Помоги проекту - поделись книгой:
Об отце Иоасафе (в миру Иване Болотове) следует немного сказать особо: родился он в семье священника Ильи Болотова в селе Страшкове Кашинского уезда Тверской губернии 22 января 1761 года. По окончании Кашинского духовного училища обучался в Тверской семинарии, затем перевелся в Ярославскую, которую и окончил с блеском. Четыре года преподавал в Угличском духовном училище. Пытливый, обладающий живым умом юноша обзаводится обширной библиотекой, постоянно пополняя багаж своих познаний. В 1786 году принимает нелегко давшееся ему решение — постригается во иноки, кстати, в Толгском монастыре, близ Ярославля. Спустя год он оказывается на Валааме. Здешняя жизнь настолько привлекла новоначального монаха, что весь свой путь земной он решил провести в стенах именно этого монастыря. Но, как говорят, «человек предполагает, а Господь располагает». Судьба распорядилась по-иному.
Иоасаф согласие свое отправиться на Аляску изъявил, принял на себя трудный, поистине апостольский подвиг. В помощь ему в состав миссии вошли Валаамского монастыря иеромонах Ювеналий, иеромонах Макарий, иеромонах Афанасий, иеродьякон Стефан, иеродьякон Нектарий, монах Иоасаф и монах Герман. Всего, таким образом, восемь человек вошли в первую русскую православную миссию на далекую, дикую Аляску. (Вся миссия насчитывала десять человек.)
Отправлялись в дальний край не просто так, не келейно-тихо и незаметно. Последовал именной указ Екатерины, согласно которому Святой Синод возвел Иоасафа в сан архимандрита, были пожалованы митра и наперсный крест. Всем необходимым миссия была снабжена щедро: от верховьев Лены до Охотска имущество миссии везли на 100 лошадях.
И, хоть обставлено все было широко и даже помпезно, с отъездом сильно поспешали. Стремились до ростепели поспеть к Каменному поясу — Уралу. Как ни поспешали, а весь путь от Санкт-Петербурга до Аляски занял… целых девять месяцев! Девять месяцев труднейшего пути бездорожьями, полной гнуса сибирской тайгой, комариными болотами. Сколь тягот и лишений претерпели — один Бог знает. Из отчета миссии: «От Петербурга до Охотска ехали сухим путем…». Читатель! Взгляните на географическую карту России, хоть чуть напрягите воображение и представьте, что за «путь» это был, и вы осознаете, что до Охотска-то добраться было уже подвигом в те времена, не говоря о прочем. Особенно о пути морском от Охотска до острова Кадьяк и далее на восток до самой Аляски. Легко сказать: на шлюпе, груженном солониной, солью, огневым припасом, в трюме которого и спать-то можно было, только устроившись на мешках да бочках, и то в неимоверной тесноте, духоте и зловонности. А качка, холод, скуднейший рацион? Только им ведомо, что это было. Но они достигли. Все это было лишь прелюдией к их миссионерскому подвигу. Проповедуя, крестя, в трудах и вере строили церкви, основывали школы, врачевали, просвещали, как могли, жителей этого дикого края. На Аляске погиб мученически от рук язычников Ювеналий.
В 1799 году погиб вместе с кораблем «Феникс» Иоасаф, только что в Иркутске во епископы Кадьякские рукоположенный именным Указом императрицы еще от 19 июня 1796 года. Вместе с ним погибли спутники его: иеромонах Макарий и иеродьякон Стефан.
Помимо миссионерского служения, архимандрит Иосаф нашел время и для служения научного. Он успел за неполных четыре года исследовать и написать «Топографическое, климатическое, статистическое и нравственное описание острова Кадьяк», дав, таким образом, первым из европейцев научное описание этого неизученного края просвещенному миру. Труд сей был опубликован в октябрьском номере журнала «Друг просвещения» за 1805 год.
Иеромонах Нектарий, в 1806 году тяжело захворавший, был отправлен в Иркутск, где и почил в бозе в году 1814. Монах Иосиф умер на Кадьяке. Иеромонах Афанасий исправлял служение свое до 1825 года. В тот год вернулся в Россию, прибыл на Валаам (!), где и преставился Господу в году 1831, успев основательно поведать и даже частично описать все деяния миссии. И только монах Герман продолжал подвизаться в диком том крае. По свидетельству барона Врангеля, бывшего тогда наместником в Российских колониях Америки, в 30-е годы Герман основал на Кадьяке при миссии детский приют для ребятишек-сирот из алеутов. Последние годы своей земной доли отец Герман подвизался анахоретом на острове Еловом. По сию пору там сохранился бережно местными жителями охраняемый скит: избушка, часовенка и… могила. Могила Святого Преподобного Германа Аляскинского! Он почил в бозе в конце 1837 года, отдав 44 года жизни своей, служения своего подвижнического людям того далекого, холодного края. Русская Православная церковь канонизировала Германа в 1970 году. На Аляске по сей день существует действующая православная семинария имени Германа Аляскинского и православный же монастырь его Святого имени.
Но вот что занимает мое воображение. О чем мыслил, что чувствовал этот прежде всего человек, хоть и обуздавший себя строжайшей уздой обета постничесгва и одиночества, выходя на угрюмый, пустынный берег далекого, чужого ему океана? Какой болью и печалью наполнена была прекрасная душа этого мужественного инока? Сколь ни пытайся, это останется навеки тайной. Но завеса тайны этой может быть приподнята — сохранились письма отца Германа игумену Назарию. Письма и позволяют прикоснуться к трепетным струнам души этого человека. Приведу всего один фрагмент.
«Преподобный, пречестнейший государь Батюшка, отец Назарий со всею о Христе братиею о Господе радоватися. Ваших отеческих мне убогому благодеяний не изгладят из моего сердца ни страшныя непроходимые Сибирские места, ни леса темные, ни быстрины великих рек не смоют, ниже грозный океан не угасит чувств оных. Я в уме воображаю любимый мной Валаам, на него всегда смотрю через великий океан» (писано 19 мая 1795 года, о. Кадьяк).
Задумайтесь на минуту, мой читатель, над строкой: «Я в уме воображаю любимый мной Валаам, на него всегда смотрю через великий океан». Полагаю, вам станет понятной душевная тоска, владевшая Германом на протяжении долгих 43 лет. Но он свершил свое служение Господу, мужественно и достойно прошел свой земной путь, и прославлен Русской Православной Церковью Преподобный Герман Аляскинский 9 августа (27 июля по ст. стилю), и, конечно же, особо почитается в монастыре Валаамском, где в соборной нижней церкви во имя Святых Преподобных Сергия и Германа хранится частица его святых мощей, уже в наши дни доставленных с Аляски.
В Валаамской обители особо чтят память не только Преподобного Германа, но и одного из основателей Соловецкого монастыря — Савватия, основателя Александро-Свирского монастыря — Александра Свирского, основателя Коневецкого монастыря — Арсения Коневецкого, основателя Авраамиевского монастыря в Ростове Великом — Авраамия Ростовского.
В 1819 году Валаамская обитель удостоена была высочайшего посещения: трое суток молитвенно провел на острове августейший император Александр I.
Через министра духовных дел, князя Голицина, сообщено в начале августа 1819 года игумену Иннокентию, что государь-император намерен посетить монастырь. Было подчеркнуто, что, по желанию самого монарха, принимать его следует не как Самодержца Всероссийского, а как смиренного паломника, и прибудет он без конвоя и свиты в сопровождении одного камердинера. Обрадованы в монастыре были несказанно: как же, первое во всей истории монастыря августейшее посещение, но сообщению, что «без свиты и конвоя», не поверили. Неделю суетливо готовился монастырь к высочайшему визиту. В общем, так-то всегда был отменнейший порядок, а тут и вовсе все блистало. К назначенному дню извлекли из погребов наилучшую провизию, наготовили, нажарили, напарили, нанесли всяческих яств. В оный день почти весь монастырский флот ушел к Салми, встречать любезнейшего визитера. В монастырь же от управляющего имением графини Орловой был прислан 7 августа нарочный с известием, что император почивать будет в Салми в доме военного губернатора, а 10-го утром, вероятно, отправится на Валаам. Но эконому монастыря отцу Арсению, прибывшему в Салми 9 августа утром со всем монастырским флотом, император заявил, что на остров пойдет из Сердоболя, а до него доедет на простых почтовых. На Крестовом острове, при входе в бухту, на колокольнях поставили смотровых, все как бы замерло в ожидании большого праздника. Однако… Шел час за часом, светило пошло к закату, а на горизонте ни паруса, ни единой движущейся точки. День угас. Отслужили повечерие, монашеское правило. Тревожное недоумение охватило братию. Монастырь угомонился, погасли огни, все стихло. Безмолвная августовская ночь опустилась на уснувшие кельи, притихшие храмы, сады. На Ладогу пал туман.
А государь? Он, действительно, доехал в простой коляске с одним камердинером до Сердоболя. Отец Арсений встретил августейшего путешественника, в подворье Сердобольском отслужили молебен, потом трапезничали, да пока собирались, вышли уж только к вечеру. Мужики на веслах старались, знали, что везут Александра Благословенного, указом своим от 1812 года сделавшего земли эти частью Великого Княжества Финляндского, даровавшего всем им свободу от крепостного права и вообще сделавшего их жизнь основательно независимой от уклада и порядков империи. Ладогу и путь к архипелагу знали как свою собственную пядь. И в ночи уже, бесшумно почти, никем не замеченные, ввели суденышко в монастырский залив, так же без гомона ошвартовались, высадили путников своих на деревянный причал и пошли восвояси. Отец Арсений что было сил поспешил наверх. Александр же постоял с минуту на пустынном причале, размял от долгого сидения отекшие члены и не спеша, похрустывая песком, пошел наверх, где во тьме едва угадывались, чуть белея, монастырские постройки.
Арсений таки поспел. Поднялся гвалт, зазвонил колокол, за сияли огни, братия валом повалила в собор. На паперти подвернулись два незнакомых господина в сюртуках, их попроси ли посторониться, не мешать: «Государь в обитель прибыл» Александра с камердинером чуть было совсем не затолкали угол, но кто-то бывалый узнал, пали в ноги, слезно извиняясь, повели в храм, начался молебен. Трое суток провел император в монастыре, строго постясь и истово творя молитву. До сих по хранят предание о том, как схимонах Николай угостил государя репкой со своего огорода, заявив, что только чистить нечем, ножика нет. Император, немного смутясь, вытер ее от земли белоснежные лосины и, сказав: «Я солдат, съем и так», съел предложенное угощение.
Благодарственные милости от богомольного самодержца не заставили себя ждать. Через год доставили в монастырь пожалованный императором игуменам массивный золотой крест усыпанный бриллиантами, «для всегдашнего ношения его настоятелями при священнослужениях». Монастырь же по Высочайшему повелению 2 апреля 1822 года был возведен в I класс, дарован был ему большой остров (чуть меньше самого Валаама), правда, не в самом архипелаге — в 23 верстах юго-западнее. Там, на этом острове Путсаари, основан был впоследствии скит во имя святого Сергия и стали разрабатываться каменоломни, дававшие обители значительные доходы. Достаточно сказать, что устои Благовещенского (ныне Лейтенанта Шмидта) моста, цоколь гостиницы «Москва» (что напротив Московского вокзала), пьедестал памятника Римскому-Корсакову и, наконец, атланты в портике Нового Эрмитажа изваяны имени из этого камня, названного сердобольским гранитом.
Повествуя об этих годах, нельзя не упомянуть и еще об одном событии, происшедшим на Валааме в ту пору. В конце 1822 год сослан был в Валаамский монастырь «на исправление» даже тогда весьма известный архимандрит Иакинф. Имя этого человека в миру — Никита Яковлевич Бичурин. По крови он чуваш. Родился в селе Бичурине недалеко от Чебоксар, в семье сельского священника. В те времена дорога к образованию для «поповских» детей могла лежать только через семинарию. После церковно-приходской школы Никита поступил в Казанскую семинарию. Преподаватели сразу обратили внимание на то, с какой легкостью давались юному семинаристу языки. Он «с лёту» овладел древнегреческим, латынью, старославянским. Как ни странно, «изряден» оказался в русской словесности (ведь за спиной была всего-навсего приходская школа), самостоятельно и довольно быстро выучил французский, английский, немецкий языки. Это за рамками программы семинарии, но, так как успевал и по остальным предметам блестяще, на увлечения юного полиглота смотрели сквозь пальцы. «Учит, ну и пусть учит, значит, Бог дал». И Бог, действительно, многое дал этому человеку. Но, как и судьба многих талантливых людей в России, его судьба оказалась драматичной. В старших классах семинарии с ним случается несчастная любовь. Он был отвергнут. Ах так! Он принимает решение уйти от мира и по окончании семинарии постригается. Одно время остается преподавать в семинарии, а затем оканчивает Казанскую духовную академию, по окончании которой там же и остается преподавать. Но волею обстоятельств в 1807 году уже в сане архимандрита его направляют в Китай главой русской православной миссии. Выбор церковного начальства пал на него не случайно: представителен, образован, владеет многими языками. Долгих 14 лет живет он в Поднебесной, создает русско-китайский, франко-китайский, немецко-китайский словари, изучает культуру, историю, быт этой загадочной страны. Но по доносу сослуживцев (это в России занятие наилюбимейшее) вызывается в Петербург, предстает пред судом Синода и отправляется в ссылку на Валаам, без права чтения книг! Через четыре года его оттуда вызволяет князь Горчаков. Но остаток дней опальный архимандрит проводит в стенах Александро-Невской лавры. Там и могила его, в некрополе XVIII века. На ней стелла с надписью (по-китайски): «У ши цынь ляо чун гуан ши це» — «Труженик ревностный и неудачник, свет проливший на анналы истории» (Конфуций).
В тот же знаменательный год Высочайшего визита произошло на Валааме событие, которого тогда никто не заметил. Да и кто мог придать значение прибытию на остров, во второй уже, правда, раз (первое посещение было свершено в 1817 году), прихрамывающего, невзрачного, невысокого роста молодого парня, села Старицы Тверской губернии крестьянина Домианта Кононова. Ну, богомолен, ну, странничает по монастырям русским, ну, побывал в Киевской лавре, на Соловках, в Сяндемской обители, на Коневце, в Тихвине, поклонялся Новгородским Святыням. Ну и что? Мало ли таких, сирых и убогих, печально набожных, несчастных, неприкаянных, часто калек, странничали по бескрайним русским проселкам, не имея ни кола, ни двора, искали пристанища, кровли и куска хлеба «Христа ради», под сенью православных обителей? Их и на Валааме было всегда великое множество. Зимой, в стужу, из Сердоболя с монастырскими обозами шли они по ладожскому ненадежному льду, а уж летом и подавно на парусных, гребных суденышках прибивались они к стенам монастырским. Благодарные за оказанный приют, тепло да ласку, чем могли братии в трудах ее помогали.
Так и этот паренек. Только уж больно ревностно посещал службы монастырские, молился истово, с сердцем. И послушания нес безропотно любые. Куда б ни послали — работал, рук не покладая. Со временем невольно обратил на себя внимание братии. А два месяца спустя подошел перед службой к отцу настоятелю, направившемуся в храм, и попросил благословить на монастырское послушание: «Хочу иночество принять». Игумен Варлаам, уже наслышанный от братии об отроке, благословил. Трудно переоценить этот день, час и миг в истории Валаамского монастыря, ибо в это мгновение один из самых знаменитых в будущем валаамских настоятелей стал послушником сей обители.
Нелегок был путь его в Валаамский монастырь. Родители его, крепостные землепашцы, были ох как небогаты, о вольной выкупности и мыслить не смели. Быть бы в крепости до седых волос и Домианту, да случилось несчастье: совсем малютку еще не досмотрела его нянька, то ли сам упал откуда, то ли она его уронила, одним словом, видимо, был поврежден позвоночник. Он стал хромым на правую ногу. Ни тебе пахарь никакой, ни рекрут. Куда его? И родителям маета, да и самому нахлебничать в крестьянской-то семье не с руки.
Так длилось много лет. Уж как горячо молился Господу, прося исцеления. Не помогало. На двадцатом году надоумил старицкий батюшка сходить ко Святым угодникам, помолить Господа в монастырях православных: «Господь мислостив, вдруг поможет». Год собирался. Родители благословили и в 1816 году отправился в бесконечную свою дорогу. Не думаю, что он сразу решил посвятить себя иноческому служению и в странствиях своих просто выбирал монастырь для этого. Ведь в 1817-м он уже побывал на Валааме и ушел с него. И еще два года паломничал по святым местам. Нет, шла в его душе какая-то труднейшая работа, роились сомнения и надежды. Такой человек, как он, не мог свершить этого шага безоглядно. Наконец свершил.
Но была одна загвоздка: он ведь по-прежнему оставался крепостным крестьянином. Надо было выхлопотать вольную, но сделать это было возможно, только если б крестьянская община обратилась к помещику с челобитной отпустить его в монастырь. Пришлось возвращаться на родину. Но, видно, сам Бог благословил Домианта. «Общество» дало ему «увольнение», и он к зиме того же года возвратился в обитель.
Потянулись годы послушания монастырского: шил сапоги и рукавицы, месил квашню в хлебной, ходил за лошадьми, обливался потом на заводе, кормил нищих в странноприимном доме, да мало ли чего еще делал по хозяйству монастырскому! На Рождество 1823 года пострижен был в рясофор, а 12 декабря 1825 года принял монашеское пострижение с именем Дамаскина (Святой Иоанн Дамаскин — богослов и псалмописец из Дамаска VIII века н. э.). А уже в марте следующего, 1826, года благословлен был на жительство в скит Всех Святых, дабы постичь жизнь более уединенно-скитскую.
Надо заметить, что в те времена в Валаамском монастыре существовало три формы монашеского бытия: общежительная — в самом монастыре, скитская — по скитам и анахоретская, то есть отшельническая — по островам в лесах Валаама. И вот 1 мая 1827 года по благословлению настоятеля он уходит в анахореты. Избирает место для отшельничества на берегу озерца в юго-западной части острова, рубит небольшую избу и зачинает «наедине работать единому Богу». Три года пустынничества оставили неизгладимый след в душе и облике ревностного инока. Вероятно, он готовил себя к принятию схимы: по обету носил тяжелые железные вериги, спал в своими руками сделанном гробу. Бесконечно, истово молился. «Во время отдыха от молитвы занимался рукоделием, писал по уставу книги и делал деревянные ложки». Обихаживал маленький огородик.
Одиночество, бесконечное одиночество, отчуждение от всего мирского, от мира людей поселилось в душе этого человека. В будущем, когда он стал настоятелем, ни один инок не выдерживал его тяжкого, как свинец, взгляда, горевшего непостижимым огнем, словно он уже видел яростный огонь преисподней и неизъяснимый свет райских куш. Иноки падали ниц. Некоторые даже падали в обморок. «Тайные его подвиги известны только Богу». Действительно, только Господу Богу ведомо, какие видения посещали его во время истовых его молитв.
В 1830 году указом настоятеля его переводят в скит Всех Святых, но уже начальствующим монахом — настоятелем скита. В этой должности он проявил незаурядную хозяйственность, способность жесткого организатора. Но мир людей, хотя и иноков, уже тяжко гнетет его, и через полгода он вновь просит удаления в пустыню. Через год его вновь возвращают во Всехсвятский скит в той же должности. Он наводит в скиту образцовейший по всем статьям порядок и вновь просится в пустынь. Видимо, только анахоретство считает он единственным путем к спасению. И так продолжается до 1838 года: скит — пустынь, пустынь — скит. Согласитесь — пытка.
Но в один из периодов его начальствования в скиту там побывал благочинный монастырей Санкт-Петербургской епархии епископ Игнатий (Брянчанинов). Беседуя с Дамаскиным, наблюдая, он не мог не обратить внимания на этого ревностного молитвенника и деятельного, рачительного хозяина. А в те годы (с 1833 по 1838) настоятелем монастыря пребывал некто игумен Вениамин, человек, по меньшей мере, легкомысленный. Строгие устои монастыря пошатнулись. Это вызвало беспокойство верховных церковных властей. Даже Николай I вмешался в это дело (он вообще вмешивался во все, что угодно). Авторитет епископа Игнатия был непререкаем, и выбор Святого Синода падает на его протеже — Дамаскина. Того срочно вызывают в Петербург, 4 декабря 1838 года посвящают в иеродьяконы, 7 декабря в Казанском соборе — в иеромонахи, а 30 января 1839 года — во игумены Валаамского монастыря.
5 марта Дамаскин возвращается на остров и правит обителью долгих 42 года, до самого дня своей кончины 23 января 1881 года. Оказавшись так стремительно на самой вершине монастырской власти, Дамаскин претерпел немало интриг и неприятностей от старшей братии. Зависть к стремительной его карьере глодала их сердца. Но он-таки преодолел все это, навел в монастыре беспрекословнейший порядок, а обладая от природы действительно незаурядными организаторскими и хозяйственными способностями, начал преобразовывать обитель.
Перво-наперво в 1840 году стал перестраивать скит Всех Святых. Вместо келий из дикого камня возведены были здания из обожженного кирпича. Скит был обнесен кирпичного стеною. укреплен коваными ажурными воротами, по углам восьмигранными декоративными башнями. Скит перестраивал архитектор Брандт, а впоследствии он был перестроен еще раз по проекту Алексея Максимовича Горностаева. В этом облике можно и сейчас видеть сие белокаменное чудо.
В 1852 году была выстроена обширная зимняя гостиница монастыря.
В 1853 году — Храм Святителя Николая сотворил так же, как и гостиницу, Алексей Горностаев, а в 1858 году — келейный корпус.
В 1855 году возвели скит святого Александра Свирского (тоже по проекту Горностаева).
В 1856 году строится большой деревянный странноприимный дом для богомольцев-бедняков.
В 1858 году из Старой Ладоги, из монастыря Василия Кесарийского, по благословению Святого Синода разбирают и перевозят возведенный валаамскими иноками в 1618 году деревянный храм. Ставят на острове Серничан. Основывается новый скит во имя Иоанна Крестителя. Возводя храм заново, A.M. Горностаев ставит его на каменную подклеть, в которой обустраивает церковь зимнюю во имя Трех Святителей, и рядом строится восемь домиков-келий для одиночного проживания. Этот скит Иоанна Предтечи становится скитом с самым строгим уставом. Не только богомольцам, но и монахам монастыря на этот остров, получивший новое название — Предтеченского, не дозволяется ступать без особого благословения отца настоятеля.
В 1863 году строится водопроводный дом. Покупаются две паровые машины. Впервые строится водопровод. Одна из машин приводит в движение насосы водопровода, другая — станки механических мастерских и лесопилку.
В 1865 году в келейном корпусе Никольского скита устраивается домовая церковь во имя преподобного Иоанна Дамаскина.
1868 год. На острове Лембос строится скит во имя Ильи Пророка (с тех пор — остров Ильинский).
1870 год. На противоположном берегу озера, где сохранялась пустынька Дамаскина, обустраивается скит во имя иконы Коневской Богоматери.
1871 год. Строится в восточной стороне от монастыря даже не дом, а целое каре зданий для наемных рабочих — «работный дом». В нем же конюшни, каретные сараи, кузница, огромный амбар — хранилище овса для конного завода, и в том же году закладывается большой коровник, завершенный в 1881 году. В нем и сейчас размещается монастырская молочная ферма.
В 1873 году создается скит Аврамия Ростовского. Выстроен был целый комплекс: большой деревянный храм, келейные корпуса, хозяйственные постройки. В этот же год на Путиловском заводе в Петербурге отливается 1000-пудовый Андреевский колокол для новой, уже выстроенной колокольни. (Колокол, увы, не сохранился: в советское время был разбит, разрезан автогеном и сдан в утиль!)
И наконец, в 1876 году в версте от монастыря (на восток) строится церковь «Во имя всех отец, в посте и молитве просиявших». Рядом ставится великолепная колокольня. Церковь и колокольня в стиле модерн были созданы архитектором Карповым. Увы, Алексея Максимовича Горностаева (светлая память этому талантливому, удивительному человеку) уже не было в живых. Могила его находится в Сергиевой Пустыни, что по Старопетергофской дороге, невдалеке от Стрельны под Петербургом. Настоятелем Сергиевой Пустыни был в свое время епископ Игнатий Брянчанинов.
Вблизи этой церкви Дамаскин велел вырыть себе могилу. Она простояла отверстой более пяти лет, ожидая навеки принять в себя необыкновеннейшего валаамского настоятеля. Около этого храма и возникло со временем верхнее, так называемое игуменское, кладбище. Нижнее кладбище подле него стало местом Упокоения монастырской братии. Кстати, и место это под кладбище было отыскано и определено как таковое самим Дамаскиным.
В эти же годы было поставлено на островах 18 часовен и 10 каменных и деревянных поклонных крестов. Воистину: «Здесь каждый шаг свой застолбил крестом Игумен Дамаскин — суровый житель…».
Но не только все вышеперечисленное сотворено на Валааме и островах вокруг него в годы правления этого настоятеля. Основали рыборазводный завод, конный завод, выстроено 126 километров дорог под конную тягу, несколько пристаней, приобретены 3 колесных парохода и налажено постоянное пароходное сообщение с Петербургом. Тягчайшим трудом созданы искусственные почвы под яблоневые, сливовые, вишневые сады, под плодовоягодные питомники, под оранжереи, где выращивали арбузы, дыни весом до 20 фунтов. По целому ряду городов российских основаны подворья Спасо-Преображенского Валаамского монастыря. Таков итог 42-летнего правления монастырем крепостного парня из села Старицы Тверской губернии Дамианта Кононова, сурового настоятеля отца Дамаскина.
Почил он 23 января 1881 года в 9 часов утра. Через 5 дней тело покойного было предано земле в той самой, ожидавшей его могиле. Над ней и по сей день возвышается черного гранита памятник с огромным полированным крестом. Надпись на пьедестале гласит: «Раб божий игумен Дамаскин, Валаамского монастыря настоятель, скончался 23 января 1881 года, 86-ти лет от рождения, управлял обителью в сане игумена 42 года, а всего жития его на Валааме 62 года».
42 года — много или мало? В многовековой истории монастыря — почти миг. Но эти 42 года — поистине эпоха. Эпоха отца Дамаскина, им, его трудами, волей и решением созданная.
В годы правления отца Дамаскина Валаам практически на долгие годы становится еще и натурным классом петербургской Академии Художеств. К великому моему сожалению, тема эта почти не отражается в монастырских монографиях о Валааме А ведь это значительное явление в истории русской культуры.
Как и все замечательное в истории культуры и науки начинается поначалу совершенно незаметно для современников, так и это явление начиналось на Валааме незаметно и как бы даже случайно.
В конце июня 1856 года прибыл на остров петербургский художник-график Петр Иванович Балашов. Появился он в монастыре без чьего-либо приглашения, по собственному желанию. Даже в книге регистрации монастырской гостиницы запись сделана была: «Александр Балашов, петербургский мещанин, художник». Подпись. И все.
Искусствоведам на эту запись молиться надо! Балашов прожил на Валааме два месяца. Ежедневные прогулки по Валааму, по островам, благо с лодкой проблем никогда не было. Много ли аксессуаров у графика: альбом под мышкой, карандаши в кармане. Ежедневно, даже в дни ненастные, усердно работал на натуре. Ведь какова натура! Никто особого внимания на чудака-художника не обращал. Ну, рисует и рисует, и Бог с ним. Купеческие отпрыски, вон, водку пьют в кустах да курят. Вот забота-то. А этот тих, незаметен, ведет себя праведно: ну, и пусть.
Так бы, может быть, и остался незамеченным визит молодого графика и в монастыре, и в истории культуры русской. Но в день отъезда Балашов забежал к Дамаскину попрощаться и персонально поблагодарить за гостеприимство, ему оказанное. Благодарность художника Дамаскин принял сдержанно, благословил на счастливую дорогу и, уже прощаясь, обронил: что же, мол, рисунки-то что же не показал? Балашов поспешил в гостиницу, и через полчаса на стол настоятелю легла объемистая папка в 214 листов. Дамаскин подивился плодовитости молодого рисовальщика, открыл папку и углубился в содержание. Он не спешил, внимательно разглядывал лист, брал другой, возвращался к предыдущему, углубленно молчал. Петр начал беспокоиться, до отхода парохода оставалось совсем мало времен», но торопить настоятеля не смел. Вдруг Дамаскин захлопнул папку, поднял на художника глаза, внимательно и как бы недоуменно посмотрел на него, словно только что увидел, и непререкаемо изрек: «Поедешь следующим пароходом, а папку оставь у меня, зайдешь ко мне завтра после обедни». Спорить было бесполезно. Балашов остался.
Поделиться книгой: