Ночь подвигалась вперед. Все само от себя отличалось, Все превращалось в ином. Было время Тебе появиться. В подземелье мы пели и девушка в карты играла, Только я выходил и молчал и пытался молиться. И к вину возвращался. О, если бы Ты не пришла! Мы со всею любовью, со щедростью, с братской печалью, Все же сделали б то что хотели сияния зла, Потому что никто ничего о рассвете не знали. Все казалось иным. Было время Тебе снизойти. Было что-то в заре, что уже не хотело проснуться. Солнце в бездне молилось, ему не хотелось взойти, А заплакать, погаснуть и в саван лучей завернуться. А гитара кричала: Мы лучшего были достойны, Но они отвернулись, они позабыли о нас. Только в худшей судьбе, лишь во тьме и в грязи непристойной, Наша звездная участь безумной печалью слышна. Пейте черные звезды! Но вспыхнуло вдруг мирозданье. Ты вошла не спросясь. Даже руку поднять не успели. Мы не ждали Тебя. Ты сквозь бездну пришла на свиданье Глубоко под землей мы играли, мы врали и пели. И была Ты тиха, как рассвет над фабричным кварталом, Хороша точно пыльная ветка в пустых городах. Ты у грязной стены прислонившись как пьяный стояла, И в глазах Твоих слезы сияли как птицы в лесах. Ты смотрела на лица, на пепел, на сданные карты И молчала, готовая тысячу раз умереть. Мы из тьмы исступленья, в смятенье и в дыме азарта Созерцали готовую тысячу раз умереть. И петух закричал точно ангел над миром позора. Ты простерла ладони и тихо сказала что — «Скоро». Стоицизм
В теплый час над потемневшим миром, Желтоносый месяц родился, И тотчас же выстиранный с мылом, Вдруг почувствовал: осень, сад. Целый день жара трубила с башни, Был предсмертный сон в глазах людей. Только поздно улыбнулся влажно Темно-алый вечер чародей. Под зеленым сумраком каштанов Высыхал гранит темно-лиловый. Хохотали дети у фонтана, Рисовали мелом город новый. Утром птицы мылись в акведуке, Спал на голых досках император. И уже средь мрамора и скуки Ад дышал полуденный с Евфрата. А над замком под смертельным небом, Распростерши золотые крылья, Улыбалась мертвая победа И солдат дремал под слоем пыли. Было душно. В неуютной бане Воровали вещи, нищих брили. Шевеля медлительно губами Мы в воде о сферах говорили. И о том, как отшумев прекрасно Мир сгорит, о том, что в Риме вечер, И о чудной гибели напрасной Мудрецов детей широкоплечих. Насмехались мокрые атлеты, Разгоралась желтая луна Но Христос склонившийся над Летой В отдаленье страшном слушал нас. В море ночи распускались звезды, И цветы спасались от жары, Но уже проснувшись шли над бездной В Вифлеем индусские цари. И слуга у спящего Пилата Воду тихо в чашу наливал, Центурион дежурный чистил латы И Иосиф хмуро крест стругал. 1930
«Целый день в холодном, грязном саване…»
Целый день в холодном, грязном саване Спал мечтатель позабыв о мире, Утром было состязанье в плаванье Трубачи играли на буксире. Потные гребцы кричали с лодок, Шумно люди хлопали с мостов, И в порыве ветра на свободу Флаги рвались с окон и шестов. Ветер в воду уносил журналы, В синеву с бульвара пыль летела. И воздушный шарик у вокзала Вился в ветках липы облетелой. Все, что летом прочь не уезжали, Желтый лист возили на бульваре, И на небе щурясь разбирали Объявленье на воздушном шаре, Все они бодрились, улыбались И грустить друг другу не давали, Будто никогда не ошибались. Будто ничего не ожидали. И устав от пестроты и лени Возвратились по домам без ног, В час, когда в больном оцепененье Встал мечтатель и раскрыл окно. «Мир был темен, холоден, прозрачен…»
Мир был темен, холоден, прозрачен Исподволь давно к зиме готов. Близок к тем, кто одинок и мрачен, Прям, суров и пробужден от снов. Думал он: Смиряйся, будь суровым, Все несчастны, все молчат, все ждут, Все смеясь работают и снова Дремлют книгу уронив на грудь. Скоро будут ночи бесконечны, Низко лампы склонятся к столу. На крутой скамье библиотечной Будет нищий прятаться в углу. Станет ясно, что шутя, скрывая Все ж умеем Богу боль прощать. Жить. Молиться двери закрывая. В бездне книги черные читать. На пустых бульварах замерзая Говорить о правде до рассвета. Умирать живых благословляя И писать до смерти без ответа. «Солнце нисходит, еще так жарко…»
Георгию Адамовичу
Солнце нисходит, еще так жарко, Но в воздухе осень и парк поредел. Там ярко горят лимонады в хибарке И желтые листья газет на воде. Еще мы так молоды. Дождь лил все лето, Но лодки качались за мокрым стеклом. Трещали в зеленом саду пистолеты. Как быстро, как неожиданно лето прошло. Так поздно в стекле синева отражалась, И месяц вставал над фабричной трубой. Душа мирозданья — Надежда на жалость,— Быть может мы летом простились с Тобой. Так тише и чище. Молчит в амбразуре Высокой тюрьмы арестант на закате, И в ярком сиянье осенней лазури Свистит паровоз на кривой эстакаде. Вагоны качаясь уходят на запад. С бульвара доносится шум карусели. Он смотрит в сиянье; не хочется плакать. Как пыльно и кратко отъездов веселье. Над башней проносятся поздние птицы. Как быстро о солнце листва забывает. Рука открывает святые страницы. Глаза закрываются. Боль убывает. 1930
Снежный час
«Снег идет над голой эспланадой…»
Снег идет над голой эспланадой; Как деревьям холодно нагим, Им должно быть ничего не надо, Только бы заснуть хотелось им. Скоро вечер. День прошел бесследно Говорил; измучился; замолк, Женщина в окне рукою бледной Лампу ставит желтую на стол. Что же Ты, на улице, не дома, Не за книгой, слабый человек? Полон странной снежною истомой Смотришь без конца на первый снег. Все вокруг Teбе давно знакомо. Ты простил, но Ты не в силах жить. Скоро ли уже Ты будешь дома? Скоро ли Ты перестанешь быть? Декабрь 1931
«В зимний день на небе неподвижном…»
В зимний день на небе неподвижном Рано отблеск голубой погас. Скрылись лампы. Гаснет шорох жизни В тишине родился снежный час. Медленно спускаясь к балагану Снег лежит на полосатой ткани, Пусто в роще, грязно у шлагбаума, Статуи покрылись башлыками. Расцвело над вымершим бульваром Царство снега заметя следы. Из домов, где люди дышат паром, Страшно выйти в белые сады. Там все стало высоко и сине. Беднякам бездомным снежный ад, Где в витринах черных магазинов Мертвецы веселые стоять. Спать. Лежать, покрывшись одеялом, Точно в теплый гроб сойти в кровать. Слушать звон трамваев запоздалых, Не обедать, свет не зажигать. Видеть сны о дальнем, о грядущем. Не будите нас, мы слишком слабы. Задувает в поле наши души Холод счастья, снежный ветер славы. И никто навыки не узнает Кто о чем писал, и что читал, А наутро грязный снег растает И трамвай уйдет в сияньи в даль. 27 декабря 1931
«В горах вода шумит; под желтыми листами…»
1 В горах вода шумит; под желтыми листами, От самых облаков сбегая в темный лог Разубрана осенними красами Природа спить, и сон ее глубок. На высотах загадочно и нежно Чуть видных облаков недвижна череда; И все-таки близка и неизбежна Холодная пора, как в прошлые года. Все успокоено, ни счастия, ни страха; И только Ты, не смог судьбе простить, И с тем восстал из низменного праха Чтоб естества бояться и хулить. 2 Осенью горы уже отдыхают, Желтая хвоя тепла меж камней. Тихо осеняя птица вздыхает В чистой лазури уж ей холодней. Пышно готовится к смерти природа В пурпур леса разрядив. Ты же не хочешь уйти на свободу, Счастье и страх победив. Значить, что счастье Тебе не откроется В мирной и чистой судьбе. Значить не время еще успокоиться Нужно вернуться к борьбе. 3 Все также мир высок и прекрасен, Ярок и предан своей судьбе. Все также напрасен подвиг, напрасен, Все также больно Teбе. Будь же спокоен и верен боли, Как и она верна. Птица тоскует над скошенным полем В чистой лазури без дна. Черною точкой высоко, высоко Ястреб кружит над болотной осокой. Яркие тают огни на воде, Сумрачно птица поет о беде. 4 Ветер гонит тучи, Мчится прах летучий, Годы не важны, Люди не страшны. Серый день холодный, Яркая листва, Тягостный, свободный Праздник естества. Как темна природа Дикая, пуста И смешна свобода Мертвого листа. Ветер гонит тучи Мчится прах плакучий Хлопает окно, Сердцу все равно. 5 Ты уснешь и все забудешь Подожди еще в пыли, Все что Ты на свете любишь Спит уже вдали. Слишком долго жил на свете Ненаглядное забыл Превратился в хладный ветер Превратился в пыль. Смотрит сердце ледяное, В небо синее, больное Ты напрасно пережил Все, чем в жизни дорожил. Птицы носятся над садом, Тихо начал газ рябить Ничего Тебе не надо Только все забыть. 1931–1935
«Вечер блестит над землею…»
Вечер блестит над землею, Дождь прекратился на время, Солнце сменилось луною, Лета истаяло бремя. Низкое солнце садится Серое небо в огне; Быстрые, черные птицы Носятся стаей в окне. Так бы касаться, кружиться, В бездну стремглав заглянуть, Но на земле не ужиться, В серое небо скользнуть. Фабрика гаснет высоко, Яркие, зимние дни. Клонится низко осока К бегу холодной волны. Черные, быстрые воды Им бы заснуть подо льдом. Сумрачный праздник свободы Ласточки в сердце пустом. 1931
«Трава рождается, теплом дорога дышит…»
Трава рождается, теплом дорога дышит, Любуются рекою острова. Душа молчит, она себя не слышит, Она живет во всем, она мертва. Встает весна. От постоянной боли Душа утомлена, тиха, пуста. Болезнею, которою я болен, Был болен мир, от первых дней греха. Под белым солнцем травы оживают, Теплеет свет, работа далека. Спокойно над рекою долетает До белых облаков Твоя рука. Ты говоришь, сама не понимая, Сама от слова слишком далека И просыпается к словам река немая, Становятся словами облака. На бронзовой дороге над водою Мы говорим, рожденные в аду, Спасенные ущербом и судьбою, Мы взвешиваем в небе пепел душ. Теряется река за островами, Купальня млеет солнечным пятном, Скрывается Сибилла за словами. Жизнь повторяется. И снова не о том. Спокойно, отдаленно, неподвижно С камней моста Ты щуришься на свет, А там, вдали, стирая наши жизни Проходит облако и снова счастья нет. 1931
«Во мгле лежит печаль полей…»
1 Во мгле лежит печаль полей, Чуть видно солнце золотое Играет в толстом хрустале, Где пламя теплится святое. В холодной церкви тишина, Все чисто вымыто руками, Лишь в алтари вознесена Лампада теплится веками. И камень жив святой водой, Все спит, но сон церковный светел, Легко священник молодой Возносить чашу на рассвете. Неспешно, ровно повторив Слова звучавшие веками, Когда еще зари горит Нездешний свет за облаками, И колокол в туманный час Неспешно голос посылает, От смертных снов не будит нас, Не судит, но благословляет. 2 Тихо светится солнце в тумане, Дым восходит недвижным столбом, Уж телега стучит меж домами, Просыпается жизнь в голубом. Легкий иней растаял на крышах Колокольный язык замолчал, Все по прежнему было, а выше Появился просвет и пропал. Я сегодня так рано проснулся Долго спал, но не помнятся сны, Бело-серому дню улыбнулся, Все простил и не вспомнил вины. А потом замрачнел в ожиданьи, Потемнел, погрузился во мрак, Вышел к людям — не рады свиданью, Глянул в сердце — сомненье и страх. А потом под водой ледяною В эту церковь пустую зашел, Где лампада парит над землею, Не смущаясь ни горя, ни зол. Долго думал, но боль не смирилась Лишь потом потемнела она, Слезы брызнули, сердце раскрылось Возвратилась моя тишина. Тихо новый собор озарился, Безмятежный священник пришел, Я услышал орган и забылся, Отрешился от горя и зол. 3 На холодном желтеющем небе, Над канавой, где мчится вода, Непрестанно, как мысли о хлебе, В зимнем небе дымят города. Тяжкий поезд мосты сотрясает, Появляется надпись: «Табак» Загорается газ, погасает, Отворяются двери в кабак. Слез кондуктор и будочник свистнул, Потащились вагоны в снегу. Я с утра оторвался от жизни, Все иду, уж идти не могу. Первый снег мне былое напомнил О судьбе, о земле, о Тебе, Я оделся и вышел из комнат Успокаивать горе в ходьбе. Но напрасно вдоль белых чертогов Шум скользит, как река в берегах. Все такая же боль на дорогах, Все такое же горе в снегах. Нет, не надо во мраке опоры; Даль нужней, высота, чистота, Отрешенья высокие горы, Занесенные крыши скита. Долго будет метел бездорожить Ночь пройдет, успокоится снег, Тихо стукнет калитка, прохожий Обретет долгожданный ночлег. Свет лампады негромко, немудро Означает покой здесь, ложись, Завтра встанешь, как снежное утро, Безмятежно вмешаешься в жизнь. Только где же твой скит горожанин? Дома низко склоняюсь к трудам. Только где же твой дом каторжанин? Слышишь церковь звонит? это там. 1931
«Лунный диск исчез за виадуком…»
Лунный диск исчез за виадуком, Лед скрипит под мокрым башмаком. Друг бездомный с бесконечной мукой, С бесконечной скукой этой я знаком. В этой жизни слабым не ужиться, Петь? К чему им сердце разрывать. И не время думать и молиться, Время — спать, страдать и умирать. 1931
«Сумеречный месяц, сумеречный день…»
Сумеречный месяц, сумеречный день, Теплую одежду юноша надень. В сердце всякой жизни скрытый страх живет Ветви неподвижны. Небо снега ждет. Птицы улетели. Молодость, смирись, Ты еще не знаешь, как ужасна жизнь Рано закрывают голые сады, Тонкий лед скрывает глубину воды. Птицы улетели. Холод недвижим. Мы не долго пели и уже молчим. Значить так и надо, молодость, смирись, Затепли лампаду, думай и молись. Скоро все узнаешь, скоро все поймешь Ветер подметает и уносит ложь. Все, как прежде, в мире, сердце горя ждет, Слишком тихо в сердце, слишком светел год. 1931
«Полуночное светило…»
Полуночное светило Озарило небосвод, И уже душа забыла Все, чем днем она живет. Вдалеке не слышно лая, Дивно улица светла, Так бы вечно жил, гуляя, Если б вечно ночь была. Вдоль по рельсам из неволи, Их железный блеск следя, Выйду я в пустое поле, Наконец найду Тебя. Небо синее, ночное В первозданной простоте; Сердце мертвое, больное Возвращу навек Тебе. 1931
«Над пустой рекой за поворотом…»
Д.Ш.
1 Над пустой рекой за поворотом Снег лежит и задувает газ, Замело железные ворота И предместье занесло до глаз. Только ближе к утру станет тише, Звездный мир взойдет из пустоты, Я проснусь тогда и вдруг услышу Голос Твой, как будто рядом Ты. Милый друг, я складываю руки, За Тебя, за счастье не борюсь, Слушаю, как уличные звуки Заглушают снег, и спать ложусь. Сон идет и над землей смеется Краткий час, уж минувший навек. Счастлив тот, кто к жизни не вернется Как мгновенной славой счастлив снег. Гаснет в печке голубое пламя, На стене растет кривая тень; Сон и смерть, молчание и память Возвращают к жизни мертвый день. Знаю, знаю, только где забыла Всем живым воскреснуть суждено. Там расскажешь Ты, о том что было Без меня и было ли оно. Ночь темна, но утро неизбежно. Спит душа и слабый свет потух, Странно, кратко над пустыней снежной Прокричал и замолчал петух. 2
Ты шла навстречу мне пустынной зимней ночью, Обледенелый мир лоснился при луне, Как голый путь судьбы, но не было короче И снова издали Ты шла навстречу мне. Там снова, за широкими плечами, Была зима без цели, без следа. Ты шла вперед громадными очами Смотря на мир, готовый для суда. Вся строгость Ты, вся сумерки, вся жалость, Ты молча шла, Ты не могла помочь. А сзади шла, как снег, как время, как усталость Все та же первая и основная ночь. Декабрь, 1931
«Город тихо шумит. Осень смотрится в белое небо…»
Город тихо шумит. Осень смотрится в белое небо, Скоро в сумерках снег упадет, будет желто и тихо. Газ зажжется в пустых переулках, где много спокойного снега, Там останутся наши шаги под зеленым сиянием газа. Будут мертвы каналы, бесконечно пустынны холодные доки, Только солнце, огромное, зимнее солнце, совсем без лучей Будет тихо смотреть и молчать, все закроют глаза, Будут кроткие вздохи, Все заснет в изумрудном молчании газа ночей, Будет так хорошо опуститься на снег, Или, вдруг обернувшись, вернуться, следы оставляя. Высоко над заводом вороны во тьме полетят на ночлег, Будет холодно, мокро в ногах. Будет не о чем думать, гуляя, Боже мой, как все было, какие огромные горы вдали, Повернуться смотреть, бесконечно молчать и обдумать Тихо белые шапки наденут ночные цари фонари, Все будет царственно хрупко и так смертно, что страшно и думать. «Не смотри на небо, глубоко…»
1 Не смотри на небо, глубоко Гаснет желтый свет. Умирать легко и жить легко — Жизни вовсе нет. Жизнь прошла за страхами и снами, Погасают дальние края. Нищета заката над домами Участь новая моя. Ты не жил, а ждал и восхищался, Слушал голос дальний и глухой, Долго зимней ночью возвращался. Если нет награды, есть покой. 2 Позднею порою грохот утихает, Где-то мчится ветер, хлопая доской. Снег покрыл дорогу, падает и тает. Вечер городской полнится тоской. Холодно зимою возвращаться, Снова дня пустого не вернуть, Хочется в углу ко тьме прижаться, Как-нибудь согреться и уснуть. Не тоскуй, до дома хватит силы, Чем темнее в жизни, тем родней; Темнота постели и могилы, Холод — утешение царей. 1931
«Поля без возврата. Большая дорога…»
Поля без возврата. Большая дорога, Недвижные желтые нивы. О, как Ты спокойна, душа-недотрога, Довольна, легка, молчалива. Ручей еле слышен, и время как море, Что значат здесь все разговоры? Неси свое дело, люби свое горе, Спокойно неси свое горе. Душа обреченность свою оценила, Растения строгую долю, Взойти и, цветами качая лениво, Осыпаться осенью в поле. Таким как ходилось, такимъ как хотело, Каким полюбила Тебя, Ждала, целовала тяжелое тело Знакомая радость — судьба. 1931–1934
«Еле дышит слабость белых дней…»
Еле дышит слабость белых дней, Чуть заметно птицы напевают, За туманным паром холодней Смотрит солнце, землю забывая. Вечером спускается туман, Все живое чувствует обман, С глубиной своею говорить, Пламя жизни медленно горит. Трудно, трудно в шуме говорить, Рано утром просыпаться жить, Поздно ночью возвращаться в пустоте, Оставаться на какой-то высоте. Долгою зимою дождь не перестанет, Редко снег пойдет, Станет очень тихо над мостами, Поздно ночью скрипнет лед. Может быть, что мы поговорим Все о том, что скоро догорим. Нет не надо, голос возгласил, Улыбаясь из последних сил. Вечером спускается туман, Дым бессильно клонится к домам, В комнате темно и света нет — Вечером душа теряет свет. 1931
«Как страшно уставать…»
Как страшно уставать. Вся жизнь течет навстречу, А ты не в силах жить Вернись в закуток свой. Таись, учись скрывать, И слушай там весь вечер, Как мелкий лист дрожит Под каплей дождевой. В окне спокойный свет, Едва трепещут листья, Темнеет длинный день, Слабеет улиц шум, Чего-то в мире нет, Ни в блеске гордых истин, Все это тени тень, И ты устал от дум. Сквозь сумрак голубой Спешат больные люди, За тьмой насущных дел Не видя лучших лет. Молчи и слушай дождь. Не в истине, не в чуде А в жалости Твой Бог, Все остальное ложь. Ты им не нравишься, Ты одинок и беден, Зато она с Тобой, Что счастье без нее. А с ней, к чему покой И даже сон о небе, Дождливым вечером Закатные края. 1931
«Ранний вечер блестит над дорогой…»
Ранний вечер блестит над дорогой, Просветлело и дождь перестал, Еле видимый месяц двурогий Над болотною ручкою встал. Неприветлива чаща сплошная, Где-то стрелочник тронул свирель. Осыпает ворона ночная С облетающих кленов капель. Слышен лай отдаленный собаки, У ворот в темноте голоса. Все потеряно где-то во мраке. Все в овраге лишилось лица. Ночь. Бездонная ночь над пустыней Исполинов сверкающих мать, В тишине, Ты не плачешь над ними, Не устанешь их блеску внимать. Буду в ярком сиянии ночи Также холодно ярок над всем. Если я на земле одиноче Дальних звезд, если так же я нем, Выпью сердцем прозрачную твердость Обнаженных, бесстрашных равнин, Обреченную, чистую гордость Тех, кто в Боге остались одни. 1931–1934
«В молчаньи души лампы зажигают…»
В молчаньи души лампы зажигают, Снимают шляпы мокрые с дороги, Темнеет снег, поет труба в остроге, Гудки машин судьбу остерегают. Бегут рабы, спасаясь от беды, В поношенных своих одеждах модных И вспыхивают белые ряды Холодных фонарей домов голодных. Не говори, зажги огонь в печи, Укройся, ляг, испей вина плохого, Пусть в полусне гитара прозвучит, Пускай поют, пускай свистят немного. «Как холодно. Молчит душа пустая…»
Как холодно. Молчит душа пустая, Над городом сегодня снег родился, Он быстро с неба прилетал и таял Все было тихо. Мир остановился. Зажгите свет, так рано потемнело, С домов исчезли яркие плакаты. Ночь на мосту, где, прячась в дыме белом В снежки играли мокрые солдаты. Блестит земля. Ползут нагие ветви, Бульвар покрыть холодною слюдою, В таинственном, немом великолепьи Темнеет небо полное водою. Читали мы под снегом и дождем Свои стихи озлобленным прохожим. Усталый друг, смиряйся, подождем. Нам спать пора, мы ждать уже не можем. Как холодно. Душа пощады просить. Смирись, усни. Пощады слабым нет. Молчит январь и каждый день уносить Последний жар души, последний свет. Закрой глаза, пусть кто-нибудь играет, Ложись в пальто. Укутайся, молчи. Роняя снег в саду, ворона грает. Однообразный шум гудит в печи. Испей вина, прочтем стихи друг другу, Забудем мир. Мне мир невыносим — Он только слабость, солнечная вьюга В сияньи роковом нездешних зим. Огни горят, исчезли пешеходы. Века летят во мрак немых неволь. Все только вьюга золотой свободы Лучам зари приснившаяся боль. Январь, 1932
«В кафе стучат шары. Над мокрой мостовою…»
В кафе стучат шары. Над мокрой мостовою Едва живое дерево блестит, Забудь свои миры, я остаюсь с Тобою Спокойно слушать здесь, как дождь шумит. Нет, молод я. Так сумрачно, так долго Все только слушать жизнь, грустить, гадать… Я жить хочу, бессмысленно и горько, Разбиться и исчезнуть, но не ждать. Мне нравится над голыми горами Потоков спор; средь молний и дождя, Средь странных слов свидание с орлами И ангелов падение сюда. Огонь луны в недопитом бокале, Расцвет в цветах, отгрохотавший бал, И состязанье лодок на канале, И шум толпы, и пушечный сигнал. Над городом на проволоках медных Свист кратких бурь, и долгий синий день, Паровика в горах гудок бесследный, И треск стрекоз ритмирующих лень. На острове беспутная, смешная Матросов жизнь, уход морских солдат, Напев цепей, дорога жестяная И каторжной жары недвижный взгляд. Не верю в свет, заботу ненавижу, Слез не хочу и памяти не жду, Паду к земле быстрее всех и ниже, Всех обниму отверженных в аду. «Шары стучали на зеленом поле…»
Шары стучали на зеленом поле, На стеклах голубел вечерний свет, А я читал, опять лишившись воли, Журналы, что лежат за много лет. Как мы измучены и хорошо бывает, Забыв дела, бессмысленно читать И слушать как в углу часы играют, Потом с пустою головой ложиться спать. Зачем наполнил Ты пустое время, Часы идут, спешат ряды карет, По толстому стеклу ползут растенья, На листьях отражен вечерний свет. Покинув жизнь, я возвратился в счастье Играть и спать, судьбы не замечать — Так разлюбить бывает в нашей власти, Но мы не в силах снова жить начать. 1932
«Шумел в ногах холодный гравий сада…»
Шумел в ногах холодный гравий сада, На летней сцене паяцов играли, Кривясь лакеи, как виденья ада В дверях игорной залы исчезали. Там газ горел, и шар о шар стучал Пронзительно из голубого грота Кричал паяц, но офицер скучал И подведенный ангел ждал кого-то. А над горами лето умирало, В лиловом дыме тихо птицы пели И подле рельс у самого вокзала В степи костры оранжево горели. Сиял курзал. О, сколько вечеров Я счастья ждал на городском бульваре, Под белой тканью солнечных шатров С извозчиком во тьме смеялись пары. Визжали девушки, острили офицеры И месяц желто возникал в пыли, Где сердце молодого Агасфера Боролось с притяжением земли. Кружася и себя не узнавая Оно к девицам ластилось, как вор, Но, грязным платьем небо задевая, Смеялось время наглое в упор. 1932–1934
«В серый день лоснится мокрый город…»
В серый день лоснится мокрый город, Лошади дымятся на подъеме, Затихают наши разговоры, Рано меркнет свет в огромном доме. В серый день темнеет разговор. Сердце мира полнится дождем, Ночь души спускается на двор, Все молчит и молится с трудом. Ночь пришла и вспыхнул дальний газ, А потом опять огонь погас, Снег пошел и скоро перестал, Новый день декабрьский настал. 1931
«Прежде за снежной пургою…»
Прежде за снежной пургою, Там, где красное солнце молчит Мне казалось, что жизнью другою Я смогу незаметно прожить. Слушать дальнего снега рожденье Над землей, в тишине белизны И следить за снежинок паденьем Неподвижно сквозь воздух зимы. Почему я склонился над миром, Позабыл о холодных царях? Или музыка мне изменила, Или сердце почуяло страх? Нет, но ангелы — вечные дети Не поймут и не любят земли, Я теперь самый бедный на свете Загорелый бродяга в пыли, Славлю лист, золотеющий в пол Запах пота, сиянье волны, И глубокую в сумраке боли Радость жизни развеявшей сны, Соглашение камня и неба, Крепость плоти, целующей свет, Вкус горячего, желтого хлеба, Голос грома и бездны ответ. 1932
