Помоги проекту - поделись книгой:
Заботясь о пище и о телесных упражнениях для лошади, чтобы тело у нее было здоровое, необходимо заботиться также о ее ногах. Стойло сырое, как и стойло с гладким полом вредят даже хорошим от природы копытам. В первом случае нужно делать стойло покатым, во втором — посыпать пол камнями величиной с копыто…
Такое стойло укрепляет копыта стоящей там лошади. Кроме того, конюх должен выводить коня из стойла, когда хочет почистить скребком, а после обеденного корма надо отвязывать лошадь от яслей и привязывать в другом месте, чтобы она охотнее шла к принятию корма вечернего…Конь должен стоять на камнях и известную часть дня ходить по ним, как по каменистой дороге.
Вьючный осел
Но и во время чистки и когда отгоняет мух, лошадь должна действовать копытами… Но заботясь, чтобы копыта были крепкими, следует заботиться и о губах, чтобы были мягкими. Впрочем, средства, размягчающие плоть человека и рот лошади, одинаковы» (
Важным подспорьем в хозяйстве греков была рыбная ловля. Она давала дешевую пищу беднякам, особенно тем, кто жил у воды. Но не меньшей была потребность в рыбе и в городах, у состоятельной части общества. Богатые горожане искали редкие, ценные породы рыб, доставляемые в город рыбаками за большую плату.
Очень ценны в этом отношении археологические находки, среди которых встречаются крючки для удочек, грузила, заставлявшие сети погружаться в воду, емкости для хранения просоленной рыбы. Видов рыб было множество, и столь же разнообразны и затейливы были способы переработки и приготовления рыбных блюд.
Рыболовные снасти включали в себя удочки, сети, верши и гарпуны. В качестве приманки, насаждаемой на крючок, использовали мелких рыбешек, кусочки мяса, иногда также разбрасывали в воде, в месте, где ловили рыбу, кусочки сыра, хлеба или какие-нибудь травки с сильным запахом, привлекавшие обитателей подводного мира. Не чуждо было древним и применение искусственной наживки, имитировавшей мух или червей, а согласно Элиану, эффективной приманкой оказывались в иных случаях даже пучки красной шерсти (
Рыбу, предназначенную для отдаленных областей или на вывоз в другие страны, чистили и солили в специальных каменных чанах, объемом около 20 м3. Их вкапывали в землю и обмазывали изнутри раствором цемента.
СКОТОВОДСТВО И ОХОТА В ИТАЛИИ
Если кто-либо, пленен олимпийской победною ветвью,
Станет коней разводить иль волов для плуга, пусть ищет
Маток прежде всего. Наружность у лучшей коровы
Грозная; и голова должна быть огромной, и шея —
Мощной…
Прежде всего выжигают тавро с названием рода.
Обозначают, каких на племя оставить желают
И для святых алтарей, каких — перепахивать землю
Иль на целинной земле крутые отваливать глыбы.
Весь остальной молодняк на лугах пасется со стадом.
Тех, кого приучить к полевым захочешь работам,
Сызмала ты упражняй, настойчиво их приручая,
Нрав доколь у юнцов податлив и возраст подвижен.
Прежде из тонких лозин сплетенный круг им на шею
Вешай. Потом, когда их свободная шея привыкнет
К рабству, им надевай хомуты из веревок, попарно
Соединяй и ходить приучай одинаковым шагом.
Пусть до срока они лишь порожние тянут повозки
И оставляют следы лишь на самой поверхности пыльной.
Пусть лишь потом заскрипит под грузом тяжелым телега
С буковой осью, таща вдобавок и медное дышло.
…Отелившись, коровы
Впредь наполнять молоком белоснежным не станут подойник,
Новорожденным отдав целиком свое сладкое вымя.
В своей поэме Вергилий рассказывает обо всех видах крестьянского труда: о земледелии, садоводстве, разведении скота, пчеловодстве. Однако к началу новой эры роль скотоводства в Италии заметно возросла, оттеснив земледелие и другие отрасли сельского хозяйства на второй план. С тех пор как Сицилия и Северная Африка начали поставлять в страну более дешевый хлеб, чем производила сама Италия, земледелие утратило значение главной области римской экономики и римляне стали с гораздо большим усердием заниматься разведением скота. О сложившемся в экономике положении говорит известная шутка Катона Старшего. На вопрос: «Какое занятие приносит наибольшую выгоду?» — он отвечает: «Хорошее скотоводство». «А следующее по выгодности?» — «Неплохое скотоводство». «А дальше?» — «Плохое скотоводство». «А затем?» — «Земледелие».
Рыбная ловля
Вместе с тем для удовлетворения растущих потребностей римлян в период поздней республики и тем более империи уже мало было тех возможностей, какими располагала Италия. Римлянам трудно было теперь угодить только блюдами из местной говядины, свинины или птицы, поставляемой трудолюбивыми скотоводами. Требовалось все больше дичи и рыбы из отдаленных краев и областей. Охотники и рыбаки должны были умножить свои усилия.
Говоря о способах охоты, трудно добавить что-либо к тому, что было сказано об охотничьем промысле в Греции. Заметим лишь, что в Риме меньше обращали внимания на воспитательное значение охоты. Молодежь видела в ней разновидность спорта и спешила обзавестись конями, собаками и оружием. Чем больше охотничьих псов и лошадей было у человека, тем явственнее было его богатство, тем выше престиж. Гораций подчеркивает, что он не стремился создать у Мецената ложного представления о своем социальном положении и доходах:
Держа хороших коней и собак, человек как бы заявлял во всеуслышанье, что он весьма состоятелен. Особенно ценились охотничьи псы — за верность, сообразительность, быстроту ориентации. По словам Плиния Старшего, иногда, отправляясь на охоту, римляне брали с собой даже старых, уже слепых и ослабевших псов, неся их на руках, ибо те своим великолепным нюхом еще могли указывать направление к логову зверя (см.: Естественная история, VIII, 142–152).
В Риме вообще любили собак, и не только охотничьих, но и сторожевых: и в деревне, и в городе собаки стерегли дом и двор — память об этом сохраняется в часто встречающихся римских табличках с надписью: «Берегись собаки». Любили и вполне мирных псов, избалованных домашним воспитанием, очень привязанных к своим хозяевам и их развлекавших. Одну из таких комнатных римских собачек иронически воспел насмешливый Марциал:
Но возвратимся к охоте. Если греки стремились раздобыть диких зверей, чтобы принести жертву богам или задать роскошный пир, то потребности римлян этим не ограничивались. Пойманные на охоте дикие животные предназначались и для «венаций» — охотничьих игр в амфитеатрах. Эти звери, которым было суждено умереть на арене, доставлялись в Рим из самых отдаленных областей и провинций, где были специальные ловцы, умевшие добывать животных того или иного вида. Это было, конечно же, дело очень нелегкое и опасное, ведь для поимки таких «диковинок», как львы или слоны, необходимо было применять особые, сложные методы.
Впервые львиные бои устроил в Риме эдил Квинт Сцевола в 95 г. до н. э. Два года спустя знаменитый Сулла, будучи претором, выпустил на арену сто великолепных львов с могучими гривами, как об этом рассказывает Плиний Старший. За Суллой к такому же способу обретения популярности в народе прибег и Помпей Великий, устроив бои с 600 львами. Немного позднее Цезарь, став диктатором, показал жадным до кровавых зрелищ римлянам 400 львов (
Обычно на львов охотились при помощи специальных ловушек, устроенных в выкопанных для этого ловчих ямах. Согласно Плинию, в правление императора Клавдия случай навел на мысль о еще одном оригинальном способе охоты на львов, способе, впрочем, довольно ненадежном, рискованном и «недостойном таких животных». Некий пастух в Гетуми, защищаясь от нападавшего на него льва, в отчаянии набросил на него свой плащ. Трудно поверить, замечает римский ученый, но если льву прикрыть глаза даже легкой завесой, ярость его сразу стихает, и притом настолько, что им можно завладеть без борьбы. «Очевидно, вся его сила заключена в зрении» (Там же, VIII, 54).
Сражаться в открытую с тиграми охотники избегали. Поступали иначе: ловчий на быстром коне, имея к тому же в запасе еще несколько свежих лошадей, похищал маленьких тигрят и во весь опор несся к ожидавшему его кораблю. Когда тигрица, вернувшись, заставала свое логово опустевшим и бросалась по следу за охотником, то, едва она настигала его, он кидал наземь одного из тигрят и мать тут же относила его на прежнее место. Тем временем ловчий на коне мчался дальше, но если путь до берега был очень долог и тигрица вновь догоняла охотника, приходилось вернуть еще одного детеныша и лишь с одним или несколькими оставшимися отплыть восвояси. Так во всяком случае описывает охоту на тигров Плиний Старший (Там же, VIII, 66).
Особенно притягательными для римлян экзотическими животными были слоны. Впервые жители Италии познакомились с ними в III в. до н. э., во время войны с Пирром, царем Эпира, в войске которого были и слоны. Затем, в 250 г. до н. э., около 140 боевых гигантов были доставлены в Рим на плотах после победы Луция Метелла Понтифика над карфагенянами в Сицилии. Об охоте на слонов в Индии рассказывает все тот же ученый-энциклопедист Плиний: на уже прирученном слоне охотник выслеживает слона-одиночку, отбившегося от стада, или охотнику удается самому отбить его от его сотоварищей, затем он гонит его вперед, не давая отдыхать, и, когда слон устанет и смирится со своей участью, погонщик пересаживается на него и правит им так же, как уже ручным. В Африке для того, чтобы поймать слона, использовали ловчие ямы. Плиний описывает и многие другие способы охоты на слонов, практиковавшиеся африканцами, часто с единственной целью разбогатеть на продаже драгоценных бивней. За поимкой животного следовало его приручение, которое также иногда протекало долго и трудно (Там же, VIII, 1—34). Главным потребителем слоновой кости и самих этих огромных зверей был в древнем мире гордый Рим, жаждавший экзотики, впечатляющих зрелищ и роскоши.
Сами римляне не относились к охоте так серьезно и трепетно, как греки. Для них это было развлечение, спорт, источник физической закалки, полезное времяпрепровождение в часы досуга. Дичь для пиров доставляли чаще всего рабы-охотники или ее просто покупали на рынке. Сами римские граждане занимались в свое удовольствие ловлей зайцев, кабанов, птиц, применяя способы, не требовавшие больших усилий: пользовались, например, силками, капканами, ловушками, вообще всеми теми методами, которые так решительно осуждал Платон.
Не без юмора вспоминает Плиний Младший свои охотничьи подвиги. «Ты будешь смеяться — смейся, пожалуйста, — пишет он Тациту. — Я — вот этот я, которого ты знаешь, взял трех кабанов — и превосходных. „Сам?“ — спрашиваешь ты. — Сам, пребывая, однако, в своей обычной спокойной неподвижности. Я сидел у тенет, рядом были не рогатины и копья, а стиль и дощечки для письма. Я что-то обдумывал и делал заметки, чтобы вернуться домой если и с пустыми руками, то с полными табличками. Не пренебрегай таким способом работы: ходьба, движение удивительно возбуждают душу, а леса вокруг, уединение, само молчание, требуемое на охоте, побуждают к размышлению.
Поэтому, когда пойдешь на охоту, вот тебе мой совет: бери с собой не только корзиночку с едой и бутылкой, но и дощечки; узнаешь, что Минерва бродит по горам не меньше, чем Диана» (Письма Плиния Младшего, I, 6).
Мясо диких животных появилось на столах римлян довольно рано — к огорчению тех, кто противился введению новых пышных обычаев и всякой избалованности. Так, уже пристрастие к кабаньей вырезке вызвало некогда гневную отповедь сурового Катона Старшего. В I в. до н. э. к столу подавали кабана целиком, и иногда соотечественники Плиния ухитрялись уже в первый день пира с ним расправиться. Более рассудительные римляне относились к подобному чревоугодию весьма критически, как об этом прямо говорит автор «Естественной истории» (VIII, 210). При таких потребностях жителей Вечного города приходилось специально разводить кабанов и других диких животных. Впервые этим занялся Фульвий Липпин в окрестностях Тарквиний к северо-западу от Рима, а затем эта инициатива была поддержана и продолжена двумя видными гражданами, известными в Риме своей страстью к пирам, расточительству, роскоши: Луцием Лицинием Лукуллом и Квинтом Гортензием Горталом.
Птиц также добывали разными способами, расставляя силки, сети, капканы, приманивая свистом или каким-либо лакомством.
Весьма разборчивые в еде, римляне не могли не включать в свои меню все новые и новые породы птиц и рыб. Что касается последних, то многие писатели упоминают о том, как ценились в Риме осетры, морские окуни, разные виды трески и т. п. Плиний Старший рассказывает: римляне любили и охотно разводили и такую морскую рыбу, как скар. При императоре Тиберии один из его вольноотпущенников по имени Оптат, префект флота, выпустил этих рыб для размножения в море между Остией и побережьем Кампании. В течение пяти лет приходилось заботиться о том, чтобы всех пойманных скаров отпускали назад в море, после чего эти ценные рыбы расплодились у берегов Италии уже в таком количестве, что можно было начать, наконец, их ловлю сетями. Так римские лакомки, замечает Плиний, дали прибрежному морю нового обитателя (
Сообщает ученый и о пристрастии римлян к краснобородкам; особенно ценились те, что не превышали в весе двух фунтов. Мы узнаем, что один римский богач-гурман, Азиний Целер, в правление императора Калигулы купил такую краснобородку за 8 тыс. сестерциев. «Когда я с удивлением думаю об этом, — заключает Плиний, — мне невольно приходят на ум те, кто, отвергая и осуждая расточительство, жаловался, что какой-нибудь повар обходится дороже, чем конь. А сейчас, чтобы иметь повара, надо заплатить больше, чем стоило бы устроить целый триумф! Рыба же стоит столько, сколько прежде повар! И, пожалуй, никого из людей не ценят выше, чем того, кто искуснее других способен свести на нет доходы своего господина» (Там же, IX, 67).
Разведение рыб в прудах и бассейнах не только значительно разнообразило стол богатого римлянина, но и давало легкую возможность часами предаваться рыбной ловле не выходя за пределы усадьбы. Занятие это владельцы поместий считали приятнейшим видом отдыха и развлечений. Ловили рыбу в Италии, как и в Греции, удочками и сетями, вершами и гарпунами, а кроме того, там знали способ, как привлекать рыб различными звуками:
Но не всегда и не везде рыбная ловля приносила выгоду. В эпоху империи многие прибрежные воды были объявлены «священными» — императорскими. Поймав там крупную, красивую рыбину, рыбак должен был отдать ее императорским поварам. Поэтому-то Марциал убеждает рыбака держаться подальше от Кампанского побережья близ города Байи, где был в то время «рыб приют священных»:
Еще подробнее и красочнее описывает злоключения рыбака в Римской империи Ювенал. В одной из его известных сатир некоему рыболову удалось вытащить великолепный экземпляр столь крупной рыбы, что даже сенат не мог долго решить, в какой посуде можно такую рыбу приготовить. Видя это, рыбак счел за лучшее поднести свою завидную добычу в дар высшей власти:
КОММУНИКАЦИИ — ПУТЕШЕСТВИЯ — СВЯЗЬ В ГРЕЦИИ
Городам, их величию, блеску, совершенству построек дивятся многие, родину же любят все. И не было еще человека… который был бы до того обольщен, чтоб от избытка чудес в чужих краях предать забвению отчизну.
Во II в. н. э., когда Лукиан писал эти слова, люди путешествовали далеко и часто, даже просто в туристических целях: многим доставляло радость увидеть чужие города и страны. Но, конечно же, не туризм дал начало поездкам и походам. Такой мотив мог появиться лишь тогда, когда античные государства уже стабилизировались, дороги стали доступны и безопасны, средства связи отвечали потребностям и интересам путешествующих, а уровень культуры обусловил широкое стремление к поиску и познанию чего-то нового. Ни в одной стране, и в Греции также, мы не установим какой-либо определенной даты, под которой было бы записано имя первого путешественника — человека, впервые покинувшего здешние места в поисках новых земель. В самой Греции люди рано должны были начать ездить из государства в государство. Помимо целей политических, этого требовала и повседневная жизненная практика: разнообразие географических и экономических условий в стране заставляло даже обитателей самых отдаленных друг от друга областей вступать между собой в контакты и поддерживать эти взаимные связи веками.
Греческий корабль (пентеконтера)
Это отнюдь не было легким делом, ведь каждое из государств имело свои особые законы и установления, приспособленные к местным условиям. Достаточно вспомнить разговор Афинянина и Клиния с острова Крит у Платона. «Я думаю, чужеземец, — говорит Клиний, — всякий легко поймет наши установления. Ведь вы видите природу местности всего Крита: это не равнина, как Фессалия. Поэтому-то фессалийцы больше пользуются конями, мы же — пешими бегами. Неровность местности более подходяща для упражнения в пеших бегах; из-за нее и оружие по необходимости должно быть легким, чтобы не обременять при беге: для этого, по своей легкости, кажутся подходящими лук и стрелы. Все это у нас приспособлено к войне, и законодатель… установил все, принимая в соображение именно войну; так, он ввел сисситии, имея в виду, мне кажется, что на время походов сами обстоятельства вынуждают всех иметь общий стол — ради собственной своей безопасности» (
В Греции ее рельеф и почвы не благоприятствовали развлекательным путешествиям ради удовольствия. К далеким походам и поездкам побуждала необходимость — торговые связи, иная экономическая деятельность, культовые традиции, наконец, политические дела и военные экспедиции. В мифах, несомненно связанных и тесно переплетенных с неизвестной для нас тогдашней реальностью, дороги и путешествия играли огромную роль. Причины и цели этих легендарных передвижений были столь же разнообразны, как и в реальной жизни: политические конфликты, оборачивавшиеся длительными внешними войнами (например, Троянская война); поиск новых, более плодородных земель, основание колоний; торговля. Во многих греческих мифах герои пытаются завладеть золотом, за ним надо было отправляться в дальние страны: в Колхиду — за «золотым руном», в Лидию — за песком златоносных рек, во Фракию и на остров Тасос — за драгоценной рудой. Медь, как уже говорилось, везли с острова Эвбея, а ценнейший для греков металл — серебро — добывали в VII–VI вв. на Тасосе и Сифносе, позднее же стали известны рудники в Лаврионе и в Маронеях. Толпы людей передвигались, кроме того, из города в город, направляясь к святилищам какого-либо местного божества или героя или же на знаменитые торжества и праздники — общегосударственные, как, например, Панафинейские, или общегреческие, как Олимпийские игры. Особенно часто посещали греки святилища Асклепия, ища там чудесного исцеления от недугов.
Идя по следам греческих мифов, можно насчитать немало далеких походов и путешествий по морю и по суше. Больше всего подробных описаний посвящено именно морским странствиям: это и поход аргонавтов во главе с Ясоном за «золотым руном», и троянская экспедиция, и далекое героическое плавание Геракла на запад, до названных его именем Геркулесовых столбов (ныне Гибралтарский пролив), и полное опасностей возвращение греческих героев из-под Трои. Среди поездок сухопутных стоит вспомнить лишь злосчастное паломничество фиванского царя Лая, отца Эдипа.
К дальним поездкам побуждали и дела семейные (такой была, например, поездка Клитемнестры с дочерью Ифигенией и малолетним сыном Орестом к своему мужу царю Агамемнону в Авлиду). Когда же стали появляться в Элладе громкие имена философов, поэтов, ученых, местные владыки охотно приглашали их к своим дворам, одни — из интереса и любви к искусствам и наукам, другие — из тщеславия. Так, в VII в. до н. э. много путешествовал афинский законодатель Солон, побывавший и в Египте, и на Кипре, и в Лидии, где его принимали цари. В VI в. до н. э. гостем самосского тирана (правителя-узурпатора) Поликрата не раз бывал поэт Анакреон. Эсхил и поэт Симонид ездили к Гиерону Сиракузскому. В V–IV вв. до н. э. дифирамбический поэт Филоксен состоял в дружеских отношениях с сицилийским тираном Дионисием. Немало странствовал в своей жизни и Платон: он гостил в Южной Италии, в Египте и на Сицилии у Дионисия II. В III в. до н. э. Антигон, правитель Македонии, окружил дружеской заботой, двух поэтов: Антагора с острова Родос и Арата из Сол (в Малой Азии). Еврипид покинул Афины, чтобы также переселиться в Македонию по приглашению ее царя Архелая; здесь он и умер. Мы назвали только наиболее известные имена, однако и многие другие поэты и ученые часто пользовались покровительством влиятельных лиц и властителей в далеких странах.
Наконец, за пределы отчего края отправлялись и те, кого гнали в дорогу пытливость и любознательность или же страсть к приключениям и смелым авантюрам. Лукиан в диалоге «Корабль, или Пожелания» стремится проникнуть в сущность человека, разгадать его сокровенные чаяния. Собеседники делятся друг с другом своими вполне заурядными желаниями, мечтами о богатстве и власти, и лишь один из них высказывает желание, как мы бы сейчас сказали, футурологическое, впрочем, для нас сегодня это уже не футурология. Устами этого героя говорит, очевидно, сам автор, чья мысль прорывается в еще неизведанное, сотворенное лишь его творческой фантазией будущее. Герой заявляет, что не станет просить о деньгах, о сокровищах, о царстве: все это вещи недолговечные, которые скрывают в себе множество ловушек и приносят больше неприятностей, чем удовольствия.
«Я хочу попросить Гермеса даровать мне перстни, обладающие волшебной силой:…чтоб летать, высоко поднявшись над землей, и для этого пусть у меня будет некий перстень…
(…) А если окажется какая-нибудь диковинка в Индии или у гипербореев, драгоценность ли какая или приятное из еды или питья, пусть без посланцев я сам полечу и захвачу всего вволю. Грифона, крылатого зверя, или Феникса-птицу, что живет в Индии, незримых для прочих, их бы мне увидеть, а также истоки Нила да будут мне одному открыты, как и все ненаселенные части земли. Если же есть у нас антиподы, однобокие телом, что населяют землю на юге, так и их хочу увидеть.
(…) Сверх того хочу… познать природу звезд, луны и самого солнца и, наконец, что всего упоительнее, в тот же день возвещать в Вавилоне, кто победил в Олимпии, а затем позавтракать, если случится, в Сирии, отобедать в Италии» (
Много столетий должно было пройти, чтобы сбылись эти мечты, казавшиеся в ту далекую пору несбыточными, фантастическими, безумно дерзкими. Ибо что было говорить о полетах в поднебесье, когда даже наземные, сухопутные коммуникации представляли для греков немало проблем! Лишь морские пути облегчали тогда сношения с отдаленными областями и странами. Здесь трудности успешно преодолевались, и греки море любили, несмотря на все опасности, которыми оно им грозило. Греки знали, каким грозным и коварным бывает море, но знали и его красоту и те выгоды, которые оно им несло. Вероятно, их влекло к морю и то, что земля, суша не могла обеспечить в достаточной мере существование древних греков. Плодородной земли в Греции всегда не хватало, но и та, что была, оказывалась не слишком-то щедрой к местным земледельцам и не обещала им многого.
Грекам приходилось искать иные пути развития и добывания материальных благ. Эти трудные и опасные пути вели эллинов через широко раскинувшиеся вокруг их маленькой страны морские бездны к новым землям, где они основывали свои колонии. Бороздя моря, греки открывали для себя и дополнительные источники пропитания, скрытые в пучине, равно как и сокровища морского дна. Неразрывное совместное существование с Посейдоновым царством было для греков жизненной необходимостью. Тому способствовали и развитая сеть портов, и прогресс судоходства, и успехи кораблестроителей, и рост рыболовного промысла и использования подводных богатств. Выражением особой близости, душевной связи обитателей Эллады с морем стали многочисленные описания морской стихии, вообще морские мотивы, пронизывающие всю греческую литературу начиная с Гомера. Вспомним хотя бы поэтичные строки Лукиана:
«И море при тихой погоде способно послать человеку свой вызов и увлечь его странным желанием — но к чему говорить: вы сами знаете это! Даже тот, кто родился и вырос на суше и не изведал ни разу плаванья, захочет, наверно, подняться на корабль и отправиться в дальний путь, надолго оторвавшись от берегов, особенно если увидит он парус, гонимый тихим веяньем попутного ветра, и спокойный бег корабля, легко скользящего по лону ласковых волн» (
Греки рано научились выбирать наиболее благоприятное время для навигации, когда можно было без опаски выходить в море. Уже в конце VIII — начале VII в. до н. э. греческие мореплаватели следовали советам поэта Гесиода:
Обычно сезон навигации начинался весной. Именно в эту пору благословляет моряков в плавание статуя Приапа на пристани у поэта Леонида Тарентского (III в. до н. э.):
Впрочем, Гесиод не одобрял смельчаков, пускавшихся в плавание уже ранней весной, — гораздо надежнее было выходить в море летом:
И все же в любое время года мореплавание оставалось рискованным и опасным. Поэт Фалек (конец IV в. до н. э.) предостерегает:
На земле, на суше жизнь была более долговечной, но условий к существованию греки находили там мало. Спасали жителей Эллады заморская торговля и рыболовство.
В искусстве кораблестроения греки могли многое позаимствовать у сведущих в этом деле финикийцев. Для осады Трои был отправлен огромный флот, и не было в Греции правителя, который бы не пополнил военные силы царя Агамемнона своими кораблями. Греческая традиция приводит хотя и не точные, но впечатляющие цифры: сам Агамемнон дал более полутораста судов, Нестор, царь Пилоса, — 90, Диомед из Аргоса направил свой флот из 80 кораблей, Менелай собрал со всей Лаконии 60 судов, Менесфей Афинский — 50, Аякс, сын Оилея, — 40. И другие многочисленные властители Эллады послали по 20, 30 или 40, а то и, как Идоменей Критский, 80 кораблей. Несомненно, такая мощная морская экспедиция требовала соответствующего оснащения большими кораблями, способными перевозить целые армии.
Корабли нужны были и тем, кто пускался в опасное плавание к еще не изведанным берегам, надеясь отыскать новые земли, новых торговых партнеров или просто удовлетворить вечное человеческое любопытство: что там вдали? Мы знаем, что уже в XII в. до н. э. финикийские моряки совершали далекие поездки на запад, свидетельством которых остались основанные финикийцами колонии: в Испании (тогдашней Иберии) — Гадес (Кадикс), а в Северной Африке — заложенный в IX в. до н. э. город Карфаген, будущий грозный соперник Рима. Из Греции первым в западную часть Средиземноморья попал, по-видимому, в 660 г. до н. э. Колай с острова Самос, доплывший до финикийской колонии Гадес. Немного спустя, в 600 г. до н. э., граждане Фокиды основали в устье Родана (Роны) Массилию (ныне Марсель), ставшую соперницей Карфагена. Города эти, ориентированные на внешнюю торговлю, в свою очередь, замышляли далекие морские экспедиции, стремясь, в частности, обеспечить себе доступ к такому ценному сырью, как олово и янтарь. Вероятно, в конце VI в. до н. э. карфагенянин Ганнон, о котором говорится как о первом человеке, достигшем экватора, поставил себе целью проплыть вдоль всего побережья Ливии (так древние называли Африку), дабы найти подходящие места для новых колоний. Эти новые колонии стали бы торговыми факториями Карфагена, позволили бы установить контакты с проживающими там племенами и могли бы поставлять в метрополию шкуры экзотических диких животных, слоновую кость и другие товары, весьма ценимые в Средиземноморье.
Об организации торгового обмена на побережье Африки коротко сообщает Геродот: «Всякий раз, когда карфагеняне прибывают к тамошним людям, они выгружают свои товары на берег и складывают в ряд. Потом опять садятся на корабли и разводят сигнальный дым. Местные же жители, завидев дым, приходят к морю, кладут золото за товары и затем уходят. Тогда карфагеняне опять высаживаются на берег для проверки: если они решат, что количество золота равноценно товарам, то берут золото и уезжают. Если же золота, по их мнению, недостаточно, то купцы опять садятся на корабли и ожидают. Туземцы тогда вновь выходят на берег и прибавляют золота, пока купцы не удовлетворятся. При этом они не обманывают друг друга…» (
Первым греком, решившим отправиться дальше по морю, в еще не известные древним воды, был Пифей из Массилии в IV в. до н. э., в эпоху Александра Македонского. Он пустился в плавание из Гадеса в Испании, обогнул Британию, добрался до северных берегов Шотландии и до таинственного острова Туле, затем, держа курс вдоль побережья Северного моря, достиг устья Эльбы и Ютландии. Какова была цель его путешествия? Только ли страсть к приключениям? Предполагается, что он совершил это далекое плавание с торговыми целями, в поисках олова и янтаря. Сам он описал свое путешествие в сочинении «Об Океане», которое, однако, не сохранилось и известно нам лишь в отрывках и в латинской переработке. Странствия отважного грека длились, по-видимому, около восьми месяцев (с марта по октябрь); после 11 ноября, учитывая метеорологические условия и будучи верны старой мореходной традиции, греки уже не выходили в море. Кому принадлежала идея экспедиции? Есть основания считать, что Пифея снарядили и отправили в путь местные купцы или городские власти, находившиеся под значительным влиянием торговцев. Вероятно, поход этот держали в тайне, опасаясь конкуренции, и потому трактат Пифея или его отчет о поездке был по его возвращении домой скрыт ото всех и где-то спрятан.
Путешествие Пифея было очень дорогим предприятием и не принесло экономических выгод. Остается непонятным, кто же финансировал подобное плавание: едва ли массильские купцы были склонны к слишком большому риску. Сам Пифей не имел состояния. Поэтому есть предположения, что экспедицию финансировал не кто иной, как Александр Македонский, видя в ней путешествие с научными целями, а известно, что на науку царь расходовал немалые деньги. Впрочем, мало кто из ученых поддерживает сегодня эту гипотезу. Удивительно и то, что о великом плавании Пифея ни словом не упоминает Аристотель, и это обстоятельство используют для датировки похода: предполагают, что Массальский грек возвратился из своих странствий после 322 г. до н. э., когда Аристотеля уже не было в живых. Ученик же Аристотеля Дикеарх знал о путешествии Пифея, хотя некоторые исследователи задаются вопросом, не узнал ли он о нем уже из самого отчета о поездке.
Никаких конкретных результатов экспедиция Пифея не принесла: в торговые сношения с далекими северными народами греки не вступили. Одни античные ученые и писатели (Дикеарх, Полибий, Артемидор, Страбон) критиковали географические суждения Пифея, некоторые даже считали его рассказы чистым вымыслом и ложью. Другие (Тимей, Ксенофон из Лампсака, Посейдоний, Кратет из Пергама, а особенно астрономы Эратосфен и Гиппарх) высоко ценили его свидетельства, считая, что его экспедиция способствовала развитию астрономии, основанной на научных данных. Современные исследователи видят в Пифее крупнейшего среди древних путешественников-первооткрывателей, хотя в истории его поездки на север по-прежнему много неясного: дата ее, подробности маршрута, географическая протяженность, идентификация отдельных названий, упоминаемых путешественником. Мы даже не знаем точно, предпринял ли Пифей одну или две экспедиции в северные края.
С течением столетий примитивная лодка должна была претерпеть немало изменений, чтобы стать со временем могучим кораблем, способным взять большой груз и совершить далекое плавание. Еще гомеровы «корабли» были собственно ладьями, без палубы, с одним рядом весел вдоль бортов. Палубное судно появилось лишь в VII в. до н. э., с командой, состоящей из 50 гребцов; отсюда его название — пентеконтера (от «пентеконта» — пятьдесят). Затем стали строить корабли с двумя рядами весел, так называемые диеры, а с VI в. до н. э. — трехрядные суда, триеры, у которых три ряда весел располагались один над другим. Длина триеры составляла около 40–50 м, ширина — 5–7 м. Корабли эти были оборудованы таранами, находившимися ниже носа судна: это была прочная балка с тремя острыми выступами, обшитыми бронзой. Такая конструкция триеры была рассчитана главным образом на морские сражения, в которых тараном поражали неприятельские суда.
Изобретателем триеры считается Аминокл из Коринфа. По мере того как увеличивалась палуба корабля, весла делали все более длинными и тяжелыми, так что приводить в движение одно весло должны были от пяти до десяти гребцов, а иногда, как предполагается, это число могло быть и большим. Со временем морские суда приобрели огромные размеры и были прекрасно оснащены и отделаны. Знаменитый корабль Птолемея IV достигал 122 м в длину и 15 м в ширину. Весла длиной 17 м обслуживала команда матросов, составлявшая почти 4000 человек. По всей вероятности, это судно не принимало участия в боевых действиях и было скорее показательной моделью. Впрочем и торговые суда делались все больше и выглядели все эффектнее.
Один из таких кораблей описывает Лукиан в диалоге «Корабль, или Пожелания». Герой объясняет, что покинул своих товарищей, чтобы посмотреть на великолепный корабль: «Бродя без дела, узнал я, что приплыл в Пирей огромный корабль, необычайный по размерам, один из тех, что доставляют из Египта в Италию хлеб…». Герои один за другим расхваливают замечательное судно:
«Мы остановились и долго смотрели на мачту, считая, сколько полос кожи пошло на изготовление парусов, и дивились мореходу, взбиравшемуся по канатам и свободно перебегавшему затем по рее, ухватившись за снасти… А между прочим, что за корабль! Сто двадцать локтей в длину…в ширину свыше четверти этого, а от палубы до днища — там, где трюм наиболее глубок, — двадцать девять (…) Как спокойно вознеслась полукругом корма…! На противоположном конце соответственно возвысилась, протянувшись вперед, носовая часть… Да и красота прочего снаряжения: окраска, верхний парус, сверкающий, как пламя, а кроме того, якоря, кабестаны и брашпили, и каюты на корме — все это мне кажется достойным удивления.
А множество корабельщиков можно сравнить с целым лагерем. Говорят, что корабль везет столько хлеба, что его хватило бы на год для прокормления всего населения Аттики. И всю эту громаду благополучно доставил к нам кормчий…который при помощи тонкого правила поворачивает огромные рулевые весла…Удивительно его искусство, и, по словам плывущих с ним, в морских делах он мудрее самого Протея» (
Но как попал корабль, везущий хлеб из Египта в Италию, в греческий порт Пирей? Из дальнейшей беседы героев мы узнаем, какую жестокую бурю выдержало судно на своем пути и как немилосердные морские ветры заставили его изменить курс. Даже многочисленный экипаж корабля не смог справиться со стихией.
В состав судовой команды обычно входили: рулевой — кибернет, маневровый, стоявший на носу корабля, штурман, затем келевст, руководивший гребцами с помощью искусного флейтиста, который, играя на своем инструменте, задавал ритм и темп тем, кто сидел на веслах. Наконец, должны были быть на судне помощники капитана, ведавшие административными и хозяйственными делами, и сами гребцы. Откуда бралось такое количество гребцов? Это были главным образом бедняки, зарабатывавшие таким тяжелым трудом себе на пропитание, или рабы. Впрочем, на двух афинских судах «Парал» и «Саламин», которые использовались только для государственных надобностей (например, для перевозки послов в заморские страны), команда всегда состояла из свободных граждан.
Кроме бурь и подводных скал мореплавателям зачастую угрожала еще одна опасность: пираты. Уже в мифах, отражавших исторические реальности древней Эллады, мы находим немало примеров захвата корабля морскими разбойниками. Они беспощадно грабили состоятельных путешественников и, как гласит один из мифов, дерзнули даже угрожать самому богу Дионису, и он своей божественной властью обратил их в дельфинов. В другом мифе пираты попытались ограбить певца Ариона, но ему удалось ускользнуть от них: он прыгнул в море и проплывавший мимо дельфин спас его. Особенно опасными стали морские разбойники в более поздние времена, и лишь римляне смогли очистить от них Средиземное море, обеспечив судам безопасное плавание.
Как ни удивительно это может показаться, но грекам было намного легче путешествовать в далекие заморские страны, чем по своему родному краю. На греческих землях не было ни хороших дорог, ни даже проселков, по которым могли бы свободно проезжать повозки. Разумеется, даже в изрезанной горами стране люди прокладывали тропы для вьючных животных — коней, ослов, мулов, однако едва ли можно говорить о них как о подлинных средствах коммуникации. Вместе с тем уже у Гомера упоминаются мощеные дороги, а раскопки на территории древней Трои и в Кноссе крито-микенской эпохи подтверждают, что это не было поэтическим вымыслом слепого певца. Такая дорога имела в основании каменные блоки, скрепленные между собой гипсом и залитые сверху слоем глины, поверх которого укладывали уже каменную плитку. Посередине пролегал тракт для повозок, а по обе стороны от него — тропинки для пешеходов. На сырых, болотистых почвах устраивали земляные насыпи, на крутых склонах гор высекали порой ступени.
Стоит отметить, что в классический период истории Греции развитие дорожной сети ограничивалось прокладыванием новых трасс и выдалбливанием в грунте колеи для колесного транспорта; мощеные же дороги встречались еще редко. Удивительно, что греки, достигшие стольких вершин в технике, архитектуре, иных искусствах древнего мира, никогда не строили таких дорог, какие создавали и какими справедливо гордились римляне. Даже далекие путешествия греки зачастую совершали пешком, в сопровождении одного или нескольких рабов, которые везли багаж своих господ на муле или на осле. В еще более далекие поездки отправлялись в повозках, да и то ими пользовались главным образом люди старые, больные, а также женщины и дети.
Дороги были узкие, двум повозкам очень трудно было разминуться, и даже пеший путник должен был сойти с дороги, чтобы повозка могла проехать. Именно такая дорожная ситуация и стала причиной смерти фиванского царя Лая и трагедии его сына Эдипа. О своем столкновении с Лаем Эдип сам рассказывает своей матери-жене Иокасте:
Литературные памятники сообщают нам мало сведений о разных типах дорожных повозок — их можно до некоторой степени представить себе по археологическим остаткам материальной культуры. В греческих текстах повозки обозначаются многими терминами, но трудно определить, о каком типе экипажа или кибитки идет при этом речь. В трагедии Еврипида «Ифигения в Авлиде» Клитемнестра, прибыв из Микен, столицы Агамемнона, в лагерь греков в Авлиде в Беотии, не сходя с повозки отдает приказы слугам. В ее распоряжениях рабам и самой Ифигении упоминаются разные наименования повозок: очевидно, был целый поезд на колесах, ведь вместе с царицей ехали ее дочь и маленький сын, а также несомненно его нянька, слуги и служанки Клитемнестры. Здесь же везли и приданое невесты — Ифигении.
В оригинале, в греческом тексте, в этом фрагменте упомянуто несколько названий повозки, или колесницы: «охема», «охос», «дзигон», «охос поликос». Мы можем лишь предполагать, что в дорожном экипаже, называемом «охос», ехали Клитемнестра и ее дочь, а повозка, которую называли «охема», служила для перевозки поклажи. Как упряжные животные здесь прямо упомянуты лошади, тогда как часто в повозки запрягали мулов и на них же навьючивали багаж. Иногда один и тот же термин обозначал повозки самого разного типа и предназначения: так, словом «арма» называли не только крытую коляску, на которой полагалось ехать невесте во время свадебных торжеств и которая поэтому отличалась и удобствами, и изящной отделкой, но и военную повозку, запряженную конями, где могли разместиться двое: один из них был возницей, а другой, вооруженный копьем, сражался с противником.
Подробности устройства транспортных средств в Греции нам не известны, однако, принимая во внимание особенности рельефа Эллады, мы вправе предполагать, что повозки были легкими и имели достаточно высокие и прочные колеса.
Обычай ездить верхом на ослах и на них же перевозить поклажу был распространен у греков в течение многих столетий. В комедии Аристофана «Лягушки» раб Ксанфий едет на осле, но вещи свои держит сам:
Интересны в этом отношении и различные документы, записанные на папирусе, в особенности контракты с актерскими труппами. В документах этих точно оговорены условия: размеры вознаграждения артистам и средства передвижения, им предоставляемые. Так, например, в папирусе 237 г. н. э. некий антрепренер приглашает для десятидневных выступлений танцовщиц, обязуясь платить им 36 драхм в день и еще сверх того вознаградить их зерном и готовым хлебом. Для поездки туда и обратно танцовщицам выделялись в их полное распоряжение три осла. Приглашая в свой город гимнастов и флейтистов, другой антрепренер также обещает им на время путешествия четырех ослов и столько же на обратную дорогу.
Поделиться книгой: