Смута

— Что вы делаете у… у этих? — вдруг чуть ли не грубо перебил товарища Бурмейстер — низкий, коренастый, с рябоватым лицом и решительным взглядом. — Как вы… почему вы — с ними?

«Эти» и «с ними» у него получилось почти ругательствами.

— Та-ак! Господа юнкера, это, во-первых, долгая история, а, во-вторых, к тому, что я должна вам сказать, касательства не имеет, — голос Ирины Ивановны зазвенел привычным металлом.

— Пришли, чтобы предложить нам сдаться? — мрачно бросил Кевнарский.

— Послушайте меня, — Ирина Ивановна прижала руки к груди. — Таврический дворец окружен. У Временного Собрания нет сил даже на то, чтобы его удержать, не говоря уж о том, чтобы отбить город. Немецкие добровольцы… не вмешиваются. Они договорились с Петросоветом. Будут выжидать. А сюда сейчас подтянут артиллерию — на прямую наводку… сколько вас здесь, господа юнкера? Сотня? Две? А вокруг дворца — тысяч десять, это самое меньшее. И… я бы поняла, защищай вы Государя. Но этих… они же изменили присяге! Это гнусные мятежники, смутьяне, хуже любых бомбистов!.. Зачем вам умирать за них, мальчики?!

— Мы не мальчики! — немедленно вспылил Бурмейстер.

— Леонид был моим учеником, совсем недавно, — парировала Ирина Ивановна. — И… из вашего ведь возраста и другие в Павловское училище попали, так?

— Так. Степка Васильчиков, например. Он тоже здесь, Ирина Ивановна.

— Очень хорошо. Тогда слушайте меня внимательно, господа юнкера. Я устрою так, чтобы вы отсюда бы вышли. И даже с оружием.

— Даже так? — насмешливо перебил Бурмейстер. — Чтобы сбежали? Забыли присягу? Долг?

— Ваш долг, Иван, защищать Государя, — медленно и холодно проронила Ирина Ивановна. — Государя, а не этих мятежников. Не этих смутьянов. Вы разве не слышали, что я говорила?

— Царь это всё допустил, — отвернулся Бурмейстер. — Говорят, что и от престола отрекся. За что его и выпустили. Он, небось, уже кофий в Баден-Бадене пьёт. А нам за него умирать? Временное-то Собрание, как-никак — депутаты Государственной Думы!

— А «петросовет» этот — настоящие мятежники! — поддержал Кевнарский.

— Они тоже мятежники, — голос Ирины Ивановны упал до шёпота. — И, если вы сейчас будете сопротивляться здесь, вас просто перебьют. А если сдадитесь после того, как всё кончится — расстреляют. У поганого рва, как самых презренных дезертиров. Вас для этого матери растили? Или, Бурмейстер, может, вы сами слышали, как Государь отрекается? Или лично в Баден-Баденской кофейне встречали? Нет? Тогда молчите и слушайте, что я вас скажу. Собирайте всех своих. Всех «павлонов». И уходите из города. Пробирайтесь на юг, к Елисаветинску, Ростову, к областям Войска Донского. Государь будет там. Если вы ему верны — то верны должны быть не только, когда вас милостями осыпают. Или, Воронов, я вас как-то иначе учила?!

— А что ж вы сами, мадам Шульц, с красным бантиком щеголяете? — скривился Бурмейстер.

— Для того, чтобы таких дураков, как вы, Иван, из беды вытаскивать, — глаза Ирины Ивановны яростно сверкнули. — Ну, что, согласны? Я вас выведу отсюда. Я обещаю. Пойду рядом с вами и, если что-то не так — вы успеете меня застрелить. Я вам даже свой «люгер» отдам.

Юнкера переглянулись в смущении. Даже Бурмейстер как-то зачесал затылок, замигал, отводя взгляд.

— Хотите умереть за Россию? Ещё успеете. Но не сегодня. И не здесь. Ну?..

— Она права, господа, — тихо вымолвил Воронов, глядя прямо в глаза друзьям. — Скажите… скажите этим, что мы готовы уйти.

— Но только с оружием! — тотчас вставил Кевнарский.

— И с пулемётами! — добавил Иван Бурмейстер.

Ирина Ивановна устало улыбнулась.

— Пулемётов обещать не могу. Но вы себе другие достанете, я уверена.

Глава I.4

Юнкера переглянулись.

— Господа, — нажимала Ирина Ивановна, — сейчас сюда подтащат артиллерию. Поставят на прямую наводку. И вас разгромят. Да, вы отдадите жизни — но за что? За кого?

— За свободу, — мрачно ответствовал Бурмейстер. — За свободную Россию.

— Которой для свободы нужно что, непременно устроить людобойство? Свергнуть законного монарха, помазанника Божия? Посадить себе на шею этих расфраченных кукол из Думы, возомнивших, что они могут управлять тысячелетней державой? Ах, господа, господа юнкера! Охотно бы дискутировала с вами о свободе и пути России и дальше, но время истекает. Люди, что здесь командуют, — она кивком указала себе за спину, — они совсем иные. Они не колеблются, они полгорода снарядами снесут, если нужно. Есть тут мирные обыватели или нет, неважно. Поэтому не надо упираться. Спорить о высоких материях хорошо с живыми. А не с мёртвыми, в коих вы, друзья мои, неминуемо обратитесь.

— Мы не сложим оружия, — бледный, но решительный Воронов скрестил руки на груди.

— Я сделаю всё, чтобы устроить вам выход без разоружения. Совру, если надо. Господь простит мне этот грех, надеюсь, — Ирина Ивановна широко перекрестилась. — А вы, коль выберетесь отсюда, то, как я сказала — сразу же прочь из города. На Дон, на Кубань, в Таврию.

— А что же вы, госпожа Шульц?

— А я, господин Бурмейстер, останусь здесь. Тут я сейчас нужнее.

— С ними, значит, останетесь, — тяжело взглянул тот. — С бунтовщиками. С эс-деками!..

— Это неважно, — Ирина Ивановна слегка побледнела, но голос оставался твёрд. — За себя я сама отвечу, за все прегрешения свои. Ну же, господа, хватит уже. Решайтесь.

Повисло тяжкое молчание. Октябрьский ветер еле шевелил нагие ветви — осень пришла ранняя, вся листва давным-давно опала. Серые туши облаков продавили небо, словно толстяк — тощий казеный матрас, набитый соломой.

— Хорошо, господа, — наконец решился Леонид. — Я вам верю, Ирина Ивановна. Мы оставим позиции. Но только…

— Но только выходя отсюда строем и при оружии! — поспешно перебил Иван.

Кевнарский только кивнул.

— Собирайте юнкеров, — тихо сказала Ирина Ивановна. — Я предупрежу… тех. И вернусь. И пойду с вами. Если что-то случится — умру первая.

Юнкера замялись.

— Ну, мы… тогда того?..

— Собирайте своих, — настойчиво повторила госпожа Шульц. — Пулемёты бросьте. Выходите через мост, колонной. Я вас встречу.

— Ага, мы — колонной, а нас — залпами… или очередями, — проворчал Бурмейстер, но уже больше для порядка.

— Не будет этого, — убеждённо сказала Ирина Ивановна. — Пока не будет. Пока их ещё можно уговорить. Воззвать к совести, к милосердию. Но чем дальше, тем труднее. Они попробуют кровь на вкус… и она им понравится.

И сказала она это так, что юнкера больше уже не спорили.

— Они хотят что?! — у комиссара Жадова, казалось, вот-вот из ушей повалит дым от возмущения. — Выйти с оружием?!

Ирина Ивановна на миг зажмурилась. Выдохнула. И вновь открыла глаза.

— Товарищ Михаил. Это юнкера Павловского училища, «павлоны». Они не побегут, даже под шрапнелью. У них там три станковых пулемёты и я заметила не меньше пяти ручных. Полковник Иванов был прав — их позиция весьма неплоха, за водной преградой, хоть и неглубокой. Умоемся кровью, товарищ комиссар, и задачи не выполним. Пусть уходят. У врага оголится тыл. После этого «временным» останется только сдаться.

— А эти господинчики?!

— А что они нам сделают? Пусть бегут. Я ведь знаю эту публику, преподавала таким же. Слово будут держать. Разойдутся по домам, попрячутся в имения, у кого они остались. А там… разберёмся и с эксплуататорскими классами!

— Это вы верно говорите, товарищи Ирина… насчёт эксплуататорских классов… Но эти-то, юнкеришки…

— Всё! — оборвала спор Ирина Ивановна. — Я иду к ним. Я обещала. А вы, товарищ Михаил… объясните товарищам, что это для нашей же победы. В них меньше стрелять будут.

Повернулась спиной — и пошла, твердо стуча каблучками ботиков по брусчатке. А навстречу ей, по Таврической, от задних ворот сада, двинулась толпа фигур в длинных шинелях, винтовки наизготовку.

— Отставить! — как заправский фельдфебель, скомандовала Ирина Ивановна, слегка запыхавшись. — В колонну по четыре — становись! На пле-чо! Шагом — арш!

Юнкера шагнули, дружно, в ногу, как их учили и как они умели.

Шли мимо испуганно-занавешенных окон, словно тяжёлые шторы или даже подушки могли кому-то помочь или от чего-то защитить.

Шли мимо наглухо запертых парадных, которые, однако так нетрудно будет разбить ломами или попросту подорвать гранатами, коли нужда придет.

Шли мимо провожавших их насмешливыми взглядами красногвардейцев:

— Давай, давай, белая кость! Проваливай, покуда живы!..

Однако телегу в баррикаде всё-таки откатили.

Юнкера промаршировали сквозь, не повернув голов.

Ирина Ивановна смотрела им вслед, пока колонна «павлонов» не скрылась за углом, повернув на Суворовский проспект.

— Ну, что ж вы медлите, товарищ Михаил? Проявляйте революционную инициативу и сознательность, занимайте позиции отступившего врага!

Комиссар хотел что-то сказать, хотел словно даже схватить Ирину Ивановну зачем-то за локти, но вовремя опомнился.

И его отряд на самом деле «занял позиции отступившего врага» — ровно в тот момент, когда через разобранную баррикаду одна за другой проехали три конных запряжки с лёгкими горными пушками.

С передка спрыгнул никто иной, как тот самый «полковник Иванов».

Спрыгнул ловко, легко, по-молодому.

— Что здесь происходит?!

— Заняли оставленные противником позиции, товарищ Иванов! — стараясь подражать военным, отрапортовал комиссар.

— А где противник? — медленно вопросил полковник, озираясь.

— Отступил!

— Куда? Во дворец?

— Нет, они… ушли отсюда. По Суворовскому. Позиции оставили…

— Вы их выпустили? — полковник ощерился, в глазах блеснула настоящая ненависть. — Вы этих мразей выпустили?! Дали им уйти?!

— Товарищ Иванов, так ведь мальчишки же… юнцы безусые, сопляки… сами ушли, без выстрелов, без крови… мы теперь на самых задах дворца… это же хорошо, да?

Рука полковника — или кем он там являлся в действительности? — лежала на кобуре маузера. Ирина Ивановна, полузакрытая Жадовым, осторожным и мягким движением достала «люгер».

— Классовый враг должен быть уничтожен, — отчеканил Иванов. — Чем раньше, тем лучше. Каждый из этих «мальчишек», которых ты так жалеешь, комиссар, будет теперь убивать рабочих, жечь, пытать и вешать, насиловать их жён, детей на штыки поднимать. Это ты понимаешь, Жадов? Или эта, — он ткнул в сторону Ирины Ивановны, — у тебя последний разум высосала, эта… — и он добавил грязное слово.

Жадов побелел. И прежде, чем кто-то успел хоть слово сказать, пудовый кулак комиссара врезался в подбородок полковнику, идеально выбритый, несмотря ни на что.

Хотя удар и был нанесён стремительно, нежданно, полковник успел слегка отклониться — но всё-таки недостаточно. Его опрокинуло на спину, фуражка смягчила удар затылка о камни.

Ирина Ивановна шагнула к нему, направляя ствол «люгера» прямо тому в лоб.

Полковник захрипел, помутившийся было взгляд быстро становился вновь осмысленным.

— Не желаете ли извиниться, гражданин? — холодно осведомилась Ирина Ивановна.

Полковник вскочил с неожиданной лёгкостью, словно и не пропустив только что тяжелый удар. На пистолет в руке Ирины Ивановны он даже не посмотрел, словно не веря, что она способна выстрелить.

— Что ж, комиссар, решил на кулачках потягаться? Это можно. А вы, мадам, опустите пушку, ещё выпалите с перепугу. Ну, комиссар? Давай сюда, поближе.

— Прекратите! — выкрикнула Ирина Ивановна, но Жадов с Ивановным, само собой, её уже не слышали.

Комиссар, похоже, был тоже не дурак подраться.

— Господи! У них революция, а они!.. — не выдержала Ирина Ивановна. И несколько бойцов постарше из их отряда даже засмеялись — настолько дико и абсурдно всё это выглядело.

Полковник Иванов, однако, оказался не лыком шит. Странно качнулся влево-вправо, и ударил — резко, точно и впрямь мастер бокса, с такой быстротой, что движения было почти не различить. Голова комиссара дёрнулась от пропущенного удара, а в следующий миг полковник сшиб Жадова с ног ловкой подсечкой, придавил к камням — колено на горле.

— Всё-всё-всё, уже всё, — хладнокровно бросил Иванов, поднимаясь. — Считай, мы квиты, комиссар. Друг с другом разобрались, теперь буржуев добивать надо. Но, Жадов, если опять контру отпустишь — так и знай, лично расстреляю. А твою пэ-пэ-жэ… научи стрелять, что ли. А то ведь и убьёт кого-то ненароком.

— «Твою пэ-пэ-жэ»? Это ещё что такое?! — Ирина Ивановна бросила через плечо, помогая подняться болезненно морщившемуся Жадову.

— Походно-полевая жена. Не слыхали, что ли? — ухмыльнулся полковник.

И тут комиссар Михаил Жадов удивил всех.

— Не знаю никаких «походно-полевых». Ирина Ивановна моя жена! Законная! — вдруг бросил он прямо в лицо полковнику.

Тот явно хотел ответить чем-то саркастическим — но в этот момент над противоположной стороной Таврического сада взлетели алые сигнальные ракеты.

— Атака! — резко бросил Иванов, одним движением выхватывая маузер. Несмотря на то, что из огромной деревянной кобуры его и просто вытащить не так-то легко. — Вперёд, за мной! Да здравствует революция! Ура, товарищи!

— Ура! — подхватил отряд комиссара Жадова и другие, успевшие подтянуться к Суворовскому музею.

По пустому, полумёртвому саду бежали тёмные цепи — солдаты, матросы, множество гражданских в тёмных пальто и куртках, наставив штыки.

Ирина Ивановна Шульц бежала вместе с остальными, не отставая от комиссара. С того самого момента, как Жадов объявил её своей «настоящей женой», они не обменялись и единым словом. Смотреть в глаза Ирине Ивановна комиссар тоже избегал.

Со стороны Невы бухнул артиллерийский выстрел и сразу же грянул разрыв снаряда. И частая-частая стрельба.