Помоги проекту - поделись книгой:
Де Бринон рассказал Гитлеру о беспокойстве, вызванном во Франции быстрым ростом вооружений Германии. Тогда фюрер дал свое честное слово, что он делал не раз как до, так и после этого. Он торжественно заявил: «Я один определяю политику Германии, и когда я даю свое слово, я имею обыкновение держать его».
Эта беседа Гитлера с де Бриноном в ноябре 1933 года обозначила важный поворот. Даладье сделался поручителем Гитлера в искренности его слов. В такой же роли выступила и газета «Матэн», чьи связи с мощными индустриальными и банковскими трестами, а также с правыми группами парламента были общеизвестны. Отныне каждый раз, когда возникало сомнение в искренности Гитлера, те, кто сочувствовал ему во Франции, могли возразить: «Вы разве не читали интервью в «Матэн»? Разве вы не знаете, что за него поручился сам Даладье?» Отныне обманчивая мирная пропаганда Гитлера находилась под защитой военного министра, то есть руководителей армии и стоящих за ними реакционеров. Опубликование в печати этого интервью было первым выступлением «пятой колонны» на политической сцене Франции.
За ним последовали другие выступления. Жак Шастенэ, один из редакторов влиятельной французской газеты «Тан», отправился в Берлин для встречи с Гитлером. Он тоже вернулся «миротворцем». Внутренняя подрывная деятельность, направленная к уничтожению Франции, значительно усилилась.
Левые не сумели понять всего значения этих маневров. Окончательно запутавшиеся в парламентских комбинациях, в мелких интригах и сделках с черного хода, радикал-социалисты и социалисты не реагировали с достаточной силой на это первое официальное установление контакта между французской реакцией и Гитлером.
Кабинет Сарро пал через три недели. Новая перетасовка привела на пост премьера Камиля Шотана. Даладье снова сохранил за собой пост военного министра. И вот тут-то публично разыгрался скандал, который, по слухам, назревал уже давно. Наружу выплыла афера Ставиского, кровавыми буквами вписанная в историю Франции.
Александр Ставиский, «красавец Александр», в течение многих лет был хорошо известен как в полусвете и среди подонков Парижа, так и в фешенебельных парижских кругах. Однажды он уже был под следствием за подделку векселей на сумму около 350 тысяч долларов; теперь он подделал обязательства городского ломбарда в Байонне, маленьком городе на юго-западе Франции, на сумму в 12 или 13 миллионов долларов. Выслеженный полицией, он, как утверждало официальное полицейское сообщение, покончил с собой в Шамониксе (Швейцария). Но, по мнению многих парижских газет, особенно правой прессы, его пристрелили, так как он слишком много знал.
Надо сказать, что главным в афере Ставиского были не его финансовые комбинации. Такие истории случались и прежде, и в более крупных масштабах. Но в этом скандале оказались замешанными некоторые министры, в том числе Жорж Боннэ, ряд депутатов, видные судебные чиновники, редакторы нескольких газет и сам префект парижской полиции Кьяпп.
Дело Ставиского бросило тень на политических деятелей как правого толка, так и левого, радикал-социалистского крыла. Но французские реакционные круги решили использовать этот скандал, чтобы расчистить дорогу для создания послушного им правительства, за которым последовало бы «установление фашистского строя во Франции.
Началась атака против левых, беспримерная по своей ярости. Застрельщиками кампании были: «Аксион франсез», газета монархистско-фашистского направления, «Жур» — орган крайне правого крыла, и брызжущий злобой «Гренгуар» — еженедельник, издаваемый зятем Кьяппа. Во время дела Ставиского тираж этих изданий возрос в несколько раз.
В начале 1934 года, по случаю открытия сессии палаты депутатов, в Париже произошли первые, организованные фашистами, уличные беспорядки. Наиболее разнузданно вели себя, так называемые «королевские молодчики», связанные с «Аксион франсез», организацией Шарля Мораса и Леона Додэ. К ним вскоре присоединились другие фашистские лиги. Демонстрации продолжались, нарастая, до 26 и 27 января. К толпам демонстрантов, заливавшим главные бульвары Парижа и улицы, прилегающие к палате депутатов, стали присоединяться члены различных организаций бывших фронтовиков. С каждым днем становилось все очевиднее, что эти демонстрации — результат объединенных действий фашистских лиг и что ими руководит общий штаб. Зараза распространялась. По всей Франции были расклеены плакаты: «Гоните вон депутатов!» «К чертям депутатов!» Волнения достигли апогея.
Как впоследствии обнаружил Жорж Мандель, скандальная информация, которой фашисты воспользовались как поводом для выступления против парламента, была получена ими от Жана Кьяппа, префекта полиции. Кьяпп открыто симпатизировал правым. Используя свое положение хозяина парижской полиции, он собрал множество компрометирующих сведений о ряде известных политических деятелей парламентской левой. Он безо всякого стеснения устраивал за ними слежку; его агентура подслушивала их частные телефонные разговоры. В его архивах был похоронен не один финансовый скандал Третьей республики. Это составляло его силу.
Интимные отношения Сарро с женщинами сомнительной нравственности, финансовые фокусы и спекуляции Боннэ, личные секреты Шотана — все это было среди сокровищ, собранных в секретных досье Кьяппа. Он передал газетам только часть своей коллекции. Другую часть он держал прозапас. И, по мнению некоторых депутатов, которым можно доверять, еще одна часть была отправлена в Берлин, в архивы национал-социалистов. Один бывший министр по секрету сказал мне, что готовность Боннэ и Шотана притти к соглашению с Гитлером отчасти объяснялась тем, что германский канцлер слишком много знал о них. Национал-социалистские агенты постоянно держали их под угрозой опубликования компрометирующих сведений; эта угроза, словно дамоклов меч, висела над их головой.
Для французских правых дело Ставиского было счастливой находкой. Момент был как нельзя более подходящий. Страна устала от бестолковой смены кабинетов, от перетасовки все той же колоды засаленных карт, от монотонного повторения одного и того же предложения — урезать оклады государственных служащих, — устала от вечных обещаний, которые ни к чему не вели. Рабочие, крестьяне и мелкая буржуазия были доведены до отчаяния экономическим кризисом. Правые считали момент вполне подходящим для того, чтобы уничтожить парламентскую систему Франции и перекроить государственный строй по фашистскому образцу.
И тут, перед решающим сражением, Камиль Шотан дезертировал со своего поста. Несмотря на то, что он получил вотум доверия значительным большинством голосов палаты, он все же подал в отставку. Это создало опасный прецедент. Впервые в истории Третьей республики законно сформированный кабинет, поддерживаемый палатой депутатов, подал в отставку под нажимом фашистских и околофашистских групп, хозяйничавших на улицах Парижа.
Еще одна перетасовка все той же колоды карт — и снова вынырнул Даладье. К концу января 1934 года он сформировал свой второй кабинет. Еще до назначения новых министров по аристократическим салонам Парижа ходил список — в нем значились имена пяти человек, «директората», которому предстояло «руководить судьбами Франции». В списке стояли имена маршала Петэна, бывшего президента республики Гастона Думерга, Пьера Лаваля, Андре Тардье и Адриена Марке.
Новый кабинет не просуществовал и десяти дней. Он пал под ударами первого открытого выступления «пятой колонны» в Париже. 6 февраля 1934 года на площади Согласия и вокруг здания парламента вновь собрались фашистские толпы, чтобы «прогнать депутатов к чертям».
Все они выстроились тут — лиги и группы, которым уже давно не терпелось разнести демократические учреждения Франции. «Боевые кресты», «Патриотическая молодежь» и «Королевские молодчики» вопили: «Хотим Петэна!»
Я провел несколько часов среди демонстрантов. Через год после того, как пришел к власти непримиримый враг Франции, французский фашизм уже выступал с его антидемократическими лозунгами.
Демонстрация превратилась в бунт. Мятежники набросились на полицию. Вначале полицейские пытались успокоить толпу, затем был отдан приказ стрелять. Когда дым выстрелов рассеялся, двадцать демонстрантов и один полицейский остались лежать на асфальте мостовой... Свыше двух тысяч человек получили ранения, — на добрую половину это были полицейские и жандармы. Париж пережил кошмарную ночь уличных баррикад, беспорядочной стрельбы и поножовщины. Фашисты жгли автобусы, они пытались устроить пожар в министерстве торгового мореплавания, пытались взять штурмом Елисейский дворец, резиденцию президента Французской республики.
В то время как шел этот первый бой, данный «пятой колонной» во Франции, Даладье получил парламентский вотум доверия большинством 343 голосов против 237.
После голосования в палате депутатов я направился в военное министерство, где в то время находилась личная канцелярия Даладье. Я нагнал его у входа здания. Он казался растерянным.
— Что вы намереваетесь делать? — спросил я его.
— Мятеж будет подавлен, — ответил Даладье. — Правительство не потерпит нарушения порядка. Оно располагает всеми средствами, чтобы заставить уважать закон!
С этими словами, отрывисто брошенными мне через плечо, Даладье исчез в здании военного министерства.
Но в ночь с 6 на 7 февраля состоялась еще одна важная беседа Даладье с Вейганом. Вейган явился к Даладье, который не помнил себя от страха. «Говорят, что вы намереваетесь вызвать армию, — сказал Вейган премьеру. — Я не могу вам ручаться, что армия выступит. Но я ручаюсь, что если вы избавите армию от такой дилеммы, она никогда не забудет этого».
Президент республики Альбер Лебрен поддержал Вейгана. Он угрожал своей отставкой, если армия будет использована против мятежников.
Ранним утром 7 февраля перепуганный Даладье ушел со своего поста. Он передал свою отставку президенту, даже не согласовав ее предварительно со своими коллегами. Он освободил место для правительства, которое, как рассчитывали, должно было установить фашизм. За спиной этого правительства маячили тени пятнадцати регентов Франции.
В течение почти семидесяти лет существования Третьей французской республики правительства приходили и уходили — их было свыше сотни, — но в действительности все это время страной управляли пятнадцать регентов Французского банка. Они были истинными хозяевами страны.
Конституция Третьей республики была введена в жизнь ничтожным большинством одного голоса — в парламенте, где распоряжались монархисты. Эту конституцию, ни разу с того времени существенно не менявшуюся, ее авторы-монархисты смастерили так, чтобы она наилучшим образом оберегала привилегии маленькой кучки, стоявшей у власти. Всеобщее и прямое голосование, правом которого пользовались одни мужчины, проводилось лишь при выборах в нижнюю палату, палату депутатов. Сенат же был создан для того, чтобы держать ее в узде. Верхняя палата избиралась косвенным голосованием; голосовали депутаты от муниципалитетов и департаментов, а на этих избирателей частные интересы всегда могли оказывать существенное давление. И такое давление практиковалось как правило, а не как исключение.
Президенту республики не было дано почти никакой власти. Он был скорее официальной фигурой, чем правителем, облеченным исполнительной властью. Однако он имел одну важную прерогативу: право назначать премьера. И часто президент Третьей республики предусмотрительно назначал консервативного премьера, чтобы держать в руках палату с левым большинством.
Но наверху, над всей этой системой, «отцы» конституции оставили нетронутым. Французский банк. Это учреждение оставалось вершиной государственной пирамиды, точно такой, какой создал ее Наполеон Бонапарт: автономной, недоступной, с неограниченной властью.
Еще в то время, когда Французский банк был только что создан, — более ста лет тому назад, — один очень распространенный листок окрестил его «Новой Бастилией». Действительность показала, что Французский банк — неприступная крепость, воздвигнутая для защиты интересов самых богатых людей Франции.
«Верховный банк», как его называли, распоряжался жизнью и смертью каждой крупной промышленной компании, каждого кредитного общества или коммерческого банка Франции. Он назначал по своему усмотрению учетную ставку и проценты на ссуды, выдаваемые под залог ценных бумаг или золота. Учитывая векселя, он дарил жизнь торговой фирме; отказывая в их учете, он выносил ей смертный приговор. Он определял судьбу правительства, находящегося у власти: отпуская необходимые кредиты, он санкционировал дальнейшее существование кабинета, отказывая в кредитах — предрешал его падение.
В 1933 году капитал Французского банка находился в руках около 31 тысячи акционеров. Но из них только 200 пользовались правом голоса на общих собраниях правления банка. Это и были знаменитые «200 семейств» Франции. В их руках находился контроль над рычагами, управляющими финансами и промышленностью всей страны.
Деятельностью банка управлял совет, состоявший из двадцати одного члена: директор, два вице-директора, пятнадцать регентов и три финансовых контролера. Право назначения директора и вице-директоров банка принадлежало французскому правительству. Однако лишь человек, который имел не менее ста акций, мог быть назначен директором банка — в 1933 году это составляло, примерно, два миллиона франков. Чтобы быть вице-директором, надо было иметь пятьдесят акций. Как правило, сами регенты банка снабжали своих кандидатов на эти посты необходимым количеством акций. Таким же правилом было, что директор и вице-директор после их ухода из банка получали прибыльные места в частной промышленности.
Пятнадцать регентов были владельцами крупнейших банков и торговых и промышленных предприятий. Выборы регентов банка были пустой формальностью, ибо в большинстве случаев их места в правлении передавались по наследству. Семейство Ротшильдов было представлено в правлении банка в течение семидесяти с лишним лет; семейства Малле и Оттанге — в течение ста с лишним лет.
Совет банка был такой же замкнутой группой, как какой-нибудь аристократический жокей-клуб. Горсточка людей, связанных между собой тесными родственными отношениями, коммерческими интересами, общественным положением и чувством своего превосходства, смыкалась в несокрушимую фалангу против каждого новопришельца. Посещая те же гостиные и те же ультрафешенебельные клубы, они могли ссориться и конкурировать друг с другом; но когда их общим интересам грозила серьезная опасность, они, забыв прежние разногласия, тесно сплачивались, чтобы сохранить неприкосновенным социальный порядок, служивший основой их могущества.
Регенты Французского банка контролировали денежный фонд страны, следовательно, они держали в своих руках почти все нити ее промышленной жизни. Они поддерживали самые тесные связи с руководящими деятелями военной касты, многие из которых происходили по боковой линии от этих же семейств. Они были связаны со многими высшими представителями церкви. Их сыновья, племянники и зятья занимали виднейшие посты в министерстве иностранных дел, министерстве финансов и в других высших государственных учреждениях. Они поставляли дипломатов, представлявших Францию в иностранных государствах. Они щедро финансировали свои собственные политические партии и группировки. При помощи прессы они управляли общественным мнением, обрабатывали и формировали его.
Таким образом, держа в повиновении министров, контролируя деятельность правого крыла политических партий и распоряжаясь наиболее влиятельными газетами, «Верховный банк» фактически контролировал политику Франции.
Французский банк имеет свою историю. В 1848 году банк боролся с либеральными демократами и поддерживал генерала Кавеньяка, прославившегося беспримерной жестокостью, с которой он расправился с восставшим французским народом. Позднее он оказал поддержку Наполеону III. После франко-прусской войны 1870 года Французский банк был на стороне маршала Мак-Магона и монархистов — против народа. Во время дела Дрейфуса банк, наперекор Ротшильдам, субсидировал противников Дрейфуса. В первые десять лет после войны 1914— 1918 годов он упорно боролся с двумя радикал-социалистскими правительствами, возглавляемыми Эдуардом Эррио, и добился их падения. Как утверждал Эррио, банк был «золотой стеной», пробить которую не было бы в состоянии ни одно правительство. Однажды во время мировой войны Клемансо жаловался, что он не обладает полнотой власти. Один из депутатов спросил его: «Но кто же, в конце концов, имеет большую власть, чем вы?» «Тигр» Клемансо рявкнул: «Регенты Французского банка!»
Во время мировой войны Муссолини добивался того, чтобы Италия вступила в войну на стороне союзников. Его усилия щедро оплачивались французским правительством того времени. После прихода Муссолини к власти он становится фаворитом банка. Газеты, связанные с банком, превозносили его, несмотря на его многочисленные резкие нападки на Францию в послевоенный период. И даже тот факт, что территориальные требования фашистской Италии касались французских колоний и владений, не мог поколебать регентов банка в этой их неразделенной любви. Впрочем, это не в первый раз Французский банк приносил интересы страны в жертву своим собственным интересам. Во время франко-прусской войны банк ставил на Тьера, «чудовищного карлика», подписавшего соглашение с прусским канцлером Бисмарком.
В 1933 году, когда Гитлер пришел к власти, регенты высказывали удовлетворение. Они были готовы забыть, что он объявил Францию «национальным врагом Германии номер первый» и что в книге «Mein Kampf» он во главу своей программы поставил изоляцию и уничтожение Франции. С первых дней власти Гитлера «200 семейств» стали устремлять завистливые взоры на тот берег Рейна. Они приняли Гитлера точно так же, как приняли его германские крупные промышленные круги: как крестоносца и спасителя Европы ,от большевизма, В первые месяцы правления Гитлера они испытывали некоторые сомнения относительно прочности и устойчивости его власти и его дальнейших успехов. Но примерно с 1934 года «200 семейств» окончательно приняли решение последовать примеру Гитлера и притти к политическому соглашению с ним. К этому времени они уже считали Францию созревшей для перестройки ее государственной системы по образцу фашистской Италии и национал-социалистской Германии.
Отчет финансовой комиссии, сделанный перед палатой депутатов в 1936 году, поднимает завесу над деятельностью Французского банка. В отчете банк обвиняется в следующем:
1. Банк находится в руках олигархии, которая управляет Францией через головы избранных страной представителей.
2. Банк с большей охотой и щедростью предоставляет льготные кредиты членам этой олигархии или связанным с ним предприятиям, чем другим фирмам.
3. Он предоставляет неограниченные кредиты крупным предприятиям и отказывает в них более мелким фирмам.
4. Он ставит в безвыходное положение множество небольших или второстепенных, но полезных предприятий, например большое число частных сельскохозяйственных банков.
Статистические данные показали, что пятнадцать регентов Французского банка состояли председателями или членами правления в двухстах пятидесяти компаниях. В это число входили: тридцать один частный банк, две железнодорожных и семь металлургических компаний, восемь горнопромышленных, двенадцать химических и восемь страховых компаний. Подобно спруту, они протянули свои щупальцы не только ко всем основным отраслям французской промышленности, но и за пределы Франции.
Эжен Шнейдер, железный король, глава крупнейшего французского треста вооружений Шнейдер Крезо, один из регентов Французского банка, был также руководителем Объединенного европейского банка, который контролировал крупнейшие военные заводы Шкода в Чехословакии. В 1939 году Шнейдер продал свои акции германским фирмам. Сделка была заключена парижским банком «Братья Лазар», который был тесно связан с банком «ЛазарШнейер-Элисон» во Франкфурте, в свою очередь связанным через компанию «Металл-Гезельшафт» с мощным германским химическим концерном «Фарбениндустри».
«Фарбениндустри» сотрудничал в Испании, Южной Америке и Китае с французским химическим трестом Кульмана, представленным в правлении Французского банка Рене Дюшеменом. Небезынтересно отметить, что семьдесят пять процентов капиталовложений в один из крупнейших заводов взрывчатых веществ «Фарбениндустри» принадлежали французскому капиталу.
Один из регентов Французского банка, Франсуа де Вандель, сенатор, — глава величайшей металлургической компании во Франции. В то же время он глава знаменитого Комитэ де Форж — всемогущего объединения французской тяжелой промышленности. Рудники, сталелитейные заводы и доменные печи компании де Вандель расположены на франко-германской границе: часть из них находится во Франции, часть в Саарской области, принадлежащей Германии. В 1914 году, когда разразилась мировая война, один из близких родственников сенатора де Ванделя, герр фон Вендель, был членом германского рейхстага.
Президент Альбер Лебрен всегда встречал самое доброжелательное отношение со стороны Комитэ де Форж. Лебрен, горный инженер, директор угольной компании в Лотарингии, состоял в правлении «Асиери де Мишевиль», фирмы, входившей в состав Комитэ де Форж. Франсуа Понсе, французский посол в Берлине с 1931 по 1939 год, был тесно связан с этой мощной организацией. Перед тем как он занял свой дипломатический пост в Берлине, он издавал ежедневный бюллетень Комитэ де Форж в Париже. По старой традиции, французский посол в Берлине был «своим человеком» у французских стальных магнатов.
Война 1914—1918 годов не нарушила контакта между германской и французской тяжелой индустрией. В начале мировой войны железные рудники в бассейне Брие попали в руки немцев и были использованы с полной мощностью для производства вооружений. Французы бомбардировали эти копи только один раз. В 1916 году французского военного министра генерала Лиоте спросили, почему такой важный для Германии источник сырья не был уничтожен. Он ответил, что лично давал об этом неоднократные приказы, но его приказы не выполнялись. После войны в парижской газете «Информасьон» было опубликовано письмо от 16 февраля 1919 года, раскрывающее причины невыполнения этих распоряжений: по этому вопросу было заключено тайное соглашение, подписанное с французской стороны де Ванделем и Шнейдером, а с германской — магнатом Тиссеном и саарским стальным королем Рехлингом.
В 1933 году один из делегатов съезда радикал-социалистской партии, Сеннак, заявил, что он располагает данными, доказывающими, что фирма Шнейдер-Крезо снабжает Германию большим количеством танков новейшей системы, принятых во французской армии; чтобы не вызвать подозрения, танки направляются в Германию через Голландию. В марте 1940 года на одном из закрытых заседаний французской палаты выяснилось, что, начиная с сентября 1939 года, из Франции было отправлено в Германию колоссальное количество железной руды в обмен на германский уголь. Транзит этих товаров шел через Бельгию.
Таковы люди, которые, в качестве регентов Французского банка, в действительности управляли Францией. Они достаточно ясно показали как в мирное время, так и во время войны, что национальные интересы имеют для них значение лишь тогда, когда с ними совпадают их личные интересы. Они были финансовой опорой самых оголтелых фашистских лрупп и лиг. Сенатор Франсуа де Вандель, один из регентов Французского банка и глава величайшей во Франции горнопромышленной компании, имел членскую книжку «Боевых крестов» за № 13. Глава крупнейшего электроконцерна Эрнест Мерсье, тесно связанный с германским концерном А. Э. Г., имел членскую книжку № 17 этой же организации. В 1934 году сообщалось, что его пожертвования в пользу этой крупнейшей фашистской лиги и ряда других, ей подобных, достигли суммы в десять миллионов франков. Субсидии от таких богачей давали возможность полковнику де ла Року добывать винтовки, амуницию, пулеметы и аэропланы для своих военизированных фашистских отрядов. На эти деньги в феврале 1934 года было организовано кровавое столкновение на площади Согласия в Париже.
Когда февральский мятеж привел к желанной цели и Даладье подал в отставку, его преемником сделался человек, слывший любимцем «200 семейств». Это был Гастон Думерг.
Назначение в 1934 году семидесятидвухлетнего Гастона Думерга премьером было встречено «Боевыми крестами» с ликованьем. Полковник де ла Рок телеграфировал во все концы победную реляцию своим отрядам: «Первая цель достигнута!» Выступив перед руководителями своей организации, де ла Рок выразил уверенность, что фашистский строй будет установлен во Франции самое позднее к концу 1934 года.
Правительство Думерга было первым из серии «национальных» правительств, сменявших друг друга в течение двух с лишним- лет. Это были комбинации, создаваемые все той же коалицией радикал-социалистов и партий правого крыла с преобладанием последних. Эти годы были отмечены попытками отменить демократическую конституцию Третьей республики, облечь президента республики полудиктаторской властью и урезать право парламента контролировать государственные финансы. Вместе с тем это были годы создания Народного фронта — союза между трудящимися и мелкой буржуазией.
За неделю до кровавого столкновения на площади Согласия Думерг заявил в своей речи по радио: «Парламент несет ответственность за создавшееся положение. Он ничего не предпринял, чтобы выполнить свой долг. Пересмотр нашей конституции кажется мне неотложной необходимостью». Так была заранее намечена Думергом программа его будущего кабинета.
В течение всей своей политической карьеры Гастон Думерг был типичной «темной лошадкой». Каждый раз как начинались серьезные столкновения между правыми и левыми или когда бывало необходимо добиться политических целей, поставленных правыми партиями, при помощи так называемого «надпартийного правительства», неизменно в кандидаты выдвигался Думерг. Ничто не отличало его от типичного среднего французского политика, за исключением его лучезарной доброжелательной улыбки. В течение сорока лет улыбка Думерга, подобно радуге, застывшей на небесах, озаряла французскую политику.
Впервые Думерг был избран премьером в 1913 году. Он был бессменным членом кабинета в течение всей мировой войны. Особенно широкую известность Думерг приобрел, когда в 1917 году, вернувшись из официальной поездки в Россию, заявил, что никогда еще царь не чувствовал себя так прочно, как сейчас... Месяц спустя царь и царское правительство были свергнуты Февральской революцией.
В 1924 году Думерг был избран президентом республики. Вскоре после его избрания Эдуард Эррио жаловался: «Мы выгоняем реакцию через парадный подъезд, а она, в лице Гастона Думерга, вползает к нам через черный ход».
За неделю до истечения срока его президентских полномочий Думерг женился на пожилой даме, своей многолетней подруге. Когда его спросили, почему он выбрал именно дни своей отставки, чтобы расстаться с холостяцкой жизнью, он признался одному близкому другу: «Я хотел доставить ей удовольствие побыть супругой президента республики хотя бы в течение недели».
Покинув пост президента, Думерг, в награду «за оказанные им услуги», был назначен одним из директоров Суэцкой компании с недурным доходом в 200 тысяч франков в год. Уединившись в свое весьма благоустроенное поместье на юге Франции, возле местечка Турнфей, он здесь выхаживал свои виноградники и поигрывал в картишки. «Вечно он выигрывает, — жаловались его соседи по карточному столу.—Он чуть ли не такой же мастер играть в карты, как сбывать свое вино».
В 1933 году портрет Думерга снова замелькал в газетах. Реакционные круги искали подходящего кандидата на должность премьера. В газетных статьях человека с сияющей улыбкой уже не называли, как обычно, иронически-ласкательным именем «Гастонэ». Ему было пожаловано звание «турнфейского мудреца». Думерг часто и усердно выступал по радио для того, чтобы французский народ мог освоиться с его кандидатурой. А тем временем полковник де ла Рок усиленно превозносил его и в одной из своих речей назвал «будущим спасителем Франции». Итак. Думерг был введен в должность премьера как спаситель Франции от демократии и либерализма. На этот раз «200 семейств» решили, что пора свести счеты с либеральными идеями раз и навсегда.
План Думерга о пересмотре и изменении конституции был изложен в книге сенатора Мориса Ординер, к которой Думерг написал предисловие. План этот заключался в следующем:
1. Президент республики имеет право распускать палату и требовать новых выборов.
2. Палата должна избираться не прямым, а косвенным голосованием, причем число депутатов должно быть уменьшено, а сроки их полномочий увеличены. 3. Государственный бюджет составляется и проводится в жизнь по указу правительства, без утверждения парламентом.
Но прежде чем новый кабинет Думерга встретился с палатой депутатов, произошли два события, заставившие Думерга повременить со своими проектами. Через два часа после утверждения кабинета, вечером 9 февраля 1934 года, в Париже начались уличные бои между полицией и народными массами.
Коммунисты выпустили воззвание, призывавшее рабочих к демонстрации протеста против кабинета Думерга. Местом сбора была назначена площадь Республики в одном из пролетарских районов Парижа. Полиция и войска окружили плотным кордоном район предполагаемых демонстраций, однако они вспыхнули подобно пожару во всех рабочих кварталах Парижа — вплоть до исторически известных Бельвиля и Менильмонтана и до Северного и Восточного вокзалов. Безоружные рабочие начали строить баррикады. С раннего утра раздавались залпы полицейских винтовок и треск пулеметов. Рабочие отвечали градом камней. Когда дым сражения рассеялся, не оставалось уже никаких сомнений в том, что кабинет Думерга запятнан кровью. По официальным сообщениям, с обеих сторон насчитывалось свыше двухсот убитых и раненых. В Париже было произведено больше тысячи арестов. Тогда в первый раз появились официальные разъяснения, что во всем происшедшем повинны «интриги и махинации иностранной агентуры». С этого времени басня об «иностранной агитации» стала привычным рефреном парижской правой прессы.
Три дня спустя Париж и крупные французские провинциальные города стали свидетелями всеобщей стачки. По беспристрастной оценке, она охватила сто процентов служащих таких жизненно важных государственных предприятий, как почта, телеграф, телефон, трамвай, автобус, метро. Рабочие крупнейших промышленных предприятий присоединились к забастовке. Железные дороги, водопровод, газ и электричество, по приказу руководителей стачки, продолжали нормальную работу.
Правительство Думерга было напугано внушительным размахом стачечного движения. И, пожалуй, еще больше тем, что в этот же самый день рабочие демонстрации, созванные порознь социалистами и коммунистами, сошлись на обширной территории Венсеннского леса. По окончании обоих митингов более ста тысяч парижан соединились в едином мощном шествии. Правительственные круги были испуганы и ошеломлены. То была первая объединенная демонстрация социалистов и коммунистов после резкого разрыва, происшедшего между этими партиями в 1922 году. И это после жестокой междоусобной войны, свирепствовавшей между ними в течение двенадцати лет.
На утро после стачки Думерг в продолжение нескольких часов совещался с двумя своими ближайшими сотрудниками — бывшим премьером Андре Тардье и Пьером Лавалем. Хотя впоследствии это официально отрицалось, Лаваль в частной беседе признавался, что это они с Тардье составили основные пункты первой декларации Думерга в палате депутатов.
Стратеги решили действовать осторожно с проведением намеченных конституционных реформ. Французский народ был настроен очень решительно. Думерг и его советники рассчитывали, что народ будет подавлен и ошеломлен скоропалительным уходом Даладье и мощным зрелищем силы, продемонстрированной «Боевыми крестами». Вместо этого он увидел сплоченные народные массы, исполненные решимости и готовности к борьбе.
Даже если бы парламент пошел на самоубийство, послушно проглотив так называемые «реформы» Думерга, народ не допустил бы гибели демократии, не оказав решительного сопротивления. Думерг, собиравшийся изложить свою программу коренной реформы конституции в первом же правительственном выступлении перед палатой, вынужден был отложить это намерение. Новый кабинет предстал перед депутатами и сенаторами в скромном и вкрадчивом обличии «правительства примирения партий». «Спаситель» Думерг временно снова задрапировался в халат «папаши Думерга», сияя обворожительной, почти ангельской улыбкой. Первая попытка ввести фашизм «бескровным путем» потерпела крах.
В кабинет Думерга, насчитывавший тридцать четыре человека, входили только шесть радикал-социалистов, включая Эррио в качестве министра без портфеля.
Реакционные члены кабинета Думерга были единодушны в стремлении покончить с системой парламентской демократии во Франции, но они расходились в путях и средствах осуществления этой задачи. Так, например, Тардье, министр без портфеля, призывал к созданию корпоративного государства. Но это не мешало ему быть поборником французской традиционной политики «твердой руки» в отношении к Германии, политики, восходящей к Клемансо и Пуанкаре. Напротив, Пьер Лаваль, министр колоний, стремился сочетать фашистский режим во Франции с развитием дружественных отношений между Францией, Италией и Германией. Точка зрения Лаваля постепенно брала верх в так называемых «национальных» партиях правого крыла. Но чтобы осуществить на деле свою линию в иностранной политике, Лавалю пришлось дожидаться смерти Луи Барту, которого Думерг сделал министром иностранных дел. Думерг не из любви или уважения включил Барту в состав своего кабинета. Причина была та, что «Барту в кабинете был помехой, но Барту вне кабинета был бы катастрофой».
Луи Барту было семьдесят два года, когда он водворился на Кэ д'Орсэ. Он сделал блестящую политическую карьеру. Барту родился в Нижних Пиренеях, на юго-западе Франции. Он был сыном жестяника. Его подвижное лицо с живыми глазами и бородкой а 1а Наполеон III фигурировало чуть ли не в двенадцати министерских кабинетах.
Через несколько недель после того как Барту получил портфель министра иностранных дел, я взял у него интервью. Он утверждал, что он единственный французский министр, прочитавший в оригинале книгу Гитлера «Mein Kampf», в полном издании. Барту свободно говорил понемецки. Он мог цитировать напамять длинные отрывки из Генриха Гейне, который был одним из его любимых поэтов.
Я пошел к нему потому, что по всему Парижу носились слухи, что Германия потребовала для себя права создания регулярной армии в 300 тысяч человек. Утверждали, что кабинет Думерга, под давлением Великобритании, готов согласиться на это. Агенты Лаваля шныряли повсюду, доказывая, что это верный путь, чтобы обеспечить мир. Граф Фернан де Бринон носился по редакциям газет, так же как и Станислав Ларошфуко, представитель тех кругов дворянства, которые держали сторону Лаваля.
Руководители национал-социалистских организаций бывших фронтовиков толклись по Парижу, уверяя всех и каждого, что Гитлер собирается выкинуть все оскорбительные для Франции места из книги «Mein Kampf» и что новое, очищенное издание уже готовится к печати.
Они убедили в этом главу влиятельной группы бывших фронтовиков, депутата Жана Гуа, который надоедал своим коллегам в кулуарах парламента, убеждая их в добрых намерениях Гитлера. Один из самых ловких агентов Гитлера, Отто Абетц, сделал свой первый визит в Париж. Он посещал фешенебельные гостиные в сопровождении корреспондента «Франкфуртер Цейтунг» — Фридриха Зибурга, известного перебежчика из рядов либеральной демократии к национал-социалистам.
Барту изложил свое мнение в самых решительных выражениях. Он категорически отрицал приписываемое ему согласие с политикой уступок Германии. «Если мы сделаем этот роковой шаг, — воскликнул он, — нам предъявят в скором времени новые, более обширные требования. В один прекрасный день мы должны будем, наконец, остановиться. Лучше сделать это сейчас, пока козыри еще в наших руках».
Луи Барту, невысокий, крепкий человек со светскими манерами, культурный и многосторонний, был, казалось, рожден для политической деятельности. Когда-то он писал: «Политическая трибуна — это алтарь слова. Надо благоговейно чтить трибуну, чтобы возвыситься до нее». Барту фанатически любил музыку. Он был страстный библиофил и коллекционер. Когда после его смерти его библиотека продавалась с аукциона, обнаружилось, что ему принадлежала самая обширная коллекция эротической литературы во Франции. Этот государственный муж, представитель угасающего величия в эпоху упадка Франции, забавно сочетал в себе деловитость Пуанкаре с взволнованной горячностью Бриана. В свободное время он написал множество книг, преимущественно о французской литературе. Одна из его книг была посвящена Рихарду Вагнеру.
Барту был последним представителем традиционной французской иностранной политики на Кэ д'Орсэ. Эта политика диктовалась опасениями перед потенциальной промышленной и военной мощью Германии, а также недоверием к великобританской политике «равновесия сил» на континенте. Хотя Барту старался сохранить франкобританское сотрудничество, но его всегда преследовала мысль, как бы в этом сотрудничестве, по определению Клемансо, Франция не играла роль лошади, а Англия — наездника. Барту считал, что Франция должна стать первой континентальной державой в Европе. Он полагал, что система союзов, заключенных Францией с Польшей, Чехословакией, Румынией и Югославией, была необходимым условием сохранения европейского равновесия. В бытность Барту руководителем на Кэ д'Орсэ инициатива в европейской международной политике на некоторое время вернулась к Франции.
В первый период после мировой войны Барту был непримиримым врагом Советской России. Он был завзятый консерватор. Но теперь он неустанно старался притти к соглашению с Советским Союзом. В мае 1934 года на сессии Лиги наций в Женеве он боролся против всяких уступок Гитлеру. В страстной речи Барту обрушился на национал-социализм с его проповедью милитаризма и войны.
— Я слишком стар, чтоб переливать из пустого в порожнее, — сказал он нам, газетчикам, когда вышел из зала в сильнейшем негодовании.
Сделавшись министром иностранных дел, Барту немедленно принялся за реорганизацию и укрепление системы внешних договоров Франции. С этой целью он совершил свое «большое турне» по Европе, посетив Польшу, Румынию, Югославию и Чехословакию. Его идеей было расширить Локарнский пакт, который гарантировал Франции, Великобритании, Германии, Италии и Бельгии помощь всех стран, подписавших этот пакт, в случае если одна из них подвергнется нападению со стороны одного из соучастников этого соглашения, дополнив его «Восточным Локарно», которое охватывало бы Германию, Советский Союз, Польшу, Чехословакию и прибалтийские государства.
Во время этого путешествия Барту едва не погиб: в Австрии в его поезд была брошена бомба. Французская пресса получила от премьера Думерга указание всемерно преуменьшить значение этого инцидента.
В Бельведерском дворце в Варшаве Барту встретился со стареющим польским диктатором — маршалом Пилсудским. Глава польского правительства, повидимому, был намерен соблюдать верность пакту о ненападении, который он недавно подписал с Гитлером. Покидая дворец, Барту казался встревоженным и огорченным. «Я не мог его переубедить», — признался он.
Зато в Румынию он въехал триумфатором, и ликующие румыны избрали его почетным гражданином своей страны. Барту получил - аудиенцию у югославского короля Александра, который возобновил заверения в своей лойяльности в отношении Франции. Он разговаривал и с престарелым президентом Чехословацкой республики — Томасом Масариком, и его учеником, министром иностранных дел, Эдуардом Бенешем.
Поездка Барту была не только его личным триумфом, но и триумфом всей внешней политики Франции. Однако Барту ясно видел тревожные сигналы. Вернувшись в Париж, он признавался: «Я недооценивал Гитлера. Он развил лихорадочную деятельность на востоке и северовостоке Европы. Я думаю, что я одернул его, но нужны большие усилия, чтобы постоянно держать его в узде».
И фюрер оценил по достоинству деятельность Барту. В октябре 1934 года, когда югославский король Александр приезжал отдать официальный визит французскому президенту, оба — король и Барту — были убиты в Марселе хорватскими террористами. Убийцы были членами пресловутой банды «Усташи», и связь их с партией национал-социалистов была установлена самым неопровержимым образом. Газета организации «Усташи» издавалась в Берлине. Марсельские убийцы получили свои подложные паспорта в Мюнхене. На пулемете, из которого они стреляли, стояло клеймо оружейного завода Маузера в Оберндорфе у Неккара.
Барту ушел в могилу. Пьер Лаваль развил бурную деятельность, чтобы занять его место на Кэ д'Орсэ. Смерть Барту была встречена вздохом облегчения не только в Берлине. Премьер Думерг воспользовался случаем, чтобы снова перетасовать своих министров. Очень показательно было одно падение. Из правительства вышел министр, который знал слишком много об афере Ставиского, в его руках были нити, которые вели к истинным подстрекателям мятежа. Имя его было Анри Шерон. Это был проницательный толстощекий северянин. Шерон настаивал на проведении всестороннего, глубокого расследования марсельского убийства.
Но тут заговорил маршал Петэн, военный министр, «У нас есть мертвый груз в этом правительстве». Это был редкий случай, когда маршал открыл рот.
Поделиться книгой: