Стрела познания. Набросок естественноисторической гносеологии

§ 78. Органы-тела (и формы-сущности, интерпретируемые через них) живут в континууме бытие-сознание (универсуме деятельности), а не как натуральные свойства психофизического индивидуума, взятого независимо от деятельности и извне противопоставленного отражаемой природе, бытию. § 79. Лемма: мы не можем предполагать, что мы знаем мир, который воздействует на субъекта (то есть знаем его независимо от того, что он нам сам сообщает). И, соответственно. Вселенная, в которой нет следов всех событий (как бы «событий в себе»).

§ 80. Принцип неотделимости: наши научные суждения как такие «объекты», которые являются элементом ситуации, производящей нас самих в качестве имеющих эти суждения, мыслящих мыслимое в этих суждениях (то есть в качестве могущих промыслить это мыслимое), в качестве находящихся в состоянии созданной порождаемости, не отстраняемом от бытия в нем к психологическом представлению или «представлению» в гносеологическом смысле. Через первосвязности состояний события и могут быть помещены в континуум бытия-сознания, непрерывного воплощения [через «феноменальность», конечно, — «я могу» в момент времени в смысле конечной, растянутой одновременности, в мировую линию которой все помещено, со-стоит (вертикально и вечно), то есть возможный мир не в смысле всякой возможности, а в смысле мира «всякого этого могу», вечно живого могу «другое», бесконечно мало отличное от того же]. «Распространенная», растянутая очевидность («я» могу», «чувство уверенности, несомненности» в смысле определения живого — «я всегда могу другое»; см. §§ 44, 52), как состояние сознания, являющееся определенным пространством, вернее, пространственно-временное состояние самого континуума, бытия-сознания (просто до структур мы еще о бытии не можем говорить, а говорим лишь о «субъекте» как локусе возможных эмпирических субъектов, индивидов, то есть локализуем последних и их акты; все локализовано — в отличие от рефлексивного субъект-объектного пространства). Ср. § 86.

§ 81. Принцип индивидуальности (цельной и завершенной — в смысле, конечно, сверхиндивида) или неотделимости — (сим- птомальное) проявление особенных свойств строго определенного и в природе выделенного типа взаимодействий — экспериментальных взаимодействий с участием сознательных и чувствующих живых существ, «экспериментально», «испытующе» развивающихся в этих взаимодействиях. Тип взаимодействий с его симметриями и инвариантностями, то есть отсутствующими до установления формы этого взаимодействия. [Наука есть лишь дальнейшее усложнение этого и превращение в специальную процедуру и институт (что не отменяет того, что научное мышление все равно продолжает оставаться одной из жизненных форм). Но не вдаваясь дальше в вопрос генезиса науки, можно (и следует), уже имея науку в составе культуры, задаваться вопросом о том, что пространство и время, в которых мы объективируем наши утверждения о явлениях, таким взаимодействием порождаемых, должно быть феноменально связано, неотделимо и едино с «собственным» временем и пространством существ, с ними как внутренними продуктами, внутренней понимательной хроногеометрии. Но как идентифицировать операции узнавания последнего, не ссылаясь на «просто ум» историка?] Это очень сильное ограничение, завязка-удавка на возможные частицы, исключает термины события в абсолютном смысле из языка аналитика.

§ 82. Символические состояния, которые являются амплифицирующими к нам приставками (они создают основу порождающих свойств психики и тому подобное) и пространственно- временно довершают нас (в том мире), локализуя нас в качестве мыслящих и аргументативно общающихся, в качестве видящих то или это, в качестве находящихся в поле проблемной ситуации (а она и есть текст, объемлющий изложенный текст теории и не сводящийся к нему: текст картины = тексту картины, текст теории Ньютона Ф тексту теории Ньютона и существует в поле, функциональном по аргументативности своих элементов; отсюда видимость неиндивидуальности научных продуктов в отличие от художественных, поскольку последние не аргументируются по полю и содержат целиком свое живое существо внутри своей дискретной сделанной формы). § 83. Чтобы изучать природу (общество и тому подобное), ее надо сначала в каком-то смысле превратить в язык, в сообщение, адресованное нам на каком-то языке (алфавит которого нам известен… ср. с понимательностью символа по отношению к эмпирическому событию, без которой последнее не является творческим принципом и ничего не развязывает, ничего не детерминирует, ни к чему не толкает). И потом… дать ему на себя подействовать. Мы посылаем туда, чтобы оттуда пришло воздействие.

Иными словами, развитие идет организацией источника развития (в данном случае — источника сообщений данных, фактов), каким-то объединением с ним читающего (и говорящего) алгоритма анализа сообщений (алгоритма, являющегося определенным запасом знаний, набором названий объектов и их свойств и смысловых связей между ними). Такими объединениями или агрегатами являются «третьи вещи». Это пространства, содержащие в себе и объект и говорящего. Их нетривиальная топология выражается специфической целостностью. О последней мы говорим в терминах вещей, рассматриваемых как пространство. Значит, это вещи особые. Ибо в физике дихотомия вещи и пространства. Не является ли, например, геометрия Уилера лишь введением нового символизма, языка, вынуждающего об особых вещах говорить в терминах пространства и даже протопространства? В качестве состояний эти «третьи вещи» элементарны (неделимы). Квазичастицы (пространственно-временно протяженные) ума. Они — эмпирические «тела», вернее, тело-формы. Или иначе — они суть пространственно-временные расположения, конечные квазифизические протяженности (квазифизические, как и Сенсориум Деи, но конечные). И не являющиеся рассудочной, воле- произвольной конструкцией. Квазипространства суть тезаурусы, или тезаурусы пространственно-временно протяженны. Они конкретные («материальные», «исторические») априори, априори организуемые (априорные «сведения» об источнике информации). В этом смысле, например, время1 есть априорная (большая или меньшая) возможность изменения через такие тезаурусы. Возможность 1) приведения в состояние или 2) преобразования другого или предшествующего состояния. Это движение, процесс внутри интервала, а не сам интервал и точки. То есть это «интервал» (инвариантный) в континууме бытие-сознание, а нашими глазами это — состояние (стоячее время). Следовательно, сообщение через «третьи вещи», через квазиобъекты. (Они и являются базовыми тезаурусами.) В зависимости от их возможностей — бесплодность, тупик, буксование на месте или же, наоборот, пополнение новыми значениями, добавление новых связей или изменение и исключение старых. Чем сложнее априорные сведения (тезаурусы) об источнике информации, тем больше мера информации, содержащейся в источнике. (Измеряемая, следовательно, на выходе после изменений, перекомбинаций). Это видно, если проецировать один и тот же источник на все более сложно организованные пространственно-временные квазиобъекты, субстанциональные мировые точки. Фактически, эта мера генеративности. В более сложных или «удачных» (в смысле символа) точках больше возможностей для изменений. Семантическая информация в поступающих к нас данных (то есть их информативность), выросши до максимума, затем падает. Объекты становятся неинформативными. Нужен новый или другой тезаурус. Многие мерцающие (несопоставимо мало длящиеся) абсолютные системы отсчета. Они разглажены в абстрактный пребывающий ряд, где как раз не должно быть одной единой абсолютной системы отсчета. Выходим из положения системой запретов и ограничений. § 84. Ср.: видим в зависимости от знаемого. Но это «знаемое» не есть интеллектуальная операция, а есть состояние некоторого (любого) «кто-то когда-то и где-то» (субъект X, напр., не имеет отношения к состоянию Y) от точки к точке локально (а не дальнодействие «выполнения понятого»). В этом смысле само это состояние есть пространство-время (или: «состояние пространства и времени» — это эквивалентные выражения) в отличие от эмпирического абстрактного нахождения индивида в пространстве и времени — Аристотель в Греции в таком-то году… Это информационное пространство и t «внутренне» по отношению к тому, что мы объективируем в терминах волей и сознанием контролируемых утверждений, актов и их связей, субъект объектных по своей структуре (то есть разграничивающих объект и субъект и неумолимо покоящихся на этом) и наглядных (макроязыково), что и есть слой соответствия. Это «внутреннее», следовательно, и непсихологично. Существенно топологично.

§ 84а. Такая топологическая связность — иной вариант сохранения в теории (ср. Гейзенберг) принципа мгновенного действия или дальнодействия (действия на расстоянии): оно не от точки к точке в смысле предметов-носителей свойств (ср. с рядами, для которых нет «качества», многообразиями которого эти ряды являлись бы, — многообразиями в смысле «множества», ср. § 109), а организовано в тотальности (уже с иным предметно-атрибутивным распределением, языком событий и процессов вместо языка предметов и свойств и так далее — так что, и «локальность», «слепление в точку» здесь в другом смысле). Это топологическая локальность, «близость» в трансверсальном (мнимостном) измерении, вместе со всеми другими, а не локальное соседство абстрактных точек в евклидовом однородном и изотропном протяжении или в развертке предметов — носителей свойств, составляющих множество. Да и «точка» здесь эмпирична. И главное — информационные силы не действуют от точки к точке (при описании процессов превращения и развития). Вернее, действие силы сознания по конечным пространственно-временным информационным протяженностям, областям.

Конечно, и здесь объекты инвестируются инерционными силами, из которых придется в свою очередь высвобождаться или их коллапсировать так же, как ранее пришлось высвобождаться из первоначальных натуральных сцеплений. У произведений, культурных изобретений как предметов «второй природы» есть тоже своя инерция, натурность, поскольку мы — естественные существа, хотя и самосозидаемся, изобретаемся (проникает инерция, инвестируя конечные, по определению неполно реализующиеся выполнения бесконечного, полного). Затухнет как демон Максвелла. Поэтому и есть развитие. То есть оно есть, раз есть вообще свободное действие (наблюдатель) и 2) оно содержит антиномию в самом своем сердце, антиномию вещественного, эмпирического и транснатурального. Свободное действие то, которое должно делаться снова и снова. А раз так, то будет развитие, творение нового, по-старому не сделаешь. И есть бытие, для которого нет вообще наблюдателя, то есть такого, который мог бы быть субъектом. Например, мы имеем обряд в первом смысле как машину избыточности и пароксимальной динамизации, вырывающую человека из инерции естественного ряда вещей и вводящую, ставящую в надприродный ряд (то есть человекообразующую силу), и имеем обряд во втором смысле как инерцию культуры, как автоматизм, как формализм, как имитационный и «непонима- тельный» механизм, все более опустошающийся (и опустошающий).

И сразу же следующий вопрос: как «пришло в голову» (I) в определенный, датируемый момент времени использовать эту механику человекообразований через надпри- родный ряд (с неотъемлемым от нее избыточно- непрагматическим или «метафизическим» свободным элементом) в целях суждений (и контролируемых, опытно и логически, рассуждений) о мире «как он есть», возникновение теории, умозрения — философии и науки?

§ 84б. В рефлексивном же (накрывающем) пространстве или слое разрешимые эквиваленты (разрешимые наблюдательно и операционально, «здесь и сейчас», в любом «здесь и сейчас») неограниченно воспроизводятся в любых местах и датах своих единичных реализации, выполнении мыслью единичного — они это делают по определению условий своей осуществимости в качестве научных (то есть они вне времени или в одновременном, аддитивном мире, лишенном часов и календарей). Фиксированный «настоящий момент», самотождественно перемещающийся по волне хронологического времени и в каждой точке перемещения охватывающий весь мир (в смысле абсолютной одновременности, в смысле временной неразличимости всех событий в этой точке). Множество континуально и непрерывно. И может быть взято произвольными выборками подмножеств. Эти выборки не меняют природу объектов. Но за этими операционными образованиями, каузально описанными и поставленными в транзитивно-аналитическую цепь, уже есть предположения, лежащие в мире деятельности (а не в содержаниях объектов), отличном от рефлексивных дубликатов — эквивалентов (ср. § 42). В этом мире мы не можем произвольно создавать подмножества, не меняя свойств объектов, ни произвольно набирать начальные условия каузальной связи (то есть отвлекаясь от активных внутренних взаимодействий). Неустранимая временная характеристика последних, их изменчивость во времени (в фундаментальном смысле «вымершей» или изменившейся, превратившейся и не наблюдаемой «здесь и сейчас» причинности; объяснение ею не может быть проверено, недоказуемо, неразрешимо, не может быть использовано для приложений и предвидения, а макроязык требует разрешимости; следовательно, в последнем — запрет на некоторые вопросы, нейтрализующий неконтролируемый перенос в язык-объект, так сказать, операционно- релятивистское ограничение, делающее какие-то понятия и вопросы неопределенными или бессмысленными — действительно, какой смысл, если условия физически не имеют места и не реализуются параллельно с утверждениями, или чего-то просто нет, то есть топология другая уже?). Конечная протяженность по времени, с которой должны соотноситься свойства истинности утверждений. То есть их всеобщности и универсальности и их прогностические силы. А изнутри, со стороны исторического явления смотрит, выглядывает своя конечность. Пространство и время, являющиеся превращенной деятельностью и локализующие событие-феномен в плане состояния, дающего формальное «как» объекта («Субъект» есть формальное «как» объекта). Как соединяются эти два в принципе разнородных языка: язык операционности и наблюдательной неограниченной воспроизводимости (основанный на лейбницевском: «свойства вещей всегда и повсюду являются такими же, каковы они сейчас и здесь») и язык изменившихся или исчезнувших причин? Последний должен ведь быть выведен на уровень формулировки в первом, если мы желаем быть научными. Иными словами, в науке мы по определению классичны. В применении к познанию принцип Лейбница можно переформулировать так — причины говорить то или иное всегда и повсюду являются такими же, каковы они сейчас и здесь (иначе вообще не было бы смысла дискуссировать). Причиной считать так-то, говорить то или другое являются факты и логика (Лейбниц, не пользовавшийся в философских построениях языком когито, не случайно давал онтологическую формулировку когитальным принципам, то есть тому, что Кант в этом случае назвал бы «одним сознанием»)[43]. Но присмотревшись к природе того, что есть «факты», «данные», к существованию условий, которые не будучи логикой, сами суть условия возможного применения логики, к физической непустоте (прозрачной) нашей головы (заполненной квазифи- ческими органами понимания и являющейся в своем действии их функциональным отправлением), к наличию в ней «естественных единиц», не подлежащих непрерывности деления и изменения и, главное, произведя феноменологическую абстракцию, мы видим полость, «пазуху» превратившейся или исчезнувшей причинности, которую заполняют квазиобъекты, артикулированное, простертое в мир тело (орган) понимания, посылающее детерминации в сознание и в то же время лишь представляющее метонимически отсутствующую причину. То есть полость, пазуха превратившейся (с тех пор к данному моменту) причинности и есть квазиобъект, четвертое состояние. «Превратившейся» в двух смыслах: 1) она никогда не была настоящим, уходила в прошлое и в будущее, сама имея в настоящем лишь своих представителей и заменителей, 2) мы ее превращения, не могущие восстановить начало, переходы (то есть само движение как таковое, смену, а не результаты) и так далее. И наоборот — небылость прошлого можно считать причиной пульсации. Тысячи революций. Пульсация (и только пульсация — иначе прошлое открыто) делает что-то неразрушимым прошлым и что-то возможным будущим.

Подвижность границы между объективирующим языком и глубиной, фоном «нас самих» и открывает поле, пространство для истории.

§ 85. Таким образом, внимательное прослеживание фундаментальных взаимосвязей природных явлений и явлений сознательных показывает неустранимую двойственность исторического языка (как и онтологии исторической мысли), соединение в нем двух в принципе разнородных вещей, впервые делающее осмысленным и принципиально важным весь разговор о принципе соответствия. Слой будет всегда и везде (или то, что я называю пространством трех прилеганий; в нем в свою очередь для найденной элементарной и всеобщей сущности строится логическое пространство — что можно и должно знать, на какие вопросы должен быть ответ, чтобы описание было полным и простым; из него, конечно, не вытекают и не дедуцируются никакие законы, но если связываемые ими явления фактически имеют место, то их связь есть закон в силу свойств логического пространства). Абстракция бесконечности в логическом анализе науки (как и в построении самой логики). Акт понимания, совершаемый «здесь и сейчас», есть функция от потенциальной бесконечности понимания и актуализирует ее (то есть в «здесь и сейчас» актуализированная каждый раз бесконечность — бесконечность бутылки чернил и листа бумаги). Различимость и отождествимость вверх — по отношению к абсолютному пространству и времени, и вниз — по отношению к чувственной активности. Пространство и время как условия знания (принцип знания, то есть не знание о пространстве и времени, а вообще условие знания об объектах). Движение волны «здесь и сейчас» и воспроизводство — так, что отношения различимости, отождествления, транзитивности, рефлексивности, аддитивности, постоянства причинно- следственной последовательности (как и субъект-объектного деления) и тому подобное. Нормы и правила 1) гомогенности, замкнутости (преобразования производят элемент этого же множества; пространство трансформаций, сохраняющих один и тот же предмет; производство вещей, однородных с уже существующими; отсюда группы преобразований и симметрий), полноты, 4) инвариантности причинно-следственного разбиения. Это нормы «от Бога» — о них люди не договариваются, они суть свойства этого поля и люди лишь понимают (или не понимают) их. К тому же они не формулируются эксплицитно в виде языковых правил (то есть можно сказать, что это работа образцами, состоящая на деле в передаче и воспроизводстве тела, то есть фактически, в вечности тела и в «вхождении» в него)[44]. Более того, если же они формулируются, то формулировка оказывается натуралистически антологической — абсолютные пространство и время, Сенсориум Деи, дальнодействие, мгновенность, или бесконечная скорость распространения взаимодействий, «природа инертна» и тому подобное, а в применении к субъекту — «идеи врождены» и тому подобное. Вообще скрытая природа метафизических утверждений (например, природа формы их, безусловно, вызывает, навевает идеал вечности, абсолюта и тому подобного). А по отношению к экспериментально-измерительной базе здесь предполагается предельное представление одного-единого устройства (в этом смысле в классике история — нечто вроде компенсаторного механизма универсального чистого наблюдения, научаемся, так сказать, компенсировать). Вместе с абстракцией логической бесконечности, которую содержательно можно выразить и как максимальность осознавания.

Но в другом срезе мы должны различительно уметь представить тело (различимыми расположениями «частей» в мнимом измерении, в пространстве состояний). Пространство и t «реализации», «выполнении» суждений должны иметь состояния и структуры, то есть локализовать объективации в действительном и более глубоком смысле, чем в мире без часов (в котором ничто не локализовано). См. §§ 52, 86. И вся проблема в том, чтобы построить такие состояния, такие элементарные и всеобщие (для данного логического пространства предметной области) сущности. То есть какая концепция историко-научного развития вытекает из антименталистского, физического взгляда на ум (из физической логики), из анализа фундаментальных взаимосвязей сознательных явлений и явлений, которые оказываются природными, естественно изображенными при условии определенной организации первых? В этом смысле термин «пространство» и тому подобное не литературная лишь метафора, поскольку указывает на физичность, на первичный и независимый характер некоторой внелогической базы (которая постоянно должна присоединяться к логике, хотя можно эту внелогическую базу назвать «физической логикой», «логикой эмпирических систем»). Это исторический и культурный мир, в котором у нас совершенно особая эпистемологическая и онтологическая ситуация (например, здесь уже иное различение между сознательным содержанием и «мы сами»).

§ 86. Здесь состояние не зависит от предмета (состояние бытия, но привязанное к «субъекту»). Оно эмпирично и конечно. Можно показать, что оно и физично. Оно и не там, где содержания, и не в идеальном мире, в мире всех смыслов. Можно показать, что оно и не в голове (ср. § 33, 46, 50). И что оно не произвольно, то есть не все дозволено. Сингулярность состояния (даже по отношению к дедукции или индукции привязанных к нему содержаний) и программность (например, для решений, связывающих конструкты абстрактного теоретического языка с наблюдательными описаниями). И знаковость его другая. Знак всегда предполагает дополнительный и внешний ему самому акт логического соотнесения и указания на обозначаемое (не содержащееся во внешне видимой, слышимой и тому подобной пространственности знака). А состояния символичны (нет логического облака вне вещественного тела символа, смысл дается его пространственным протяжением и расположением и нет правил, следовательно, знание как событие не определено непрерывно и полным образом). К тому же символы суть за-предметные практические прорастания. То есть «практическая действительность» не есть просто практически освоенные предметы этой (посюсторонней) действительности, это особая действительность, (предметно-деятельностная) действительность вместо этой последней. Состояния каждый раз по-новому направляют историю (то есть кратилов поток порождается исканием истины, трансцендирующей напряженностью и есть приспособление, механизм[45]; в глубине лежит динамика самосогласований). Для того, чтобы придти к нему в анализе, нужно реконструировать факты картины мира, а не брать факты действительности. И, во-вторых, для абсолютно нового (где прошлое есть постоянная возможность нового и создается пульсационный механизм самопричинности) нужен постоянно умирающий и воскресающий Бог.

Состояние «сингулярно» или одноактно в смысле, что оно само — характеристика актов в особом разрезе и не подлежит в этом разрезе делению (хотя это комплицированная и иерархизированная одноактность состояния в континууме сферы, бытия-сознания). Само оно ни дедуктивно, ни индуктивно, хотя и эмпирично, конкретно (в смысле особой эмпирии; ср. § 33 и др.). Оно есть не дедуцируемое «как» в силу принципа живого «я могу» и не индуцируемое в силу содержащегося в нем прыжка от эмпирических данных. Оно не об эмпирии (хотя может быть и о ней), а само эмпирично, есть эмпирия[46]. Не индуцируемый «прыжок» — в смысле черты видения, которое есть индивидуально- сознательный (в «понимательной материи» воображения выполненный) конец погруженности символа, а не референтного знака (остается выявить структурнотопосный конец погруженности символа, естественных действий «вещей» в сфере). Состояние не есть представление (в классическом смысле). «Сингулярность» состояния означает также, что число его совершенно неважно для его универсальности (оно одно- единственное как состояние чего угодно, скольких угодно и когда и где угодно, будучи само пространственновременным индивидом). Это hic et nunc не нужно помещать еще во время, ибо оно само есть время — формальный эстезис (оно мимолетно, если только рассматривать время как текущее из прошлого через настоящее в будущее). Это (ср. § 92, 103, 110) черты сверхиндивидов[47], а не мыслей как состояний дистинктно наблюдаемых людей (например, душа бессмертна, только это не моя душа в смысле дискретного «я», дискретным телом очерченного).

Уникальность состояния для всех индивидов во все времена и во всех местах (его именная не атрибутивность, собственная индивидуальная целостность, то есть мы здесь имеем собственное пространство и время как внутренние продукты и собственную индивидуальность). Нет границы объект-субъект, ибо ничего не говорим об объекте, а к субъекту состояние привязано без какого-либо классического «кто, где, когда» — оно само есть и «где» и «когда» и «самим собой понимается». В натуральном смысле не индивидуализируемая множественность. Ср. с утверждением, что «должно само быть» впервые выводит нас за рамки данности сознания в смысле унаследованной философии сознания. Еще одна черта состояния: оно имеет лишь феноменологическую реальность, не будучи концепцией или контролируемым волей и сознанием суждением. (Для «феномена» в смысле Гуссерля мы должны будем идти скорее к культурно- историческим механизмам внятности мира). Но формальность в великом кантовском смысле: абсолютная, наиконкретнейшая конкретность формы и только формы (нечто вроде «категориальной интуиции»). Конкретность, вневременность (или все- временность, вечность), личностность (для кого внятен голос формы) формального. Состояние — это состояние системы, и поэтому сказать «состояние», это сказать, что нет произвола, что близкие друг другу элементы, части и тому подобные (специфическая целостность, «система») способны принимать не всякие представимые и произвольные конфигурации, а только некоторые, которые называются «состояниями». (Перед этим я говорил о квантовости введения в состояние.)

§ 87. Время есть длительность (одного, этого) текста по отношению к состоянию, схема преобразования в состояние всего остального, не обладающего организованностью текста (ср. Гамлет, ставящий спектакль). Поток времени имеет самопредставление, саморефлексию (иначе будем считать, не сосчитав). Мерцающее, пульсирующее состояние. А пространство состояния есть множество расположении мер преобразований. Пространственная разделенность: нет и не может быть этого «физического», естественного действия (и, следовательно, понимания — независимо от психологии). Различения: это далеко, а то близко; отождествления: все есть число (весь мир есть эта вещь — ибо число именно вещь, хотя и особая — и весь опыт мышления о мире в ней реализуется — пространство).

Мировые линии есть линии, объединяющие временоподобные точки (через которые пробивает трансцендирующее напряжение). История науки должна (ковариантно) перестраивать в космосы совокупности утверждений и описаний, содержания которых отнесено к бесконечному, одному универсуму.

Идеальный «мир сущностей

Есть расположение отношения между готовым миром сущностей, законов и смыслов предполагаемым абстракцией логической бесконечности) и реальными историческими индивидуальными явлениями знания, где (то есть в этом отношении) событие-явление знания пойдет скорее по касательной к области сущностей (а не в ней), будет давать боковую, трансверсальную развертку или, если угодно, эволюцию (которую я должен, фактически, называть сдвиговой) и будет выбирать из области сущностей (преобразуя ее) как сетка Мёбиуса. Из анализа этой конфигурации соотношения логической абстракции бесконечности (или линейной асимптотичности понимания) и реальной феноменологической конституции можно видеть, что задача синтеза времени в том, чтобы сделать далекое (то, на что нужна невозможно большая последовательность шагов и «охватов») близким (то есть примерно симультанным, конечным куском бесконечности, зримо данной или обозримой завершенностью смысла — ведь в каждый данный момент есть, установилась в тысячах непроглядываемых осколках истина, например, обо мне здесь), иначе нет «одного пространства», то есть это и есть «одно пространство» в моем смысле[48]. Мир как бы втягивается, всасывается в этот интервал (интервал «понимательной вещи» как топоса опыта мышления всего мира — напоминаю, что все эти термины находятся вне классического разделения и противопоставления тела и души, вещи и идеи, мира и человека!). Но втягиваясь здесь, он в другую сторону вытягивается — в инопространственность, куда нет доступа, опыт или информация из которой (при конечной ее скорости, скажем условно) «загорожен» понятым или понимательным в первом пространстве[49]. Поскольку субъективные данные нельзя сделать не бывшим или обратить и следы нестираемы (и поскольку развертка этих эклюзий в идеальный мир не ждет «истинного» понимания), то не может быть речи об абсолютной истине и наглядном синтезе и детерминизме «приближения» к истине или сложения истин. Ждать нельзя — цейтнот. Это время, которого нет (со знаком минус). А время как схема, как трансверсально стоячее время на место этого — со знаком плюс (отрицания нужно иметь, уже начиная с состояния). Чтобы придти из другого, далекого пространства, нужно время (versus волна фиксированного «настоящего момента», идущего как бы в будущее, готовое и ожидающее лишь быть познанным). А в силу конечности (или цейтнота бесконечности) за это время движение в опыте понимательного вещественного монтажа, необратимая запись им (versus актуализируемое каждый раз бесконечное видение скрытой силой «третьего глаза»), превращение времени в формальное «как» состояния. Целостность перехода, неделимость последнего. Эта его неделимость и само его возникновение необъяснимы в рамках детерминистического описания. И когда Эйнштейн говорит, что в конечном счете всякое измерение и наблюдение основаны на пересечении в точке времени и пространства двух событий (ср. § 96, 60), то все же возникает вопрос: где происходит событие измерения и наблюдения? Где наблюдаемая молния, где наблюдаемая звезда? И одна ли и та же точка пересечения (или топология меняется от точки к точке)? И что относится к зависимому происхождению в осознаваемом наблюдении и что к свободному явлению с его (смещенным) топосом? И будет ли свободное явление двигаться в поле внешнего трансцендентного взгляда? Может быть, этот мир (комплицированный во внутреннем взгляде и, так сказать, экранированный) мы не видим; наоборот, мы видимы в нем в качестве одного из объектов, ведь говорим же: «символы смотрят на нас» или «понял ли бы дикарь наш вопрос?» Но мы проскакиваем эти миры и живем в верхних этажах рефлексивных эквивалентов, протянутых по всей плоскости 3-х прилеганий. В примере Швырева пробную палку опускаем в пруд, заселенный существами и являющийся их замкнутым миром. Как им увидеть себя? И что они скажут о палке? (И то и другое связано). Она для нас неизвестный объект их мира, объект, информативно различенный в их времени-пространстве, и как пойдет реакция, неизвестно, ибо она вовсе не задается известными нам свойствами «стимула» (палки, ее связи с нами, с нашим надпрудным миром, с действиями в нем, нашими знаниями об устройстве этих существ как существ нашего мира и тому подобного — всем, что по смыслу содержит появление палки в поле зрения и что можно было бы прочитать в этом появлении), а задается их временем-пространством (поэтому не можем прослеживать непрерывно и со сколь угодно большой степенью детализации) — ведь что, если они раскалывают мир на трансцендирующем напряжении, на грани миров? Свободное явление не будет двигаться в пространстве «выполнения предельно понятого» (как если бы оно знало дальние законы) — versus всякое объективистское реактивно-стимульное понимание психики и сознания. Оттуда, там пробивание пульсации через «здесь и теперь» («здесь и теперь» наблюдения палки, казалось бы, общего и нам и им). Если б не было этого, то был бы один мир. Но не было бы знания, о мире ничего нельзя было бы сказать. В пульсационной каузальности, запрокидывающейся в прошлое, чтобы «здесь и сейчас» пробилась бесконечная длительность свободного действия или явления, действует закон: чтобы отключить прошлое (в смысле: выпасть из непрерывного зависимого действия и возникновения), надо пребыть (= создать, чтобы понять), то есть довести, довершить смертью это прошлое — тогда можно каузально повлиять на будущее. Но выпрыгивание то, раскалывание мира (при котором вещественные «понимательные субституты» знания или опыта мира и образуются) самопричинно. Квант свободного действия. Постоянство состояния. Его пространство и время (как вещественно организованный символами состояния топос — формальное «как» квазивещественных структур). Состояние — это значит смотрение откуда то (то есть феноменальность — первая абстракция в анализе события, оно = событие-феномен, а затем его связность — состояние; но, господи, я никак не могу выразить эту феноменологическую абстракцию — смотреть «откуда»; «через», «сквозь», «на»…!). Сделать прошлым (иначе абсолютно неорганическое будущее, в котором все перевернется как результат неовладения прошлым). Например, обращаясь в нулевых точках пульсации к субъективным основаниям знания, мы довершаем субъекта, извлекаем наблюдателя (то есть в эволюционном смысле убиваем его как форму; чтобы возникла новая, другая должна умирать). Нуль — запрет переходов (и связанных с ними процессов порождения и разрушения). К будущему, к проблеме предсказуемости, про- гностичности свободных явлений [которые как события стоят в ином отношении к прошлому и будущему, предполагают иной способ наложения зависимостей на будущее или независимости от него (в законах физических явлений: как бы ни пошло дело, при условии Z из предшествующего состояния X всегда будет состояние Y), то есть имея в виду знания как события-реальные явления, — а не идеальные, ментальные сущности, одетые в логические знаковые структуры, — такие же, как любые другие реальные явления: исторические акции, поступки, исполнения личностной жизни и тому подобное].

§ 87а. Но с прошлым вообще дело обстоит сложно. Когда в физике говорят, что предшествующее состояние (А) определяет последующее (В), то А внутри себя неразличимо относительно прошлого (его история в последовательности А-В снята)[50], поскольку и А и В в целом различены оба относительно бесконечно однородного абсолютного пространства и времени, то есть такого, которое уже дано (как бесконечное и содержащее принудительную информацию) и объемлет, охватывает извне и то и другое[51]. (Поэтому, кстати, и возможна наглядная модель непрерывной причинной последовательности.) Мы же должны строить пространство и время (как определенный внутренний продукт), и притом на основе финитизма.

С другой стороны, так называемая «частная временная последовательность» внутреннего сознания времени ничего не дает. Память не сложишь (поскольку память прошлого[52] — факт настоящего и слово «потенциальность» мало что спасает) из атомов, кирпичиков, ячеек линейно слагаемых объектов аналитической, «индивидной» онтологии — получаются бесконечные числа, не умещаемые в число ганглионов мозга. К тому же преобразование, вписывание (в целях consistency) много- и мнимомерных эклозий в классическое выражение в принципе предполагает замирье, — фон, облако более широкого ненаблюдаемого. Этот фон ненаблюдаемого (непредметного) включает и «нас самих». Пульсации ведь прерывчатый ряд дискретных реинскрипций в генерируемых объектах одного состояния (не говоря уже о структурных отношениях сознания: они реализуют закон вмещения — мало ли что в мире, это мы должны вмешать). Речь должна идти об особых предметах и о скрытой памяти их поля сил (в отличие от произведений искусства, скрытая память которых находится в рамках сделанной формы — то есть в целом видимой, слышимой, обозримой и так далее). Мы имеем дело с произведением мысли, а не ячеечным текстом книги и изложения. А произведение мысли — живое существо, имеющее тело (с жизнеподобными чертами), и не совпадает с обозримым сделанным текстом, и эти сверхиндивиды образуют с каждым из нас в отдельности сложное структурное целое (и лишь к ним применимо понятие «виртуальностей»).

§ 88. И понять их (исторически) можно лишь в контексте производства (или эффектов машин производства), а не творчества или открытия, чистых ментальных копий сути вещей. Для этого нужно «подвесить» не только объект феноменологической абстракцией, но и субъект: мы не знаем, что такое научное сознание в отличие от обыденного, наука в отличие от культуры и метафизических картин мира, понятие в отличие от образа, и разум в отличие от чувств и тому подобное. Более того, акт мысли не есть эманация простой натуральной способности — он еще должен быть создан, творческое мышление есть прежде всего создание акта мысли в мысли (то есть не производство конкретных мыслей о предметах, а самого акта как их априорной возможности). Как говорил Пруст о Гюго, он «еще мыслит, вместо того, чтобы, как природа, давать мыслить» (ср. с «натура натуранс», с порождающими свойствами сознания). Все дело в применении машины (а не в предположении готового мира смысла, упорядоченной тотальности всех смыслов), которая должна произвести мысль в элементе мысли. Уже Бергсон знал, что время означает, что целое не дано, не может даваться. Но это не значит, что оно все- таки составляется в другом измерении (которым как раз и было бы время), наоборот, оно будет иметь время как конечного трансверсального интерпретатора всех возможных время пространств, а само не будет одним целым в пространстве, ни последовательностью во времени. Например, вспомнить не значит творить, наоборот, творить, чтобы вспомнить (то есть создать память как условие помнимого). Или: не творить — это мыслить, а мыслить — это творить и прежде всего творить акт мысли, то есть мыслить — это давать мыслить. Перескочить в мир, посредством которого индивиду ируемся. В отличие от волевого и сознательного упражнения готовых абстрактных способностей, чистого стремления знать, общей доброй воли сообщества, договаривающегося о значениях слов и вещей, об эксплицитных и однозначно сообщаемых содержаниях. Как будто мы можем (помимо синтеза времени, который и есть создание способности данных мыслей и эфира их мысли) выбирать и хотеть будущие мысли, вперив готовый взгляд и волю в простирающуюся впереди пустоту! И, более того, мы не располагаем всеми нашими способностями одновременно (versus фикция некоей «тотальной души»!). Как и забывать можем.

§ 89. Экспликация имплицированного и комплицированного. Она начинается вынуждением, жизнь есть начало науки (иначе нет причины, чтобы свободное действие происходило) — как у Платона: есть вещи, которые оставляют пассивными, а есть «перцепции, противоположные в одно и то же время». И случайно, и неумолимо.

§ 90. К проблеме нереализованного, не проработанного до конца, сказывающегося кристаллизациями и сцеплениями (которые нужно развязывать и так далее): все это частные антиномии более общей антиномии бесконечного (задача бесконечна, а выполняться она должна конечными средствами). Неявность зависимостей, работа предметно-деятельностных телесностей (то есть моей «третьей субстанции») имеет своим источником время, то есть парадокс положения человека, в самом сердце его лежащую антиномию неминуемо конечного выражения бесконечного в принципе и по задаче (то есть столь же неминуемо бесконечного). (В этом смысле бытие метафорично, не линейно и не в последовательности развернуто, а не литература). Конечное-смысловое завершенное представление не пройденного (не проработанного), «известное присутствие неизвестного». С определением бесконечного ср. Спиноза: «неизвестные атрибуты». Отсюда бесконечно обновляемое, открытое состояние. А уж из не явности, из предметно-деятельностного (в том числе из уложенности в него не проработанного до конца) включения в каузальный мир вырастает все остальное — системные разветвления и прорастания, культурная работа «произведений», человеческих объектов и картин мира, структурные связи (отличные от содержательных). И — обратной связью из космоса, из сферы — ритмы, циклы, пульсации. Развитие, эволюция (то есть особые эволюционирующие или превращающиеся объекты, с мутациями и тому подобное) суть космическая сторона дела или, если угодно, сферическая, — состояния подвешены в этом разрезе. [Если, конечно, под миром как космосом понимать предельный горизонт всего, наводимый присутствием наших за представленностью нам вещей. Великие символы (прежде чем стать внутренне пронизывающим строем знаний, объективных описаний частных предметных областей) рождаются в этом горизонте как символы состояний и структур сознания. И поскольку всякое знание в конечном счете, через многие опосредования связано с этими символами, то всякое знание имеет космическое состояние в каждой своей точке. Не будучи концепцией или контролируемым суждением, они имеют лишь феноменологическую реальность в этом разрезе — поэтому в ней и можно говорить о «мировой плоти». В этом смысле историческая наука должна уметь в говоримом и утверждаемом об универсуме выявлять космосы. Космосы-картины мира.]

«В каждой своей точке пространства и времени» — то есть в «кто-то, где-то и когда-то». Иначе говоря, проблема целостностей в космическом смысле есть проблема языка для «третьих вещей», то есть того, что пространство-время, вложенное в накрывающее пространство эквивалентов (с их свойствами транзитивности, индивидуации, отождествления, причинно следственного разбиения и так далее), обладает нетривиальной и меняющейся топологией (поскольку это особое, столь же вещественное измерение «смесей» — ни материй, ни волевых рассудочных образований), и мы должны уметь об этом говорить. В терминах накрывающего пространства мы будем получать причинную аномалию, нарушение индивидуаций и идентификаций, симметрий «я», времени, внутреннего и внешнего и тому подобное, если не будем в этом случае придерживаться принципа неотделимости пространства внешнего наблюдения от наблюдаемого, то есть образования и существования кентаврических «третьих вещей» и их расположения в особом иномерном пространстве (измерении) состояний («четвертое состояние»), где многое из накрывающего пространства будет одной точкой вложенного пространства (одним индивидом) и так далее. Ср., например, Рейхенбах, показывающий, что дать отчет о данных, естественно подсказывающих мое существование на двухмерной сферической поверхности, на соответствующей плоской топологии означает допущение мира, в котором точки на бесконечном удалении могут быть достигнуты перемещением за конечное время конечного жесткого стержня и в котором бесконечно удаленные события могут причинно действовать на конечно разделенные события. Накрывающее пространство (пространство трех прилеганий — прилеганий к физическому миру, к чувственным данным аппарата отражения и к идеальному миру) вне времени. Оно может меняться со временем в смысле содержать разные вещи. В этом смысле это space through time. Но в каждый данный момент оно вне времени — мы так строим физические законы. Но вложенное в него знание, воспроизводящееся бесконечным числом разрешающих единичных выполнении всегда и везде, протянуто, с другой стороны, во временные космосы и привязано, соотнесено с состояниями, которые более крупноединичны и расчленяются иначе (многие содержания могут иерархически идти через одно состояние и различные состояния могут быть эквивалентны одному содержанию, что говорит лишь о том, что различение содержаний не может служить принципом различения состояний). § 91. Таким образом, специфическая целостность (в силу которой, в частности, свойства принадлежат сверхиндивидам, а не мыслям в головах атомарных людей, индивидуально- психических субъективностях) вырастает из вещно- деятельностной телесности или телоформы. А это значит также, что проявления такой специфической целостности есть индикатор, симптом наличия внутри объектов (объектов системного типа) структур с топологией (притом и нетривиальной и меняющейся) и наличия разных уровней в совокупности структур с одной и той же топологией — например, наслаивающиеся или надстраивающиеся. (Структуры могут связывать несколько состояний или быть структурой одного.) То есть говорить о физической телесности предметно-деятельностного мы можем лишь в мнимом измерении, располагая в нем «вещи» топологически, то есть имея в виду топологически вещественные определения.

§ 92. Идеограммы. Их экспликация совпадает, с одной стороны, с развитием самого символа, с созданием пространства и времени состояния, с артикуляцией структуры, структурным расположением силовых напряжений, с компликацией, которая вращивает Многое в Одно, а Одно — во многое (предел, выделяющий целостность, бесконечно внутри себя рефлектированную и точками напряжений от всего остального отделенную), с другой — с конституированном субъективности, с импликацией и прорастанием в субъекте, которого сущность индивидуализирует (то есть не индивиды составляют миры, а миры составляют индивидов). Поэтому истина (и исследование) временны, вечность помещена во времени. В этом смысле два вопроса связаны: вопрос реальности произведения и вопрос реальности бессмертия души. (Только это не моя душа (в смысле «я»)). Время, упакованное в сущности (сущность = рождение мира), рождающееся в мире проросшей сущности, тождественно вечности. Если эти миры вечны, то бессмертны и мы. Эквиваленты истории. Феноменологическая реальность вечности.

§ 93. Символы не принадлежат объекту, который их несет (и он не откроет их тайну), и не принадлежат они и субъекту. Наполовину они погружены в вещи, наполовину — в сознательную жизнь (и лишь через последнюю подтягивают психику, которая также есть вещь). Через субъекта они проходят как Идеи, Темы, воплощаясь по сложным законам. Линии времени. Они обращены к нам не как мы есть: нужно еще отрастить ухо, глаз, чтобы стрела времени не прошла мимо. И только во времени мы ищем истину. (А логика и математика суть monitoring звуков, сообщений мира, мира, предварительно превращаемого в сообщение (что и делается хронотопом), — в предположении, имплицитной посылке, что человек с его языком — часть этого мира, вращен в него и не может логически думать невозможное).

Versus предварительная тотальность, предданная упорядоченность, заранее данный капитал (так же как versus уже наличный, предданный смысл, объект и тому подобное). Целое — эффект машины и ее отдельных бриколажем собранных частей (то есть вовсе не совместимых «по природе»). В этом смысле произведение производит в себе самом и на себе свои собственные эффекты, наполняется и питается ими, питается истинами, которые оно же порождает (резонанс). Подставляет на место определенных условий естественного непроизвольного продукта свободные условия научного производства (как говорил Джойс, to disentengle and re-embody), воспроизводство на собственных, свободно выбранных условиях (то есть разложить и непрерывно воспроизвести, неся в себе же ключ своего собственного шифра). Форма-сущность сама определяет условия своего воплощения вместо зависимости от данных натуральных условий. Тогда речь должна идти о произведениях, работающих как природа (натура натуранс). Природа подобное действие. Или cultura culturans versus cultura culturata. Произведения-космосы и сфера, поддерживающая и питающая (ток и туда и сюда) процессы, события, состояния, которые естественным образом не идут. Универсальность машин-природ, а не мысли индивида, изнутри и униформно выстраиваемой в «одно сознание» (то есть трансцендирования, покоящегося на абсолютности сознания). Сфера питает и поддерживает процессы, естественно не идущие, но физически наблюдаемые, хотя естественными законами и не объяснимые (к тому же без понятия сферы мы не можем связать сознательные и природные явления)[53]. Об отсутствии предварительного порядка говорит и шокирующий факт «видения»: его нет нигде — он не закодирован ни в какой логической природе человека, ни усваивается он извне (последнее запрещено феноменологической редукцией).

§ 94. Но не могут утверждения о порядке появляться в полном беспорядке, чисто хаотически и случайно (тем более что свободные действия сами (или случайно) не происходят, им, такой случайности нет места, поток натуралистически непрерывен, в нем, предоставленном самому себе, нет, как уже говорилось, причины что-либо делать по-новому или иначе, выпадать из непрерывного действия причин и следствий). «Машина времени» или «ноогенная машина» должна, повторяю, быть. Это прежде всего организация явлений организацией времени, самого временного процесса в формальном смысле слова (я пока отвлекаюсь от «твердой» и вещной материи этой формы)[54]. Некоторое упорядочение во времени, само являющееся способом извлечения порядка — порядок порядков (кстати, единственно в этом смысле мы можем тогда сказать, что порядок только из порядка, и уместно тогда сказанное Франком: «Можно сказать, что если бы все на свете без остатка было слепо и бессмысленно, то не нашлось бы существа, которое могло осознать и высказать эту истину»). Но тогда мы сразу же раскорячены на двух уровнях, имеем двуединство, являющееся первичным фактом человеческого ума (в самом сердце мысли зияющее двуединство, ибо то, что не может делаться естественно, может делаться лишь на транс- цендирующем напряжении сил, несомом усиливающей машиной, машиной избыточности, — это к разноприродности «машины» и того, что ею структурируется как материальный источник энергии свободного действия). Явления должны упорядочиться во времени и пространстве (особом), чтобы в содержании явлений мысли был порядок, имел место акт извлечения порядка из мира, из информации о нем. Содержание этого порядка — с проскоком нижнего включения, которое как раз и космоло- гично, — отнесено в языке-объекте к спектаклю простирающегося перед познающим (и отделенного от него) мира, мира, развернутого в универсум (= космос), объективировано в нем взором отделенного зрителя, то есть вложено в пространство воздействий с фиксированными реальными характеристиками, дано в причинной структуре аппарата отражения (и в полностью причинностной логике этого языка-объекта) — в силу принципа прямого опыта, конститутивного для науки. Вложено туда и для субъекта и для наблюдателя-текстолога. Следовательно, к элементарным объектам или формам этой особой действительности (исторической) «нижнего включения», если бы мы захотели теоретически ее построить, не можем придти ни извне актами трансцендентного наблюдения (как если бы знали мир, воздействующий на субъекта, помимо его сообщений об этом мире)[55], ни изнутри актами понимания и расшифровки «скрытых качеств», «плана» и тому подобных в субъекте, — но это и означает, что выделение базовых элементов такой реальности впервые означало бы и объективность анализа: независимое 1) от сознания исследователя, 2) от сознания-объекта. Поскольку мы утверждаем, что и для самого субъекта (как и для наблюдателя) она (§ 116), помимо своего объективизированного ряда (вложенного в область с фиксированными реальными пространственно-временными характеристиками), — неотчуждаемая и не объективизируемая (в терминах содержания) «внутренняя» реальность[56].

Субъект же смотрит в терминах накрывающего пространства (наблюдаемые «факты», чистая мысль, обратимые, контролируемые сознанием и волей акты мышления и так далее), в каковых его видит и внешний наблюдатель, находящийся с ним в «понимающей» связи. Абстрактная точка «здесь и теперь» охватывает весь мир, все его явления, которые мы видим и о которых в понятиях однозначно сообщаем. Это рефлексивное пространство Наблюдателя 1) псевдоевклидово — идеальная система, охватывающая весь мир, вмещающая все явления в одной перспективе, 2) изофункционально (своей структурой и симметриями) предметам мира, не имеющим «внутреннего», из прилегающего далекого придает суждениям о предметах в точке «здесь и теперь» всеобщность и необходимость, полноту. (Полое заполняется без каких-либо искажений), 3) субъект-объектно по структуре, то есть покоится от начала до конца на твердом и единообразном разграничении объекта и субъекта.

§ 94а. Мыслят-то субъекты содержаниями и их конфигурациями, то есть подчиняют свою мысль определенным логическим и содержательным соображениям, полагая как бы предданными законы вещей, «ожидающие своего открытия», а мы должны рассматривать группы преобразования, для которых инвариантная мера не преддана им, а определяется ими самими по ходу дела, должны рассматривать «однажды (и только однажды) делаемое». И главное в этом — действие естественного объекта, познание нами чего-то как эффект жизни этого объекта. То есть здесь две стороны: 1) естественность действия, в том числе, его «машинность» (машина сама, символической представленностью мира — не пройденного нами в последовательности ни вбок, ни вперед — в твердотельных сцеплениях своих взаимодействующих частей, приводит нас в какую-то точку)[57], 2) физическая непустота ума, наполненность его «естественной единицей» (ср. § 77), то есть нет чистого духа, витающего произвольно поверх времени и пространства (ср. §§ 29, 31). Ср. далее о «вязкостях», «связностях». § 94б. И это упорядочение не есть логическое упорядочение. И не есть оно содержательное (и не только потому, что структура — порядок порядков), ибо содержание мы выбираем и оцениваем актами самой теории, а мы приняли аксиому, что внутренними средствами теории самой нельзя вывести и задать свободные изменения в ней же (тем более, что для нас нет абсолютных свойств вещей, предметов в себе, вневременных сущностей в себе, Вселенной, составленной из все содержащих событий «в себе» (ср. § 13), которые мы сопоставляли бы с отражениями там и здесь, чтобы понять последние и показать их возникновение, его логику, последовательность и так далее). То есть нечто в отражении не потому, что так в мире, раз мы притворились, что не знаем, как в мире, вернее, придерживаем свое суждение о том, как в мире, — как, впрочем, и суждение о том, каков субъект. Это феноменологическая теорема, и мы с ней еще будем иметь дело. Пока в онтологии языка историка мысли мы можем это формулировать так: ничто не ведет эволюцию извне. Иначе мы не имеем никакого объективного взгляда на сознательные выражения как объект, имеющий историю. Пока же она, эта теорема, — существенный шаг в попытке объективировать предмет исторического исследования (или аналитики сознания), взять его в его собственных законах существования, «бытийствования», независимого от актов понимания и состояний сознания историка мысли. Не говоря уже о том, что без нее у нас не будет никаких «единичностей», индивидуальностей в бытии мышления: будут или растворяемые в вещах эпифеномены или таинственные идеальности, идеи (кстати, индивидуальные, единичные только для Бога). Самое главное в ней — что может, а что не может быть феноменологически реальным как основной принцип разбиения исторических пространство-времен.

Конечные (и дискретные) связности, «вязкости», останавливающие полет нашей «чистой» (обратимой) мысли, — вот, что можно добавить к естественным «единичностям». Они, как окажется, имеют и пространственно-временные характеристики, представляющие глубинную (и меняющуюся) топологию событий знания и понимания. И квант действия-процесса неразрывно связывает объекты ситуации и их реализуемые (или не реализуемые) физические условия понимания, в терминах которых (скрытых) вся ситуация производится и анализируется, то есть дает так называемую неотделимость объект- инструмент, что имеет концептуальные последствия для описания этих объектов (ср. § 133). Различимость и идентифицируемость источников-анализаторов и есть пространство. Оно — предельное или граничное условие возможного взаимодействия объектов (то есть такого, которое мы можем видеть и утверждать в мире опыта). Вне его эти объекты — или независимые элементы или неразличимы (что дает их бесконечные или нулевые значения). Это и способ задания мира, а не его данности, — загадка, то есть ответы суть подкласс доступных осмыслению, возможных решений. Но распространенность по пространству не может подразделять непрерывно и прослеживать в терминах реальной передачи (тем более, что в экз. смысле знание непередаваемо) — она атомарный нелокальный эффект, тотальностью, неделимая на части в реальном непрерывном пространстве. Тогда лучше говорить: «субъекты в состояниях» (состояниях целой системы), «возникают в идее» и описывать состояния, их пространство и время, структуры. Неименная субъективность, которая более крупно выделена, чем наглядно данные источники и носители осознанной мысли, и которая есть индивид (сверхиндивид, что значит, что наше «я» с его чувством автора и тому подобное не есть индивид, не есть субстанция, не есть единица). Слова «здесь», «локально» я употребляю в смысле единичности и индивидуальности, а не актуализации законов, которая обязывает физиков все брать в окрестности точки, hic et nunc [для физики все локально, то есть должно браться в том виде, в каком обнаруживается в окрестности (следовательно, безо всякой истории; сделанное вчера не имеет значения в качестве такового и язык архетипа, например, немыслим для физика), — поскольку абсолютное пространство и время все проникает и позволяет всеобще формулировать в точке, рассматривая эмпирию как актуализацию]. Поэтому я иногда локальностью называю как раз то, что физики должны были бы назвать нелокальным эффектом (или эффектом тотальности). Это нужно иметь в виду, ибо наука, открывшая себе, начиная с нового времени, целый мир исследований и их могучий метод идеей прямого опыта (= нет непространственно-временных воздействий + структура аппарата отражения каузальна), начинает теперь иметь дело с такими свойствами передачи и распространения осознаваемых живых явлений, которые ранее наблюдались лишь в мире деятельности и культуры. Но в том и в другом случае существенны временные определения, ибо все берется по множественному полю воздействий и запечатлений, их передачи и распространения.

§ 95. Но возвращаюсь к тому, что это упорядочение, не будучи содержательным, и не логическое. В отличие от ретроактивно аналитической организации знания, речь должна идти о физической логике, об эмпирических свойствах систем (превращающихся интроспективных или рефлексивных систем). Поэтому важная оговорка: речь идет о рациональной реконструкции или рациональности естественноистори- ческого процесса, а не логического (это просветительский предрассудок вводит нас в заблуждение: рациональность в понимании предмета вовсе не означает логичности, развертывания по законам логики самого предмета). Напротив, есть вещи, которых логика не может, какова бы не была ретроспективно логическая видимость. Непрерывное и аналитически обратимое, рефлексивное восстановление всех определений знания как ментального события (ср. § 98) не возможно (ср. также § 106). Мы сами являемся моментом бесконечного ряда превращений и не можем весь его, универсально и непрерывно, восстановить (это лишь в учебниках мы можем ходить туда и обратно, хотеть думать то или это). На деле упираемся в узловые точки синтезов (это и «точки роста» науки). Это теорема синтеза (ср. перед этим о «вязкостях»). § 96. К не преданности порядка (ср. § 8) в случае «видения»[58]: не естественный порядок вещей, предваряющий эволюцию и руководящий ею (извне или изнутри), а идея хаотического мира, равно и природы и психики (как пометил Саша у древних), упорядочиваемого свободным «однажды делаемым», важнейшим элементом которого является время-форма (= порядок порядков), называвшиеся то «памятью», то «логосом» и отличаемыми от способностей человеческой «души» или субъективности. Порядок знания и понимания дискретен (не поддается непрерывности подразделения и изменения в нашей попытке поместить его во внешнюю перспективу трансцендентного мира законов и сущностей или во внутреннюю развертку рефлексией, восходящей к «первичному» и от него обратно по всей текущей психической жизни). В этих «очагах» нужно, следовательно, устранить и всякие предположения о наличных у субъектов законах мысли, применяемых готовых системах правил, актуализируемых способностях и тому подобное. Точно так же, чтобы увидеть порядок в «видениях», нужно, следовательно, убрать порядок из видимого и строить вместе с теми частями видимого, которые впервые упорядочиваются с видением (ср. группа преобразований, для которых мера, остающаяся при них инвариантной, не предана им, а определяется ими самими, устанавливается по ходу дела). Так сказать, теорема предшествующего синтеза (то есть исходить из того, что упорядочивается самим свободным действием или изменением, из самоупорядочивания). Иначе, например, в так поражающем методологов случае «видения» как неструктурного события мы останемся на уровне нередуцируемого психологического или «мировоззренческого» различия (скрытого качества, скрытой силы) и гештальт-переключения от одного его полюса к другому: почему и как нам выбирать то или другое (например, белую вазу на черном фоне или два профиля)? Но этот вопрос существует лишь в молчаливом предположении уже существующего (одного) порядка в видимом (и неминуемо предполагается знание этого порядка в каком-то языке, что и должно срезаться леммой к феноменологической теореме: мы не знаем мира субъекта помимо и через голову того, что о нем сообщает последний). Интересно было бы это сравнить с параболой Пуанкаре, где в одном и том же мире возможно сохранение как евклидовой, так и неевклидовой геометрии, если соответствующие чувствующие существа уже имеют ту или другую. В действительности, нет проблемы выбора. Разрешающая эмпирия. Ничто не ведет эволюцию изнутри (в смысле линейного вызревания предшествующего состояния). § 97. Но указанный порядок не есть порядок содержания в объективизированном ряду. Он на уровень выше, чем предметные элементы, и придает структуру законам, корреляциям явлений в законах, а не терминам описаний этих явлений и событий. Объективное, от сознания независимое расположение многообразия не есть расположение предметов. Состояние (интеллигибилия точная, как может быть точно свободное действие, то есть ни почему) свобод но, значит не зависит от предмета, в содержании последнего нет ничего, что его определяло бы, то есть ему нет причин в терминах последнего. (Космологически причины, потом). Оно зависит лишь от того, что линии сил захвачены, закручены многосвязным понимательным топосом. Этот закрут и есть состояние, то, что в нем или им говорится и что наблюдается как дискретно выделенное «видение» (см. § 86, куда это относится)[59]. Символ-оператор («пространство») порождает тогда все новые объекты в этом же состоянии или приводит, преобразует их в последнее (множество состояний), это генератор объектов. «Захват» прорабатывает силы, в том числе нашу чувственность, подтягивает ее под синтаксические образования, впрыскивает сверху значения в эмпирию и так далее — например, мутанту приходится наращивать себе «тело», целое физическое Mitwelt, чтобы жить в новых или изменившихся условиях. Но если эмпирия генерируема, то (с этого шага) для состояний и структур всегда будет эмпирия и она будет однозначно разрешающей, и в этом смысле, например, вид геометрии (о котором говорит, в частности, Карнап) есть эмпирический вопрос, решается наблюдениями (и ими однозначно обосновывается), а не конвенциями. Ну что, синтезировали (например, метод измерения выбрали)? Все, дальше выбора не будет. Производство субъекта и его мира (в котором впервые определится та или иная математика, геометрия). Могли пойти и так и этак. Но раз пошли… То есть устанавливается в теле. Но они (геометрии) разные, хотя все эмпирически подтверждаемые и точно так же могущие обеспечить систему мысли (как хопи и европеец). Тогда, имея в виду оба шага, мы и говорим, что трансцендентальные насадки (наугольники), встройки-операторы (подсовывающие под себя тот или иной эстезис) ни истинны, ни ложны, а удачны или неудачны в смысле универсального наблюдателя в сфере, то есть возможностей пульсации и развития.

§ 98. Классичность описания, по Вайцекеру, означает необратимость фактов (кстати, у него же в другой связи пример: некоторые фазы атома серебра теряются для дальнейшего знания при взаимодействии с регистрирующим устройством). Без необратимости знание или память были бы невозможны и нельзя было бы ввести понятие «знать нечто». С другой стороны, время и знание с их характерной структурой должны быть предположены, чтобы мы могли понимать физику (в этой связи можно было бы провести следующее рассуждение: мы интерпретируем некоторую теорию А, опираясь на средства, предданные (и, следовательно, независимые) в В, являющиеся условиями всякого опыта (хотя известные всегда из частного опыта) и тому подобное, но А, в свою очередь, может использоваться для выявления и объяснения В[60]; иными словами, как говорит Вайцекер, понятия, в которых мы интерпретируем формализм, старше самого формализма (и иначе даются), но если формализм универсален, то он приложим к опыту, в котором образовались эти первые понятия (это, очевидно, уже будет протофизикой или прегеометрией в смысле Уиле- ра?); следовательно, если необратимость — условие знания и памяти, а знание и память должны быть предположены (быть в В), чтобы можно было понимать физику, то физические теории необратимости могут (и должны) быть использованы для понимания этих предданных условий всякого опыта и, тем самым, для создания единого логического пространства анализа и физических, и сознательных явлений).

Но вернемся к необратимости и к понятию «знать нечто». Вайцекер считает, что «ментальный факт есть возможность ментального события (скажем, воспоминания), которое должно быть произведено рефлексией (которая уже пользуется ретенциями. — М.) или каким-либо другим взаимодействием» (но я бы добавил здесь один hie: поскольку знание, то нет универсальных сил взаимодействия — they are put to zero, и произвольный выбор начальных условий здесь невозможен, раз имеет место особый род взаимодействия, по линии которого психологический» объект движется самостоятельно; см. статью). Но он же говорит, что ментальное событие не полностью определено, когда оно случается. И, следовательно, можно осмысленно спрашивать: «что же я действительно испытываю сейчас?» (как и в прошлом}, «что же на деле я думаю?». Но ведь понятие (осознанного) знания тавтологически имплицирует, что мы знаем состояние собственного ума и что знание в полном виде ментального события определимо непрерывно (может быть развернуто аналитически; в аналитической обратимости законы имеют один и тот же вид везде), то есть знаем, что мы думаем или знаем [и мы не можем думать одновременно в двух разных мирах, в разошедшихся мирах (шизофрения!), а они должны расходиться в силу необратимости, другие начальные условия (а они — другие, ибо происходят активные внутренние преобразования структур законов и предметов в силу взаимодействия аналитических и причинных структур с «полем материи», с «материей») будут давать другой «лист истории», вырезаемый в суперпространстве; внутри листа будет детерминизм, а точка суперпространства — волна вероятности как вероятного распределения циклов (листов истории) универсума; поэтому сосуществование альтернативных историй универсума, или, что то же самое, «сосуществование» прошлого с настоящим]. Ср. это с неполной определенностью события мысли. Без идеи неявных зависимостей здесь никуда не придешь, как и без идеи универсальной невосстановимости в универсальном и непрерывном виде бесконечного ряда превращений. Сам же Вайцекер говорит об этом, что сознание в этом смысле есть бессознательный акт, оно есть возможность большего сознания (то же самое, по поствоспоминанию Вайцекера, как-то сказал Джеймс). В другом месте в связи с необратимостью: в событии участвовало (в смысле провзаимодействовало) много объектов, что дает весьма малую вероятностью reversal, и если про- участвовал человек, то он может сказать, что случилось то-то и то-то (раз и навсегда). Но: а случилось ли это?[61] И: это ментальное событие не определено окончательно и не определимо в одномединственном ряду (ср. с тотальной информацией в декартово-ньютоновском пространстве) и нельзя исключить, что оно может быть reversed and undone. Только, мол, картезианская онтология ума исключает это! § 99. Таким образом, в «Трактате о развивающемся знании», где нас, для нового взгляда на теорию истории познания, должна интересовать работа ума с ее физической стороны (versus натуралистические и менталистские предвзятости), можно утверждать следующее: определенные принципы исследования знания как развивающегося объекта могут быть получены просто из более внимательного рассмотрения места сознательного опыта вообще в системе природы, описываемой физически. Или иначе: существует, очевидно, достаточно важная группа принципов исследования научного знания, которые могут быть получены простым развитием соображений, касающихся вообще места сознательного опыта в системе природы, описываемой в нем же самом физически (то есть не в терминах сознания). Наблюдающие и чувствующие существа, которым этот опыт принадлежит, являются ее компонентой, и поэтому научные продукты этого опыта не могут не быть частью или стороной эволюции Вселенной, включающей и эти существа. Отсюда, из-за вытекающей отсюда жизнеподобности знаниевых (познавательных) образований, из-за космичности состояний знания в любой его точке пространства и времени, из-за того, что сфера питает и поддерживает процессы, естественно не идущие (и наоборот), из-за независимости их от окружающего их «ареала» участия сознательных и наблюдающих существ в этой же самой Вселенной, из-за «расширения» каждый раз (в этом смысле — отсутствия или не действия) одно-единых натуральных, биологических механизмов воспроизводства и повторения состояний Вселенной и, следовательно, ограничения положения наблюдателя в отношении к миру знания (основные абстракции наблюдения, определяющие положения этих существ), — можно попытаться построить элементарные объекты историко-научного развития с их пространством и временем. То есть нечто вроде формального предмета (абстрактно-формального содержания) исторической мысли, ее онтологии, дающей универсум ее объектов, их логическое пространство — что можно и нужно о них знать и какое знание (рационально) удовлетворительно и полно (завершенное, так сказать, «логическое пространство»). Отступление: я сказал «поддерживают и питают явления и процессы, естественно не идущие». Но они физически наблюдаемы, хотя и необъяснимы естественными законами. Универсальный наблюдатель (только иначе определенный) = сфера. Отступление 2: Когда я говорю: «принципы, получаемые из более тщательного анализа фундаментального соотношения сознательных и физических явлений на языке взаимосвязей объектов и средств их производства и анализа, средств производства и анализа всей экспериментально- чувствующей ситуации — в смысле натуральной философии», то это ведь будет давать другой язык описания, не содержащий в исходном различение рацио и чувств, духовного и вещественно-телесного, разбиения ступеней познания, различении «формализм — теория — интерпретация — экспериментальная основа» и тому подобное, — язык «событий», «процессов», «состояний», «пространства-времени состояний», «квазивещественных структур сознания», «вещно- деятельностного (естественного)», «полевой, динамической структуры опыта», «третьих вещей», «историй, а не свойств и субстратов», «сферы как топоса всех пространств» и тому подобное, эпистемологический язык, имплицирующий другую метафизику и отнологию. Например, метафизика в нем будет… физической в том смысле, как я это разъяснял в «Лекциях по анализу сознания». А онтология (а не просто метод) — потому, что та реальность, с которой мы имеем дело в истории познания, не есть реальность духа, логики, чистой мысли и мира как некоторого объединения однозначно определенных, дистинктных и готовых объектов, являющихся устойчивыми и себетождественными носителями свойств и нами познаваемых, данных нашим чувствам (нашей «природе»). Надежда, что, наконец, понятие «ума» превратится в историческое понятие. В понятие, имеющее плотность, солидность, не зависимую от каких-либо спиритуалистических различении тела и души (ср. § 15). Перефразируя Маркса, можно сказать, что история мысли должна быть естественной историей органов производства человеком мысли или историей естественной технологии мышления, производства человеком себя в элементе мысли.

Наука ведь тоже подчиняется законам жизни структур сознания (с их монадически расположенными формами-телами понимания, пространством и временем состояний, пульсациями переосознаваний и так далее), и выведя ее на этот уровень отношения к сознательным и жизненным явлениям и к космической (космологической) человеческой форме (уровень, общий ей с такими органами производства человеческой жизни, как искусство, нравственность, право, артефакты техноса и тому подобное), можно полностью изменить язык ее описания, весь состав и номенклатуру понятий, в которых мы ухватываем и понимаем проявления познания и его истории. § 100. Имеем упорядоченные состояния, то есть формулы и законоподобные высказывания или их совокупности (с определенными правилами построения и преобразования, получения одних из других и так далее), связанные тем или иным способом с лабораторными чтениями показаний экспериментально-измерительных устройств. Они (законы природы и тому подобное) реализуются в корреляциях последовательности наблюдений. Однородно и универсально. Пространство наблюдения само должно быть как-то организовано. Два разреза: массовые и индивидуальные явления.

И предполагается дихотомия начальных условий и законов природы. Ср. Вигнер о принципах инвариантности и симметрии. Кроме возможности выделить существенные начальные условия, «важное значение имеет то обстоятельство, что при одних и тех же заданных существенных условиях результат будет одним и тем же независимо от того, где и когда мы их реализуем… Это инвариантность относительно сдвигов в пространстве и времени… всю информацию, необходимую для описания ближайшего будущего рассматриваемой части пространства, можно получить из локальных измерений… Корреляции между событиями всегда и всюду одинаковы и законы природы — концентированное выражение корреляций — не зависят от того, когда и где они установлены… Так принятая формулировка инвариантности относительно сдвигов во времени гласит: корреляции между событиями зависят лишь от интервалов времени, разделяющих эти события, и не зависят от момента времени, когда происходит первое из них. Следовательно, если в различные моменты времени созданы одни и те же надлежащие условия, то вероятности последующих событий будут одинаковыми независимо от того, когда были созданы эти надлежащие условия» (стр. 38). Возможность произвольного выбора всех начальных условий и их не связанность между собой какими-либо точными соотношениями («элементы минимального набора случайны или некогда были случайными в той мере, в какой это допускают наложенные извне связи» — стр. 47). «Ничего не знаем о начальных условиях»: это и есть идея Канта. Отсюда нас не устраивают кажущиеся «организованными» начальные условия (например, приближенные соотношения между размерами орбит, мысль о которых была у Кеплера и от которой Ньютон отказался) и делались попытки доказать, что «организованному движению» предшествовало состояние, в котором неконтролируемые начальные условия были случайными, не были связаны никакими соотношениями, и вывести из последнего все «организованное движение» и даже существование жизни (ср. Вайцекер и др.). В большинстве случаев у нас нет причин сомневаться в случайном характере неконтролируемых начальных условий, то есть таких условий, которые мы не можем изменять по своему усмотрению» (мы их можем произвольно выбирать, но не можем изменять). Но если мы имеем дело со сферой сознания (или, если угодно, с ноосферой) и гармониями в монадах, то дело с начальными условиями обстоит не так просто или не так жестко в смысле дихотомии законов и элементов поведения объекта, ими не определяемых (ведь в контексте открытия акты возникновения формул-упорядочиваний и есть элементы поведения, не определяемые законами, в них же формулируемыми, не выводимые внутренними средствами самой же теории, и в то же время маловероятно их вполне хаотическое, случайное и беспорядочное появление!). Принцип свободного действия предполагает, вероятно, иное расчленение, если мы хотим сохранить естественность описания, а не вводить таинственные «силы», «свойства». Проявления свободного действия наблюдаемы физически, имеют особое материально-энергетическое существование. Но что понял бы и что сказал бы марсианин (также руководствующийся разведением законов и начальных условий) о полете снаряда, следах в пузырьковых или искровых камерах, телевизионных сигналах, культовых состояниях, позе героя (как культуре), словах текста (для значений которых у него был бы словарь)? Или шире, уже в эпистемологическом плане, — о всех воспринимаемых явлениях и состояниях (например, в нашем аппарате отражения), восприятие которых на уровне интерпретации зависит от знания законов природы (формулируемых как раз в терминах различения законов и условий) или которые, фактически, имеют структурное происхождение? Что он понял бы, если бы мог непосредственно снимать показания с наших аппаратов? (данные которых можно рассматривать в одном ряду с данными органов чувств). Смотреть из F = та и смотреть на (?) F = та — эту абстракцию, нам, людям, почти невозможно произвести. А марсианину она тем более недоступна (он будет видеть материальную и словарную форму F = та), а нужно описать мир, словарь языка о котором нам нужно переводить. Это недоступно изнутри и это недоступно извне. Так что… «Назад к самим вещам». Пока мы знаем, мы не понимаем (мы знаем — слишком легко — значения слов, усваиваем знаковые логические структуры знания, то есть идеальные явления, а не вещи, которые исследуются, а не усваиваются), а когда мы понимаем, мы подвешиваем знания и видим «вещи» (например, слова, рассматриваемые на тех же правах, что и прилив крови к лицу; «какая вещь работает?», а не «что человек сообщает и думает?»). Самое большое открытие (и самое большое понимание) — заставить «вещи» говорить (в этом смысле «другой» — то же самое что и другая культура: только через «вещи», где и не будет никакой несоизмеримости). («Вещи», конечно, в смысле комплицированных телсимволов). Понимания требуют только произведения (то есть производящие произведения, а не что-нибудь отражающие), и понимаются только они, остальное знается. Кстати, поскольку неизвестно, о чем они, то они представляются духовными или божественными, то есть субстанционально особыми, установлениями, когда они впервые получены, а интеллектуальный труд — религиозно освящается. Оно же, как понимаемое, есть бессмертная и вечная часть душевной жизни, бесконечная длительность сознательного существования.

Но тогда невозможен произвольный набор начальных условий: 1) произвольным проведением границ выпадаем из данной целостности-монады и говорим о чем-то совсем другом, 2) в объектах есть записи прошлого (а не только прилегающее пространство определения и инвариантной полноты) и за начальным моментом времени скрывается историческое измерение и глубина, давшие направленную организованность (связующее или направляющее время), необъяснимую внешними абстракциями, выбирающими в своих терминах воздействия среды для объяснения, 3) en place машина развития (машина времени), и она воспроизводит свои начальные условия в качестве своих продуктов. (Но, кстати, не всякое знание развивается, как и не всякий объект.)

В терминах наших выборов и решений то «подсовывание» начальных условий, о котором говорит Вигнер (стр. 47), обсуждая проблему, все ли мы законы природы знаем, все-таки происходит (и, следовательно, нельзя считать произвольным набор множества объектов или начальных условий знания и в каком-то смысле нельзя сказать, что начальные условия — это то, что мы не можем изменить). В итоге придем к разнице между физическими законами и законами науки, посредством которых первые формулируются и высказываются. Это различие должно быть проведено с учетом особой реальности артефактов, строящихся с «коэффициентами», заимствуемыми из области комплексных значений и, следовательно, имеющих долгую память, время и тому подобное, наглядно неразъяснимые в нашем языке. Иначе невозможен язык виртуальностей. Гуссерлевские ретенции и протенции не работают в интерсубъективной области. Гуссерля и здесь губило ограничение себя анализом актов сознания. А речь на деле идет о жизни третьих вещей. § 101. Но вернемся к слышимым, видимым, осязаемым и так далее явлениям, имеющим тем не менее структурное происхождение (не натурально-содержательное), являющимся продуктом внесения избыточности и динамизации элементов ситуации (если можно показания искусственных аппаратов рассматривать в одном ряду на равных правах с данными органов чувств, то и, наоборот, последние можно рассматривать на равных правах с первыми в качестве экспериментально- ненатуральных, основанных также на избыточности и динамизации и не существующих «естественно» помимо свободного действия и его структурных оснований versus мысль Бергсона, что «поскольку данные сознания — часть природы, то мы не можем выйти за ее пределы»; кстати, взаимосвязь свободного действия и избыточности напоминает нам о множественности поссибилии и, соответственно, об унесении нас потоком непрерывного действия, который надо остановить как таковой независимо от хорошего или плохого). Такие явления, естественно, воспринимаются в качестве таковых (то есть имеют смысл) лишь в зависимости от процесса интерпретации в свете «знания законов природы», гипотезы и так далее (всегда на порядок выше, чем содержание элементов). Стихийная организация ситуации так, что на ее фоне видна «правильная смысловая конфигурация», и мы видим ее, а не фон, не стихийный процесс. Зависимость свойств «мерностей» от собственного относительного движения. (Тем более, если оформляем вербально.) Надо идти к генеративным, порождающим свойствам квазивещественных (скрытых) структур (являющихся космическими включениями) в отличие от универсума, в котором все далекое трансцендентно объединено. Уже здесь на порядок выше опытного содержания элементов. Лишь потом, на основе этого и в зависимости от того, что именно генерировано, появляется то, что обычно называют «интерпретацией в свете предпосылаемого знания законов, гипотезы», «интеллектуальным элементом суждения в восприятии» и так далее[62]. В качестве вторичных структур (явл. систематизацией смысла, предданного в первичных) это должно быть отличено от «интерпретации» в первичном смысле слова — квазивещественного пространства времени состояния, понимательного символического пространства, за которым стоит предметно-деятельностная динамика. Как теперь взять то, что я называю физическими реализациями сознания? Очевидно, континуум бытия сознания должен быть введен сразу. Чтобы получить в итоге теории как эволюционирующие, саморазвивающиеся «органы» (интеллигибизирующие органы), подключающие множественные существования и развернутые, артикулированные вне каждого из них.

§ 102. Пока отметим следующее: начало теоретического языка (как отличного от наблюдательного и описательного) вещественно или, если угодно, жизненно (и экспериментально в широком смысле этого слова, имея в виду особый, выделенный в составе космоса характер принципа свободного действия и структурные основания последнего). Дело в том, что хотя натуральные элементы одни и те же (как гештальт вазы или гештальт двух профилей) и гештальт- интеллигибилия именно в них, а не вне их или в ряду их в качестве еще одного элемента, концептуальные структуры (геш- тальтинтеллигибилии) нечто иное, чем каждое отдельное осознанное отношение их наблюдательных, описательных и пр. элементов (в том числе, словес но определительных) к объектам и событиям, то есть чем их привязки-разрешения[63] [прямо-таки чистый дух, пронизывающий нечто и не являющийся этим нечто! — так вот, чтобы этого не получилось, нужно: 1) иначе расчленять все целое структур познания, опосредуя отношение концепт — феномен двумя полюсами теория — ксперименцация, а не теория — наблюдение, теория — интерпретация, теория — математический аппарат, математический аппарат — интерпретация; 2) дать интеллигибилиям «вещественное» измерение существования, а не угонять их в идеальный мир, к тому же еще и стационарный]. И значимы они иначе, и существуют они иначе (можно, например, показать, что форма и синтаксис неотделимы от значений и семантики, что синтаксические элементы содержательно генеративны, — еще один аргумент в пользу иного расчленения: эмпирическое значение не впрыскивается снизу вверх, а генерируется сверху вниз; ср. Стейн, а также Хэнсон — 255). Можно, например, считать, что их особая, иная значимость получается тем, что они интеллигибизируют ситуацию общностью своей структуры со структурой вещей, то есть репрезентируют последнюю (но нет интеллигибельности вне континуума бытия-сознания, то есть без помещенности «я» среди объектов и без концептуального контроля над динамикой измерений).

Вне этой ситуации не бывает символов. Но тогда это явные квазивещи, «третьи вещи». На уровне непрерывного и однородного опыта, с точки зрения воспроизводства, повторения и коррелированности всякий раз каждого подмножества решений и измерений, термины описания, утверждения и наблюдения те же самые, а интеллигибилия уже другое и в другом пространстве. И за ней, следовательно, последует другое поле развертки и развития. И универсальность состояния (число которого совершенно неважно: оно одно-единственное и есть пространственно-временной индивид) другая, отличная от корреляции оценок объектов наблюдения всеми нормальными наблюдателями. Здесь нужно ответить на вопрос, почему для понимания видимой (например, с самолета, во всех деталях) местности нужно еще уметь и читать[64] (что, к тому же, еще нужно уметь) поясняющую ее карту? Во-первых, имеет место загораживающая генерированность. Во-вторых, далекое и близкое. Множество шагов во времени, необходимость все определять отдельно наблюдениями, а они множественны и хаотичны, множество относящихся к делу зависимостей во множественных манифестациях каждой. Упаковка далекого в близкое, всего времени (непроходимого) в другое время, то есть упаковка всего этого в символическую структуру (напоминаю: символ есть пространственно-временной индивид!). Символизация всех связей и на все время (а затем от дискретного — к алгебраическому и исчезновению карт, образов- манипуляторов и тому подобное). В качестве предельного представления свободного действия[65]. Предельным понятием нашего (то есть не в самом предмете) анализа должно быть представление полного действия в отличие от полного бытия. Последнее трансцендентно, а то — нет (эта «трансцендентность» полноты бытия и расценена Хайдеггером как потеря, забвение бытия). (Ср. Гегель, который впервые восстанавливает старую идею полного действия, то есть «Бога» внутри истории и мира, ограничиваемого миром — пребыть раз и навсегда; но тогда должна идти речь о постоянно умирающем и воскресающем боге1). Антиномичная невозможность «полного действия» и ведет, с одной стороны, к символизму (= ненатурализму и отрицательной метафизике), с одной стороны — к разбеганию (возможных) миров и к пульсациям (к пульсаци- онной связности мира всех этих возможных и разбегающихся миров). Я уже говорил о том, что собственная жизнь объектов (если они взяты феноменологически) однопорядкова с актами наблюдения (см. § 77). Мы производим явления, которые мы же изучаем. И производящее отношение входит в содержание изучаемого явления, является частью его (частью содержащейся в нем картины мира). А поскольку первое зависит от собственного относительного движения, то множественность явлений-индивидов. «Мыслимо» то, чему есть картина. Поэтому бесконечное и исчерпывающе полное углубление в прошлое невозможно (оно загораживается). Произведенность, с одной стороны, подвешивает нас над потоком случайностей и произвольных эмердженций (позволяя продуктивность кумуляции и независимую бесконечность самооснованности), а с другой — она же приводит к тому, что оставшееся в теперь уже безразличной области нагоняет нас в нашем будущем в виде случайностей. Это еще одна формулировка основной антиномии.

В плоскости непрерывного и однородного опыта имеем итерацию качественно тождественных эквивалентов (различных лишь порядковым числом). В сфере же (куда и простирается состояние, интеллигибилия) есть особые свойства структуры время-пространства — например, уникальность состояния для всех индивидов и во все времена (то есть именная его неатрибутивность «я» = индивидам и его собственная индивидуальная целостность в этом смысле). Если на языке плоскости говорить об этом, то получим множественное появление одного и того же лица в различных (и дальних) точках пространства и времени и причинное действие поверх какого-либо пространственного прилегания. То есть чтобы высказать что-либо о состоянии, мы должны повредить, нарушить принципы индивидуации событий и причинно-следственного разделения в плоскости рефлексивных эквивалентов. Это цена. Но это значит и наоборот, что когда говорится (например, в древнебуддийской «психологической мифологии») о «манифестациях» и о наличии одного и того же существа одновременно в нескольких местах, обличиях и тому подобное, то это не утверждение, что это действительно, натурально, на деле так, а что свойства топоса сферы таковы. Такие «выводы» мы получаем, когда выражаем свойства этого топоса (а они имеют наблюдаемые следствия) в терминах мак- рореального. Это значит, что здесь некоторые вопросы и термины не имеют действительного физического смысла, должны быть денатурализованы. И нужно уметь рационально говорить о таких явлениях. Как называется этот язык? — наука? — я не знаю.

§ 103. Значит ли это, что наши физические знания о явлениях мира имеют отношение к начальным условиям осуществления этих явлений? И что это отношение подчиняется тем же законам физики, которые наблюдатель пытается сформулировать в своих знаниях о мире (а не об этом отношении)? (И нужно отличать применение науки к анализу этого отношения от него самого.) А раз «связность» (в конкретности физического выполнения — например, скорость сигнала) распространения информации в пространстве наблюдателя конечна (дискретна), то на информацию, известную наблюдателю в каждый данный момент, налагаются определенные ограничения. Следовательно, познавательных способностей не можем брать на пределе (Бога и тому подобное). То есть конечность состояния как хроногеометрии сознания, выполняемого хоть одним существом. Как представлены эти ограничения (без их знания) в трансцензусе? Они должны быть представлены в способе генерирования «данных», в генерирующем устройстве. В той части физических условий, которая содержит условия применения понятия понимания (которой, например, для марсианина нету). Вся проблема здесь в структуре поля наблюдения (то есть его связности), в априорно витающем «третьем» (le Tiers). Всегда предполагается некто, наблюдающий «там», но все это втягивается в точку «здесь». Состояния (квантовые) без какого-либо классического «кто», «где», «когда». Оно само есть и «где» и «когда» и само (себя) понимает[66]. Оно строится без единого, первородно-одного субъекта (к тому же движение, то есть изменение субъекта, чтобы можно было извлечь информацию, и это движения, участвующие в генерации, в денатурализации). Нет границы объект-субъект, ибо ничего не говорим об объекте. Без единого субъекта, наблюдающего устойчивые объекты с их сохраняющимися свойствами. Уже в пространстве трех прилеганий мы имели дело со связностями поля наблюдения, накладываемыми на начальные условия осуществления и проявления событий и объектов (так, что сами начальные условия оставались неизвестными или заданными и в принципе отличными от законов, которые эти связности поля наблюдения позволяют формулировать). Внешняя (пространственная) выраженность (кстати, полная: явление со всех сторон обложено наблюдением или полностью выражено — иначе нет естественного) в условиях наблюдения или актуализации и охватывается законами природы. Теперь же мы имеем дело с тем, что по отношению к макроуровню представляет собой единую, неразделимую внутреннюю топологию (актуализируемое + внешние условия наблюдения или актуализации). Свободное действие и продукт его — свободное явление. «Свободным представлением» будем называть такое, которое не имеет этих (зависимых причин (ср. у Пуанкаре причину представления о бесконечном у двумерных существ), но, внося всегда избыточность (на «далекое») и амплификацию (динамизирующую флуктуирующие и неустойчивые интенсивности), подсовывает под себя свою «машину» и держится на трансцендирующем, ненатуральном напряжении действующего существа. Оно стоит в ином отношении к прошлому и будущему. Мы не можем не задать это отношение причинно, ни сделать его случайным, ни рассматривать как сделанное человеком. И опять же нужно научиться рационального говорить о таких явлениях. § 104. Для топологии события, повторяю, должно быть прежде всего определено понятие предметно-экспериментального (и культурного) тела присутствия в мире, культурно-деятельных агрегатов, развернутых в экстрацеребральном и трансиндивидном пространстве, и их динамических сил. На фоне потока изменений и психических интенсивностей. Так, чтобы развитие = возникновению («физического») тела интеллигибильности с укоренением «вниз» (Одно во Многое) и прорастанием «вверх» (Многого в Одно).

Для события пространство-время всегда и всюду локально эвклидово (на самом деле даже в физике псевдоэвклидово, то есть локально лоренцево, — чтобы быть эвклидовым, оно должно включать мнимости, а в познании — «идеи» абстрактного континуума сознания). И глобальная структура простран- ства-времен не будет трансцендентной (пульсирующий мир не будет трансцендентно объемлющим, как идеальный мир или абстрактный континуум сознания, и должен выражаться или верифицироваться терминами изнутри отдельного пространства-времени, но не в терминах взаимосвязей явлений, а в терминах структур законов этих взаимосвязей (на чем, например, основан символический характер аппарата психоанализа, как и квантовой механики в той мере, в какой она пользуется симметриями)[67]. Для того, чтобы узнать, как ему следует двигаться, спутник не должен выяснять расположение Земли, Луны и Солнца (хотя классика предполагает, что должен) — там, как сказали бы древние индусы, своя Земля, Луна и Солнце. Не нужно трансцендировать и привлекать трансцендентные, ко всему миру относящиеся (нелокальные) сущности (кто их когда видел?). Лучше прослеживать реальное взаимодействие объекта и средств наблюдения или «органов», «тел понимания» (то есть структуру прилегающего пространства-времени). А изменение и разницу с соседним (нельзя рассмотреть вместе, аддитивно: они в разных пространствах; но топологический факт «далекого» должен быть представлен особым свойством «своего», местного) фиксировать через «кривизну» этого пространства-времени (что есть в моем случае «кривизна»? — это изменения направления, повороты актуальных векторов пилотов). Мы ведь всегда и везде мыслим точно, если мыслим точно (эта тавтология есть лемма к теореме: «причины считать то или это всегда и везде те же самые, что и здесь и сейчас»). Если сфера, то ведь сферическая кривизна должна быть в каждой вырезке вокруг точки, быть свойственна каждому интервалу.

§ 105. К языку взаимосвязей явлений и измерительно- экспериментальных устройств: ведь «тела понимания» соотнесены, с одной стороны, с формами-сущностями (последние на них понимаются и интеллигибируются), и, с другой стороны, взаимосвязаны с явлениями, то есть проследить эти связи = раскрывать прорастания приборов в «тела-органы», взять их как «умные тела», поселить в них наблюдение. «Реальное (в тонкостях и деталях) взаимодействие объекта и средств наблюдения» — имеется в виду взаимодействие особого типа (среди вообще типов взаимодействий в природе), а именно экспериментальные взаимодействия, наполняемые изнутри саморазвитием «испытующих движений», саморазвитием в и посредством экспериментального испытания. Здесь воздействие («экспериментальное» со стороны внешнего исследователя) является объектом в мире испытуемого, наблюдаемого, он вырван дискретностью интерпретации из физической цепи прилегания, видимой внешнему исследователю, распрямился вертикально и превращен в что-то говорящее, сообщающее, должное быть чем-то, зовуще вызывающее, как немая, еле внятная мольба чужой души высвободить ее твоим деянием по отношению к самому себе (так же, как мы можем сказать, что мы являемся объектами в глазах символов, они глядят на нас). Эмпирия получается необратимым образом, информационное «доведение» объекта и невосстановимая потеря в силу этого части информации есть часть опытного явления и не может быть опыта, из которого можно было бы устранить такой механизм образования эмпирических данных. Сама жизнь сознательных существ в этом смысле экспериментальна. Ее объекты существенно взаимодействуют со средствами внешнего наблюдения и неотделимы от них. Парадокс (ср. § 129): если нет сообщения (то есть если объект предварительно не превращен в сообщение), то нет взаимодействия, а если есть взаимодействие (имеющее всегда внутреннюю сторону «ускользания» самообучением и развитием, конститутивным для живого существа извлечением смысла), то сообщение не может полностью контролироваться извне и этот зазор открывает дорогу, поле индивидуально- цельным явлениям, или проявлениям «воли и решимости» (Бор) (которые и есть тогда искомые «естественные» объекты). Это «после здесь» есть обеднение, вычитание по сравнению с богатством потенций «до здесь». «Конститутивно»: здесь что-то извлекаем так, что задаем себя определенным образом там, в будущем (каким чудом индусы так точно это символизировали метапсихозом?).

§ 106. И снова к предметно-экспериментальному (практически-деятельностному) включению (включению в космос, а это космологическое включение вариативно): исходя из того, что в познании производителен труд производства сил — в одном экземпляре (наука, искусство, сознательная жизнь личности), и что этот экземпляр должен обладать феноменологической реальностью состояния, его «динамической вечностью» (откуда же тогда многое?), можно видеть, что культура же, в отличие от познания — это отросток феноменальности. Вне нее, под ней, за ней все деструктируется и реструктурируется. И одно дело феноменальность по отношению к последнему, к этому «под», «за» и тому подобное, другое дело — со стороны культуры, которая является не онтологическим и неметафизическим ее ответвлением. Культурные предметы или объекты суть отростки предметных структур сознания. Последние онтологичны, первые нет. Соответственно, есть феноменальная стороны предметностей и есть их практически — деятельностная, бытийно потенцированная сторона. Феноменальная одинаковость действительного, воображаемого, бредового, реального и так далее (одинаково связанного с производящими свойствами сознания). Феноменом человек взят в «тот мир», и поэтому состав мира не с эмпирическим человеком должен сопоставляться (иначе мифологические существа и пр. — бред, заблуждение). Поскольку отношение к идеальным объектам есть не отношение через них или посредством их (как если бы они в голове сидели в качестве третьих сущностей) к реальности, а отношение в особой действительности этих объектов (Гегель впервые увидел эту феноменальность). Это отношение — эмпирия для (специальной) науки. Теоретические же объекты этой последней строятся обращением к (трансфеноменальной) предметной деятельности и к элементарным формам ситэ ее особой действительности — исторической действительности. В ней, вместо абстракции логической бесконечности, абстракция бесконечности (или безосновной-самоосновной открытости) свободного действия (и его предельного выражения — полного действия). Достоверность и мыслимость утверждения, факта и тому подобное (феноменальные, конечно) дискретны, как и сами мысленные комплексы в качестве свободных событий. Они непрерывны лишь в четвертом измерении, монадически. Ни предсказать не можем, ни (обратно симметрично) непрерывно пройти назад к источнику (получаем регресс в бесконечность), — следовательно, не можем увязывать обоснованием ни с каким независимо, самим по себе существующим конечным источником авторитета (то есть натуральным — бог ли это, или показывающий себя чистый разум, или чувственные свидетельства).

Дурная регрессия: когда мы начинаем, то наша сознательная жизнь давно уже началась, и мы — звено в бесконечной цепи качественных превращений. Мысль из хаоса не извлечима, то есть она исключает вопрос о собственном начале. Более того, мы не можем даже в смысле наших определений установить, когда началась свобода (по отношению к натуральному ряду). Поэтому мы не говорим, например, что это именно мысль свободна в отличие от чувственности или что-нибудь еще в этом роде, а, наоборот, предполагаем наличие в натуральном ряду непрерывного зависимого действия равно и концептов, ментальных конструкций, космологии и чего угодно, не по этому признаку проводя различие. А просто различия свободное явление и зависимые явления непрерывного действия, которые сами собой делаются, или, если угодно, сами собой «естественно» приходят в голову, мыслятся, чувствуются, воображаются и так далее. Историческое исследование есть возможность «еще одного раза» такой процедуры, ее обрывания и снова повторения. И для историка нет готового мира и раз навсегда, единообразно различенных способностей. Так же, как говоря, что силы из натурального ряда должны быть вынуты из их связей и преобразованы и что инвариантный продукт преобразований должен на чем-то держаться (на напряжении, порождаемом экстатической машиной избыточности и динамизации), в том, что обозначается как «преобразуемое», не имеет никакого значения, мысли ли это, рациональные выборы и решения, воображаемое нечто, чувственные показания или еще что-нибудь — мы не принимаем этих различении, то есть ничего о них пока не знаем. Поскольку все одинаково может быть звеном естественного хода вещей как отличного от свободного, непредсказуемого изменения, к которому нельзя прийти непрерывным продолжением первого. Таким образом, жизненные мгновения или разорваны (временем), или объединены на каком-то шагу, но уже кентаврично, являются двуединством. И тогда — не свойства вещей, а «истории» (мыслим в терминах «историй», а не предметов — носителей себе тождественных свойств: как замечает Д'Эспанья, в определенной ситуации будут не все свойства). И тогда же принцип неотделимости: вся ситуация внешней актуализации, взятая вместе с предметом.

Уже интуитивистская математика ясно видела в таком дву- единстве, кентавричности первичный факт человеческого интеллекта. Или ср. с тем, как английское право прецедента практиковало интуиционистскую математику! Дело в произве- денности «натурального» авторитета, то есть основания, источника, начала («естественного» в смысле чистого опыта, нейтрального ощущения, конечной данности или, с другой стороны, «естественного света» разума). Но тогда, в силу четвертого измерения — это Янус- онтология, с Янус-данными (не случайно пифагорейцы, идя от оснований, получали в них иррациональный «шум»). И иначе как через физичность «третьих вещей», к этой произведенно- сти не прийти. К произведению производящего. И тогда ясно, что «ощущения» ни истинны, ни ложны, ни окончательную истину показывают, ни в заблуждение вводят (так же как термин «истинный» не применим к столу и тому подобное). То есть некая часть(психической) деятельности должна рассматривается вне терминов «истины», вне терминов отражения, адекватного или неадекватного (то есть не только вне терминов целеполагания): мы не спрашиваем, истинен ли стол и что он отражает. И из терминов этих оестествленных частей должны строиться понятия генерирующих состояний, артефактов- пристроек, квазичастиц ума (обладающих, повторяю, и свойствами «волны»). Психика есть вещь (проработанная сознанием она — мир квазивещей в четвертом измерении). В познании мы приводим себя (нашу психику) в действие в качестве вещей особого рода и или через динамирующие (а не запечатлевающие) приставки-артефакты, а не в качестве изнутри глядящих, истинно чувствующих или же заблуждающихся, одушевленных существ-гомункулусов. Это я и имел в виду под расширением естественного и сужением рефлексивно- наблюдательного (перспективы наблюдателя). И знание (истина) не имеет источников, ибо оно и состоит в произведении, создании своего источника (что и имеет своим следствием феноменальную дискретность «факта», его размазанность в «мир», выражается ею). Ничто. Бесконечное самообоснование свободного явления. Оно создает собственный топос или открывает себя ему и тем свободно, и этот последний должен выявляться и рассматриваться, а не какие-нибудь сами по себе существующие и натурально предданные источники достоверности и мыслимости. Вечный динамизм подобного рода топосов (да здравствует свобода и риск! — но свобода в нас то, что в нас не зависит от нас; сознание необходимости такого рода, то есть отсутствие выбора, и есть свобода).

К произведенности производящего: все решается здесь (о факте, независимом от всего остального мира, см. § 5а), мы ничему не служим, не являемся ступенькой ни к чему последующему и не зависимость от целого здесь на месте реализуем (в отличие от «выполнения понятого» физическими телами) — вот бесконечность. Это и вечность во мгновении. Ибо это «все» — много (бесконечно обновляемое состояние, состояние испытующего, бесконечного характера). Но это значит снова выходить к абсолютному значению формы, (ничего не содержащей, ибо всевременно лишь нечто бессодержательное), к прообразам, работающим на порождение. Форма, указующая на источник. В отличие от позитивной, такая бесконечность не поддается идеализации и, будучи негативной («не то», «не то», возможное иное или вообще «неизвестный атрибут»), ведет нас прямо к случайности смысла или разума. Действительное бесконечное (в отличие от неопределенного многого и от актуальной бесконечности логиков или идеализованной бесконечности объектов) означает отсутствие внешнего (или натурально, независимо от деятельности данного) авторитета (см. § 70 и далее), означает произведение производящего. «Я», говорящий о тексте, сам внутри текста, объят им, открыт на незамкнутое целое, с возможностью другого, нового «я». Живое, актуальное взаимодействие (наблюдатель которого неизвлечим в качестве субъекта). Трансверсально целое открыто. И всегда отличимо от актуализации. Ибо в «живых вещах» преобразованное продолжает работать, поскольку им овладели лишь символически. (Глядят на нас «околдованные души»). Прямой смысл слова «жизнь».

§ 107. Парадокс в том, что произведения (сильно организованные структуры, предметы — натура натуранс, порождающие предметы-природы, «сильные», то есть интенсифицирующие, динамизирующие, до экстремального, до пароксизма доводящие, каковая сильная организация может сочетаться — и обязательно сочетается — с переопределенностью или недоопределенностью) вытаскивают нас за волосы из болота (через топос) и в то же время мы же производим произведения — эти внятные порождения (внятные тому, о ком мы извне говорим как о в символическое пространство- время протянутом)[68]. Или иначе: как если бы они никем не были произведены и в то же время мы называем их «произведениями». Когда мы говорим «никем» и в то же время — произведения», то это значит лишь именную неописуемость сознания и пр. в терминах агента и носителя действия, это значит необходимую, неизбежную ненаглядность языка (с которой мы неоднократно сталкиваемся и будем еще сталкиваться), языка, на котором описываем и говорим о потенцированном (деятельностью) бытии, и для чего давно уже были философские символы. Способ действия делает пустым место и агента происхождения (как если бы никем не были произведены), то есть описание этого действия, его свойств и проявлений невозможно в терминах, предполагающих самосознательного дискретного (именного) агента и носителя этого действия, соизмеримые с этой инстанцией генезис и происхождение представлений и мыслей. И когда говорим о научных предметах (о чем-то, что действует природоподобно, является предметами- природами), что они никем не произведены и в то же время не возникают естественно, действием природы, натурального механизма, то все обволакивается представлением Бога и им символизируется, то есть суть дела косвенно выражается. Или же представлением особой духовной субстанции, действующей в мире. Но и то и другое — культурная мистерия сознания, «иллюзия» как способы личностного и коллективного владения такого рода силами субъектов[69]. К тому же произведения как натура натуранс не суть интеллигибильные изделия по божественным прообразцам (творение последних — привилегия Бога), а относятся, скорее, к компетенции того, что обозначается символической проблематикой телесно «воплощающегося» Бога.

§ 108. Нечто мешает уже просто тем, что оно есть, есть в своей натуральности (внося инерцию, развязывая естественные силы и действия). «Телесность» сознания психики (способностей, сил и тому подобных), факт существования и действия экспериментальных органов, «тел понимания», артикулированных экстрацеребрально и трансиндивидно, и является причиной и источником мифологии (характеризующихся косвенностью способа выражения и отсутствием запретов) — мифологической психологии, алхимического мифа, мифологии бессознательного, мифологической космологии. Это все оформления положения человека в космосе и связи с последним его микрокосмоса— в смысле решений (путем нейтрализации, как показал Саша) оппозиций завершенной реализации сознательной жизни как целого. Это драма оснований (даже ребенок занимается загадками происхождения) — оснований, которых нет. И эти мифы не бытие (в смысле объекта исследующего и познающего видения) отражают, а формируют и завершают человека — в бытии. К «косвенности действительно говоримого мифом и отсутствию запретов» (что выражается и в буквальности, ему свойственной, в отличие от развитой религии, которая как символизм культурно-технична и эзотерически не буквальна) можно перефразировать, что уже говорилось в примечаниях к § 102: топологию связи космос=микрокосмос на языке макрореальности можно высказать (косвенно) мифом, то есть свойства первой — это то, что в нем говорится действительно и символизируется; появление запретов и правил соответствия меняет язык и впервые позволяет рационально понять. Но не внутри науки[70]. Здесь запрет определенного типа выражений (вне- пространственно-временных, аномальных в смысле причинности и тому подобное) может означать, что об этом вообще не говорится и не может говориться на языке науки же. Что же, наука не может сама себя понимать? То есть прояснить себя как ситуацию. Связи ситуации как неминуемо завязывающиеся (и отличающиеся отсодержательных)[71]. (Ведь в содержании она может, сохраняя принцип запрета и им руководствуясь, показывать, что видимое нарушение запрета происходит из-за свойств топоса, о которых нельзя так — например, о цилиндре в языке плоскостной геометрии — говорить). Но тогда должно быть косвенное — идеологическое — ее выражение и владение ею. И шире — экзистенциально-культурное владение (и, соответственно, выражение).

Значит, «целостности» неминуемо порождают выражения, которые, являясь выражением их собственных свойств, не могут находиться в составе выражений, эту целостность составляющих, и исключаются как ненаучные или вненаучные. С ними борются, осознают их как чуждые. Должны, следовательно, расколоться и разойтись два пространства — базовое и наслоившееся. И метафизика.

Целое гетерогенно многоуровнево, то есть какой-то его эффект не может существовать в терминах уровня X, а поэтому должен быть уровень Y. Каждый уровень — совокупность структур с одной топологией (в одном состоянии). И, следовательно, на каждом явление имеет свои (различные) законы жизни, ритмы, судьбу.

§ 109. Состояния системы, (ср. § 84). То есть, фактически, целостность проявлений определенной усложненной и изменяющейся топологии: (1) неразложимостью индивидов (актуальные, де факто взаимодействия, неразложимые, ибо нет абсолютной системы отсчета), невозможность детализации и расположения звеньев в реальном пространстве, иначе говоря, не можем объективировать в реальном протяжении, непрерывно располагая в нем; тогда для действий, которые все-таки есть, хотя и необъективируемы в непрерывном реальном пространстве, говорим о свойствах или факторах целостности, так что ничего таинственного и мистического, (2) все срабатывает вместе (иерархизация в одном состоянии, множество содержаний в нем); поэтому то, что разворачиваем, называем системой (ср. раннебуддийскую теорию мгновенности или одновременности актуализации многократно-расчлененной целостности «закона»), (3) особая активность, (4) множественность с фундаментальной сюрдетерминацией, переопределенностью (или недоопределенностью, что одно и то же): иначе зачем нужны были бы многие экземпляры одного и того же? — ведь общение между тождественными устройствами было бы, как заметил Лотман, бесполезным; гетерогенность невзаимозаменимых экземпляров со временем, дающая последствия на уровне «больших систем». И ко всему этому вопрос: возникает ли вообще вопрос о системности, эффекте системности или факторе целостности без выхода к мнимым и превращенным выражениям, то есть без того, чтобы осмысление последнего не вело к идее и необходимости первого?

§ 110. В «состоянии» понятое здесь понято везде. Оно само себя понимает. Потому, что это характеристика его, а не человека. (Без этого постулата мы вообще ничего не поймем в работе ума.) «Везде и всегда» — независимо от того, каковы люди, в каких они культурах, на какой ступени владения своими силами, какими средствами обладают. «Мгновенное действие». Чтобы избавиться от языка, нужно определять само по себе. Но мы говорим на наглядном языке, всегда имея в виду дискретного субъекта. «Не то, не то» (к § 84а). Мы макроскопическими средствами (то есть предметными понятиями и знаками) даем «микроскопическое» и ничего тут не сделаешь. К грубости этого языка: например (кроме нарушения дентифи- каций, появления причинных аномалий, действий на самого себя и тому подобного) парадокс существования «другого сознания». На деле, для А всегда должно быть несколько, должно быть множество А1, А2… (среда синтеза), характеризующееся определенной топологической связностью, если А эволюционирует путем опыта и обучения [топологиче- екая связность есть пространство-время = преобразование в смысл и распространение (инскрипция и реинскрипция) генерации по всему (самосогласованный пучок) связному множеству объектов, где в локусах воздействия она вовсе не производилась бы воздействием и где запечатления воздействий психическими актами оставались бы без — основными][72]. Иными словами, нет проблемы существования «других сознании» и солипсизм логически невозможен, ибо множественное существование есть (первичная) часть смысла существования (и содержания) индивида А, часть его определения и анализа как развивающегося. Это закон языка, на котором мы говорим о развитии чего-нибудь путем опыта и обучения. (Так же как имплицитное предположение «второго шага» есть часть языка, в котором могут существовать термины «закон», «величина», «математические отношения» и тому подобное, имеются в виду объективируемые термины).

§ 111. Вызов изменения или превращения… [В тексте книги этот параграф отсутствует; название дается на основе перечеркнутой страницы рукописи. — Ред.}

§ 112. Топологическая связность генеративного поля наблюдения была и оперативно использовалась уже в классике. Но в качестве универсальной брался один ее вид: такой, где, при достаточно грубых допущениях и ограничениях, определенные конечные и дискретные единицы, отношения (формы, принципиальные целочисленности, «естественные» единицы, изнутри организующие начальные условия и не подлежащие непрерывности изменений и делений и расположенные трансвер- салъно) принимались равными нулю, точнее, исчезающе малыми или бесконечно большими. Но этого нельзя делать в случае разного рода неразложимых взаимодействии (история знания — частный случай таких «неразложимых взаимодействий»).

§ 113. Все дело всегда в свободном превращении или изменении. И это есть проблема события. Бытие показывает себя нашим (свободным) изменением или превращением (которое есть со-бытие). Сколько мы находимся в свободном отличии от самих себя (ср. у Гегеля «философ как абсолютная монада»)? Ничтожно мало (поэтому, кстати, кроме других последствий этой конечности нашей, и приходится говорить о другом «я», не нашем эмпирическом и психологическом). Но энергия и значимые последствия несопоставимо велики. Поэтому нужно особо, особым аппаратом описывать этот мир — как большой мир. (То есть нужно растянуть в континуум «со-бытие», проецировать интервалы, протяженные ничтожно мало в реальном протяжении, в стороны монады, естественно крупноединичной в другом измерении, и так далее). В случае познания — бытие мысли (и исходить из неименной и структурно расположенной множественности сознательного явления, а не классического схватывания изнутри на себе схемы деятельности)[73]. Усилие и дифференциальные натяжения свободного изменения и есть время-эстезис. То, что представляется непрерывно пребывающим предметом —>, есть, в действительности, — >, то есть пульсирующее мерцание. То, что со стороны бытия есть (никогда не начиналось), со стороны человека, нашей стороны, будет переходом, изменением, событием нового. В целом же все пребывает, бережется. Лишь будущее сохраняет прошлое и лишь хранимое прошлое позволяет меняться (а не повторяться). Если вчера что-то не ушло в бытие, то не будет бытия сегодня. И если мы сегодня не изменимся, то ничто не сохранится. Своего рода механизм нерассеяния. [Тем более, если учесть, что в строгом смысле рассеяние всегда поглощается каким-либо материальным телом, и иногда не тем, каким надо (как показывает бессознательное)]. Чтобы в точке А поступить свободно (а не повторяться), нужно эквивалентное действие на до-А. То есть одно из проявлений как упорядочивания, так и ограничений, накладываемых свободным действием на возможные состояния мира (например, на будущее).

§ 114. Out of phase (то, что натурально было бы дефазированным) —> преобразования и модуль (одна ячейка)[74]—> как раз будет phase-space с гомогенностью исследования (то, что символически одно по отношению к пространству преобразований). Локализация единичных мысленных актов (рядом, вбок, потом) отображением символа в их поле наблюдения, что, в то же время, означает возможностью реализации и актуализации «возбужденной» в точке поля потенции в (или через) эстезисном пространстве символа (= тому, что такое отображение операционально выполнимо). Устойчивость на этом держится. А согласование «значений» и «смыслов» (пучок) выражает то, чего нет в точке пространства эмпирического бытийствования содержаний и в «настоящем моменте» их наблюдения и восприятия (ср.§ 60), то есть то, что не производится восприятием объектов и не выводимо из него и, тем не менее, согласно существует во многих точках наблюдения (евклидово пространственно удаленных и временно долгих). С этим и связано, отсюда и вторгается мое понятие и проблема трансверсально (с мнимыми выражениями и так далее) Одного (самого являющегося связностью того, что иначе не связано), другого пространства-времени (без связи отточки к точке в реально прослеживаемой передаче определяемых значений прямого опыта). То есть это другая связность. Это понятие есть также ответ на старую, издревле известную антиномию: во-первых, знание не передается и, во-вторых, вспыхнув (состояние), оно не нуждается в дополнительном понимании, «само понимает» и в этом смысле было всегда (то есть само оно не локализовано, будучи локализацией, местом всего остального), и поэтому может быть описано, как это и делали древние, как «лишь вспоминаемое» (иначе как уйти от старой дилеммы: «узнаю как истину то, к чему шел, и, следовательно, уже знал то, что должен был лишь узнать» и так далее и так далее). Иначе говоря, это понятие («пространство» и так далее строится для объяснения определенных фактов жизни сознания и познания, которые известны независимо от этого понятия и термины грамотного описания которых могут быть онечными терминами следствий вводимого понятия.[75]

§ 115. Мы отрицаем единство мира (опыты разновидны на разных «листах истории») и утверждаем единство понимания, отсутствие в одном объекте (освобожденном от «человеческого, слишком человеческого») несоизмеримости и, следовательно, универсальность на метауровне

§ 116. Опыт извлекается (в смысле обучения ему, возникновения нового, как показывают примеры игр, сражения мангусты с коброй и так далее, ср. Винер) в особом пространстве и времени, представляющем собой естественную единицу, неделимую по отношению к продукту, и являющемся «другим» как по отношению к пространственновременным терминам трансцендентного видения наблюдателя, так и по отношению к «частной временной последовательности» индивидуально-психического аппарата субъекта. Она не делима, а выделена. Целостность iws».s линейная последовательность. И не реализация действия (потребности, непосредственно практической цели и тому подобное), а создание экспериментальной ситуации (игровой) с ее бесконечной стороной. «Содержания» представлены в проницаемом (обозримом, наглядно предметном) времени, в пространственном смысле обработанном «воображением». Мангуста воспроизводит повторяющиеся действия змеи в своем (избыточном) «пространстве» и «играет» с ними в длящемся опыте. То есть как бы воспроизводит на собственных, подменяющих и замещающих физических условиях. Своего рода сюжет, экстазирующий мангусту и позволяющий ей чем-то овладеть в себе и в своей реальности (и приводящий, как машина, змею в место, где ее можно укусить). Она обучилась на построенном отрезке. И это не было нигде закодировано. Но где хранится, где существует? Ибо индивид. Не хватает «межпространства». Стерлось. Но вообразим, дополним… (и будем неминуемо дополнять…мифом, особыми существами, в особом сакральном пространстве и времени). Но, с другой стороны, продукт вложен в область с фиксированными пространственно- временными характеристиками. Он вложен туда и для самого субъекта опыта, иначе невозможно построение знания как однозначно сообщаемого и воспроизводимого. Причем все остальное — кроме этого объективизируемого ряда — сказывается и для агента и для наблюдателя неотчуждаемой и необъективизируемой внутренней реальностью. Как же нам тут дальше потеснить абсолютное из внутреннего? С самого начала все от естественного» в объективизированном ряду — опять получаем движение на одном лике Януса, перевернуто идущее на другом его лике (к нам обращенном). Как удачно выразился Лефевр, имеем Янус — онтологию (в примере с двулицевым домино). Я говорю «воспроизводит», а не «представляет» в психологическом смысле. Наша мания мыслью заменять акт жизни мешает нам понять происходящее. Явления воспроизводятся сами, но на условиях, среди которых есть условие применения понятия понимания. А это есть в целом определение эксперимента: во-первых, собственное независимое действие природы (а не ума или вывода) и, во-вторых, понятное, интеллигибельное действие, действие, несущее с собой условия понимания. Эксперимент — так «случить» действие природы, чтобы оно могло быть локализовано и понято. Это внятный язык природы. Появление особого рода описаний, конфигуративных «длинных планов» (с «что» = «как»), монтажей, по отношению к которым реален и значим вопрос: реализуются ли скрытые условия описания (то есть та подмененная и контролируемая часть физических условий, которая есть область применения понятия понимания)? В них вещественно-понимательно (в «символе» для способностей индивида) выполнена скрытая топология сознания-бытия. Эти описания и кодируют поссибилии, являющиеся механизмами воспроизводства самой способности, потенции тех или иных мыслей и знаний (а не самих знаний, к чему обычно сводится определение культуры как негенетической системы хранения, трансляции и воспроизводства опыта и умений). В них производится производящее. Как описывать эти экстатические машины? Очевидно, иначе составляя произведения (природоподобные по действию, производящие произведения — opera operans). Недостаточно рефлексивной лишь операциональности (равной относительности), где есть «круг» и где мы видим в терминах самого же описания. Я имею в виду описания другого рода. Чудовищно сложно его выделить для ревращающихся интроспективных или рефлексивных систем (где объект = субъект) и найти объективные методы анализа последних — вся проблема в этом. Не определили всех релевантных текстов — в том числе тех, которые могут вообще не числиться по департаменту науки. Не говоря уже о различии исследования и изложения. «Живые вещи»: — жизнь сознания в вещах внешнего мира. Качественное, качественная субъективность.

Наука ведь не есть система абстрактных норм, совокупность нормативных структур (хотя все это существует, вплоть до клише ходов мысли, схем, кристаллизации), — живая речевая реальность, мысле-речь. «Описания», живые материальные монтажи в ней, связывающие субъектов в теле и через тело. Вечное тело. Упорядочивания, описания, истолкования, телесно воплощенные и символически всевременные.

§ 117. Пространство-время символа есть то, в силу чего нечто является «фактом» и, может быть, становится движущим фактором научного движения и преобразования, фактором новых формообразований. Факты должны осуществляться в этом символическом протяжении. Без этого — эмпирия звук пустой, не есть творческий, продуктивный фактор познания. То есть без осимволенности, без нагруженности смыслом ничто ничего не движет. (См. рассуждение о размазанности факта в «мир»).

§ 118. Но вот мы начинаем о нем говорить: там «о чем» объективируют в реальном протяжении, а где мы объективируем? — «это» есть и действует, а объективировать не можем. Ибо это сдвинутое, поперечное пространство по отношению к тому, что в объективированном ряду, основанном на разделении объекта и субъекта, и где точно и однозначно формулируются и сообщаются понятия и описания. Интерсубъективности (язык) и знания как формы общения нет без прямого опыта, вернее, прямо воспроизводимого опыта (ибо все разыгрывается на втором шагу — не в производстве знания, а в его воспроизводстве). (Здесь Ыс et nunc — мгновение, точка, не имеющая протяжения). И, соответственно, нет непространственно-временных воздействий, поскольку нет науки без прямого опыта (лишь принята мгновенность или действие на расстоянии). Но тогда согласие опытов («общность субстанций») требовало бы, в силу локальной представленности всего в воспроизводстве, предустановленной их гармонии. Но, кроме того, есть еще и состояние, строение этого пространства и времени, и это состояние есть состояние сознания, даваемое символом. И то, что в плоскости было разглажено в точку, теперь вспучивается… Конечность событий (вместо абстракции логической бесконечности, где предполагается актуально выполненной операция (сознательно-волевая операция) сообразования себя, своего знаемого всяким нормальным наблюдателем состояния ума с логическим и содержательным обстоянием дел в мире — видимым как бы неким «третьим глазом», операция которого неуловима к тому же… при полностью вывернутых наружу для него состояниях наблюдаемого (ср. § 36, 42; знание «далекого», реализуемое в «локальном» его нудением и лишением внутреннего). Эта конечность состояний означает, что причины их имеют предметно-деятельностный характер (то есть сам субъект не имеет к ним прямого доступа на уровне правил логики и норм рефлексивно контролируемого сознания). Элиминация «третьего глаза» интенциональностью (iwsms актуальная бесконечность «эпистемологически далекого»), «скрытого», свойственного само по себе. Это абстракция «являющегося знания» и релятивистский принцип свободного изменения в нем (ничто абсолютное не входит в существенные начальные условия его порядка, а характеризует лишь его продукт). Как обобщается этот операционно-релятивистский принцип на область, где не принимается актуальная бесконечность «эпистемологически далекого» (из-за которой у нас появлялись не уловимые мысленные операции «идеального»), а причинные и инерциальные структуры взаимодействуют с материей? И если я говорил, что «между» ужато в точку, которая не имеет объема, то нужно добавить, что это было необходимо, ибо этот объем был бы объемом «внутреннего» и, следовательно, психологическим, что означает, что тем, что «между» ужато в абстрактную точку, оно и не психологизировано. Проскок «действенностей», интенсивностей (математическая точка вместо субстанциональной). Тем самым, вернувшись к глубинному измерению «между», к его вздыблениям на 3-х мерной гиперплосокости, мы оказывается перед задачей дальнейшей, более радикальной деп- сихологизации — как бы перед исходными терминами гуссерлевской задачи 900-х годов, но уже на новом уровне (что за странная цикличность в проблеме онтология — психология, деонтологизация — психологизация, депсихологизация — ре- онтологизация и тому подобное! — во всяком случае, нужно заново рассматривать саму исходную позицию проблемы психологизма в ее отношении к объективному описанию мира и логическим и философским проблемам последнего). Ведь ясно, что нам нужно логически и онтологически гомогенное поле для совместного рассмотрения физических и сознательных явлений (закладывающего базу для преодоления разрыва физических наук и наук о жизни и сознании), что предполагает какую-то дальнейшую вырезку из «психологического», завоевание какого-то дальнейшего плацдарма в нем, очищаемого от абсолютного, от антропологизмов и антропоморфизмов, от фантазмов неуловимых гомункулусов с их актами чистой мысли, желаний, решений и тому подобное. Особая действительность. Каковы ее элементарные объекты, формы? Но выбивание «между» из объема (то есть из внутреннего измерения) в точку означает идею: нет непространственно-временных воздействий, все они как наблюдаемые и сообщаемые в качестве опыта имеют фиксированные пространственные и временные характеристики, то есть это идея прямого опыта как базы науки и научности. А это оказалось самой могучей и продуктивной идеей в познании мира. Пространство 3-х прилеганий, в силу которого наука есть одна работающая (в том числе и ретроактивно) кумулятивная машина. Лишь развитием этого пространства в культуре наука смогла быть согласованной интерсубъективной мыслью (с континуумом полного бытия и знания). Работающая «иллюзия» однородного времени, в котором все распределяется дистрибутивно и аддитивно. непонятны лишь инновации, а не сама эта машина, непонятны лишь длительные когерентные и кумулятивные изменения, суммирующие большое число творческих актов.

§ 119. Эпоху научной революции часто выделяют по признаку важности, приобретаемой наблюдением. Но дело не в наблюдении как таковом (нельзя сказать, что не замечали столь очевидного, как наблюдение, что не приходила в голову столь простая идея — наблюдать, просто в нем могло не быть смысла). Дело в формировании нового типа деятельности в наблюдаемом, важность которого признана, дело в первых абстрактных конструкциях и онтологических образованиях в наблюдаемом, которые были или оказались успешными (в том числе и для задач дедукции).

§ 120. Сознательное явление (существо) возмущает топологию, а физические явления, как это ни парадоксально, — нет (в каком-то смысле спиритуализм больше годится в изучении физических явлений, чем в изучении мысленных и духовных). Факт получения знания об объекте меняет сам объект (вернее, объект изменяет себя фактом получения знания о нем). Деятельность должна соответствовать своему описанию как норме, а не описание должно соответствовать деятельности как объекту изучения.

§ 121. Пространство и время, в которых возможны извлечение информации и самообучение существ, то есть превращение их в другие, им подобные, получившие вектор направления, необратимо извлеченное, где не сказать, что наш ум был в исходный момент в прошлом в состоянии А или Б, означало бы просто-напросто «забыть» (и, следовательно, можно определить память через отрицательное ограничение: память есть то, из-за чего нет чего-то другого), особы. Лишь зазор двушаговости, экспериментального воспроизводства и дупликации, трансверсально содержащий такие пространство и время, зазор, в котором есть опыт изменения себя самообучением, и — на основе его — самопостроением, опыт, не прекодированный генетически, ставит впервые осмысленно вопрос о сознании и психике, в остальных случаях постановка этого вопроса праздна и бессмысленна, излишня, является ненаучной спекуляцией. (И через никакие стенки не проходим — этого всего, стенок и тому подобных, просто нет в том смысле, что перестаем в терминах реального пространства и времени различать и непрерывно прослеживать то, о чем говорим; поэтому не можем сказать: «прошел сквозь стенку» — ибо «стена» термин из физического пространства). Это пространство и время артефактов с их симметризирующей группой преобразований (например, симметрия сообщения и извлечения информации, так же как в будущем симметрия «свободного» состояния и состояния как зависимого продукта «накопления невидимых следствий»). Мы мыслим артефактами, похожими на работающие и самостоятельно существующие идеограммы (они и есть «субъективность», ни идеальные значения, ни психология, и эта субъективность не дана непосредственно, вычленяется с такими же сложными ухищрениями и допущениями, как и «объективность»; субъективность не есть непосредственно данное, как и эмпирия не есть непосредственно данное; «сущность» не стоит за явлениями», и поэтому есть субъективность, не может быть отброшена, то есть существование в данном случае означает единичность и индивидуальность (ни к чему далее, ни к какой системе и так далее несводимые). А ведь субъективные явления никогда не удавалось рассмотреть как единичности (за ними всегда стояла сводящая сущность; впервые в общем идея интенциональности делает такую попытку). На наши способы передвижения надеты колеса — это ясно и наглядно. Но какие колеса на наших глазах (а не вещи в мире)?[76] Сколько и какие артефакты у нас даже уже в мозгу, в нейронных действиях и структурах? Со второго шага свободное действие подтягивает под себя эмпирию, которая кажется непосредственным показанием.

(Ср. с «двуединством» в последовательности: воспроизводство и повторение в последовательности уже содержит «чуждый» элемент, является двуединством после разорванных моментов времени, и если так, то имеем «среду свободного становления», а не актуальную бесконечность, и взаимодействуем с этой средой, обмениваемся деятельностью с природой и между собой, а не с «эфиром» имеем дело). Но куда девается и где пребывает все остальное? Где и в какой форме существует «фон», то есть в каком смысле можно говорить о его существовании, если мы должны исходить из того, что нет Вселелен- ной, в которой были бы следы всех событий, так сказать, «события в себе»?

Должны исходить из предположения, что мир (равно и сознание) упорядочивается самим свободным действием (таинственная свободная причинность Канта). Должны измениться «мы сами» (в широком смысле) — никакими наличными предметными и формальными средствами неразрешимы коллапси- рующие предметности (это и значит образовать «новую предметность»). Теории, которых мы не помним в свободе, в точности свободного действия (дематериализация и безобъект- ность силы сознания). Но где помещать «артефакт», «произведение», «ноогенную машину» — до или после?

§ 122. Есть, фактически, два перекрещивающихся и расходящихся[77] условия: (1) участие в движении, несущем информацию, без этого участия не извлекается информация: мы должны прийти в движение (всякий возможный смысл ему релятивен, что и делает инвариантом физические законы, даже если их группа симметрий неизвестна «сознанию»), (2) «самообраз» деятельности (вынутый из времени, сам является временем, дающий время — состояние) извлечения информации, который не может быть локален (следовательно, принципиальная нелокальность сознания или так называемые «нелокальные эффекты»), в данном случае — нелокальность сознания схемы деятельности, являющаяся гносогенной; структурация самообразом деятельности, без которой нет извлечения информации этой деятельностью. Все это на шагу воспроизводства, дупликации и репликации. Или, что то же самое, локальность полноты, конечное хик эт нунк всего (а это не может не быть символическим, с мнимыми, следовательно, «коэффициентами»).

§ 123. Простое рассуждение: созданное должно воспроизводиться, на что нужна еще сила, не меньшая, чем на создание, и все решается на втором шагу; эта последняя сила не обеспечивается ни извне абсолютом, ни изнутри вызреванием готового (все это устранено феноменологической абстракцией, и кроме того предполагало бы неуловимые психологические акты, реально не осуществимые контролируемо без допущения актуальной бесконечности и противоречащие элементарным фактам обучения и памяти); все должно быть представлено на месте, в ближайшем окружении (следовательно, нет «окон»), раз завязывается и разыгрывается на втором шагу; следовательно, должна быть монада, то есть конкретное наличие всего целого в малом и конечном, формы с материей hie etnunc, «телесного духа», «живого бога», реализованной тотальной обозримости и проницаемости всех вырезок пересечений временных и пространственных линий[78] (монада, поскольку все целое дается «без окон» и в неразложимом конкретно- телесном единстве «единстве»[79]; но тогда, казалось бы, нельзя обойтись без «предустановленной гармонии» монад для согласия опытов, ибо последнее — самое большое и самое невероятное чудо (это согласие не то же самое, что коррелированность опытов всех нормальных наблюдателей в нормальном пространстве формулировки и сообщения понятий и значений)! Очевидно, с учетом сказанного в §§ 83 и 110, сама монада иначе строится. Речь идет о структурации сознания артефактами в пульсирующей сфере сознания, с самого начала предполагающей неименное сознание и не-нагляднопредметный язык. Нетривиальную и изменяющуюся топологию этого «общения» и связностей определить весьма трудно. Во-первых, не монады во множественном числе, а монада, стороной которой является тождественная вырезка (включение) части многих протяжении в непрерывном пространстве и времени больших систем, иначе между собой не связанных, — сторона, вовлекающая наши субъективности в сложное структурное единство с монадой (и, как сказано в § 113, это ничтожно мало и коротко, но несопоставимо велико по последствиям). Если неразличимы в этом, то это одна монада. Если же различимы (и нет связности), то другая монада. Множественность монад лишь в этом смысле. Во-вторых, виртуальные предметности (поджидающие нас в актуализируемых точках «воздействий» мира), consistencies, coherences с их внутренними линиями пространственно-временных связностей, пронизывающими вдоль, поперек, насквозь, поверх, назад и вперед простирающееся перед нами. Вытянутость из настоящего и свободное движение в другом измерении. И не произведенные самим процессом случая и селекции. И не произведенные в связностях «настоящего» (то есть пространства и времени воздействия и наблюдения и выполнения последних психическими силами индивидов). В этом смысле свободное движение в другом измерении. Независимо от возможности (фундаментальной) прослеживать условия знания в пространстве и времени и в причинно-следственной последовательности. Ср. рассуждения Ауэрбаха в «Мимезисе» по поводу Вирджинии Вульф. В-третьих, язык генезиса должен строиться не из выражений: «мне пришла в голову мысль», «у меня родилась мысль», а из выражений: «я пришел, попал в мысль», «я родился в мысли», «я возник в идее» и тому подобных (тем самым, отвлеченно от проблемы коммуникации[80], сообщения знания и сознания и коррелированности в этой коммуникации, — естественно, что такой коммуникации нет вне и помимо пространственно-временных воздействий, то есть повторяемого прямого опыта в каузальной структуре отражения). [Ср. с Филолаем о том, что декада не установлена нами или случайно возникла, а является самосущей идеей. То есть эти образования не только не производятся самим процессом случая и селекции, к изучению которого мы их привлекаем, но к ним неприменимы и термины человеческого творения: не человеческое творение форм, а предоставление психических сил в распоряжение бытийным и, наоборот, налаживание первых (при их флуктуациях, колебаниях, отклонениях) через образец «божественной жизни» — в техносе[81], конечно, а не умозрительно и умственно.]

§ 124. Конечность событий означает, что, как уже говорилось, их причины имеют предметно-деятельностный характер (к которому сам субъект не имеет прямого доступа на уровне правил логики и норм рефлексивно контролируемого сознания), то есть суть действия ума, не являющиеся действиями ума в смысле действий, самосознательно объединяемых в терминах волей и сознанием контролируемых определений, шагов рассуждения, объективаций, конструктов и их связей и так далее (все это, как было показано, предполагает абстракцию актуальной бесконечности и предельные переходы, а имеем мы дело здесь с неотчуждаемой — и для наблюдателя и для субъекта — внутренней реальностью, вроде сверхестественного внутреннего воздействия Канта, беспричинного знания, «совести», «необходимых» состояний сознания, независимых от сознания и не могущих им быть изменены, и тому подобное — короче, свободного действия, состояния бытия, если под последним иметь, конечно, в виду термин из континуума «бытие-сознание»)[82]. Поэтому и нужно (и возможно) пространство и время, состояния сознания, являющиеся состояниями пространства и времени (и имеющие символы); например, такое действие невозможно при пространственной разделенности, при отсутствии согласованности и когерентности в виртуальной точке (то есть нужно, чтобы говорить о состояниях различительно и независимо — например, от спонтанной связи понимания). Рассеянное возвращается в точку (или, что то же самое, распространение приходит из бесконечности и соединяется в точке). Но в силу конечного бесконечного[83] (для этого сначала нужно ввести избыточную бесконечность свободного действия) мы получаем не обращающееся прошлое (не минимально вероятные, хотя и законами не исключаемые события, не никогда реально, в смысле начальных условий, де факто не наблюдаемые физически явления), а возникновение и превращение новых форм, то есть принцип развития (он, следовательно, как и действия ума, не исключается законами физики, для них оставлено место). Развитие есть акуширование новой формой того, что уже есть. Нет такого физического действия — в смысле когерентного направления начальных условий к

обращению процесса в точке (физического действия, то есть такого, которое оказалось бы физическим и о котором говорилось бы как о физическом в терминах различения законов и начальных условий, и сказать, что «нет такого физического действия», было бы, следовательно, тавтологией, раз под физическим действием понималось именно это: о чем-то мы говорим как о физическом действии на основе определенных условий, посылок и допущений, в числе этих условий имеется и различение начальных или граничных условий и физических законов (первые являются физическими в слабом, а вторые в строгом смысле); о действии, которое допускает или предполагает организованные и согласованные начальные условия, мы не можем говорить как о физическом; следовательно, мы говорим «нет и не может быть такого физического действия» не потому, что мы так (не) наблюдали, не на основе того, что так обобщили наблюдения)[84]. Но вернее: итак, нет такого физического действия. Но нет и такого умственного действия, деус экс машина. Есть действие третьего — артефактов[85]. Обратимость мыслительных и знаковых логических структур допускается лишь ими (поскольку процесс распространения ими дискретизирован и они составляют коды). Обращенные наукой ситуации. Где мы спрашиваем (и отвечаем), каков мир «сам по себе», а не каковы измененные в нем нашим вмешательством положения вещей и сцепившиеся последствия таких изменений. Обратимость через артефакты, но расстен поля по конечной пространственно временной области, а не в точке (но здесь явная проработка!). Значит, он позволяет это сформулировать (добавлю, интеллигибельно), а не то, и, следовательно, это имеет место и может быть наблюдено. То же самое и в случае описания «отчуждения» в философии, о котором говорилось ранее. Это, кстати, напоминает структурный метод, по языку, по топосу выражения в обход эмпирическому исследованию и генезису (используя формальную аналогию). Параллелизм формальных аналогий и символизма аналоговых моделей.

«О чем, что» и «как» совпадают — вообще, в случае произведений (в моем смысле, то есть opera operans) взятых со своей артефактическои стороны, то есть как органы производства жизни мысли, как органы, синтезирующие из неорганических (то есть чуждых мышлению) элементов и «выдающие» явления мыслительной жизни, никакими запечатлениями и восприятиями не производимые, и где начало и само произведение совпадают (последнее в этом смысле ни о чем вне себя) и обладающие признаком такой активности, которой нет у того, что образовалось и соединилось вне и помимо этого opiaua (Познание как специфическое нечто в этом смысле должно быть ухвачено и положено в качестве исходного и далее несводимого — иначе мы убиваем своим вмешательством). Содержание, производимое внутри самого произведения. Через эту особую действительность и обнаруживает себя, проступает мир «как он есть». Но при условии, что в ней произведен и субъект, «я» этого мира (и тот, и другой, и третий.), то есть субъект «вмещающий», максимально или удачно движущийся в измерении «третьего» (что самой психикой никак не гарантируется! — здесь стоит напомнить и невероятность, в силу природы несинтезированного времени, мысли впереди) слоение (и надстраивание) многообразии: часть их в обратимом мире законов пространстве 3-х прилеганий, а другая часть уходит и скрывается в измерении, где будут динамические инвариантности с иным отношением к начальным условиям, будут необратимости, взаимодействия причинных и инерционных структур с «материей» и тому подобное (то, что на языке физики называется «начальными условиями», на языке эпистемологии и онтологии называется «данными» как реальными начальными условиями знания, что является уже термином в описании не мира, а знания, и это трудно различать: например, в терминах описания и анализа знания как особого существующего объекта внешний эксперимент есть, несомненно, совокупность согласованных, а не произвольных, случайных начальных условий, а испытуемое может внутренним согласованием уходить, ускользать от связующих эти первые условия законов в языке исследователя, экспериментатора. И где не только не можем изменять субъективные данные, но и произвольно набирать из них множество начальных или граничных условий).

§ 125. «Эфир» (не обладающий физическими свойствами) этих появлений можно изобразить и так: минус состояние сжалось — > расширение в плюс-состояниях (разбегание в пространственно далекое), минус-состояние разжалось — > в черных дырах эмердженция и упаковка нового опыта (что-то идет к нам из бесконечности, приходит в точку и коллапсирует здесь; взаимодействия с меняющимся материальным полем, как раз сопротивление гармонии или его продукт идут к нам из бесконечности). Сращение предметов (в мире полагаемых) с условиями производства сознания о них —> высвобождение сознания и высвобождение предметов (освобождение от того what we are having at our eyes) — это бесконечно, незамкнуто и не имеет единой системы отсчета. Начало — " иноначало (ср. § 124): поскольку зависим от воссоздания оснований, начальные условия которого не контролируем.

§ 126. К бесконечности свободного действия: она открывается в своем зиянии, конечно, в связи с тем, что нужно создать, чтобы испытать (что было и есть); смысл всего того, что происходит (и что меня охватывает), понять этот смысл (только для Бога смысл того, что происходит, есть значение- определение, но я формально участвую в этом его качестве, силе, сущности); чтобы прояснить все происходящее — бесконечные символы, открытые (бесконечно) на целое и на трансценденцию; полноту мы имеем в каждом моменте, локально (ср. § 59, 122), а не всеобще трансцендентно, то есть она дается символической плотностью (локальная полнота = нелокальность «сознания» — неполнота бытия). То, что происходит в природе однажды заведенным образом и продолжает в ней происходить, существует и происходит, в смысле того, что мы, люди, можем об этом сказать и понять (в том числе, в науке), воспроизводясь и повторяясь в мире деятельности и культуры (то есть смещенно, в понимательном топосе, в топосе «третьих вещей», артефактов). Априоризм на уровне воспроизводства (формирование ситуаций, а не формирование ими). Конечно, лишь этот, особый характер воспроизводства, особая мимезисно-констуктивная зависимость испытываемого (приостановленного в реитерации создаваемым), открывающая зазор, в котором начинает зиять бесконечность (человекообразую- щих эффектов, эстетических эффектов, познавательных эффектов и тому подобных бесконечно проясняющих явлений, независимых от их практической пользы и потребления, разрешающего какие-либо натурально данные потребности), и ставят впервые, как я уже сказал, вопрос о «сознании» и тому подобное как терминах настоящей, натуральной философии. § 127. Условия (и природа) сознания как-то тесно связаны с условиями развития, мутации и появления новых форм, и поэтому, очевидно, предметный подход к первым так изоморфен тому, что происходит на самом деле, в жизни (а не в исследовании сознания). Ни сознание мы не можем изучать объективно вне допущения в теорию внелогического, внетеоретического принципа «делания чего-то самим предметом, который изучается», ни развитие предмета изучать вне чего-то происходящего в предмете же самом в отношении к сознанию. В этом смысле можно взять две эпохи, классическую и современную, так: анализ (в смысле обоснования) знания о физическом мире — работа модели имитации творения; анализ (в смысле обоснования) знания о сознательных явлениях — работа модели имитации развития (и воплощения), то есть объективный анализ сознательных форм (где мы должны высвобождать сознание, предметы и так далее) изоморфен, solidaire тому, как происходит реальное развитие, вернее, его акт (чтобы не путали с последовательностью). Философия в последнем смысле уже в принципе не может быть наукой наук или же системой, универсальной метафизикой, одной-универсальной онтологией. Она может быть лишь философией дискретного участия и указанием на его условия. Ср. в статье об обратной квазипространственной развертке свернутого: но это и путь самой жизни, механизм ее развития. В абстракциях историка (для которого знание бытийствует, а не понимается) накрывающее (в объектязыке) рефлексивное пространство и его разрешимости (преобразуясь и со снятием тавтологии импликации понятия «знать») вкладываются в сферу (становясь разрешимостями историка, его слоем соответствий), только в измерении которой и будут связи или связности. Накрывающей будет она. Иначе в языке историка не будет реальных смыслов формальных элементов аппарата анализа. Но это же означает неустранимый дуализм, двойственность языка историка. В философской теории истории познания это означает: встать внутри свободно становящейся последовательности («открытой истории» без подвешенного, замкнутого и статичного абсолюта, небесной тверди вечных идеальных сущностей), располагающейся полилинейно и движущейся одновременно по многим срезам. Как в смысле строения каждой формы, так и в смысле смены форм и развития. И, отталкиваясь от метатеории сознания, строить миры поссибилий, внутри которых находимся и мы, историки, от лица прошлого вопрошающие настоящее и возможный будущий новый сознательный опыт, которого никто не знает и лишь на условия эмердженции которого можно действовать. Историческое сознание — орган самой истории. Например, деноминация всегда одна, одинакова (и непрерывна, то есть линейна и последовательно развернута) в силу свойств языка. Как я узнаю «феномен», как я узнаю другой топос? «Понимание» (в смысле исторического акта) — явно что-то, что не является членом самого ряда (иначе уходим в дурную бесконечность). Оно целиком «здесь» — в том, что само себя в себе показывает (я уж не говорю — само себя понимает).

§ 128. Создать, чтобы испытать, что есть (и, следовательно, не испытать, если созданное не позволяет), — это прежде всего конечные (и дискретные) связности, «вязкости» пространственно-временных складок, пазух, прикрытых узловыми «точками» синтеза в рефлексивном пространстве. То есть это «знаемое» (в зависимости от которого мы видим, слышим и тому подобное ср. § 84) не есть интеллектуальная операция, а есть состояние (состояние, стоящее, «вертикальное» время, стоящее в чем-то и с чем-то, а именно — состоящее с пространством) некоторого сознания (неименного и само себя понимающего). И самое трудное — это чувственно- телесное одеяние таких генераций (а не духовная воспаренность). Поэтому информация не от точки к точке, а по конечной пространственно-временной области (или совокупности таких областей, взятых дискретно). В отличие от «вездесущия» Сенсориум Деи, доходящего от точки до любой точки и позволяющего (и требующего) локально в каждой судить, реализуя операционно-релятивистский принцип. Информационное пространство и время (см. § 83), «внутреннее» по отношению к тому, что мы объективируем в терминах сознанием и волей контролируемых мысленных актов, утверждений, наблюдений, субъект-объектных по своей структуре (то есть разграничивающих субъект и предстоящий ему объект) и референтно наглядных (макроязык). Вся сложность с «состояниями» в нем та, что их «новое знание» мы рассматриваем в той мере, в какой это новое знание связано с изменением сознания, с измененным состоянием последнего — наиконкретнейшим, наителеснейшим, наичувственнейшим. Ведь мы вросли телом, в телесные связности, вязкость (чего можно было не замечать, пока в физическом познании только с телами имели дело). Но телесность эта особая. Она как виртуальная волна-пилот, занимающая область и коллапсирующая (назад) «следы» предшествующей и индицирующая предстоящее. Не полностью известные допущения, посылки, источники, сросшийся с предметами сущностный материал системы мысли. Состояние ведь не содержание (никакое)! Это термин для порождающих свойств (ср. §§ 44, 77 — «всякое могу»), для создаваемого порождающего. Набор (часто скрытый) физически реализующихся условий. Он разный. Но они и условия понимания (то есть физические условия приложения понятия понимания). (Ср. § 38 об активных концептуальных структурах.) Например, некоторые вопросы при сравнении Галилея и Аристотеля отпадают при анализе физических условий реализации понятий (что скрыто одноименностью понятий в макроязыке). «Несообщаемость» миров тогда просто вытекает из определения того, что вообще осмысленно. А макроязык требует одного набора (в силу операционно- релятивистского принципа — последний, кстати, направляет наше внимание на физические условия, но раз внимание направлено и мы за эти условия взялись, то мы должны этот принцип обобщить: обобщенная относительность[86]. Условия, при которых совокупность посылок реализуется, давая внутренне совместимые и непротиворечивые результаты[87]. При этом многие допущения, несводимые постулаты могут быть навсегда закрыты для мыслящего. Но это имеет место и при изменении (через изменение сознания), то есть когда эти условия меняются или просто радикально другие (ведь контакт с внешней реальностью предъявляет собственные требования, а не только исходящие от ума самого по себе). Сдвиг в топос ненаблюдаем и для вселенского наблюдателя и для самого сдвигающегося (поэтому и говорим: «само себя понимает»). Эти новые или иные условия в двойном смысле: 1) внешней действительности как таковой, 2) те из них, которые суть последствия изменений, вносимых деятельностью субъектов (следовательно, развязываемые взаимосвязью в самом космосе). Для познания самое важное последнее [можно ввести аксиому № 2 «снежного кома» деятельности: нет оснований, чтобы было новое (другой мир, к которому нужно было бы приспосабливаться в эволюции посредством новой жизненной формы), если нет деятельности, — имея в виду совершенно иные ритмы развития с появлением истории сознательно-деятельных существ]. Как и откуда тогда мутантная форма, приспособленная к новым или иным условиям? Априори: 1) связная множественность (идеальное сообщество — с полной индукцией в зачатке), 2) допустимые преобразования (в смысле возможной практики человекообразования), 3) реконструктивное воспроизводство (а не следы и объективные свойства вещей). Самое важное здесь — физическое моделирование условий аппаратом, собственным строением[88]. Вся физическая среда (в смысле Mitwelt) перестраивается (с ее ритмами и тому подобное) у мутанта или для мутанта, иначе он не выживет в качестве мыслящего (не хотим знать, чтобы не «погибнуть», но то, что было избегаемым смертельным пределом, может стать и становится субстратом новой формы, ее источником). «Усреднение» (статистическое) ментальных состояний по некоторой конечной пространственно-временной области. А не в точке, что не имело бы реального («физического») смысла. Это значит, что реальный, «разрешающий» смысл (в смысле принципа соответствия) имеют лишь эмпирические абстрактные объекты (речь идет, конечно, об обобщенно релятивистской области континуума бытие- сознание), то есть генерации, генерированные протянутые напряженности синтезы (порождение субъекта и его мира). Сила сознания (= сознательная сила). Изменения через синтезы (скачки) — как раз через последние расцениваем нечто как «изменения», а не наоборот (но это имеет последствия: вечность законов). Итак, физический смысл только на геносинтезах, а у них у всех v—1. Тела, но они не существуют натурально (в отличие от процесса деления и распада). И одно дело — понимать их и другое дело — понимать ими. И нужно еще, проработав (ср. идеальные эксперименты Бора), напихать в классическое тело. Ср., например, «гештальты» Бора и Ландау. (Макроследствия микрофигураций). Ведь если операционнор-елятивистский принцип действует для любых обратимых аналитических и причинных структур, «больших систем», то за счет помещения ненулевых объемов или масс в нулевые объемы пространства — математические точки.

§ 129. Итак (так же, как в реализации сознательной жизни как целого, то есть так называемом изменении сознания), ход к неизвестным источникам основных допущений или выявление тех, происхождение которых неизвестно. И заново конструктивное их введение (ср. в физике неявное введение и накопление неконструктивных абстрактных объектов). Адекватно наблюдать и описывать ментальные события, хотя вовсе не требуется сведение их всех к логическим конструктам. Встать на этот путь — значит, не быть организованным только в соответствии с известным метаязыком или безоговорочно верить в метаязыковые основания базового набора допущений и оперировать на этой основе только прямым (обратимым) и эксплицитно логическим образом. То есть в познании внешнего мира так же (как и в реализации целого жизни) нужно работать на высвобождение (знать себя, скрытое, глубинное неизвестное — не в мире, а в себе), строя модели мыслительных процессов в возникновении допущении, начал, истоков «я» и организации этого «я» относительно остального ума, иерархии устойчивых уровней содержания сознания, видов допустимых трансформации себя[89] (таких, которые были бы обратимы, контролируемы и реально служили бы основой эффективной системы мысли, а не таких, которые ставили бы на смертельный предел, чего мы, естественно, избегаем, разрушая себя, то есть систему мысли в смысле вырождения ее, как раз с целью самосохранения — не хотим знать, чтобы «не погибнуть»; но развития как раз идут через такое расцепление, которое превращает избегаемый смертельный предел в источник и субстрат новой формы). Снять предвзятое «я». (Еще раз повторяю, все обстоит так же, как и в проблемах личностной реализации возможной тотальности сознательной жизни. Кстати, вытекает еще одна аналогия: различение изложения и исследования (от чего зависит составление корпуса релевантных текстов у историка) и различение науки как суммы знаний и науки как способа восприятия мира и себя в нем).

§ 130. Самое сложное здесь, конечно, это определить трансцендентальную позицию, явление трансцензуса (естественно не можем сделать — должны сделать свободно, «героически»), образование транснатурального ряда. Язык и метаязык (композиции, монтажи, дающие материал для артефактов). Это метасознание, «предметы» которого нас обратно нам отражают в нашем ноогенном качестве (то есть акте создания акта мысли, а не той или иной мысли) и отрефлектируя себя на котором мы себя изменяем (то есть имеем по ходу дела возникающую инвариантную меру), поднимаясь до его уровня (над потоком), и можем действовать свободно[90]. Первое — существенный элемент из группы преобразований (то есть симметрия). «Расположения» и «прилегания», не изменяющиеся при непрерывных преобразованиях; но они сами суть продукт преобразований, не предданный группе (и содержат, следовательно, превращенные значения, в том числе, не имеющие физического смысла, и только так устойчивы). Но лишь беспредметное всевременно (будучи само временем). И без условия эти «предметы» — фетиши, а без них усилию не на чем держаться, но держаться на чем-то его напряжение должно, ибо, по определению, свободное изменение есть выпадение из естественных качаний динамики между причиной и следствием и не обеспечивается натуральной интенсивностью (смысл терминов «свободное действие» и «сила сознания» перекрещивается). Форма.

§ 131. Формы меж- и надсубъектны, они связности умов во множественном числе (отсюда, например, не представляет проблемы многократности открытий одного и того же, как и дурная бесконечность непрерывного хронологического движения «кто и когда сказал это раньше», оставляющая без внимания самый существенный акт понимания, не стоящий в ряду вышеуказанных актов и инородный им, а являющийся «еще одним»). Формы поля.

§ 132. Свободное действие ориентировано на форму (указующую на источник в нем возможного), ею руководствуется и не имеет содержательно указуемых причин («не то, не то…») — не в том смысле, что форма бессодержательна (всегда есть какое-то содержание), а в том смысле, что для нее важнее расположение «тела» (то есть опять же виртуальное нечто) и что речь идет об условии содержаний, а не о каком-нибудь из них («не это, не это…). Причины и эмпирия — после. Форма дает траекторию «вида», от которой не может отклониться, вернее, тяготеет не отклоняться. Именно посредством пространства форма разматывается на всю траекторию, на всю кристаллизующуюся в ее «точках» эмпирию (вернее, вокруг, в окрестности ее точек). Именно форма, а не прилегающее абсолютное пространство-время «выполнения понятого»[91]. Время «распространения» (извлечения, передачи и распространения информации) не подразделяется далее, оно атомарно. (Процесс — совокупность подобного рода элементарных процессов). Перевод мира в символическую его действительность. Поэтому «момент свершения», «мгновенное вписывание» из пункта 5 «Трактата» имеют конечную величину (растянутую и сколь угодно долго вынутую из смены «ранее» и «позднее» рядом с другими, которые в свою очередь могут быть вытянуты в «свою» конечную область настоящего), но внутри которой неприменимо различение в последовательности «раньше» и «позже». Это и значит быть в «этом» или «другом» времени, быть в разных временах. А другими словами — проделан ли опыт и хранится ли он? есть ли оператор преобразований (время-пространство)? Архетипический опыт, конечно. Но заранее не сказано, какой будет таковым. Открывая что-то, люди возникают «в идее», в состоянии, частью себя оказываясь стороной неделимой (хотя и многократно расчлененной) монады и в свободном отличии от самих себя, овладевая в себе чем-то, индивидуируясь ею. Элементность этого в абсолютном смысле слова. § 133. Пространство есть здесь возможность связи, контакта, то есть последнего не бывает без однопространственной различимости связанного, контактирующего. Если не различимы и не идентифицируемы источники (или переносчики) сообщения, то нет извлекаемого сообщения (пространство тогда — абсолютная сумма потенциальной информации) — для схоласта, например, в механических ремеслах не было сообщения. Эту различимость и идентифицируемость я и называю пространством. События (или отражения) происходят не абсолютно, но в генерационном пространстве-времени смысла и понимания. Такое пространство есть также и своего рода предельные или граничные условия взаимодействий объектов (без которых нет и наблюдаемых проявлений): если нет сообщения, то нет и взаимодействий, то есть объекты разнопространственны или пространственно разделены (ведь теория относительности показала, что нельзя говорить о физическом действии без «знаниевой» сигнальной связности, то есть о действии следует говорить как о происходящем в или внутри поля такой связности). Это симметрия (так же как есть симметрия надстраиваний). А если есть взаимодействие, то не можем непрерывно (во внешних трансцендентных терминах) подразделять путь сообщения: он «возмущен». Тогда это и есть сам объект (то есть мы его даже выявить не можем, не используя возмущений) при полном анализе всей ситуации. То есть пространство каждый раз как условие знания (а не как знание о пространстве).

§ 134. Пример к предшествующему: средневековые «теоретики» были смыслом пространственно отделены от механики (последняя — «искусственное», «хитрое», «увертка» и тому подобное). А для образа «макина мунди» это неразделено, близко, однопространственно. В этом символическом эстетисном пространство (как, например, и колесо есть ведь и инструмент и теория, и «что» и «как, то есть совершенный артефакт) нашлось место и для опыта ремесленников (но это был и социальный акт — последние должны были высвободиться из средневекового цеха, то есть гетерогенность включает и социальный элемент и невозможно разложить в последовательности, что «сначала», а что — «потом», что первично, а что — вторично и так далее), то есть их опыт и знания осуществились в нем (с медиацией, в частности, образа мастера как «конечного Бога») — и хлынуло извлечение информации, кумуляции и тому подобное (вернее, в целом, самостроительство: греки — мутанты, возрожденцы — мутанты). Отсюда характер осмысленных вопросов у историка. Далее, и термин «влияние» должен быть устранен — оно не может быть прослежено (в частности, потому, что и «влияющее «и «влияемое» могут быть порождены одним и тем же, неухватывание чего является недостатком понятия причинности, остатком классического абсолюта в смысле поиска одной какой-то окончательной инстанции), и, во-вторых, почему не повлияло раньше? Если скажем, что не было смысла или, что то же самое, не было «предпосылки» (из тех общих предпосылок мышления, которые внутри самой системы мысли или теории не выводятся и не доказываются, являя, так сказать, общее умонастроение, мировоззрение эпохи, космологически расписанную или космологически замкнутую культурную картину мира), например, не было нового смысла «искусственного», связанного уже с перестройкой внутри указанного рода предпосылок мышления, то это тавтология, как раз и содержащая проблему, требующую объяснения. Одни и те же причины могут, например, производить и то, что является «социальной детерминантой», и то, что ею «детерминируется». Не говоря уже о том, что термин «влияние» предполагает таинственную операцию переноса «понятого». Или еще пример: появление в предпосылках связки «бесконечный творец — творец конечный», что заставляет говорить о влиянии христианского мировоззрения на возникновение и развитие науки нового времени. Но тогда нужно объяснить, откуда это в христианстве, что это в нем значит и откуда само христианство в этом своем смысле? Если же идти от целого, от гетерогенных и неразложимых частиц ума, от время-пространства, экстатических ноогенных машин-артефактов, символов и тому подобного, то все на глазах иначе расположится и не будет этих затруднений анализа (проблемы «внешних» влияний, в частности).

§ 135.

1) из-за неизбежной двушаговости и внутри нее натяжения, имеющие «материальный» (то есть формальный) модус существования и содержащие формальные симметрии (инвариантом которых является социально, индивидуально, культурно и психологически независимая мыслимость порядка);

2) симметрии сообщения и взаимодействий (это, конечно, динамические симметрии);

3) субъект-объектная симметрия, симметрия «я» (где строение предмета изофункционально структуре поля наблюдения);

4) симметрии расслоения и надстраивания многообразии (здесь инвариантными будут зависимости слоев, использование которых позволяет получать дальнейшие знания простыми соображениями симметрии), и так далее, ибо везде инварианты.

§ 136. Интересное рассуждение К. Хукера (стр. 131, «Парадигмы и парадоксы») о том, что всякие представления о «создании явления в акте измерения» (это соответствует моей «генерации того, что никаким локальным воздействием не вызывается») или о «потенциальное —> актуальное», помимо того, что обладают относительной неясностью своих базовых онтологических понятий, должны предполагать, что природа обладает бесконечно (неопределенно) долгой «памятью» или какой-то другой мистической способностью отвечать на нашу измерительную деятельность так, чтобы актуализировать как раз нужные (правильные) значения, поддерживающие корреляции через произвольно большие пространства (и, добавлю, времена) (в другом месте, стр. 182, он говорит о «корреляции на расстоянии» и о том, что в квантовой механике имеют место одновременно и неклассические алгебраические структуры и нелокальные эффекты и что здесь есть какая-то глубокая связь в этом обстоятельстве, поскольку и то и другое вытекает из значимости принципа суперпозиции, полный смысл чего еще неясен). Но это и имеет место в «природе»[92]: есть артефакты, и они преобразуют наблюдения на больших расстояниях и через большие времена, как бы помня, что предлагать наблюдениям «этого рода» (без прямого опыта и переноса причинной связи, лежащего в его основе), чтобы они были согласованными (если я, ты, он в их времени-пространстве, в пространстве-времени этих операторов-эффекторов). Висящий передо мной натюрморт Виктора не изображение яблок, а орган производства зрения чего-то, что «песком зыбким» моей впечатлительности и способности переживания как психических сил не может держаться и развиваться. Этими яблоками я что-то вижу (если, конечно, мой индивидуальный психический механизм проработался в этом артефактепроизведении, что позволяет ему в дальнейшем срабатывать и без всякого произведения и без воспоминания о нем) — что-то, чего нет в реальном непрерывном пространстве воздействия и в настоящем моменте восприятия, и другие видят то же самое, хотя в видимом нет физически прослеживаемого вынуждения (по которому можно было бы «нормализовать» для всех), то есть возникновения и устойчивого удержания состояний в голове под физически прослеживаемым внешним воздействием (то же самое имеет место и в лабораторных чтениях показаний инструментов: то, что для «культурного» глаза одно, для другого…; ср. §§ 44, 77 и 123 о детерминистической неразложимости в связи с тем, что к человеческому нет и не может быть вынуждения). И словечко «мышление» здесь нас не спасет. Ибо ни происходящее в голове под (физическим) воздействием, ни происходящий в той же голове идеальный перенос внешнего (идеальных норм, значений) вовнутрь актами понимания и последующая дискурсия над данными. В силу двушаговости речь идет именно о воспроизводстве и его специальных условиях, каковыми являются жизнь и действие «третьих вещей», структурирующих наше сознание и индуцирующих возможные состояния (состояния)[93]. Они суть органы протворения всего (бесконечного) ряда соответствующих восприятии, переживаний и тому подобное. Слившаяся бесконечность. Но то объектное содержание, которое реализует структурное содержание (формально и наглядно- символически действенное), никогда не есть само это последнее содержание — «не то, не то…». Картина меня производит. Она во мне как бы помнит, что делать с наблюдениями этого рода, что и как «ими видеть». Видимые мною вещи я составляю из событий (а не наоборот), за чем стоят свернувшиеся в вещественный субститут пространство-время и структура сознания (топос), чудовищно плотные. Событие помещено в перспективу артефакта (и тем — архетипа или мировой линии). Иррадиирующие мировые субстанциональные точки (ср. § 80), излучающие линии сил. Итак, я вижу предметами живописи, так же как я мыслю научными предметами (в смысле органов производства мыслительной жизни), а не отражаю ими что-то другое вне их (ср. § 13). Но генерированное в свою очередь генеративно. «Произведение» в этом смысле (в смысле экстатической и ноогенной машины) есть такое произведение (или сторона всякого значимого произведения в обычном смысле слова), которые, как уже говорилось, ни о чем вне себя. История мысли должна быть историей (естественной) производства органов мысли, естественной технологии мышления, производства человеком себя как человека в элементе мысли.

§ 137. Иными словами, раз уж допускается и постулируется генеративное свойство живых и сознательнодеятельных популятивных систем, то ясно, почему, откуда и для чего образуется «святое» пространство (или, вернее, символическая действительность мира — то, что символически действенно, иначе — то, лишь после чего или в чем что-то начинает действовать, получает силу действия)[94]. Этой особой реальности артефактов («производящих произведений»), с их публичным пространством, чертами религиозного освящения, культа и магии сверхъестественного, фетишизма и мифической реальности и тому подобному, можно не замечать до тех пор, пока все эти метафизические, культово-религиозно и так далее освященные комплексы рассматриваются как представления, а не как человекотехносы, не как технология производства чего-то в человеке. Язык «представлений», в том числе, «духовных потребностей» или, если угодно, особых духовных «наслаждений» мешает это видеть. Точно так же, как в анализе экономической деятельности существенно (и Марксом проделано) уничтожение понятия «потребностей» как системы отсчета, так и в анализе ума и духа необходимо разделаться с понятием «духовных потребностей». Иначе религия и ее производные вечно будут выводиться из ложного их удовлетворения. Продукты, мол, дикой фантазии, невежества и суеверий. Но на деле механика чело- векообразования через надприродный ряд. Физическая метафизика.

§ 138. Но вернемся к «картина меня порождает» (с точки зрения передачи и распространения живых осознанных явлений и состояний). Во-первых, я ее (как и всякий текст) в строгом смысле не потребляю как внешний объект, умирающий в акте потребления или в ряде таких актов, исчерпываемый ими: я внутри самого текста[95], он меня объемлет и проецирует (иррадирует) впереди меня возможное иное «я» (то есть уже здесь проглядывает трансверсальная, вертикальная объемлющая бесконечность) — в этом смысле событие бесконечно, оно делается снова и снова. Ср. Валери. Но более того, во-вторых, здесь и бесконечность общего (взятого иначе, чем в объективистском или натуралистическом смысле идеальные общности с их предметными референтами — речь ведь каждый раз идет о понимательных топосах законов, а не о самих законах, то есть на один иерархический ранг выше), структуры: это конкретно-всеобщее, устойчивое индивидуальное явление-многообразие, индивидуальное всеобщее (упорядоченное и организованное многообразие, бесконечный ряд, но бесконечно в себя рефлектированно содержащийся Одним, порождающим принципом, порядком порядков). Бесконечное безобъектное сознание (но поскольку «всегда сознание о…», то сознание символа). Это общность, достигаемая держанием множественности — в дискретной идеограмме (форма + тело), комплицирующей в себе многообразия бесконечного, «испытующего» характера, что и есть истинная, объемлющая (меня) бесконечность, а не внешняя бесконечность бессчетного и неопределенно многого. Пространственно-временной индивид, всеобщность, но индивидуальная, непосредственно — на экземпляре — различимостная. «Яблоко», содержащее все видения и прояснения того, что им задано, вложенные, вдвинутые друг в друга, накрывающиеся, находящиеся друг на друга, переходящие друг в друга (ср. Гераклит); «яблоко», бесконечно оживляющее и бесконечно проясняющее натуральности и «интерес» (которые сами по себе ни «живы вечно», ни интенсивно-устойчивы в любой данный момент), — это — сущность, индивидуирующая меня в познании (в чем и сказывается экстатическая роль «произведений»). Иначе необъяснимая устойчивость свободного явления как исторического индивида, организованного и упорядоченного многообразия. «Держание» самосущим (и не нами созданным и не случайно возникшим). (Ср. § 51.) Держание «самосущим», на его избыточности и динамизирующей структуре (структуре опыта) — способ держания ощущений, чувственных достоверностей и очевидностей и тому подобное, а это значит, что не существует никаких ощущений (гомункулусов, особых «вещей» в нас)[96], а существуют лишь интенсивности, силы, со-рождающиеся (co-naissant и тем connaissant) и со-артикулирующиеся артикуляциям среды, то есть предмет- но-деятельностного Митвельт или Умвельт (если брать вместе с формой-сущностью). Предметно-деятельностный механизм — чувствующее, переживающее тело (как, например, и хорея, трагедия, живописное изображение), умное существо, внешне- пространственная данность самого ума, экстатически во мне действующая[97]. Это независимый топос, вынесенный за пределы участия субъекта в натуральном ряду с его зависимыми надстраиваниями и подставляющий под него (субъекта) иную конструктивную машину (основу, сращение), конститутивную для изменений в нем (и в формируемом мире) и воспроизводящую на его стороне эффект понимания и свободного отличия от самого себя (эк-стаза) как члена сцеплений инертного натурального ряда, что и является исходным смыслом слова «теория», введенного греками. [В смысле отрешенного глядения на мир и на себя в нем со стороны и прояснения смысла и овладения в себе чем-то из этой отрешенной позиции (но моя мысль состоит в том, что это «отрешенное смотрение» или измененное состояние сознания не есть чистая мысль и чистая воля, что оно как-то делается)]. Субъект ввергнут в бесконечность самооснования свободного действия, не имеющего в своем горизонте никакого завершенного, готового Мира. (Повторяю, обычно такой эффект и называют интуицией, но это затемняющий дело психологический термин.) Иначе он жертва инертных сил распада и рассеяния, ничему не учащей повторяемости. Основания нужны для того, для чего нет оснований «по природе». Истинная бесконечность (в отличие от неопределенного многого и от актуальной бесконечности) означает отсутствие внешнего (или натурального, независимо от активности данного) авторитета, означает произведенность производящего.

§ 139. Это «лаборатория» ощущений, чувств, переживаний, мыслей, видений, достоверностей. Мы движемся в особой реальности произведений (производящих произведений). Содержание всего этого в «архе». Ведь что такое «помнить», что такое «знать» (тавтологически = знать состояние собственного ума?), что такое «обучение», «образование», что такое «отражение»? Законы ведь устанавливаются на втором шагу, и это имеет последствия. «Отражение», «знание» оказываются объемным чем-то. Если научные предметы (произведения) рассматриваются просто как определенного рода изображения чего-то во вне, то мы продолжаем иметь дело с мыслью, решающей, какой ей быть, на основе волей и сознанием контролируемого сообразования себя с положением дела в мире (каким-то образом завершенным и лишь актуализуемым хик эт нунк), где знание тавтологически означает знание состояния собственного ума, где обучение и образование есть ассимиляция идеальных правил и норм и где память есть контроль над условиями фиксации запоминаемого, удерживаемого. Но это все работа в плоскости 3-х измерений, где, конечно, много нового можно узнать работой согласования ее элементов, разрешением напряжений, которые между ними возникают, аналитической экспликацией имеющихся содержаний, рефлексивной их проработкой. (Различение и выделение элементов в этой плоскости не совпадает с разбиением на элементы в накрываемых ею многообразиях). Если же повернуть вопрос и спрашивать, что же на деле уже решилось и решается живущей в вещах мыслью, в бесконечно протянутом «узрении ею сущностей», в слившейся бесконечности эвентуальной серии новых состояний, то «знать» не значит более «знать состояние собственного ума» (область определений не тождественна области значений), «образовываться» не значит заглатывать завершенные знания и систему готовых правил в воленаправленном и сознательном общении «духовные субстанций» или в корреляции наблюдений «нормальных наблюдателей», подразделяемой и прослеживаемой непрерывно («общение» не подразделимо, а должно браться размазанным по конечной области пространства преобразований, где знание, тем более завершенное, вообще не передается и где речь идет об «учиться учиться», о воссоздании, о заново рождении осознанных знаний, об индивидуации себя сущностью), а память — не необратимые классические факты вместе с условиями их сознательной фиксированности, а «бессознательное» (наисознательнейшее в моем смысле!) — расчленение своего строя сознания символом, архетипом «однажды» (и с трудом) сделанного, телесной «живой вещью», в которой память всей топологии событий знания и понимания (являющейся топологией «бытия-сознания»), память предпринятого для всего пространства преобразований: эти предметы, эти «вещи» помнят наше пребывание внутри мира (см. § 39), из которого мы «здесь и теперь», стоя перед ним как перед внешнем объектом, что-то воспринимаем понятным и доступным осмыслению (интеллигибельным) образом. Воспринимаем, если наше сознание уже структурировано вещью-символом. И это мы делаем в особой, собственной реальности произведении в моем смысле слова. Это все неименное, в том числе и именные по сегодняшним дням произведения. (Обычно в понятии «произведений» нас смущает феномен разделения труда и их «рамочность» и поэтому мы отделяем произведения от жизни, но на деле нет никакого различия и отделения от жизни — они органы производства и оспроизводства жизни, живого, — в элементе мысли в данном случае). Лишь в этой реальности мы можем увидеть динамическую структуру опыта и формулируемых внутри него законов, цельное «собственное» одно (хотя и многократно-расчлененное) движение (ср. § 16).

«А знает, что В знает, что Н» = «А знает, что Н».

(То есть не в реальности субъект-объектной оппозиции.) С одной стороны, это все целое протирающихся в бесконечность возможностей, поссибилий (не предметов!), бесконечное целое всех бытийно потенцированных (и, следовательно, и меня объемлющих, а не передо мной простирающихся) «указаний» на подлежащие извлечению опыт и знание, с другой стороны — «маленькие бесконечности» (ср. с «маленькими духами» Гегеля), бесконечно свободные открытые содержательности (будь то мысли, чувства, образа, воображаемого или чего- нибудь) испытующего держания мира, произвольно оканчиваемые и произвольно, с несомненностью возможного «еще одного раза», сызнова возобновляемые и структурно содержащиеся в конечной, единичной и индивидуальной сделанности[98], где они вложены одно в другое, переходят одно в другое, перекрещиваются границами, перетекают друг в друга, находят друг на друга, друг в друга вдвинуты (в подвешенном виде над дурной повторяемостью их натуральных эквивалентов в непосредственном ряду впечатлений, переживаний, побуждений и тому подобное). Наши знания и там и там, относятся и к тому и к этому. Источники их должны содержаться — в единичном материальном, «телесном» (или иначе — «телесно действующем»), потому что их нет (в дурной повторяемости самой по себе, да и рассудочным актом родить нельзя)[99]. Но содержаться всегда конечным образом. Именно последнее должно содержать мои, твои, его и так далее видения «этого что-то», ибо их (то есть оснований для них) нет в естественных взаимодействиях с миром и в их повторяющемся ряду и их нет в осознаваемом наглядном соотнесении с соответствующим референтом ни одного в отдельности элемента структуры. Это освобождает нас от гуссерлевского языка ретенций, протенций и тому подобного, от попытки анализом актов сознания уловить работу виртуальностей. Основание, структурное сращение свободного действия есть одновременно сращение с миром, открывающее собой (или после себя) в нем горизонт доступного осмыслению и пониманию, необратимому «раз навсегда» удержанию. «Третьи вещи» и есть эти сращения, но живущие своей жизнью в мире. Поэтому рабочим понятием историка (и предметом его реконструкции) и должно быть представление об этих «малых бесконечностях», комплицирующих в себе намерение или интенцию видения (узрения), растянутую во времени (и с трудом делаемую, прерываемую и сызнова возобновляемую). «Прерываемые» — рассеянностью ли, просто ли усталостью или крахом цивилизации и тому подобное. Например, Аристотель поэтому — не донаука, а наука, делаемая с трудом. И он жив, потому что он (и мы) внутри этой бесконечности, как и я, ты и так далее, — бесконечности испытующих содержательностей сознательной жизни. «Растяжка» интенций (см. § 26, 48). Можно, конечно, себе представить, что удалось (проработаться, символизировать удачнее, комплицироваться в более емком и удачном артефакте и так далее) раньше — это ничего не меняет во времени, в его стоянии, со-стоянии. Такой воображаемый эксперимент меняет лишь нас, историков, наш язык и понимание.

§ 140. То, что мы должны извлечь, узнать и понять, не дано ни в каком натуральном виде — ни в виде объективных свойств вещей, ни в виде узнающих их психических наших сил — и не может быть на них основано. То есть нет основания без формативных отложений в мире и в субъекте, взятых как один объект (следовательно, самооснование и самоподдержание). Ноогенная машина помещается в пустоте, которая оставлена безосновностью «по природе» или случайностью положения человека в природе; то есть цель работы научного ума — охватить целое физических законов независимо от случайного положения человека. Время разрушает? — должно быть синтезировано, а «материя» — преобразована. Взаимодействие обратимых причинных и аналитических структур с «материей» меняет явления и события? — должно быть ограничение допустимыми преобразованиями, совокупностью допустимых преобразований (например, не принимаем такого обстояния дела, для которого не может быть или нет еще набора допустимых трансформаций себя, «натурального» и тому подобного: иначе, без трансформаций, чего то нельзя перенести физически — завязки, сцепления, кристаллизации, иррадиирующее поле сил, неумолимо наш ум в каком-то направлении разворачивающее или столь же неумолимо нас от чего то отталкивающее). Порождение и мира и субъекта (со своей «математикой»). (Скрещение свободы и необратимости — вот узел — мы можем строить любые возможности, ср. со Спинозой, но в рамках ограничений необратимостью.) Здесь будет космическая, «обратная» связь, поскольку мышление — одна из жизненных форм (откуда вся острота проблемы методов анализа сознательной жизни). Развитие дополнительно к необратимости. Изменением мы боремся с рассеянием.

§ 141. Новый, иной, более высокий смысл (бесконечно проясняемый) того, что стоит и в натуральном ряду фиксаций, наблюдений, переживаний («земных»). Он дан в общественном пространстве, публично, для всеобщего обозрения — особого рода тексты, тексты, которые всегда осознаются как странные, привиденческие («неземные») и притом с печатью презрения ко всему интимному «внутреннему миру» (поскольку относятся к экстатическому смыслу, а не к индивидуальной ценности). Межпространство существования, а не просто духовное общение «внутренним» перенесением мыслью поверх пространства и времени в любое место (что мы обычно и приписываем так называемой «внутренней жизни»). Сделанные из «языка» (то есть в принципе знакового и коммуникативного материала),

Стрела познания но языком не являющиеся. Текст отличается от языка тем, что смысл его не существует в самом языке, а продуцируется текстом же и его осмыслением. (И вся проблема в том, чтобы восстановить естественность описания такого существования и «действия на расстоянии» методом отнесения к монадам, ибо пространство 3-х прилеганий рефлексивного слоя науки здесь связи не даст — на основе переноса причинной связи.)

§ 142. Выемка себя из натуральной ситуации —> пространство проигрыша. В этом придержании Вселенной, застывании мира в как бы снимочно длящейся дупликации и репликации вся тайна, вся необходимость введения гипотетических ненаблюдаемых объектов и символов ненаглядного ухватывания всего того, что никак непроецируемо на микропсихику. Но возьмем это пока на «выходе», имея уже пространственно-временные характеристики скрытого движения (где и когда, оказалось бы, ничего не происходит), то есть это пространственно- временно характеризуемый и локализуемый синтез —> наблюдаемые «неестественные продукты», активность, вне этого утопленного живого органа не имеющая место («селф» как то, что он видит, понимает и так далее в качестве «второй раз рожденного», синтезирован, а раз так, то нужны среда и протоплазма синтеза)[100]. Это процесс, происходящий в избыточных (мысль мысли, сознотекст) связующих образованиях (или представлениях) множественного поля наблюдения, всего многообразия осознаваемых содержа ний и связанных с ним операций (как везде и постоянно действующего, то есть сверхэмпирически). Связь умов, связь ума с миром, связь ума с собой («через большее, чем сам, овладение чем-то в себе, в своей реальности и «материи»). Имплицированная (качественная) математика всего стоящего в дифференциальной глубине (где и решающее значение логического «круга» итерации и теоретике групповых представлений). Концентрация полевых сил в «точке пересечения» и прохождение их через субъекта (и его мир) в ней. Ср. § 150.

§ 143. Динамическая структура опыта [то есть неподвижные связи (= скрытые движения и массы), порождающие силы].