Смута

— Что вы им сказали, Ирина Ивановна? Там, на улице?

— А, там-то? Ничего особенного. Снайперы на крышах, сказала. И ещё добавила, что им тут совершенно не за что головы класть — нам всего-то и надо, что внутрь зайти небольшим отрядом.

— И они повелись на это? — поразился Жадов.

— Как видите, — Ирина Ивановна пожала плечами. — Немцы, хоть и формалисты, а голова на плечах у них тоже имеется.

— В каком смысле?

— В то, что они понимают прекрасно — «временным» осталось совсем немного. Рабочая гвардия, солдатские запасные полки, народ, наконец — все против них. У Временного Собрания нет своих войск, вообще. Юнкера, какие имелись, по большей части прорвались из города вместе с… монархистами. Полиция разбежалась. Кто остался? — только немецкие части. А немцам проще договориться с Петросоветом, с реальной властью.

Жадов слушал m-mlle Щульц, словно соловья.

— Как вы правильно всё излагаете, товарищ Ирина! Но откуда вы всё это знаете?

— Элементарно, товарищ комиссар, — усмехнулась его собеседница. — Что требуется немцам? — вывести Россию из строя перед большой европейской войной, обеспечить себе спокойный тыл. Как это сделать? — да ещё и чтобы без настоящего вторжения, с миллионными армиями? Ясное дело, поддержать переворот. А уж кто там окажется во главе — «временное собрание» или наш Петросовет — немцы полагают, что неважно. Вот эти… монархисты, — она слегка запнулась на последнем слове, но комиссар ничего не заметил, — вырвались из города? Чем это грозит? — гражданской войной, самое меньшее. С точки зрения Берлина — прекрасно. Россия увязнет во внутренних смутах и сварах; ей будет уже не до большой Европы.

— Так вот почему они этой контре уйти дали! — злобно прошипел Жадов. — Тоже мне, «союзнички»… «Помогаем обрести свободу…»

— Да все уже мозоль на языке стерли, повторяя, что Германский Рейх помогает опрокинуть самодержавие в России, но у них-то Вильгельм как правил, так и правит, — заметила Ирина Ивановна. — Союзнички, именно что. И каждый «партнера» вокруг пальца обвести норовит. Наши «временные» наивно полагают, что рейхсхеер поможет им утвердиться, а потом тихонько уйдет, взамен истребовав какие-нибудь концессии для Круппа с Тиссеном; ну, или небольшие уступки в Прибалтике с Польшей. А они не уйдут, пока не удостоверятся, что в России пожар от Балтики до Амура.

— Так что же делать?

— То, что начали сегодня, — невозмутимо уронила Ирина Ивановна. — Брать власть. Немцев вежливо проводить. Может, и впрямь им концессии дать. Или Польшу. Пусть забирают — всё равно нам от поляков никакой прибыли, одни восстания. Да и то сказать… если я правильно понимаю, что говорят товарищи Старик и Лев, что пишет товарищ Благоев, то все границы никакого значения иметь не будут — если победит всемирная пролетарская революция и власть всюду на земле возьмут рабочие с крестьянами. Зачем им рубежи? И какая тогда разница, «чья Польша»? Ни поляк на русского волком смотреть не будет, ни русский на поляка.

— Верно! Как это верно, да! — комиссар взирал на Ирину Ивановну с искренним восхищением. — Точно так! Так оно и будет!..

— У пролетария ведь нет отечества, — заметила товарищ Шульц. — Отечество ему — весь земной шар. Нечего терять пролетарию, кроме своих цепей, и нет ему нужды считаться кровь, кто тут русский, кто немец, кто поляк, а кто француз. Всем вместе подняться надо, гнёт вековой скинуть… Но это, товарищ Михаил, ещё не сейчас. Пока что нам победить надо. Здесь, в Петербурге. И мы победим!

— Победим! Непременно! — горячо поддержал комиссар. И, словно в растерянности после такой горячей речи, завертел головой, будто ему невыносимо жал воротник:

— Но что же делать? У нас приказ — удерживать станцию…

— Мы и удерживаем, — усмехнулась Ирина Ивановна. — Как видите, бескровно и без особых усилий. А с этими немцами мы договоримся. Вот увидите.

— Но… но… мы-то здесь сидим, а другие…

— А вы оставьте тут проверенных бойцов, — посоветовала товарищ Ирина. — Немного, человек десять. А с остальными — поедем к Таврическому. Там сейчас будут главные события…

Сказано — сделано. Десяток солдат и впрямь остались на телефонной станции — немец-гауптманн лишь кивнул; правда, Ирине Ивановне он подмигнул при этот очень понимающе.

Загрузились в кузова. Завели моторы.

Невский, против всех ожиданий, был не пуст и не тих. Тротуары заполняли толпы; прямо из окон в народ кто-то кидал охапки листовок. Немцев почти не было видно — а где они и имелись, то в происходящее никак не вмешивались.

У Аничкова моста громоздились мешки и брёвна разобранной баррикады; у стены дворца Белосельских-Белозерских до сих пор уныло торчал желтовато-ржавый остов сгоревшего «мариенвагена», стены обильно побиты пулями.

— Здесь, кстати, рота кадет-александровцев стояла, — заметил Жадов. — Крепко держались, хоть и мальчишки сопливые… не удалось прорваться, даже немцы не смогли, кровью умылись…

Ирина Ивановна холодно кивнула.

— Я очень надеюсь, что они теперь уже разбежались по домам. К родителям.

— Не знаю, не знаю… — проворчал комиссар. — Уж больно твердо стояли. Такие не разбегутся. Жалко дураков, пропадут ведь, окажутся на пути у мировой революции…

— Жалко, — сухо проронила товарищ Щульц. — Но прогресс не остановить! Малой кровью сегодня мы предотвратим великую кровь завтра. Не думайте, что вы меня этим смутите, товарищ комиссар.

— Помилуйте, товарищ Ирина! — заторопился Жадов. — И в мыслях не держал!

Она кивнула.

— Подумаем об этом после. Пока что, — она усмехнуась, — пришла пора сказать — «которые тут временные? Слазь! Кончилось ваше время!»

— Именно! Именно кончилось!

Грузовики отряда едва пробились через заполненную народом Знаменскую площадь. Всюду — красные знамёна, растянуты транспаранты: «Вся власть Петросовѣту!», смешанные с ещё старыми «Долой самодержавіе!»; кучка немецких солдат застыла у входа в Николаевский — ныне Московский — вокзал, но непохоже было, что они что-то пытались охранять. Да и их толпа словно не замечала.

Рядом с немецкими солдатами стояли и другие, в русских долгополых шинелях, но по виду — никак не возрастные мужички третьей очереди из запасных полков; нет, спокойные, сосредоточенные, сдержанные бойцы при английских «льюисах». С немцами они обменивались короткими понимающими взглядами.

Грузовики комиссара Жадова оставили позади вокзал, понеслись по Суворовскому проспекту. Хотя, конечно, «понеслись» — громко сказано: к Таврическому дворцу торопился сейчас и стар, и млад.

— Кончаем временных!

— Долой!

— Да здравствует революция! — надрывным фальцетом выкрикивал какой-то бледный юноша в приличном пальто, вскарабкавшись до середины фонарного столба.

Ирина Ивановна отвернулась. Пальцы сильнее сжались на рукояти «люгера».

Возле Таврического сада и его оранжерей слышалась, однако, частая стрельба. Громкая россыпь винтовочных выстрелов, перемежающаяся пулемётными очередями.

— Кто-то там засел, защищаются, — озабоченно, но без страха заметил Жадов. — Кто ж такие дурные-то? Может, немцы какие?

— Может, и немцы, — Ирина Ивановна пожала плечами. — Да только дело их — табак. Дворец окружат, деваться «временным» некуда. Сдадутся. Пойдут под суд трудового народа.

…К самому дворцу подъехать не удалось. От Мариинского института до угла суворовского музея протянулась кое-как наваленная баррикада — несколько телег с мешками, груда бочек, каких-то ящиков и прочего.

Машины остановились — несколько рабочих с винтовками и алыми бантами на отворотах пальто.

— Сто-ой! Куда, болезные?! Не видите, что ль — пуляют тут «временные»! Да ещё как — головы не поднять!

— Никуда мы не лезем, чай, голова на плечах, — огрызнулся Жадов. — Вот что, товарищи — позовите-ка лучше кого-нить, кто тут распоряжается!

— Это мы враз, эй, Митька! Гони-ка до начальства!..

Подошёл военный в перетянутой ремнями шинели, с красной появязкой на рукаве; выправка — настоящая. Из кадровых. Аккуратные усы, идеально выбритый подбородок, стальные серые глаза. Холодные и злые.

— Отряд товарища Жадова?

— Так точно! — отозвался комиссар. — Приказ Петросовета выполнен, телефонная станция занята без боя, оставлена под надёжной охраной!

Военный кивнул. Шинель была хоть и офицерская, но без погон.

Посмотрел холодно, пронизывающе.

— Вашему отряду надлежит занять позицию на углу Кирочной и Таврической, у музея Суворова. Противник силами до роты при самое меньшее трех пулеметах пытается укрепиться в саду, сразу за протокой. Ведет беспорядочный ружейный огонь. Ваша задача — сковать его действия до сигнала к общей атаке. Сигнал — три красных ракеты, сразу после того, как закончит артиллерия. Задача ясна, товарищ комиссар?

— Так точно! — повторил Жадов, очень стараясь, чтобы это вышло бы и лихо, и молодцевато. Военный кивнул, в упор взглянул на Ирину Ивановну.

— А это кто такая? — осведомился без малейшей приязни. — Почему женщина в боевых порядках?

— А вы сами-то кто такой? — Товарищ Щульц тоже в карман за словом не полезла. — Ваш мандат, товарищ?

Комиссар пихнул её локтем в бок.

— Полковник Иванов. Товарищ Иванов. Первый заместитель товарища Благоева по военным и морским делам!..

— Простите, не имела чести быть представлена, — холодно кивнула Ирина Ивановна. — Шульц. По…

— Мой заместитель по деловой части, — поспешно перебил её Жадов. — Навела порядок в бумагах! И бойцов правильно ориентирует! В текущем моменте разбирается!..

— Да у неё же на лбу контра написана, — без выражения бросил полковник Иванов. — Смотри, комиссар, обведут тебя вокруг пальца. Я б на твоём месте гнал эту дамочку куда подальше. Не место им среди авангарда трудового народа.

— Поговорим об этом после победы, товарищ Иванов, — твёрдо ответил Жадов. — Я за товарища Шульц ручаюсь всем моим большевицким прошлым и настоящим.

— Ну, если ручаешься, комиссар, — пожал плечами его собеседник. И отошёл, махнув рукой в тонкой лайковой перчатке. — Выполняй приказ Петросовета.

— Приказ будет выполнен!

Ирина Ивановна поджала губы, провожая взглядом отошедшего полковника.

— Откуда он вообще взялся, товарищ Михаил? У него ж тоже, как он выражается, «на лбу» Николаевская академия написана.

Комиссар пожал плечами.

— Видел его в Петросовете, товарищ Ирина. Только и всего. А остального — кто он да откуда — не ведаю.

— Понятно… вот что, комиссар — давайте-ка я тоже попытаюсь с этим противником, которого там «до роты» поговорить. Как-никак, русские люди, солдаты. Крови уже достаточно пролилось. Буржуям её пускать надо, министрам-капиталистам, а не простым мужикам в солдатских шинелях.

Комиссар заколебался. Оглянулся на своих людей — и тут с угла Таврического сада грянули несколько выстрелов — от стен полетела штукатурка.

— Этот Иванов прав; тут без артиллерии не сунешься. Половину отряда положим, а там вода к тому же. Разрешите мне попробовать, товарищ Михаил!

— Страшно мне вас отпускать, товарищ Ирина, — вдруг вырвалось у комиссара. — Не могу — вдруг случится чего с вами?.. Вот как подумаю — всё внутри переворачивается!.. Знаю, что нельзя так — а всё равно!..

— Если случится, — прохладно уронила Ирина Ивановна, — значит, суждено мне жертвою пасть в борьбе роковой. Погибнуть за счастье трудового народа, за свободу, за мировую революцию.

— Нет! Нет! Что за глупости, Ирина! — от волнения комиссар даже забыл о «товарище». — Не ходите никуда! Сейчас подтянут артиллерию, и…

— Глупо, — пожала плечами Ирина Ивановна. — Не знаю, кто защищает этих «временных», но они обречены. Весь город в наших руках. Сколько они ещё просидят в этом дворце? Сутки? Двое? А потом что? Верных частей у них нет. Нам уж скорее надо о бежавшем го… царе бывшем, то есть — беспокоиться. А этих-то?.. Нет, товарищ Михаил, я пойду, и не вздумайте меня останавливать!

— Вас, пожалуй, остановишь… — комиссар был бледен.

— Дайте лучше что-нибудь белое. Пока этот «полковник Иванов» или как его там по-настоящему и в самом деле не начал из пушек палить.

…Комиссар Михаил Жадов, пригнувшись за баррикадой, глядел вслед тонкой фигуркой в коротком полушубке, что медленно шла сейчас по ничейной земле, высоко подняв над головой белую тряпку.

Ограда сада, черная решетка была кое-где опрокинута, в одном месте замер подбитый броневик, пытавшийся, судя по всему, протаранить преграду. Возле него застыл убитый — в темной куртке рабочего.

С той стороны не стреляли. И вообще вокруг Таврического дворца внезапно наступила какая-то нехорошая, ждущая, сосущая сердце тишина.

Ирина Ивановна аккуратно перебралась через поваленную ограду. Облетевшие кусты безжалостно порублены топорами — здесь расчищали сектора обстрела.

— Я пришла с миром! — крикнула она громко, и слова эти показались ей самой такими странными, нелепыми и наигранными. — Позвольте приблизиться! Не стреляйте!

— Мы не стреляем в парламентёров, — вдруг раздался звонкий и совсем молодой голос. — Спускайтесь к воде… Ирина Ивановна!

Она вздрогнула. Белая тряпка едва не выпала из рук.

Однако к каналу она спустилась, в неглубокую выемку, не скрывавшую её даже и до пояса.

С той стороны среди деревьев появились один за другим три фигуры в шинелях, ловкие, гибкие. Не выпрямляясь, скользнули со своей стороны к урезу воды.

— Не бойтесь, Ирина Ивановна, — сказал один из новоприбывших. — Мы можете сюда, к нам… тут доски под водой, мы устроили… Федотов, тяни, Сашка!

Они втроём потянули за скрытую в палой листве верёвку. Из-под воды и впрямь появились хитро притопленные доски скрытого мостика.

— Идите к нам, не бойтесь! — повторил говоривший.

Ирина Ивановна перешла молча, по-прежнему высоко поднимая белую тряпку.

На том берегу её ждали — трое молодых безусых юнкера. «Павлоны», первый год.

— Здравствуйте, Ирина Ивановна, — вежливо сказал юнкер, снимая фуражку.

— Здравствуйте, Леонид, — проговорила она каким-то неживым, совершенно искусственным голосом. — Леонид Воронов. Не ожидала встретить вас здесь, господин юнкер.

— А наших здесь много, Ирина Ивановна, — легко ответил Воронов. Был он весь тонок, высок ростом, и на вид казался даже хрупким; однако винтовка лежала у него в руках, как влитая. — Далеко не все на юг ушли. Да, — он обернулся к своим молчаливым товарищам, — прошу любить и жаловать. Мадемуазель Ирина Ивановна Шульц, моя учительница… в Александровском корпусе. Ещё весной на уроках у вас сидел, Ирина Ивановна… и экзамен выпускной сдавал…

— Представьте же своих друзей, — прежним неестественным голосом сказала Ирина Ивановна.

— О, простите. Это Юра Кевнарский, из Полтавского корпуса, а это — Иван Бурмейстер, из Омского. Мы тут, так сказать, за начальство.