Ох, сомнения, сомнения, скребут на душе кошки, и даже котёнок Черномор, уж на что неразумный, а и то чует что-то, беспокоится, ходит кругом да около, мяучит… что-то будет? Вывезет ли кривая?..
Взгляд назад 2
Миновала Родительская суббота, настало Сретенье. Январь уступил место февралю, Илья Андреевич Положинцев поправлялся медленно и трудно. Сперва боялись тронуть и лежал он в корпусной больничке, но затем с величайшими предосторожностями раненого перевезли в Военно-медицинскую. Физику стал преподавать штабс-капитан Шубников, но его кадеты не любили. Был он молод, нервен, цеплялся в классе ко всякой мелочи и однажды даже ухитрился поставить Пете Ниткину «шесть» вместо неизменных «двенадцати» — «за слабую дисциплину и пререкания со старшим по званию».
Петя после этого шёл, глядя на свой «Дневникъ успѣваемости» глазами, полными слёз. Чтобы он ненароком не свалился с лестницы, Федору пришлось даже поддерживать друг под руку. Севка Воротников не преминул погыгыкать, однако Левка Бобровский на него прикрикнул — и Севка тотчас же прекратил.
Стрелявших в Илью Андреевича так и не нашли. Жандармские офицеры приезжали, крутились вокруг Приората, да там ни с чем и убрались восвояси, лишь изронив глубокомысленно, что, дескать, скорее всего дело рук террористов БОСРа, однако от заявлений этих, понятно, никому не было ни жарко, ни холодно.
Корпус, однако, продолжал готовиться — наставал государев смотр. В Гатчино пришла тишина, но армейские и казачьи патрули так никуда и не исчезли.
Лиза Корабельникова исправно слала Федору письма в розоватых конвертиках, а Зина Рябчикова — Пете Ниткину в лимонных.
После Сретения настала пора Сырной седьмицы, Масленицы, и именно на ней, почти перед самым смотром, Федору Солонову пришло ещё одно письмо, с клеймом Военно-медицинской академии.
Илья Андреевич Положинцев писал неразборчиво и нетвёрдо, но, верно, не хотел никому диктовать.
«
Над письмом Ильи Андреевича Федор просидел весь вечер. Вернее, просидели они с Ниткиным. Петя, со свойственной ему рассудительностью, тут же заявил, что поездку в Петербург он организует, ибо и мама, и тётя Арабелла, и даже Петин дядя-опекун, генерал-лейтенант Сергей Владимирович Ковалевский, — все считали, что кадета Солонова настоятельно требуется пригласить в гости. А уж там они сообразят, как передать письмо Илье Андреевичу.
— Выходит, и он считал, что инсургенты у нас там шалят…
— Как и Бобровский, — буркнул Федор. Признавать правоту Левки не шибко приятно, но что поделать.
— Но про машину молчок.
— Ясное дело, Петь, что молчок! Я б тоже на его месте молчал.
— Конечно, он её там ладил-ладил, а потом…
— Да, может, ещё и не он!
— А кто же?
— Профессор нам про Илью Андреевича ничего не говорил! Только и сказал, что, мол, с трудом нашли место!
— А как бы они её туда засунули? — возразил здравомыслящий Петя. — Ясно, что кто-то из корпуса только это и мог сделать! Нет, Федь, ты как хочешь, а Илья Андреевич — он
Спорить Фёдору не хотелось. Может, оно и так, может, и нет — что это меняет в главном? В главном — что инсургенты-эсдеки, встревоженные, насколько понял Федя, разысканиями Ильи Андреевича в подземельях, решили его застрелить? Хотя…
— Погоди, что-то не складывается, Петь.
— Да чего ж не складывается-то?
— Ты послушай! — Федя даже слегка хлопнул друга подушкой и у бравых кадет едва не завязалась было благородная подушечная дуэль, если бы оба они вовремя не вспомнили про письмо. — Послушай! Если эсдеки всё знали про эти ходы, да так, что решили — Илья Андреевич для них угроза, то почему ж они их раньше не использовали? Прошли бы тихонечко к самому дворцу, постреляли б государев конвой… Особенно когда тот штурм-то был? Под шумок бы всё и сделали!
Петя ответил не сразу, задумался, видать, Федины доводы оказались убедительны.
— Думаю, не всё у них готово было, — изрёк он наконец. — Ещё думаю — к са́мому дворцу, наверное, не подойти. Мы ж так ту потерну и не прошли до конца. Может, там тупик или ещё что.
— А может, — вдруг осенило Федора, — они как раз тот приоратский ход тоже нашли, и он-то как раз куда надо и ведёт? Может, потому они в Илью Андреевича и стреляли?
— О! — Петя поднял палец. Помолчал, подумал и снова изрёк: — О!
Одобрив сей достойной царя спартиатов тирадой догадку друга, Петя с энтузиазмом принялся развивать теорию дальше.
И выходило, что таки-да, инсургенты, скорее всего, потерпев неудачу в зимних выступлениях, решили действовать хитрее. Ведь удалось же им взорвать эшелон Семеновского полка? — так отчего бы не повторить, только поднять на воздух теперь уже весь императорский дворец с августейшим семейством?
И, значит, они выследили Илью Андреевича, а дальнейшее было уже «делом техники», как выразился Петя. Зима, вечер, темно, выскочить, выстрелить — и бежать. План, увы, удался. И это значило, что инсургенты очень близки к исполнению своего плана.
— Это почему?
— Потому, что без Ильи Андреевича они нужного хода найти не могли. А теперь нашли, значит. И стал он им ненужен.
Федор задумался.
— А зачем вообще в него стрелять?
— Как зачем? Злодеи ведь.
— Злодеи, верно. Но что бы им сделал один преподаватель физики, что навёл их на требуемый ход? Вот они в Илью Андреевича выстрелили, и все теперь на ногах — и полиция, и жандармы, и мы. Что ж они, совсем глупые? Если хотели государев дворец подвзорвать — чем бы Положинцев им помешал?
— Ну, как сказать, — задумался Петя. — Они ж не знают, что Илье Андреевичу известно. Потащут они взрывчатку этими ходами, да на него и наткнутся. А ну, как он не один случится? Вот и решили — мол, проще убить будет. Слышал же, жандармы всё равно на БОСР списывают? На эс-эров? И верно — скольких они уже убили, и чиновников, и полицейских, и офицеров…
Приходилось признать, что Петя тоже прав.
— Так что надо Веру просить.
— Просить?! — вдруг возмутился тихий и кроткий обычно Петя. — Требовать! Человека мало что не убили, а ты — «просить»?! Довольно, хватит, напросились!
И вновь приходилось признавать правоту друга.
В ближайший же отпуск — в субботу — Федя явился домой, преисполненный решимости, аки Перикл перед Ареопагом.
Вера была дома. Она вообще почти никуда не ходила последнее время. Гимназистки-тальминки старшего, выпускного класса, конечно, уже начали готовиться к выпускным экзаменам, но при этом не забывали веселиться: вечеринки с танцами, любительские спектакли и концерты, каток, и прочее.
Неизменными и верными рыцарями прекрасных юных тальминок постоянно являлись кадеты старшей, первой роты Александровского корпуса. Они уже все давным-давно перезнакомились — корпусные и гимназические балы, каток, частные вечеринки; тётушки, помнившие времена блаженной памяти государя Александра Освободители, качали головами на нынешние свободные нравы, но и только.
Надя, средняя сестра Федора, хоть и не обрела ещё все права и привилегии выпускного класса, но тоже время даром не теряла: после всех зимних потрясений так хорошо было вернуться к обычным забавам!..
А вот Вера — нет.
Сиднем сидела дома, обложившись толстенными томами. Папа только крякал, глядя на счета, присылаемые милейшим Юлием Борисовичем Ремке, что держал книжную лавку «Ремке и Сыновья».
И это были не какие-нибудь там французские романы или модные журналы. Солидные труды по истории и политэкономии, дозволенные цензурой. Что сестра с ними делала, Федор не знал, да и знать не хотел до поры до времени.
И сейчас, едва взглянув на сведенные вместе брови кадета, его старшая сестра вздохнула, откладывая книгу.
— Ну, чего тебе?
— Много чего. — Федя закрыл дверь в комнату сестёр. — Эсдеки твои нужны, вот чего.
Вера, против его ожиданий, не стала ни фыркать, ни отнекиваться, ни даже раздражаться, как в прошлые разы.
— Ты опять про эту выдумку с побегом?
— Нет, — Федя покраснел, но смутить себя не дал. Сейчас это уже казалось и впрямь не столь гениальной мыслью. — Побеги — побегами, но есть дело поважнее.
Что-то всё-таки, видать, изменилось в нём самом.
— Рассказывай.
— В Илью Андреевича Положинцева стрелял Йоська Бешанов, — выпалил Федор самое главное. — А Бешанов — это твои эсдеки.
И не услыхал даже ожидаемого им и возмущённого «да какие они мои?!»
— Ты уверен? Разве твой Илья Андреевич знает, кто такой Йоська Бешеный? Видел его где-то?
— Не видел. Но описал очень подробно. Даже удивительно, что успел разглядеть.
— Видимо, они хотели наверняка… вот и потеряли осторожность, подошли слишком близко… и фонарь, наверное, там был…
— Наверное. Конечно, может, Илья Андреевич и ошибся…
— Да не ошибся он, — с досадой сказала сестра. — Йоська — он… он на всё способен. Ярость и обида в нём небывалые. Почему одним всё, а таким, как он — ничего?
— Учился — и было б ему всё, — буркнул Федя.
— Дорогой мой! — восхитилась сестра. — Тебе сколько лет? Заговорил, ну словно нянюшка или наша mère. Сам-то этому правилу следуешь?
— Ну, следую… как могу…
— Ладно, не дуйся, — махнула рукой Вера. — Я только говорю, что Йоська — он и впрямь может. Стрелял уже, и без малейших колебаний, не зря его на стражу ставили… Так чего ж ты хочешь? Что я должна сделать?
Федя, как мог подробно, а, с другой стороны, кратко изложил их с Ниткиным теорию.
— Проберутся и подвзорвут, как семеновцев! — закончил он.
Вера молча кивнула.
— Что, ты согласна? — несколько опешил бравый кадет. — Не будешь говорить, что всё чепуха и ерунда?
— Не буду, — сказала сестра. — Потому что от
— Нужно, чтобы Охранное отделение проверило бы все подземелья. Чтобы следили.
— Ну, а я что?
— А вот ты теперь уже должна их там предупредить! И без отговорок!..
— А если я не могу? — спросила Вера с бледной улыбкой.
— Как это «не можешь»? — не понял кадет.
— Не могу, Феденька, — Вера опустила голову, затеребила край домашней шали. — Соврала я тебе. Никакой я не агент. Была с эсдеками, с большевиками, как они себя зовут… потому что уж больно несправедливости вокруг много.
Федор стоял, бессильно сжимая и разжимая кулаки. Соврала. Соврала! Соврала!..
— Соврала я. Грешна… — Щёки Веры тоже заливал жаркий румянец. — Прости, Феденька… прости меня, коль сможешь… Господа что ни день молю, чтобы простил…
— Так ты… ты с ними, что ли? С эсдеками? С бомбистами?! — шёпотом закричал Федя, едва обрёл дар речи. — Я… я тебе верил! Верил!..
Вера резко закрыла лицо ладонями, плечи вздрогнули. Словно почуяв, что дело неладно, котёнок Черномор вспрыгнул хозяйке на колени, потёрся мордочкой, запырчал, но не от удовольствия, а словно с тревогой.
— Ну да… я обманула… ничего лучше не придумала… стыдно было…
И Федор Солонов уже хотел закричать что-то об измене и прочем, но вдруг словно наяву услыхал рассудительный голос Пети Ниткина:
«Слезами горю не поможешь. И ругаться тоже смысла нет. Она же плачет, смотри!.. Она раскаялась. А дело так и не сделано!.. Чего ж теперь браниться?..»
И так ясно это слышалось Федору, что он невольно даже обернулся.
Но нет, друга Ниткина тут не было, и не только здесь, но и вообще в Гатчино — уехал на побывку к матери в Петербург.
— Хорошо, — услыхал Федя собственный голос, куда более рассудительный, чем, казалось, должно бы. — Бог простит, и я прощаю. Только не ври больше, договорились?
— Договорились, — всхлипнула сестра. — Только я всё равно уже не с ними!.. В-валериан…
— Что «Валериан»?
Федя грешным делом подумал, что Вера сейчас начнёт изворачиваться и оправдываться, мол, это не я, это всё он, сбил с толку, заморочил и так далее — как порой делали в Елисаветинской военгимназии, когда, чтобы избежать совсем уж сурового наказания, навроде отчисления, можно было свалить на кого-то из «отчаянных», мол, это он придумал, а я так, всего лишь поддался. Подловато (и здесь, в Александровском корпусе, о таком даже не слышали), и прибегали к этому не шибко авторитетные воспитанники, но, на самый крайний случай…
— Валериан был такой убеждённый… и я с ним соглашалась.
Но Федору было сейчас не до того.
— Значит, надо прямо писать! Прямо в Охранное отделение.
— Так ты ж сам мне только что говорил, что Илья Андреевич твой им всё рассказал!
Верно, подумал Федя. И ему то ли не поверили, то ли не приняли всерьёз.
— Нет, дорогой мой братец. Не поверили жандармы господину Положинцеву, и нам тем более не поверят. Самим надо!
— А ты… — осторожно спросил Федя, — ты теперь точно не с ними? Не с эсдеками?
Поделиться книгой: