Подсолнух

— И тут, бац, на мину наступаешь. Ноги нет, ясное дело. Яйца до земли висят. А товарищи твои прут в атаку, им не до тебя, летать–колотить. Им надо врага в бегство обратить, догнать его, в паштет его измельчить, значит, вражеских сисястых девок потрахать, три дня на разграбление города. – Курманаев убедился, что таблетки имеют очень даже позитивный эффект, и что часовой реально погнал.

— Ты это – обратился он к часовому – давай про таблетки рассказывай. Часовой обломался, но продолжил.

— Ну, короче не до тебя пацанам, они в наступлении. Ну, а тебе чего делать? Ну что ты обосрался — это вопрос решенный. Лежишь ты, значит, в чистом поле, осколки над тобой летают, пули воют, ногу вместе с сапогом за километр от линии фронта закинуло. Кровища хлещет фонтаном, говнище из–под тебя лавой растекается. Вобщем один сплошной облом, как в первый раз на бабе. И че делать?

— А чего делать? – озадачился ошарашенный и порядком пригруженный Курманаев.

— А вот тут–то эти колесики и сыграют добрую службу. Глотаешь ты пару таких колес и сразу вспоминаешь плакат из класса в учебке. Делаешь себе перевязку, культю жгутом перехватываешь, чтоб кровь не терять, бинтуешься, яйца в карман, пригодятся еще, а самое главное – таблетки блокируют болевые центры и нервные окончания. То есть тебе не больно и вообще все пофигу. Лежишь спокойно, не психуешь и дожидаешься, когда тебя сестрички из медсанбата на носилках вынесут.

— Ну а мне то чего. Предлагаешь колес съесть полкоробки и забить на службу что–ли до самого ДМБ – не унимался Серега. Часовой тяжело вздохнул.

— Вам видать там на самом деле уставом все мОзги повышибало. Я тебе и говорю – две схаваешь — и галюны! Одну схаваешь, кипятком запьешь, и срубает в сон как с пачки валерьянки. Растолки и подсыпь начкару в чай.

Глаза Курманаева хищно загорелись.

2.

Когда караулу принесли, в металлических термосах, ужин, тщательно размельченная таблетка перекочевала в кисель начкара.

Начальник караула – майор Потапенко являл собою яркий образец служаки–офицера, исполнительного, старательного и тупого. Имея, по выслуге, майорское звание он не продвинулся далеко в должности, не мог решать сложные системные вопросы, но азы службы усвоил хорошо. Его тупость и ретивость, желание буквально по пунктам следовать уставу, исполняя его вопреки логике и здравому смыслу были настоящим бичом для солдат. Потапенко не был садистом, он не испытывал наслаждения от того что делал. Но никогда и не рассуждал по поводу своих действий. Надо – значит надо. Так велит Устав. Должность он занимал скромную – был заместителем командира роты. Караул, вотчину молодых лейтенантов, считал обыкновенной военной лямкой, нисколько не помышляя о более приставших его званию нарядах. Когда ему присвоили звание майора, командир части был в крайнем недоумении, как же это допустили. Поговаривали, он устроил большой разнос начальнику строевой части, по поводу того, что тот не притормозил Потапенко. Командир пыхтел, надувая щеки и орал на кадровика – ему же теперь под звание должность надо, а куда я эти сто двадцать килограмм с гирей вместо головы пристрою? Не мог дождаться моего перевода, тогда бы и творил что хочешь. Кадровик оправдывался

— Вы же сами подписали представление к 23 февраля?

— Мало я бумаг подписываю?! Смотри, майор, Потапенко этот будет на твоей совести.

Так и остался Потапенко в должности, на которой и капитан–то считает, что она ему давно маловата.

В караульном помещении при Потапенко царила хирургическая чистота, а в порядке несения службы жесточайший, незнакомый даже педантичным немцам регламент. Положения устава караульной службы соблюдались неукоснительно. Потап лично, вместе с разводящим проверял каждую смену, каждую печать на охраняемых складах, каждый подсумок каждого часового. Если обнаруживались там сигареты или иные запрещенные на посту вещи – заносил в журнал, не заботясь нисколько о том, был ли подчиненный из его роты, либо из чужого подразделения. Устав есть устав. Мог он пойти и ночью по постам, без разводящего и без фонаря, на окрик часового «стой, кто идет» спрятаться за какой — нибудь выступ, проверяя порядок действий, выдавая себя за нарушителя. Легко мог за это схлопотать пулю, но был уверен что так и стоит проверять бдительность на посту. Все, от солдата, до командира части ставили ему один диагноз – долбоеб.

Подсыпая в кисель Потапенко чудо–порошок сержант Курманаев лукаво ухмылялся, предвкушая удачный караул.

И зря. Видам караула на спокойное несение службы не суждено было исполниться. Попав в здоровый, не загаженный никакими стимуляторами организм (Потапенко не пил и не курил), снадобье произвело совершенно иной эффект. Потапенко не заснул.

Его тяга к порядку и выполнению предписаний устава также никуда не улетучилась, хотя и приняла несколько иные формы. Если раньше он нес службу как набравший ход скакун, уверенно и не разбирая дороги несшийся вперед, не замечавший препятствий, размеренно, в одном темпе переставляя ноги, все тело свое, всю работу мышц пустив в бег, то теперь он вел себя как молодой жеребец.

Животное выпущенное на весеннюю травку, напоенное росой и пьяненное свежим воздухом, удивленно и радостно открывает новые возможности своего тела – оно внезапно взбрыкивает, прыгает козленком, вдруг отскакивет на манер африканской газели резко в бок, потом припадает на передние ноги. Его то восхищает полет бабочки, и оно пускается за ней вдогонку, пытаясь повторить причудливый танец насекомого, то его пугает прожужжавший над ухом шмель и оно начинет носиться полукругами, внезапно останавливаясь и увлекаясь колыханием травы. И, стремглав сорвавшись мчится вдруг, раздув грудь на встречный ветер словно предлагая ему помериться силою в бесшабашной схватке. Опять потом замирает и напряженно стрижет ушами. В секунду взрывается и вертится вокруг себя, пытаясь достать зубами хвост. После валится на траву и ужаленное пронзившей мыщцу судорогой вскакивает в дыбы, ржёт, опрокидывается, опять вскакивает, лягается задними ногами и вдруг начинает смиренно есть травку.

Буйная, неисчерпаемая энергия животного ищет выход в физических упражнениях, тело его пытается подчинить эту силу себе и в этом противоборстве рождается совершенство красивейшего создания природы.

Применительно же к венцу творенья Потапенко, новое нечто подействовало скорее не на физические свойства, а на мозговую деятельность. И начало причудливо влиять на заложенные стереотипы, странным образом ослабляя одни, усиляя другие, резко потом все смешивая, меняя местами, создавая новые пропорции.

В новом состоянии исполнительность и страсть к порядку у майора не канула в объятьях морфея, как ожидал того Курманаев, но ограничилась, вопреки привычке, размерами караульного помещения.

Если раньше майор постоянно ходил проверять посты, давая тем самым хоть какие–то минуты отдыха людям внутри караулки, то теперь он словно паук в паутине засел в караулке прочно. И по паучьи деловито, странными зигзагами по ней перемещался. Он появлялся в сушилке и через секунду уже громыхал у пирамиды с автоматами, потом его слышали уже в туалете, где он заставлял посыпать пол хлоркой. Спустя минуту он строил бодрствующую смену и проверял у нее чистоту сапог, а после его обнаруживали надолго окаменевшим в роденовской позе на топчане в комнате начальника караула. Внезапно какая–то вспышка озаряла майоров мозг, он хватался за телефонный аппарат и начинал звонить по постам, проверяя несение службы. Посты он обзванивал не подряд, а по какому–то сложнейшему, ему одному ведомому алгоритму: первый пост, за ним тотчас третий, немного подумав снова первый, второй, четвертый, второй, первый, снова первый, потом, видимо вспомнив про пятый звонил на него и орал часовому что тот долго подходит к трубке, а он, Потапенко, уже устал крутить рычаг.

Закончив обзвон он вызывал выводного, посмотрев на него отпускал, потом вскакивал и мчался через караулку за ним, но оказывался почему–то в сушилке, орал оттуда разводящего и требовал принести ему устав, после опять проверял чистоту сапог.

Построив весь личный состав включая отдыхающих исчезал вдруг на гауптвахте, долго разглядывал в глазки арестованных и внезапно отвлекшись начинал пересчитывать огнетушители сверяясь с описью. Распускал так и не проверенный личный состав, опять мчался к телефону, звонил в штаб узнать на месте ли боевое знамя, после, в совершенно неурочный час звонил с докладом дежурному по части. Между всей этой суматохой он не забывал о смене часовых, сбивчиво инструктировал заступающую смену, с каждой ходил на заряжание оружия и вместе с ними зачем–то заряжал и разряжал свой пистолет. Он то орал на всех, то называл сынками. Очутившись у боксерского мешка он начинал отрабатывать приемы и блоки, то подскакивая как павиан, то замирая на половине хода, как кошка. Вдруг он оказывался за столом и делал неразборчивые выписки из устава. Поминутно ходил мыть руки, подозрительно оглядывал углы, запретил смотреть телевизор, но разрешил никогда не имевшиеся в карауле шахматы.

***

Караул тихо одуревал от происходящего. Некоторые были посвящены в причины такого поведения начкара, некоторые, из числа молодых, не понимали в чем дело. Молодые суматошно носились по всему помещению, усердно вытирали несуществующую пыль, равняли по нитке мебель, чистили сапоги, подметали крыльцо и были уже вконец замотаны. Особенно доставалось с придирками рядовому Смирнову, который по какой–то путанице с листами нарядов залетел через сутки не в свой караул. Он уже четыре раза драил очко. Протер все стекла, перемыл всю посуду, высушил тряпки и теперь мыл пол.

Разводящий Серега Курманаев колебался. Его терзали воистину гамлетовские сомнения – подсыпать начкару еще одно колесо или терпеливо дожидаться когда того отпустит. У его тревоги были все основания. Постоянно ходящие с Потапенко в караул солдаты уже знали как примерно нужно от него гаситься, как под него подстраиваться, были готовы к его придиркам и, хотя и находились в тихом шоке от его преображения, но как–то интуитивно все равно выскальзывали из под раздачи. Кто–то больше, кто–то меньше, но все как–то приспосабливались.

Недотепа же Смирнов, до этого вообще не представлявший что такое из себя Потапенко, постоянно попадал под руку. На свою беду, помимо природной кротости, он обладал еще и редкостной исполнительностью. Он не мог возразить, не мог забить, не мог схалтурить. Все на свете попутавший Потапенко постоянно его напрягал, заставляя убираться то здесь, то там. Смирнов, уже отстоявший смену на посту, отлетал прибираясь бодрствующую смену и половину своей отдыхающей, когда должен был спать. Поздно заметивший это Курманаев, чуть не силой отправил его на топчан заставив взять в руки тряпку какого–то черпака. Черпак зло сверкнув глазами на салобона все–таки стал убираться. Но до конца отдыхающей смены осталось только полчаса и невыспавшийся Смирнов вскоре опять отправился на пост.

Чуть поразмыслив Курманаев решил дожидаться, когда начкара отпустит. Для себя же он решил что в дальнейшем не стоит будить лихо, пока оно тихо и все оставшиеся таблетки спустил в очко.

3.

После отбоя, на втором этаже Школы, в казарме второй батареи собралась довольно многочисленная компания. С первого этажа подтянулись Тихон и Виталик, были все сержанты второго этажа и с десяток сержантов других батарей. Все собрались чтобы посмотреть видак.

На втором этаже помимо собственно казармы находился еще и штаб Школы. Кроме чисто административных помещений и оружейной там располагалась очень большая комната, именуемая по привычке красным уголком. На самом деле в ней находилась неплохая бильярдная с внушительных размеров бильярдным столом и телевизором. Слава Гаркач, старшина второй учебной батареи сумел подобрать ключи к кабинету начальника Школы и позаимствовать оттуда на ночь видеомагнитофон и несколько кассет со старыми советскими комедиями.

Вся компания, выставив возле окна на стрем дневального, расположилась в красном уголке. Несколько человек бросив подушки на бильярдный стол возлегли, подобно римским патрициям, остальные развалились на составленных в ряд табуретках. Начался просмотр, сопровождаемый дружным ржанием натренированных командами глоток.

После того как два фильма были отсмотрены, и пасть видеомагнитофона проглотила очередную кассету с приключениями Шурика, наступил настоящий расслабон. Кто–то уже кемарил, кто–то закурил прямо в бильярдной, пара человек, сорвав с сапог подковы разобрала какой–то вентилятор и мастерила кипятильник чтобы заварить в котелке чаю. Внезапно в дверном проеме появилось испуганное лицо дневального – товарищи сержанты, разрешите доложить, там начальник штаба части к казарме подходит. Компания недовольно зашумела – ты гонишь что ли мул, ты че заснул? Тебе приснилось? Какой, нахрен, начальник в полпятого утра? Это Железо пьяный шарашиться. Но на всякий случай выключили видик. В это время в запертую дверь забарабанили и сквозь полифонию казарменного храпа раздалось звонкое – «Дежурный по батарее, на выход».

Сержанты поняли, что оказались в ловушке.

В то время как дежурный, чуть помедлив возле якобы заевшего запора, докладывал Гоблину об отсутствии происшествий, наличии и расходе личного состава все сержанты уже находились в кроватях. Кто–то лежал в своих, кто–то в пустовавших. А некоторые и вовсе нырнули в койки к страшно перетрухавшим бойцам.

Гоблин прошелся по взлетке ища к чему бы придраться.

— Почему в казарме окна раскрыты, дежурный – спросил он вполголоса.

— Очень жарко, товарищ полковник, начальник школы распорядился спать при открытых окнах, чтобы гигиена, проветривание – на ходу сочинял сержант.

— Гигиена – это хорошо, молодец начальник школы – вслух размышлял Гоблин, заложив руки за спину, покачиваясь на носках и вытягивая как гусь шею. Внезапно его внимание привлекла полоска света, выбивающаяся из–за неплотно прикрытых дверей красного уголка.

— А почему свет горит в красном уголке, там кто–то есть?

— Никак нет, товарищ полковник.

Гоблин резко рванул на себя ручку двери. Взору его предстала странная картина – огромный бильярдный стол с разбросанными по нему подушками. В привычную картину мира начальника штаба это странное явление отказывалось умещаться. Он, с немым вопросом в водянистых, навыкате глазах изумленно воззрился на дежурного. Дежурный, не дожидаясь домыслов начштаба на ходу сочинял – это старшина подушки сушит, товарищ полковник, окна же открыты, дождь был, натекло. Вот старшина их тут на ночь и разложил.

Гоблина не смутил тот факт что дождя не было уже неделю, решение же старшины показалось ему логичным. Он только буркнул что–то типа: Кподъему чтобы этого триппера здесь не было, — и вышел.

Когда начштаба собрался уже было уходить, и всем показалось, что пронесло, Гоблину вдругприспичило сверить расход личного состава. Он прошелся по взлетке, пересчитывая спящих по головам и сверяясь с бумагой.

— Чего–то я не понимаю, дежурный – пробормотал он – у тебя то ли расход не бьет, то ли я в потемках плохо вижу. Пройдя через сумрак казармы начальник штаба оказался на освещенном пятачке возле тумбочки дневального. Его рыскающий взгляд наткнулся на опечатанную дверь оружейной комнаты.

— Сигнализация исправна, дежурный?

— Исправна, товарищ полковник.

— А вот мы и проверим. Посмотрим как в первом карауле службу несут. Должны перезвонить сразу как у них на пульте лампочка загорится. С этими словами Гоблин дернул на себя дверь оружейки.

— Так, сержант, теперь давай смотреть. я насчитал у тебя в казарме 111 человек. А у тебя по расходу должно находиться вместе с тобой и дневальными 101. Как понимать? Что за посторонние в расположении? Дневальный, командуй подъем.

— Личный состав, подъем, форма одежды номер один – тревожная команда разнеслась с тумбочки по казарме. Люди, сонные, недоуменные вскакивали, искали тапочки, сталкивались лбами, пытались строиться, с трудом выдираясь из крепкого утреннего сна. Не спавшие, чутко лежащие под одеялами сержанты строили ополоумевших, чумных, ничего не понимающих солдат. Несколько сержантов с третьего этажа под шумок свалили в дальний туалет и там спрятались в тесном закутке для инвентаря, среди швабр, тряпок и тазиков.

4.

Рядовой Смирнов, отстояв на посту уже две смены, опять попал на глаза Потапенко и был послан мыть в караулке пол. Разводящий Курманаев, заступник Смирнова, крепко спал, закемарил и сам Потапенко, а Смирнов все возил и возил тряпкой по полу не осмеливаясь нарушить приказ. Активная деятельность Потапенко и предрассветные часы совместно с ослабевшим действием таблетки все–таки сделали свое дело. Он спал сидя за столом, в накинутой, несмотря на лето, на плечи шинели, положив на руки голову. Сон его был тяжел и мрачен. Смирнов видел, сквозь стекло комнаты, его мерно вздымающуюся спину, вяло возил тряпкой по полу и думал – вот сука, пидорас усатый, взять бы сейчас автомат да раскрошить тебя в капусту. Своих караульных так не дрочит, как меня. Одни придирки, прямо зверь какой–то. Завтра же, как сменюсь с караула закошу под болезнь какую–нибудь. Хватит. Пусть другие мучаются. Попрошусь в кочегарку на работы, порежу себе там специально руку, и угольной пылью присыплю чтоб загноилось. Хоть в санчасти полежу. Да и в санчасти не полежишь – гасящиеся деды будут заставлять мыть пол, бегать в чипок, фельдшер будет гонять в столовую, да по хозяйству.

Смирнову было до слез обидно. Ночной караульный кошмар, с поста за тряпку, от тряпки за автомат и на пост, на посту постоянные звонки от этого монстра, придирки, ругань и ор все это, да еще и почти месяц, сразу после присяги постоянных нарядов и караулов, муштра, заучивание наизусть целых глав устава, незнакомая обстановка и общий психоз накопились сейчас в душе восемнадцатилетнего мальчишки слежалой затхлой кучей.

Обида и отчаянье смешались в один твердый, огромный, стоящий между легкими и горлом ком, не дающий дышать, давивший, через силу из глаз скупые и несвоевременные слезы. Жестокий, сильный, обладающий всеми правами на его жизнь, на его свободу уродливый армейский мир месил и мял его как глину. Все было против него, он был бесправный раб, тягловая сила, безмолвный мул, дух бесплотный.

Внезапно на пульте сигнализации заморгала лампочка и послышался резкий и частый звук. Смирнов зашел в комнату и увидел под пульсирующим огоньком надпись – оружейная Г2.

— Товарищ майор, сигнализация звенит. — Задергал он за плечо Потапенко.

— А. Что. Кто. Что такое, в чем дело – резко дернулся, сбросив на пол шинель начкар – кто звенит, зачем звенит.

— Сигнализация, звенит, товарищ майор.

— Что?! Какая нахер сигнализация – Потапенко постепенно просыпался – где сигнализация? – Сообразив вдруг, что это не сон, что сигнализация звенит на самом деле Потапенко перевел взгляд на пульт. В его в момент округлившихся глазах промелькнуло некое подобие мысли. Тело его готово уже было действовать, но мозг, и без того медленно работавший, а теперь еще и находящийся под действием таблетки запаздывал. Майор совсем забыл, что по инструкции он должен позвонить на место срабатывания сигнализации, выяснить в чем дело, и только потом, в случае неясности высылать туда вооруженную группу. Вместо этого Потапенко заорал благим матом – «Караул, в ружье! Бегом, вашу мать» — и врубил сирену.

5.

Перед построенной на взлетке второй батареей расхаживал Гоблин. В суматохе подъема он не заметил что с нескольких кроватей встало сразу по двое человек, зато обратил внимание на попадавшихся там и сям в строю одетых не по форме людей. На фоне белых, незагорелых кривых ног, заканчивавшихся вверху неровной линией одинаковых синих трусов то тут то там виднелись зеленые пятна хебешных брюк. Это были сержанты с других этажей, пришедшие посмотреть кино.

— А почему это вы в штанах спите, товарищи бойцы – недоумевал Гоблин в полумраке и без погон не разглядевший в товарищах бойцах старослужащих.

— А холодно ночью, товарищ полковник – нашелся что сказать кто–то с конца шеренги. Лицо Гоблина просияло.

— Вот! Я предвидел этот ответ! – казалось Гоблин был абсолютно счастлив – проветривание казарм, борьба с духотой, это же надо было до такого додуматься, а личный состав мерзнет. – Гоблин сиял, помимо несходящегося расхода ему будет что еще предъявить начальнику школы.

Внезапно, разрывая утреннюю умиротворенную тишину, из первого караула завыла сирена–ревун.

— Это еще что за дела у нас творятся в первом карауле – озадачился начштаба. Из головы у него как–то совсем вылетело, что он сам изволил проверить сигнализацию, дернув дверь оружейной комнаты. – Ну, к ним я попозже загляну, а сейчас, давай–ка дежурный пересчитаем личный состав.

Дежурный и Гоблин начали считать людей, сначала всех вместе, потом повзводно, после по шеренгам и сравнивать с показаниями расхода. Тихон и Виталик стояли рядом, переглядываясь и ожидая пофамильной сверки. После нее они и их не успевшие спрятаться товарищи должны были попасть «в залет».

Тем временем Потапенко, прихватив с собой Серегу Курманаева и двух бойцов с автоматами, мчался со всех ног по предрассветной части в сторону школы. Его мозг еще находился под действием снадобья, внезапно прерванный сон и чрезвычайная ситуация только усугубляли дело, майор на полном серьезе решил что на оружейную комнату совершено нападение.

Он бежал, как бежит в последний и решительный бой отец–командир – позади родная земля, ни пяди которой не должно достаться врагу, впереди высота, захватить и удерживать которую необходимо до последнего патрона.

Добежав до плаца, широким квадратом лежащего на пути к школе Потапенко остановился. В больном его мозгу крутились мысли что если нападавшие успели выставить в казарме огневую точку, а ведь наверняка успели, то на плацу всю их группу перестреляют как котят. Плац был ровен и гол. Майор принял решение рассредоточиться вдоль плаца цепью, и по команде, короткими перебежками, с залеганиями и кувырканиями в сторону, его пересекать. Участвовавшие в этом утреннем шапито солдаты смеялись, но команды выполняли.

Преодолев плац, маскируясь за молодыми елочками, растущими возле казармы, импровизированный спецназ очутился под стеной школы.

— Вы двое, — скомандовал Потапенко караульным – стеречь выходы и окна, Курманаев, за мной. После чего стремглав ринулся вверх по лестнице на второй этаж. Он преодолевал прыжками сразу по три ступеньки, в то время как разводящий запнувшись и ободрав колено, чертыхаясь, тихонько поднимался следом.

— Тэкс, дежурный, расход –то у тебя не бьет – кипятился Гоблин – ерунда какая–то, да дежурный? Что за дела? Давно на губе не прохлаждался? Пойдем–ка еще раз к тумбочке, пересчитаем все по записям при свете. Подойдя к тумбочке они начали сверять записи. В это время снаружи в дверь громко забарабанили.

— Это еще что за дела – Гоблин понял что у него начинает подрастать целый урожай вскрытых нарушений и это его обрадовало – еще каких–то гостей принесло. А может самовольщиков? Да я гляжу у тебя тут, дежурный, вертеп каких поискать. Малина!

Стоять! – заорал он дернувшемуся к двери дежурному – я сам открою! – Стук в дверь меж тем нарастал. Было похоже, что к то–то уже пытается высадить ее с ноги, косяки ходили ходуном, стоял страшный грохот, но запор держал.

Как только начальник штаба отодвинул запор — дверь распахнулась. В казарму влетел безумный Потапенко. Бешено вращая огромными, расширившимися от возбуждения глазами, ничего толком не замечая он ударил рукояткой пистолета в лоб Гоблина, одновременно нанося ему страшный по силе, прямой удар ногой в живот. Отшвыривая в сторону скорчившегося начштаба, он совершил кувырок через плечо, сделал стойку на колено, вытянул, эффектно, как в американских боевиках руку с пистолетом, и заорал – всем лечь, через секунду буду стрелять на поражение.

Все бросились врассыпную, забегали взад и вперед, засуетились. Кто забился под кровати, кто метался по центру взлетки не зная что ему делать, кто–то уже истерично рыдал, кого–то затоптали и он корчился на полу от боли и ужаса. Копошащийся, не имеющий четких границ ком из рук и ног, голов и туловищ огромной медузой бился и колыхался в предрассветном полумраке.

Сзади на Потапенко набегал сержант Курманаев. Он с разгону ударил начкара кованым сапогом в спину и рухнул сверху, придавливая его массой тела к бетонному полу.

6.

Когда бешеный Потапенко, подняв в ружье караул умчался в неизвестном направлении, рядовой Смирнов, вконец обессилев от этой дикой ночи присел передохнуть на топчан в комнате начальника караула. Он сам не заметил, как его склонило в сон, как выпала из рук тряпка, как он повалился на этот топчан и окончательно заснул. Ему снилась его родная деревня, просторные, уходящие за горизонт луга, холмы и безмятежные рощицы. Ему снился сладкий запах сухого, настоявшегося сена вперемешку со свежим парным молоком. Еще во сне он обнимал собаку, свою здоровенную лохматую дворнягу. Обвив ей руками шею, уткнувшись носом за её теплое и мягкое ухо он сидел на крыльце и был абсолютно счастлив. Сейчас он возьмет снасти, банку с червями и пойдет удить рыбу по утренней, мягкой зорьке. И верный пес пойдет за ним и будет сидеть рядышком на берегу, слушая тихий плеск воды, глядя задумчиво куда–то вдаль, наслаждаясь своим собачьим покоем, охраняя покой хозяина.

Из сна в реальность его вернул сильный тычок сапога под ребра. Над ним перекосив злобное лицо стоял тот самый черпак, которого разводящий заставил домывать пол. Он, оставшись за старшего, ослабил пряжку ремня, заложил за него руки и стоял теперь перед Смирновым широко расставив ноги.

— А че это мы гасимся, боец? – начал он качать права –Да еще и в комнате начкара? Мы совсем забурели, да боец? Мы что ли расслабились, воин? Мы на службу забили да, мы одембелели? – он орал припоминая Смирнову ночной инцидент, наслаждаясь своей внезапной властью. – У нас все очки чистотой сияют, да? – орал он – блестят как яйца у кота, да? А ну резче взял тряпку, щетку и метнулся на очко. Через десять минут я захожу и удивляюсь – мне зеркало не надо, в очко смотрясь побриться можно. И с силой рванув за ворот с топчана Смирнова, крепким поджопником направил его в открытую дверь.

Смирнов, закрывшись в туалете, ревел, размазывая рукавом слезы.

***

Второй батарее был дан отбой, но никто не спал. В красном уголке стояли на вытяжку Потапенко и Курманаев. Мимо них, держа у лба смоченное полотенце, поминутно морщась от боли в области живота, расхаживал начальник штаба.

— Значит, майор Потапенко, вы так понимаете несение караульной службы? Так вы проходите инструктаж, так вы оригинально освежаете в памяти устав? – начштаба помедлил, оторвал ото лба полотенце, посмотрел на него, поморщился и продолжил – ну я все понимаю, в переполохе вы забыли, что нужно позвонить дежурному по батарее, дежурному по части, забыли, допускаю что забыли, хотя мне почему–то кажется что никогда и не знали, что сначала нужно выяснить причину срабатывания сигнализации. – он опять поморщился. – Вы сразу же перешли ко второму акту пьесы. Подняли в ружье караул и выдвинулись на место происшествия. Хорошо. Надо сказать что вы достаточно быстро прибыли сюда. Вместе с разводящим. – Было видно что Гоблину тяжело даются слова, он и раньше не блистал особенным красноречием, а теперь, после удара в голову рукояткой пистолета, говорил и вовсе короткими фразами. – Кто остался исполнять обязанности начкара в карауле? – продолжал Гоблин – он перескакивал с караула на происшествие в казарме, потом возвращался к караулу, запутывая тем самым себя, заставляя Потапенко краснеть и чувствовать себя еще более виноватым. –В карауле сейчас, я так понимаю, безвластие. Пятнадцать вооруженных головорезов. Озверевшие без присмотра арестованные. И это на фоне предстоящей проверки части штабом округа. – начштаба завелся и начал ходить быстрее – Чуть не убит начальник штаба, чуть не началась пальба в казарме. Вы, Потапенко, чуть не устроили не просто ЧП, вы чуть не устроили трагедию.

Потапенко стоял на вытяжку и ничего не возражал. Ему, старому служаке, было обидно, что он так глупо попал в переплет. Он искал объяснение и не мог его найти. Голова была какой–то налитой свинцом, ничего не соображала. На Потапенко наваливалась камнем невероятная физическая усталость. В довершение к ней абсолютная внутренняя пустота, разрастаясь откуда–то изнутри, заполняла все его сознание.

Гоблин меж тем продолжал. –Спасибо вашему разводящему, хотя он тоже нарушил устав. Покинул, понимаете ли, караул. Но он предотвратил бойню! Сколько у вас в магазине патронов? Что вы молчите, Потапенко? Вы что, не знаете сколько патронов в магазине табельного оружия? Или вы уже где–то успели их израсходовать? Так вот, знайте. Минимум восемь трупов, по числу патронов, предотвратил ваш сержант. Хотя, сомневаюсь. Сомневаюсь что вы бы положили их точно в цель. Ваше кредо – мордобой, не так ли, майор Потапенко. Впрочем, сержант ваш все равно молодец. Подумаю, как поощрить. — Начальник штаба опять поморщился от боли, голова его разламывалась, нужно было начинать расследование. Он взглянул на поникшего майора.

— Возвращайтесь в караул и несите службу. После утреннего развода вас и всех участников происшествия сменят, а вы отправитесь к дознавателю. Шагом марш исполнять обязанности.

Послышалось унылое – есть, и Потапенко с Курманаевым двинулись к выходу.

Плац они пересекали с разным настроением. Потапенко был погружен в мысли о том, что его, чего доброго, выгонят из армии или перебросят, с неполным служебным соответствием в куда–нибудь в Макаротелятинск. Серега же, бодро вышагивая позади начкара радовался тому, что Потапа, в карауле он больше не увидит, что вместо него будет какой–нибудь молодой лейтенант, а более всего что Гоблин обещал его поощрить.

Он уже прикидывал, как будет в краткосрочном отпуске расписывать в деталях подружкам свою центральную роль в задержании особо опасного террориста. По сути, он был единственным, кто приобрел какие–то дивиденды от этой сумасшедшей ночи. Хотя было и еще несколько выигравших от инцидента. Сержанты с других этажей, пользуясь неразберихой все до единого вернулись незамеченными в свои расположения.

7.

Издалека заприметив возвращавшихся командиров, часовой, охранявший территорию вокруг караулки подал условный знак. Все внутри тотчас заняли положенные им места: отдыхающая смена бухнулась на топчаны, бодрствующая смена сгасилась подальше, с глаз долой, в сушилку, часовой гауптвахты скрылся в коридоре кичи, а выводной, приняв серьезный вид, занял место за пультом в комнате начкара.

В суматохе все позабыли про несчастного Смирнова. Ему опять, в который уже за сегодняшнюю ночь раз не повезло и он, вместо того чтобы отдыхать, драил сортир. Уже и злобы не было в его сердце, совершенно замученный, не обращающий внимания на многочисленные обиды и несправедливость он драил очко. На полном автоматизме, абсолютно довольный тем, что к нему никто не пристает, что уже половина караула прошла и нужно просто чуть–чуть потерпеть, Смирнов механически тер чашу–геную, ничего вокруг себя не замечая. Не слышал он и возвращения командиров.

Зайдя в караулку, тихую, завешенную невидимой тканью наступающего утра, и начкар и разводящий облегченно вздохнули. Попав, после свежести и прохлады улицы в тепло и сухость караулки что–то как будто переключилось в сознании обоих. Родной и знакомый запах: смесь оружейного масла, начищенных и нагретых теплым воздухом сапог, легкий запах хлорного раствора принес обоим ощущение какого–то спокойствия, стабильности от раз и навсегда заведенных и исполняющихся здесь порядков.

У Потапенко это продолжалось буквально мгновения, а потом сменилось тревогой неотвратимых перемен. Скоро его сменят, он сдаст караул, оружие, полномочия и поплетется, опустив голову в штаб, к дознавателю. По пути ему будут попадаться офицеры, все уже узнавшие на КПП от дежурного по части. Все будут здороваться, кто сочувственно, а кто и с плохо скрываемой злобой, но у всех на лице будет читаться один и тот же вопрос – как же так? Что ответит он им? Он и себе–то ничего не может толком объяснить. После, в штабе, дознаватель подошьет его объяснения в картонный скоросшиватель и отошлет в военную прокуратуру. Заработает машина, сошьет и выплюнет дело и кто его знает как перемелет это дело его дальнейшую жизнь.

Думая так Потапенко меж тем, следуя годами обретенной привычке, оглядывал караулку. Все было на своих местах, плакаты висели по стенам, ниже них описи в рамочках, еще ниже побелка переходила в ровную линию окрашенной бежевой стены, вдоль нее стояли скамейки, линолеум сиял чистотой.