Подсолнух

На самой середине комнаты, под ярким кругом отражающегося в надраенном линолеуме света лампочки лежала аккуратная кучка дерьма.

Неведомые бесы, хороводившие начкара всю ночь, раз и навсегда казалось из него уже исторгнутые и умчавшиеся куда–то вдаль, по своим кривым и замшелым бесовским дорогам внезапно вновь вселились в его голову и устроили там невообразимый шабаш.

— Это что за дерьмо? – орал, делаясь похожим на сливу Потапенко – кто проводил уборку, что за мразь?

Внутренне торжествуя, все тот же черпак, метнулся к туалету и выволок к Потапенко до смерти перепуганного Смирнова.

— Это он, товарищ майор, новенький. Смирнов.

Потапенко, нависая огромной своей тушей над полуобморочным Смирновым продолжал безумствовать.

— Сгною в одиночке, на киче, гнида! Что за говно, кто насрал? – он схватил Смирнова за ворот и мотал его как куклу в разные стороны. Голова Смирнова тряслась, он всхлипывал и бормотал.

— Это не я, товарищ майор.

— А кто? Кто, сука, насрал в моем карауле?

— Это, наверное, Гоблин – всхлипнул Смирнов, имея ввиду конечно же не начальника штаба, а жившего в карауле котенка, всеобщего любимца, неизвестно как и когда здесь появившегося и сразу же названного в честь самой популярной в части личности.

Гоблин? – от недоумения брови Потапенко поползли вверх и он даже перестал трясти солдата. Сделав мысленное усилие он все–таки понял, кого тот имеет ввиду. Отпустив Смирнова и устало сев на скамейку бравый майор наверное в первый раз в своей жизни пошутил.

— Расстрелять засранца.

После этого, уже придя в себя, взглянул на часы, встал и скомандовал – караул подьем! Гауптвахта подьем! Разводящий, посылай людей за завтраком!

***

Близилось время смены постов, отдыхавшая смена поднималась с кроватей, мотала портянки, обувала сапоги. Гремели бачками отряжаемые в столовую бойцы. Выводной открывал камеры и выводил арестованных в туалет на оправку. Никто в суматохе не обратил внимания на Смирнова, выходящего на улицу с автоматом в одной руке и несчастным котенком в другой.

В негромком гомоне караульного помещения звук выстрела, сухой и отчетливый, рвущий, как бумагу тишину еще не ожившей части прозвучал ясно и резко. Все, кто был поблизости от дверей, не соблюдая субординации, отталкивая друг друга рванули на крыльцо.

На месте заряжания оружия, с автоматом в руках стоял рядовой Смирнов. Глаза его были совершенно безумны, тело сотрясала мелкая и частая дрожь. Возле стены, растерзанное в клочья автоматной пулей трепыхалось, отпуская душу в неведомый кошачий рай тело котенка Гоблина. Его теплая кровь сочилась из развороченных внутренностей на мелкий и чистый песок. Пар от нее тонкими струями поднимался вверх и смешивался с тяжелым и густым туманом, растворяясь в нем, окутывая все и вся, словно очищая эту грешную землю, в который уже в истории раз искупая невинной смертью непотребные людские грехи.

Глава 3.

1.

Пулею у виска отсвистел и затих в страшных корчах июль. Он пронесся суматошно и заполошно и издох моментально, как птица попавшая в ураган.

Наступил август и сразу все успокоилось. Воздух был тяжел, жарок и неподвижен. Он слоями нависал над асфальтом плаца, искажал и преломлял близкие предметы, а дальние просто разбивал на хаотичные цветные пятна и отшвыривал к горизонту. Все приобрело вид дивного холста помешанного разумом художника.

Время, повинуясь природе, тоже остановилось. Каждый в части страдал, все были в апатии, унынии и тоске. Срочники, как и положено, тосковали о доме. У молодых тоска была по вполне конкретным его проявлениям – подружкам, друзьям, да мамкиной стряпне. У старослужащих, уже и подзабывших что такое на самом деле есть гражданка по мистическому, экзистенциальному дембелю, некоей реинкарнации, возможности умереть и воскреснуть, начать новую жизнь, совершить эдакое преображение.

Тихон лежал на заправленной кровати и слушал плеер. Придурошный тихоновский комбат не разрешал иметь личному составу электронные приборы будь–то плееры, радиоприемники или карманные игры типа тетриса.

— Из этих приборов можно создать коротковолновой передатчик, это находка для шпионов, кто может поручиться что вы не передаете сведения агентам НАТО?

Но сегодня была суббота, та редкая армейская суббота когда нет репетиций строевого смотра или спортивного праздника, и никто из начальства не носиться, одурев по казарме. Был обычный ПХД – парково–хозяйственный день.

Личный состав полка разделившись на две части приводил в порядок технику и занимался уборкой казарм. Ну и гасился, кто как мог, в силу природной прошаренности и сообразно отслуженному сроку.

Школа же, почти в полном составе драила полы и занималась уборкой территории вокруг казарм. Тихон валялся на кровати прикрыв глаза, слушал музыку и немного задремал. Вдруг сквозь сон ощутил как кровать его приподнялась и стала перемещаться в пространстве. Он резко сорвал с себя наушники и вскочил. Кровать опустилась и гулко брякнулась об дощатый пол.

Тихон стоял ногами в мыльной жиже, вокруг него полукругом стояли солдаты в майках и трусах, держа в руках старые пряжки, куски стекла, тряпки и тазики. Так обычно изображаются зомби в трешевых фильмах — тупые лица без мимики, пустые глаза, линялая одежда, куски арматуры в руках…

— Бойцы, вы так командира угробите когда–нибудь. — Недовольно пробурчал Тихон заваливаясь на пустую кровать в соседнем расположении. — Нет чтобы попросить чтобы я встал… Тогда бы хоть нахер эту кровать вышвыривали.

Сон не шел. Казарменный гомон раздражал. Тихон вышел на улицу.

Там, жмурясь от яркого солнца, он закурил и стал читать газету «Красная звезда». Для газеты был оборудован специальный стенд, с застекленными створкам и висячим замком.

Замок отпирался раз в неделю, когда газету меняли.

Так и жила свой недолгий век эта никчемная газетенка. Сначала вытирались ее буквы об равнодушные взгляды военных, потом все это полировалось не менее равнодушным солнцем или дождем, а после она вытирала задницы солдат и исчезала, скомканная и изорванная среди другого мусора.

Лишь два экземпляра этой газеты были истинной ценностью, ни один из них не пропадал в мусоре, не был осквернен и забыт. Это были экземпляры, в которых публиковались приказы, осенний и весенний, о призыве на военную службу и увольнении в запас. За газетой этой охотились, каждый экземпляр ее зачитывался до дыр и в конце концов занимал почетное место в альбоме дембеля. Выход этой газеты ознаменовывал собой начало томительного и сладостного ожидания для всех ибо с ним все обретали в сердце своем неистребимую надежду: дембеля на увольнение, а духи на смягчение условий и перевод в другую касту.

Эта газета все приводила в движение, начиналось тусование всех и вся в негласной армейской иерархии, начинались брожения и движения, пудовые камни на сердцах начинали крошиться и облегчать груди дыхание. В дни выхода газеты всегда были какие–то усиления, офицеры зорче следили за порядком, ответственные ночевали в казарме по двое, патрули в городе были чаще обычного. Но, несмотря ни на какие препоны, газетка с приказом приносила каждому глоток свободы, каждого приближала на разное расстояние к заветной цели – стать стариком и скончаться в этой никчемной и бессмысленной жизни, смертью своей – дембелем, поправ ее и возродиться к жизни другой, где «все тебе по–хую».

Газета с приказом Тихона должна была выйти осенью, а та, возле которой он теперь стоял, была никчемным шлаком, ничего не представлявшим куском бумаги. И хотя повешена она была только в четверг, то есть жизни по заведенному порядку ей было предписано еще пять дней, Тишка замышлял как бы ее вытащить оттуда и применить прямо сейчас.

2.

Он уже придумал что надо оторвать с одного края заднюю, фанерную стенку щита и вытащить таким образом газету, он уже представлял что неплохо было бы ночью, эту же газету, но со следами использования присобачить обратно как был бесцеремонно выдернут из своих мыслей. Его дернул за рукав взводный первого взвода его батареи лейтенант Пак, худощавый молодой кореец двадцати двух лет. Пак был почти Тишкиным сверстником, недавно прибыл из военного училища, и был с Тихоном на ты. Ну, естественно когда рядом никого не было.

— Радкевич, верни деньги

— Олег, ты о чем, я у тебя не занимал?

— Я тебе не Олег, Радкевич, а товарищ лейтенант, понял?!

— Какие деньги, товарищ лейтенант? — жопой чуя непонятку сразу же сменил тон Тихон, – вы меня с кем–то перепутали, с жары вас видно повело.

— Те, что ты отобрал у Котенко, он мне пожаловался.

— Да вы что, товарищ лейтенант, нахрен мне ваш Котенко, нахрена мне его деньги?

— Короче, Радкевич, даю тебе час времени, через час доклад. Деньги должны быть у Котенко. Никто об этом не узнает. Если денег через час не будет – я вызываю сюда комбата, со всеми последствиями.

— Да не брал, я у него, Олег, денег, гонит он что–ли? В натуре не брал.

— Ты деньги ищи, понял. Мне пофиг, кто из вас гонит. Боец на тебя указал, а это, сержант, залёт. Найдешь деньги, а потом с Котенко разберешся, только без пиздюлей и всех этих ваших дедовских приемчиков, понял?

Пак ушел в казарму.

Тихон стоял и ничего не понимал. Мимо пробегал, как и положено мулу, с затянутым на вдох ремнем, какой–то курсант. Тихон, ловко извернувшись, поймал его на бегу за ХБ, так что оно затрещало и приказал быстро вызвать на спортгородок курсанта Котенко.

Тихон знал Котенко, этого никчемного чмошника из 1 взвода. Он прибыл зимой, вместе с краснодарской командой. Во взводе Тихона из этой команды были пятеро: Жорик, Карапетян, Гуренко и еще двое хохлов–близнецов. Все они были пацанами хоть–куда, шустрыми, веселыми с бесшабашной искоркой в глазах, держались вместе, постепенно подмяли по себя весь взвод, чем избавили Тишку от множества мелких проблем и неудобств. Самого Тихона они уважали и побаивались ровно настолько, чтобы полностью не отморозиться, как и положено борзым подчиненным.

Они и рассказали как–то Тишке что у Котенко отец военный, мало того, толи начальник, толи зам. начальника штаба той части, куда их пошлют после учебки. Тихон им не поверил, больно уж не вязался Котенко со слухами о папаше–служаке.

Котенко был маленький и щуплый, на мелком, остром как у хорька лице имел необычайно мясистый картофельный нос, голова его, обритая почти наголо была сплошь покрыта мелкими буграми отчего стрижка напоминала растительность африканского буша – там и сям редкие мелкие кустики, непонятно как усаженные в цементной твердости землю. Дополняла все это дело обильная перхоть. По бокам головы торчали два мясистых уха, глаза же были настолько близко посажены к переносице, что на людские не походили вовсе.

Казалось что это оживший маньяк с картинок к трудам Ломброзо, взирает на свет, тускло блестя очами и ожидая своего часа чтобы учинить свою лютую и нечеловеческую расправу. Но стоило присмотреться внимательнее, как и близко посаженные глаза, и торчащие, словно в противовес, вразлет уши, и бугристая голова являли собой уморительную карикатуру. То ли на Чонкина, то ли на сдувшегося и сублимированного в китайскую лапшу Швейка. Впрочем любую улыбку от этой ожившей карикатуры гасила непроходимая тупость, впечатанная в каждую пору несуразного Котенкиного лица.

Был он во взводе последний задрот: всегда грязен, неглажен, небрит, все через него страдали и частенько, на утреннем осмотре приводили его в порядок. Кто чистил ему сапоги, кто оправлял гимнастерку, кто натирал бляху ремня или поправлял шапку. Расплачивался он, конечно, за это потом тычками и поджопниками, оплеухами и зуботычинами, но даже сила коллектива не могла его исправить.

Только начинал строй движение, как заправленная его гимнастерка опять лезла во все стороны пузырями, штаны сползали, ремень сьезжал вбок, хотя и был затянут на самом вдохе, козырек лез в глаза, сбивался шаг, а руки болтались как у Буратино – левая выносилась вперед вместе с левой ногой – отчего походка его была вихляющей как у вокзальной бляди. Довершало все это дело вечно свисающая с носа сопля. Она то и дело падала на китель, а на ее месте тотчас вырастала новая. Носового платка Котенко не имел, как не имел он вечно и ниток, и иголок, и дрючки. Старшина ему регулярно все это выдавал, транжиря собственный, неприкосновенный и священный для всякого старшины запас, но уже через мгновения он все это терял (или отбирали), а на вопрос – куда, скотина ты умудряешся все это девать? – тупо и без эмоций отвечал своим гундосым голосом – проебал. Пробовали его бить – не помогало. Да и бить его было взападло, настолько он был противен, студенист и ко всему равнодушен. Тихон локтем крестился что это чудо не попало в его взвод.

Единственным, кто питал к Котенко неподдельный интерес был старшина Виталик. Да и его интерес был скорее интересом естествоиспытателя, выловившего где–то на болоте необычайную лягушку. С неутомимой любознательностью такого вот ученого Виталик наблюдал Котенку, мысленно, как лягушонка его препарировал и изумлялся – надо же вроде и внутреннее строение то же, и кровь течет по таким же жилкам и сосудам, и сердца у него не два, а одно, и органы все в том количестве и на тех местах где и у других, а поглядите какой уродец. Да человек ли он, венец ли он творения? Где же тут ошибка? Рассеку ка я пожалуй скальпелем его не вдоль, а положим, поперек или наискось может и выяснится эта загадка. Может быть откроются признаки нового, неизведанного доселе вида. Так размышлял Виталик, исследуя Котенко, ведя с ним различные беседы, надеясь отыскать в нем что–то необычайное, дополняющее человечество или наоборот доказывающее что тупиковые его ветви, типа австралопитеков, нисколько не тупиковые, а вот, живут себе и здравствуют. Но все было тщетно. Котенко был просто моральный и физический урод. Или, как метко выразился начальник школы – дитя асфальта.

Так размышлял Тихон сидя на спортгородке. Он оседлал верхом железную трубу, перегибаясь через которую обычно качали пресс, глядел на высящиеся перед ним ряды турников и курил, сплевывая, сквозь зубы, на песок длинную слюну.

Неожиданно перед ним явился Котенко, резко остановился, дернулся разом всеми своими сочленениями и замер. Через некоторые мгновения, чуть дольше чем положено по строевым канонам, видимо ровно столько, сколько сигнал из мозга шел невидимыми и запутанными донельзя Котенкиными окончаниями к руке, он приставил ее к голове, отдав воинское приветствие. Со стороны это выглядело раскоординированным движением персонажа Лиха Одноглазого из старого сказочного кинофильма. Рука дергаясь и трепеща была выброшена резко вбок, зафиксирована параллельно земле, предплечие совершив полное вращение вокруг локтя устремилось к голове, кисть ударила по голове, отскочила и кончики пальцев начали медленно преодолевать невидимое препятствие и приближаться к виску. Зафиксировав пальцы у виска Котенко загундосил – товарищ старший сержант, курсант Котенко по вашему приказанию прибыл.

— Вольно – скомандовал Тихон и Котенко весь сразу обмяк, скрутился каким–то непонятным штопором, засопел и запускал сопли.

— А скажи мне пигмей – полностью развернувшись к Котенке начал дознание Тихон – какие это я у тебя отобрал деньги и когда, что–то я запамятовал?

Котенко осоловело смотрел на сержанта и переваривал смысл фразы.

— Повторяю для тех, кто в танке – когда я отбирал у тебя деньги?

Лицо Котенки начинало наполняться смыслом, а потом озарилось подобием улыбки–никак нет, товарищ старший сержант! Никогда!

— А нахуя ты тогда, подзалупная вошь нажаловался на меня Паку? – заорал Тихон – кто у тебя отбирал деньги?

— Сержант отобрал, сто рублей, мне из дому прислали – зарыдал Котенко и сопля из его носа спустилась до пряжки ремня.

— Какой сержант – взликовал Тихон – фамилия, батарея?!

— Курсант Котенко, первая учебная батарея – механически отрапортовал Котенко.

— Не твоя, мудак, сержанта. Колись, быстро, а то урою, затрясу до поноса прямо здесь…

— Яа не знааааюююююуууу – выл, содрогаясь всем телом курсант.

— Ага – Тихон утихомирил притворный гнев и говорил тихо, с иронией в голосе – фамилию сержанта ты не знаешь и поэтому логически решил что все сержанты родные братья и что фамилия у всех Радкевич, да?

— Так точно, товарищ старший сержант.

3.

Тихон уже понял, что произошло. Сегодня утром пришли письма. Пак, получив и выдавая солдатам своего взвода корреспонденцию нащупал в Котенкином конверте деньги. Скорее всего, сжалившись над бойцом, зная о его незавидной армейской участи, он предложил ему оставить эти деньги у себя и выдавать по — немногу Котенке на мелкие расходы. Котенко отказался. Тогда Пак решил проверять, на месте ли у Котенко деньги. Когда через два часа денег у него не оказалось он учинил допрос и Котенко, то ли из страха, то ли просто по своей природной тупости оговорил Тишку.

Теперь оставалось выяснить кто этот сержант и вернуть деньги. Путем утомительного допроса выяснилось что сержант был не из Тихоновской батареи и это сильно осложнило дело. Таскать Котенку по батареям и устраивать очную ставку не представлялось никакой возможности – все сержанты разбрелись кто–куда, многие гасились, многие скорее всего были в самоходе. Опираться же только на слова Котенко означало просто лепить перед Паком горбатого. Пак скорее всего посчитает что Тихон выдумал эту версию сам и заставил курсанта её озвучить. При таких раскладах Пак не отступится. Вобщем, дело было дрянь.

Еще немного потряся Котенку Тихон наконец добился от него что деньги были отобраны у него примерно час назад, в чипке, куда Котенко намылился за пряниками. Дав поджопника Котенке и рысью домчавшись до чипка Тихон, используя все свое обаяние вызнал у продавщицы что из школьных сержантов в чипке за час побывали только Бородулин и Рихтер. Рихтер отпадал сразу, он был годичник, закончил институт и считал взападло унижаться до таких вещей. Тем более Тихон с Рихтером постоянно кучковались вместе и Андрюха ни за что не полез бы на Тишкину территорию. Оставался Бородулин, вышедший с кичи и давивший на Тишку, за историю с подсолнухом, неслабого жлоба.

Разыскав Бородулина Тихон без обиняков потребовал вернуть деньги.

— Какие деньги, ты гонишь, Тишка – включил дурака Бородулин.

— Жендос, ты знаешь какие, те которые ты забрал в чипке у моего бойца. Он вместо тебя вложил меня взводному и теперь у меня нехилый рамс.

— Тихон, твой боец гонит, в чипке я был, но денег ни у кого не отбирал, разбирайся сам–и Бородулин пошел в расположение размахивая снятым ремнем.

Сука, выругался ему в спину Тихон, тебе пиздец, тварь. Конечно, можно было бы отмудохать сегодня ночью Бородулина, но до ночи здесь уже будет комбат, и Тишка, скорее всего будет ее уже коротать на киче. Доказательств же у него не было. Оставалось только одно – очная ставка. Но и она ничего не дала, Бородулин видимо крепко зашугал Котенку, пробил ему фанеру и наставил лосей и крепко наказал помалкивать. Тупое чмо, глядя в пол, отказывалось сдавать Бородулина. Тот торжествовал.

Выпросив у Пака еще час Тихон взял свою планшетку с конспектами по физ. подготовке и потащил Котенку на спортгородок. Раздевшись до пояса, он заставил то же самое проделать Котенку и зачитал ему тему конспекта.

— Сейчас мы, воин, будем индивидуально заниматься физподготовкой. А именно подтягиваться – Тихон запрыгнул на турник и подтянулся десять раз.

— Усвоил упражнение?

— Так точно, товарищ старший сержант.

— Приступай.

Котенко вихляясь принялся запрыгивать на турник. Раза с третьего ему это удалось и теперь он силился подтянуться – выпячивал поочередно локотки, извивался как гусеница, корчил свою хоречью рожу, но ничего не мог сделать. Выбившись из сил он кулем свалился на землю.

— Встать. Смирно. Приступить к выполнению упражнения.

Котенко запрыгивал на турник, барахтался на нем, падал, опять пытался запрыгнуть. Силы его постепенно покидали, но Тихон упрямо гнал его на снаряд. Наконец он, по обезьяньи вскарабкавшись по трубе уцепился на турнике и неподвижно повис. Последние силы покидали его, ручонки кое–как держались за перекладину.

Тихон, согнув в колене ногу и подняв ее до пояса вставил сапог между ног Котенко.

— Послушай, мул, сейчас ты свалишься с турника и расшибешь свои яйца о мой сапог. – Спокойно сказал сержант. — Видишь какой у него крепкий носок. Но это тебя не спасет – ты опять полезешь на турник, не сможешь я помогу, опять свалишься и опять яйцами на сапог. И так до тех пор пока твой карманный бильярд не превратиться в кашу и тебя отвезут в госпиталь, где тебе это все отрежут. Или пока ты не признаешься кто отобрал у тебя деньги. И самое главное, Котенко, что все законно. Я провожу с тобой занятие, есть конспект, а то–что ты яйца себе отшиб – так кто тебя просил падать, сам ведь упал. Усек?!

— Ттошвашь жант – донеслось с турника шипение.

— Скажешь, кто отобрал у тебя деньги?

— Вуа – что–то похожее на да сорвалось с уст курсанта.

— Закончить упражнение.

Через десять минут Бородулин вернул деньги. Тихон отправил Котенко в казарму приказав ему тотчас предъявить деньги Паку. Бородулину же он пообещал… многое он пообещал Бородулину.

4.

Солнце уже взобралось на небесную гору и оттуда нещадно расстреливало своими лучами все живое. Под этой безумной, совсем не августовской жарой все никло и клонилось к земле моля ее о покровительстве. Но земля, рассыхаясь, ничем не могла помочь. Она сама умирала.

В курилке никого не было и Тихон, ища компанию, отправился за казарму. Там между угольных куч был взгорок с несколькими деревьями и самодельными скамейками. Это был своеобразный сержантский клуб под открытым небом. Вот и сейчас там сидело несколько сержантов, и резалось в карты. Тихон присел к ним и, так как это была территория ответственности его батареи, свистнул нескольким ковырявшимся вдалеке курсантам чтобы они взяли грабли и имитировали работы неподалеку от взгорка. Этот разумный ход создавал для любого проверяющего видимость того, что Тихон не гасится, а руководит уборкой территории.

— Шарящий ты, Радкевич, — произнес один из дембелей и засмеялся – непонятно только как с такой прошаркой ты постоянно во что–нибудь влипаешь.

— Да не говори, — улыбнулся Тишка – я сейчас такой сюжет расследовал, детектив просто. Все, думал, вилы мне. Чечня мне, думал, светит. Или Таджикистан.