– Так это когда было-то... – я неопределенно пожал плечами.
Ну да, точно драма. Моя младшая сестренка по всем традициям и канонам была влюблена в моего лучшего друга. Два других брата были старше, а я – в самый раз для первых нежных чувств. Да еще и Гарик, судя по всему, личностью был неординарной, увлекался всякими интересными штуками, светомузыку сам соорудил еще в школе, приемники паял, починить мог все, что угодно, до чего руки дотягивались. Вот только ответных чувств толстенькая Ирочка у него ну никак не вызывала. И даже приятельских. Конечно же, он заметил ее приязнь. И даже несколько раз беззастенчиво использовал. Когда ему надо было зашить разодранные на заднице штаны, например. Но самая большую обиду он нанес Ирине уже в Новокиневске. Когда женился на ее подруге. И она была вынуждена, глотая слезы, быть свидетельницей на их свадьбе. И драить квартиру, перед тем, как молодая супруга вернется из роддома с младенцем. Бутылки пустые выбрасывать. И прочие следы бурной радости по поводу рождения наследника.
Даже стало ее жаль. Но что тут поделаешь? Насчет красивой души у дурнушек это брехня из-под коня. Как правило, некрасивая подруга – это злобная и завистливая сучка, готовая распространять сплетни с каждым встречным-поперечным. Зато искренне убеждена, что она героиня. Потому что про чужие женские трусы своей подруге не рассказала. Чтобы семью не рушить. Хранительница очага, благородная, фигли. Зато мне сейчас выложила. И друзьям-приятелям Веника, я уверена, тоже. И двум кумушкам в очереди за колбасой. И соседке по купе в поезде. И на работе, стопудово.
Так, расслабься. Это твоя сестра, ты на ее стороне. Наорешь на нее сейчас, ночевать пойдешь на вокзал. Но блин, как же меня выбешивают такие дурищи. Ладно, ничего. Зато в полтос она будет выглядеть идеальной стройняшкой с улыбкой в тридцать два фарфоровых зуба и гладкой, как у силиконовой куколки кожей. Надо же, даже не верится сейчас, что из этого вот материала может получится что-то пристойное. Однако же я видел своими глазами.
– Просто ужас, Ириш, – сказал я, встал и приобнял ее за плечи. – Даже не думал, что он такой гнилой человек... Не зря, значит, я с ним не общался столько времени.
– А еще, представляешь, – Ирина как будто преобразилась. Она рассказывала про гнусности, которые творил в личной жизни этот незнакомый Гарик с таким огнем в глазах, будто ей это доставляло невероятное удовольствие. Как про подвиги какие-нибудь, что ли. Она издевается. Может это тест такой? Типа, давай, брательник, я сейчас буду отвратительной стервой, а тебе, чтобы я пустила тебя переночевать на диван, придется все это выслушивать...
Не выгнала. Даже выдала комплект постельного белья и предоставила в мое распоряжение продавленный и покрытый загадочными пятнами диван. Впрочем, об их происхождении догадаться несложно, учитывая то, чем мы здесь занимались в прошлый визит...
Я поворочался, устраиваясь поудобнее среди впадин и бугров. Перед носом оказался подлокотник. Ткань, его затягивающая, протерлась, в прорехе светлело некрашенное дерево. Я ухватил пальцами торчащую нитку и потянул. Тихонько захихикал. В детстве я тоже так делал, когда у бабушки гостил. А бабушка на меня ругалась. Другая бабушка, мамина мама. В отличие от вздорной и удивительной мамы отца, та была каноничной старушкой, с платочком и пирожками по выходным.
В комнате Ирины все еще горел свет. В своем времени я бы предположил, что она там в чатиках с подружками переписывается, а сейчас она чем занята? Книжку читает? Или в черненькую книжечку все, произошедшее за день записывает?
Я вспомнил, как прочитал в какой-то подростковой книжке, как герой вел дневник. И мне тут же захотелось тоже вести тайные записи. Наверное, это в классе четвертом было. Я сходил в канцтовары, купил себе блокнот в клеенчатой обложке, выдрал оттуда страницы для адресов и телефонов. Распанковал книжечку угрожающими надписями, типа «совершенно секретно» и «кто заглянет, тот чувырла». И даже примерно полгода записывал все, что со мной происходило. А потом забросил. Интересно, куда потом эта книжечка делась? И кто-нибудь читал ее, кроме меня?
Я провалился в сон как-то очень резко. Казалось, только моргнул. И вот я уже погружен в ватную тишину, руки и ноги прихвачены кожаными ремнями к неудобному деревянному креслу.
От неожиданности я даже дернулся. Безуспешно, правда. Ремни не отпустили. Ну или точнее, дело было не в ремнях. Я просто не мог пошевелиться. За пультом теперь стоял другой доктор. Я уже точно не помнил, как выглядит прежний. Но зато точно знал, что этот – другой. Он был длинный и кривой, как кочерга. Из под белой шапочки выбивались темные пряди. И брови были такие... внушительные. Не как у Брежнева, конечно, но тоже ничего так. На кармане белого халата – темное чернильное пятно. Ручка потекла, похоже.
А за пультом в этот раз сидит женщина. Совсем молодая и чем-то смахивающая на Аллу Пугачеву. Не то лохматой прической, не то верхней частью лица... Почему, интересно, она без головного убора? Это же медицинское учреждение, сюда пускают вот таких вот лахудр?
– Эксперимент номер восемнадцать, – склонившись к микрофону, произнес доктор. – Испытуемый в сознании. Старт эксперимента после слова «карандаш».
– Простите, а кто должен сказать слово, вы или я? – я криво ухмыльнулся.
– Испытуемый, вы меня хорошо слышите? – раздался из динамика искаженный голос доктора. А почему, кстати, я решил, что это доктор? Только потому что он в белом халате? А может это какой-нибудь инженер, например. И проверяет он вовсе не меня, а работу электрического стула...
– ...нейронных связей.
Доктор замолчал и вопросительно посмотрел на меня. А я понял, что прослушал, что он только что говорил. Да и ладно. Почему-то я был уверен, что ни в коем случае нельзя делать то, чего от меня здесь требуют. Не знаю, почему. Из врожденного чувства противоречия? Или это все-таки какое-то чутье меня берегло.
– Испытуемый? – недовольно проскрежетал в микрофон доктор-кочерга. Как можно вообще жить с такой сутулостью? Или это уже горб?
Я принялся разглядывать потолок. Как и стены, он был зашит фанерными квадратами. Под которыми, похоже, был какой-то звукоизолирующий материал. И если бы не ремни и кресло, то я бы решил, что это какая-то студия звукозаписи. На стенах светящимся пунктиром горели лампы дневного света. И гудели, как будто в школе во время контрольной. Когда тишина, и слышно только как ручки поскрипывают по бумаге...
– Протокол шесть, – проскрипел динамик.
Ассистентка принялась нажимать на какие-то кнопки и рычаги, но ничего не происходило.
– Испытуемый? Вы меня слышите?
Я молча смотрел на деревянные узоры на фанере. Интересно, это просто сон? И мое подсознание так вот метафорически хочет мне что-то сказать? Или?
Думать о том, что я попал сюда все-таки не случайно, было странно. Никогда не любил все разновидности конспирологии. В тайные заговоры, эксперименты над людьми и карательную психиатрию верил только частично. В тех местах, где мог сам проверить. О себе я был, конечно, высокого мнения, но представить, что моя персона вдруг заинтересовала каких-то рептилоидов, решивших зашвырнуть меня в прошлое с какой-то высокой целью, я не мог. Сразу хотелось шутить дурацкие шутки и саркастически ухмыляться. Хотя сейчас такая стратегия явно была неуместна. Со мной ведь и правда случилось нечто, из ряда вон выходящее...
С другой стороны...
Цвет ламп медленно сменился с мертвенно-белого на красный. Стекло залило чернотой, голос доктора, утонул в шипении помех. Потом их заглушил мерзкий, врезающийся в мозги, писк.
Я не сразу понял, что это будильник.
А когда открыл глаза, не сразу сообразил, где я.
Из-под прикрытой кухонной двери пробивался свет, Ирина уже проснулась. Зашумела вода в кране, пыхнул газ на плите. А будильник все пищал, зараза. Я нашарил его рукой рядом с диваном и наконец-то заткнул. Спустил на пол ноги. Что-то я как и не спал совсем. Ощущения как с похмелья. Я потряс головой, встал и побрел в ванную.
С работы я отпросился пораньше. Ехать нужно было в центр, к Феликсу, не хотелось толкаться в час пик. Но сказал я, разумеется, что у меня важная встреча, и нужно успеть до шести. А поскольку я был молодец последние дни, Антонина Иосифовна посмотрела на меня своими прозрачными задумчивыми глазами и сказала:
– Конечно иди, Иван.
Первым к пустой остановке подъехало маршрутное такси. Зеленый раф-2203 с белой полосой и шашечками на боку. Я мог бы и троллейбуса подождать, конечно, все-таки за проезд пятнадцать копеек, но глянул на пустую дорогу и намерзший на проводах иней и махнул водиле, который уже чуть было не тронулся.
Гулять так гулять, как говориться. Я же собираюсь новую жизнь начинать, более обеспеченную. Не знаю пока, правда, как, но из общежития я уже выселился.
Начать разговор про жилье с Феликсом сразу же у меня не получилось. Потому что он был взвинчен, в приподнятом настроении и размахивал какой-то бумажкой.
– Иван, вы представляете, нашу с вами работу обсуждали на консилиуме психиатров в Горьком, – выпалил он сразу после приветствия. – И эти закостенелые и твердолобые болваны считают, что мы с вами примитивизируем современную психиатрию! Превращаем ее из серьезной науки в балаган! Нет, вы только послушайте!
– Это значит, что мы прекращаем публикации? – тревожно спросил я. Еще чего не хватало! Я, можно сказать, на эти гонорары только и рассчитываю. На что-то же мне надо снимать жилье. И еще бы разобраться, как здесь это делается. В газетах что-то не видать обширных разделов об аренде квартир. Ну или я не там смотрю просто...
– Нет-нет, ни в коем случае! – Феликс Борисович демонстративно разорвал бумаги, которые держал, на мелкие клочья и подбросил их вверх. Бумажный снег осыпал его шевелюру, один кусочек зацепился за челку и повис над правым глазом. – Мы продолжим нашу с вами работу! И отправим ее еще в несколько газет. Выйдем на союзные издания! Я докажу, что мы правы, а они все – просто упертые бараны!
– Фух, – с облегчением выдохнул я. – А у меня как раз появилось несколько новых идей, и я хотел их с вами обсудить.
– Отлично! Отлично! – театральным взмахом Феликс пригласил меня в кабинет. Где на столе уже стояла дежурная коробочка эклеров, тарелка с нарезанным лимоном и бутылочка коньяка. Ну да, логично. Как можно работать без топлива?
Часа два мы обсуждали популярную психиатрию. Феликс вещал под мои наводящие вопросы, а я делал заметки. Потом какое-то время я терпеливо слушал, как он разговаривает по телефону и жалуется на проклятущих тараканов. Потом мы снова вернулись к разговору про работу. И только когда бутылка опустела на три четверти, фонтан красноречия и креативности Феликса иссяк, и я понял, что можно, наконец-то обсудить жилищный вопрос. Самым простым решением, конечно, было напроситься пожить к нему гостевую на неопределенный срок. Но мне самому почему-то эта идея не нравилась. Феликс был довольно специфическим человеком, мне было интересно с ним работать, но вот жить с ним на одной территории... Боюсь, в таком режиме я довольно быстро стану из его соавтора его пациентом.
– Феликс Борисович, я хотел с вами поговорить еще об одном вопросе... – начал я осторожно.
– Тебе нужен еще один сеанс с Ириной, я угадал? – встрепенулся он. – Она о тебе спрашивала сегодня утром.
– Это было бы очень кстати, но я не об этом, – вздохнул я. – Я столкнулся с ситуацией, в которой не очень хорошо себе представляю, что делать. Я хочу снять комнату. Или квартиру. В общем, отдельное автономное жилье, не койку в общежитии. Вот только, боюсь, что в университете нас не учили навыку искать себе места проживания.
Я замер, не дыша. Если сейчас он предложит мне пожить у него, надо будет прямо-таки извернуться ужом на сковородке, чтобы отказаться так, чтобы не обидеть моего соавтора-психиатра.
– Хм... Дай-ка подумать... – Феликс Борисович запустил пальцы в свою шевелюру и уставился на потолок. – Кажется Вера Андреевна сдавала комнату. И можно спросить у Генки Богатырева, тоже вроде что-то такое слышал. В крайнем случае, мы с вами прогуляемся до доски объявлений возле Дунькиной рощи, там всегда есть кто-нибудь, готовый помочь в этом вопросе.
Фух. Я испытал смесь облегчения и разочарования. Облегчения, что не придется сейчас ничего придумывать, а разочарования – ну вообще-то мог бы и предложить свои услуги! Так-то он живет один в совершенно великанской квартире! Для Советского Союза.
– А что у вас случилось, собственно? – нахмурился Феликс. – Вам негде жить?
– Можно сказать и так, – хмыкнул я. – Не сошелся характерами с комендантом.
– Понимаю, – с лицемерным сочувствием покивал психиатр. – Так, посидите здесь, я совершу несколько звонков, и мы решим вашу проблему...
В этот момент запиликал звонок на входной двери. Феликс Борисович начала недоуменно нахмурился. Потом лицо его просияло и он вскочил.
– Ох, совсем забыл! Сейчас я вас познакомлю с одним удивительным человеком!
Глава восьмая...был близок к провалу
Я встал и подошел к окну. Отогнул занавеску и посмотрел на площадь. В коридоре кто-то шумно снимал ботинки, голос незнакомый. А на улице суетились рабочие, растягивая между столбов красный транспарант с белыми буквами. Полного текста пока что было не видно, только вторую часть. «...годом, товарищи!». Еще двое рабочих раскручивали гирлянду из цветных лампочек. Доводили, так сказать, до ума новогоднее оформление площади.
– Иван, хочу представить тебе своего коллегу, Константина Семеновича, – торжественно провозгласил от двери Феликс. В комнату бочком просочился маленький щуплый человечек в сером костюме и черной водолазке. Он был прямо-таки антиподом Феликса. Говорил почти шепотом, никаких широких жестов руками. Да что там! Не то, что широких, вообще никаких жестов! Он вцепился одной рукой в другую, как будто даже случайно не хотел показать языком тела хоть что-нибудь.
– Здрассьте, – смущенно не глядя в мою сторону сказал он и бочком пробрался к стулу. Присел на краешек.
– День добрый, – сказал я и снова бросил взгляд за окно. У рабочих наконец-то получилось натянуть полосу ткани с белыми буквами целиком. Зато с гирляндой была явно какая-то проблема. Светиться она отказывалась категорически. И по этому поводу мужик в белой каске возмущался и размахивал руками.
– Иван, я нижайше прошу меня простить, но я рассказал Константину Семеновичу вашу историю, – Феликс откинул верхнюю часть глобуса и извлек из бархатного нутра географического бара бутылочку армянского коньяка. – Дело в том, что потеря памяти – это в каком-то смысле его профиль. И он чрезвычайно заинтересовался вашей ситуацией. Вы не могли бы...
– Вы решили, что мне нужен доктор? – прохладно спросил я. Ну да, ну да. Сейчас этот незаметный хрен начнет задавать вопросы, а под дверью уже дежурит бригада крепких парней со смирительной рубашкой. Будешь отвечать честно – точно псих. Будешь отпираться и все отрицать – что-то тут нечисто, отмазываешься, значит все неоднозначно, и надо бы проехать в стационар и полечиться галоперидолом. А потом, может быть...
– Доктор?! – возмущенно переспросил Феликс и вскочил. – Доктор вам?! Да вы один из самых здравомыслящих молодых людей, которых я знаю! Просто с Костиком мы дружны уже много лет, и это ему, в некотором роде, требуется ваша помощь!
Повисло неловкое молчание. Бледные щеки не в меру скромного доктора порозовели. Взглядом он продолжал сверлить собственные носки. Фу, блин, даже как-то неудобно стало.
– Раз так, то я всегда готов, – хмыкнул я. – Как настоящий пионер.
– Да вы садитесь, Иван, что вы вскочили? – с виноватыми нотками попросил Феликс. – Давайте по граммулечке, чтобы расслабиться, и продолжим разговор. Костик, ты не стесняйся, говори, как есть. Я уверен, Иван отлично все поймет.
Я мысленно вздохнул, отложил на время свой жилищный вопрос и приготовился с энтузиазмом принимать участие в скучной беседе.
Правда, уже буквально минуту спустя скука сменилась энтузиазмом и любопытством.
Костик, в смысле, Константин Семенович Ковач, был главврачом закорской психушки. Ввиду географического положения, занималось это заведение в основном разгоном чертей. Закорск в восьмидесятом по сути уже был городком, но по статусу все еще назывался рабочим поселком. Основное население – работники лесоповала, деревообрабатывающей фабрики и еще парочки производств. Отчаянно скучающее и много пьющее. Так что основной профиль психлечебницы сложился уже давно – побеждать последствия близкого общения с зеленым змием. И другие диагнозы в тех краях практически никогда не ставили.
А Константин Семенович, еще когда учился в мединституте, мечтал быть большим ученым, а не крутить чертям хвосты. Так что при любом удобном случае он закапывается в архив и шерстит там всякие разные медицинские карточки. Материал для диссертации собирает. Из всего потока однотипных пациентов закорской психушки он выделил несколько случаев, не похожих на стандартную алкогольную нечисть. Но все они произошли до того, как он начал там работать. И все были так или иначе связаны с амнезией. Первым был мужчина, в сорок седьмом году, возрастом сорок семь. Такое вот совпадение. Его привезли, прихватив из центра города. Он топтался в полной прострации у местной достопримечательности – памятника Ленину с топором. Привычно подмахнули диагноз «алкогольный делирий», положили на вязки и запустили стандартный протокол. Правда, никаких чертей, гигантских пауков или злокозненных бюрократов в его бреду не присутствовало. По большому счету, он просто не помнил, кто он такой и как сюда попал. Примерно через сутки его память прояснилась. Он сообщил свое имя, и выяснилось, что он аж из Мурманска. Работал в школе учителем труда, последнее воспоминание – за август сорок шестого года. Потом как будто медленно моргнул, и вот он уже лежит, привязанный к неудобной кровати, а сосед по палате вкручивает ему про злокозненных бюрократов в черных нарукавниках, следящих из-под стола. Расслабляться, мол, нельзя, тут же подсунут на подпись что-то нелицеприятное, вот и отмывайся потом...
Но нашлись те, кто здоровяка-бородача вспомнил. Все то время, которое он не мог вспомнить, он был бригадиром на лесоповале. Пел песни густым басом и был заядлым бильярдистом. Правда, в прошлой жизни у оного пациента не было слуха, а бильярдный кий он никогда даже в руках не держал. Его выписали, когда за ним из Мурманска приехала заливающаяся слезами счастья жена.
Был и другой случай. Тоже связанный с якобы потерей памяти. Женщина, тридцать два года, попала в больницу в шестьдесят третьем. Ее нашли без сознания на опушке леса. Привезли по скорой, потом она пришла в себя, без памяти и в растерянности, и ее перевели из обычной терапии в психушку. Тоже по привычке поставили алкогольный делирий, хотя она уверяла, что к алкоголю никогда в жизни не прикасалась. Буквально на следующий день за ней явился муж, но она его не узнавала и уходить из больницы отказывалась. На имя, которым он ее называл, не откликалась. Через денек память ее прояснилась, вот только заботливого мужа в ней не оказалось. Она вспомнила, была бухгалтером на одном из московских предприятий. Возвращалась с работы домой, ей стало нехорошо, она присела на скамейку, а очнулась в закорской психушке через три года. Женой местного цыганского барона. И с ребенком даже. Как в результате разрешилась эта история – неизвестно, в истории болезни не записано.
И третий случай, тоже очень близкий по смыслу двум предыдущим. Попал к ним мужик, на первый взгляд по стандартной «статье» – пил как не в себя, потом в один не особенно прекрасный момент из-под стола полезли фашисты почему-то с зенитками, он в неравной схватке проиграл, забился в угол кухни, где его и нашли сердобольные соседи по коммуналке и вызвали бригаду. Он пришел в себя, фашисты растворились в галоперидольных парах, вот только вспомнил он совсем не того себя, которого знали все в Закорске. Он приехал в шестьдесят восьмом и обосновался в местном кабаке. Пел песни, радовал публику. Но после встречи с фашистами выяснилось, что петь он вовсе даже не умеет, название Закорск впервые слышит, и вообще «как я сюда попал из Свердловска?».
– Как видите, у всех этих трех случаев вырисовывается довольно четкая картина, – сцепив пальцы на коленях и старательно избегая смотреть в глаза, говорил Константин Семенович. – Все эти люди в какой-то момент вдруг бросили свою привычную жизнь, назвались чужими именами и покинули привычную обстановку. Пожили чужой жизнью, забыв про свою. А потом память вернулась.
– Занимательно, согласен, – кивнул я, не моргнув глазом. – Но при чем здесь я?
– Иван, вы простите мою бестактность, но у вас никогда не появлялось мысли, что вас зовут как-то иначе? – щеки Константина Семеновича снова порозовели, будто ему ужасно стыдно задавать этот вопрос.
– Честно говоря, даже в мыслях не было... – я простодушно развел руками. Надеюсь, я не слишком поторопился с этим жестом. Я, конечно, врун опытный, но со мной все-таки два психиатра беседуют.
– Понимаете, какая штука... – Константин Семенович сжался, будто хотел стать еще меньше. – Я неофициально поговорил со своими коллегами, и выяснил, что подобные случаи бывали в практике едва ли не у каждого. Проследить их не сложно, каждый из пациентов попадал на учет. Но ни с одним не случалось рецидива. Понимаете? Все они попадали в больницу в момент прострации, когда «ложная личность» их покидала. И, в общем-то, это единственное отклонение от нормы. Получается, что пока человек жил и действовал под вымышленной маской, никому даже в голову не приходило, что он... гм... нездоров. Занимательный феномен, согласитесь?
– Пожалуй, – покивал я. – Знаете, я бы написал об этом статью. Правда, в таких случаях требуется хоть какое-нибудь разоблачение. Ну, в смысле – причины явления, как это лечится и все такое...
– Боюсь что... – Константин Семенович поерзал на краешке стула и чуть с него даже не соскользнул. Потом как-то очень торопливо и суетливо выхватил из внутреннего кармана пиджака блокнот на пружинке и ручку с погрызенным колпачком. – Вот смотрите, какая штука получается. Вот живет человек, скажем, Иван Иванов, – он провел длинную не очень прямую линию и подписал под ней инициалы И.И. – Вот тут он внезапно становится Петром Петровым: – линия резким изгибом скакнула вверх. – А вот в этой точке в память человека снова возвращается Иван Иванов. И для него как будто не было никакого Петра Петрова. Его память непрерывна. И вот эта самая петля... – доктор обвел кружочком инициалы П.П. – вообще не существует. Вроде бы и не было ее.
– Кажется, я краем уха читал что-то про подобное явление, – сказал я осторожно. – Когда учился в МГУ, мне попадалась переводная статья. Какое-то музыкальное явление, мне еще название понравилось. Диссоциативная фуга. Или что-то похожее.
Черт его знает, на каком этапе сейчас находится советская психиатрия. И в каких отношениях она находится с психиатрией зарубежной.
– Да, диссоциативные расстройства личности... – поморщился Константин Семенович. Досадливо так поморщился, будто у него внезапно зуб заболел. – Видите ли, какая штука... Никому из моих коллег ни разу не удалось столкнуться с... с личностью-паразитом.
И оба психиатра уставились на меня. Феликс с торжествующим вызовом, Константин – с испугом. Я внутренне заметался. Меня что, раскрыли? Как шпиона вычислили? Но почему, как?
Хотя что за тупой вопрос? Ирина меня по несколько часов держала под гипнозом, мало ли, что я там мог наболтать в числе всего прочего... Но сознаваться и раскрывать душу я не собирался. Как и сбегать по-быстрому, пока они меня не подловили на какой-нибудь ерунде.
Я мысленно собрался. Теперь надо тщательнее фильтровать базар, вот что.
– Прямо психиатрический детектив какой-то получается! – азартно воскликнул я и потер руки. – Мне даже захотелось самому почитать эти истории болезни. А как вы считаете, почему так вышло? Человек был настолько несчастным, что выдумывал себе другую личность и круто менял свою жизнь?
– К сожалению, у меня не случилось возможности самому вести подобный случай, – вздохнул Константин Семенович. – Гипотеза «сбежал от прежней жизни в новую» не лишена изящества, но обычно такие ситуации заканчиваются банальным неврозом. Здесь же мы имеем некую... гм... аномалию. Но увы, у меня недостаточно материала, чтобы делать какие-то выводы.
«Ничего, – подумал я, загадочно улыбнувшись. – Если я не успею отловить тот момент, когда бабушка сбежит прятаться за другим именем и личностью, то она как раз попадет в твои руки, тихоня-психиатр...» Ее же как раз в Закорске нашли.
Беседа свернула в безопасное для меня русло. Бутылка коньяка подошла к завершению, и два приятеля ударились в занимательные воспоминания из своей практики, и оставили меня, наконец, в покое.
Потом я насел на Константина Семеновича, убеждая его выступить консультантом одной из статей нашей с Феликсом серии. Профиль его клиники – алкогольные расстройства – был всегда актуален, не только в советское время, и занимательного материала у него в голове было предостаточно. Феликс сначала отнесся к этому предложению довольно ревниво, но потом тоже подключился к уговорам выйти из тени и помочь нам и дальше открывать людям глаза.
Когда дверь за гостем закрылась, Феликс вернулся в комнату с крайне задумчивым видом. Как будто пытался что-то вспомнить. Потом хлопнул себя по лбу и просиял.
– Мы же так и не решили вопрос вашего места жительства! – воскликнул он и снова выскочил в коридор. Оттуда раздались звуки вращающегося диска телефона. Я посмотрел на часы. Было уже без двадцати одиннадцать.
– Галочка? – нараспев произнес Феликс таким тоном, что мне сразу же захотелось добавить «ты сейчас умрешь!» – Милая, напомни мне, это ты говорила, что ищешь квартиранта или это была Людмила Павловна? Что? Я тебя разбудил?! Ах, какая жалость! Так что насчет моего вопроса? Вооот! Отлично, я же помню, что ты кого-то искала! А что за квартира? На Суворовской? А условия? Ну да, ну да... Ой, и не говори... Да, у меня как раз отличный юноша. Нет, не курит. Кошка? Не знаю, но думаю, что это не проблема... Когда можно заскочить посмотреть? Только в воскресенье? Ничего-ничего, милая, мы что-нибудь придумаем. Все прекрасно! Спокойной ночи!
Феликс снова вернулся в комнату. Вид у него был такой, словно он только что получил извещение о нобелевской премии.
– Ну вот ваша проблема и решена, Иван, – сказал он. – Мама моей ассистентки живет на Суворовской, и от нее не так давно съехал квартирант. Вот только она уехала до выходных к родственникам в Лебяжку, так что придется вам временно пожить у меня.
– Феликс Борисович, вы меня так невероятно выручили... – с облегчением проговорил я.
– Но это к лучшему, значит мы с вами можем плотно поработать, ведь так? – Феликс хитро посмотрел на меня. – Кстати, вы уверены, что непременно хотите посетить закорскую клинику? Это место... гм... гм... как бы это сказать... Не то, чтобы очень презентабельное. Здание старое, еще дореволюционной постройки, печное отопление, и пациенты... вы знаете...
– По вашим разговорам я понял, какого рода публика там собирается, – я усмехнулся. – Не переживайте, в наши с вами статьи ничего лишнего не попадет. Просто мне бы хотелось знать и темную сторону. Если вы понимаете, о чем я.
– Воля ваша, Иван, – Феликс картинно развел руками и принялся убирать остатки нашего нехитрого застолья. – Надеюсь, у вас крепкие нервы, потому что... Впрочем, сами увидите.