди, ветер, волны и Константин подумал, что если это продлится хотя бы секунду, он сможет услышать звезды, но…

— За измену! — с болью врезалось в уши! — За отречение от идеалов свободного общества! За карательное отношение к личности! За попранную честь гуманистических ценностей морского закона! Приговариваю вас к смерти!.. И все же… И все же временный матросский комитет предоставляет вам последний шанс, иначе же…

— После, — спокойно выдохнул Рум.

— Что?

— В пять утра построение. Советую вам: потратьте это время на костюм, постирайте и высушите брюки, майку, поменяйте заплаты на локтях… пусть буду в тон пиджаку… И туфли… Займитесь туфлями. Племянник смотрителя маяка, некто Риковский, проигравшись в вист, сдал свою одежду младшему конюху городской похоронной службы, в аренду — не делайте так.

Константин осуждающе покачал головой, развернулся и, озабоченно вытряхивая из трубки пепел, пошел в направлении кают-компании.

""Кампания" таких выпадов не прощает. Однако странно, верно думают, гильотина, не так больно, как огонь… Впрочем, кто знает…"

— Я буду стрелять, — услышал он на пол пути, остановился, некоторое время раскуривал трубку, потом развернулся.

— Будьте добры любезный… — произнес Рум, хмурясь. — Я, конечно понимаю: он просил себя не называть, и все же, знать бы имя героя, всесильная воля которого избавит вас от следствия, или того лучше — отменит решение трибунала.

— Видит бог, я не хотел этого, но приговор вынесен. — сказал дрожащим голосом матрос, плечи его тряслись, и револьвер, направленный на картографа, казалось, хочет вырваться из рук. — Прощайте, месье Рум… В бунте нет нужды, нас поведет…

Раздался выстрел, матрос упал, а позади него, с дымящемся пистолетом в руке, с перекошенным от злости лицом, возвышался Натан Рикша, старший синоптик торговой шхуны "Цесариус".

2

…и когда я увидел, как этот негодяй наставляет на вас оружие, — говорил Натан возбужденно, — вот не понимал как это: сердце в пятки!.. Ух. Еще секунда и не успел бы. Как я его бахнул! — видели? — Стукнул себя ладонью по затылку: — Шмяк.

Они уже давно шли по коридору, и перед каждой дверью Натан выбегал вперед, отворял и пропускал картографа, при этом заискивающе улыбался, заглядывал в глаза, будто хотел угадать мысли, настроение, и все говорил, говорил.

— Идите-идите, я придержу, не люблю когда хлопает. Нет, эти вечерние прогулки ни к чему. Да и днем не ходите больше один, а-то вон что получается. Вы меня зовите, живо присмирю. Придумали же — Береи. Шуты. Им только бузить, больше ничего. Ни черта же не смыслят в нашем морском деле, и туда же… Надо что-то делать с кастами месье Константин. Никак не решусь, но есть мысль пойти с жалобой в министерство морской и наземной кадровой идеологи. Матросы, эти невежи не снимают головных уборов даже перед статистами, да-да, я сам видел! Это беда, это начало конца, как вы думаете? Каждому почет и уважение согласно занимаемой должности, согласно полезности — так было раньше и был порядок! Вот я — старший синоптик. Да без меня через день кораблю хана! Вот, скажем, я не вычислил влагу, и паруса на ночь не меняют. Проходите, проходите. Не меняют, синоптика нет, все! Паруса высохли, между нитями зазоры, натяжения нет, теряем ветер, теряем скорость. Скажем, два узла в час. А у кого сейчас есть лишних два узла месье Константин? Хорошо, а если паруса разбухли, понятно от влаги. Это что значит? Это значит рваные паруса, скользкий ветер, опят минус натяжение при слабом продуве, а это уже не два а три потерянных узла. В теории разновлаговые паруса могут перевернуть корабль. И погибнут люди, месье Константин. Поэтому мы меняем паруса каждые два три часа. Реагируем на малейшее колебание плотности, температуры, ну и… вы знаете. Вот так. А они забыли, кто тянет этот воз, и вот результат, мы горим!

— Не вижу взаимосвязи, — возразил Константин. — Ну, взаимосвязи с пожаром, пояснил он.

— Согласен, может здесь ее нет, но принцип! А статисты! Не будет статистов — три дня и все: хаос, паника, бунт, ну понятно месье Константин. — Погибнут люди. Один матрос вчера заявил: "Узловики нам не нужны, мы и сами морские узлы вяжем!" — как вам такое?!

— Ну как вам сказать, — неуверенно начал Константин. — Некоторые считают, что существующее кастовое деление надуманное, ложное. Сами знаете сколько споров. В полезности статистов, признаться, сомневаюсь даже я. Тем более, в таком их количестве… Обслуживающий персонал надо сокращать. Ну зачем нам восемь парусных штопальщиков? Думаю хватит и…

— О, это камень в мой огород, — шутя обиделся Натан. — Эти люди в моем подчинении, и кому как ни мне судить о их полезности. Это титаны, ломовые лошади торгового флота; они как никто заслужили хлеб который едет, а вот механики, извините… Никогда не слышал как работает двигатель, и признаться, надеюсь, шум винтов не осквернит моих ушей.

— Говорят, этот механизм может добавить пару узлов.

— Кто говорит? Вот! — Натан лизнул и поднял над собой указательный палец. — Влага, плотность, вихревая концентрация. Видите, вот это дает узлы. Поэтому — оно все плывет. Не кусок ржавой железяки, а… кстати знаете как определять вязкость? Проветриваем колбу, бросаем поплавок и замеряем время. При хорошей вязкости упадет за 2 секунды.

— А правда, что все ваши лаборанты водолеи?

— Да, это правда. Это обязательное условие. Могу объяснить почему.

— Не надо.

Подошли к двери главного корректировочного зала, здесь всегда шумно — "старшие" — элита, мозг и душа корабля (как они называют себя) проводят тут почти все свободное время; синоптик хотел постучать, уже занес кисть, но Константин остановил, слегка придержав за локоть.

— Я вот что хотел вам сказать…

Пока шли по коридору, Константин все размышлял о том что произошло, и чего еще ожидать, и как относиться к неумному, неоткровенному синоптику, человеку что рискнул на бунт и теперь так неумело прячет волнение, путается, придумывает противоречивые подробности и самое обидное, кажется, думает, что уже всех перехитрил, что все забыто, и сейчас они прослезившись обнимутся и давай рассказывать друг другу анекдоты про хитрого юнгу и строптивых монашек.

До Тиру мы конечно не дотянем, и он это знает не хуже меня. Только, если ты такой умный, чего же не остался в Сибрее, а-то ведь сам агитировал и команду помогал набирать; лекции какие-то заумные: чинопочитание, польза инновационного консерватизма, глубокая специализация как основа, и все такое. Остался — не такая ты уж и догада. А я и до Сибрея понимал — шансов нет, но мне то куда; я совладелец — "кампания" знает как застраховать груз.

— Я хочу чтоб вы хорошенько подумали, — сказал Константин. — Чтобы вы осознали: назад пути нет. Выкиньте это из головы.

— Не понимаю.

— До Тиру четыре недели ходу.