Власть холодного железа

— Буду обязательно.

Глава третья

«Перекати-поле» проводится в парке «Хайуорд Эймон», прямо на берегу реки Колумбия, в Ричленде. Площадки разбросаны одна от другой как можно дальше, чтобы исполнители не мешали друг другу. Речная сцена, на которой должен был выступить Сэмюэль, — самая дальняя от парковки. Обычно меня это не беспокоит, но сегодня утренняя тренировка, карате, прошла неудачно. Ворча про себя, я хромала по траве.

Парк был еще пуст, если не считать музыкантов, которые тащили инструменты по полям к сценам, где им предстояло выступить. Ну ладно, парк не так уж велик, но когда у тебя болят ноги… или когда тащишь огромный контрабас…

Разминувшись, мы с контрабасистом обменялись усталыми кивками взаимного сочувствия.

Когда я наконец была на месте, Уоррен и Кайл уже сидели на траве перед сценой, а Сэмюэль раскладывал инструменты по местам.

— Что-нибудь случилось? — спросил Кайл, когда я садилась с ним рядом. — Вчера вечером ты не хромала.

Я поерзала по мокрой от росы траве, усаживаясь поудобнее.

— Ничего особенного. Утром на карате кто-то удачно зажал мне ногу. Немного погодя пройдет. Вижу, продавцы значков тебя уже нашли.

Номинально вход на «Перекати-поле» свободный, но если хочешь поддержать фестиваль, нужно купить значок за два доллара. А продавцы этих значков очень назойливы.

— Мы и для тебя купили.

Уоррен взял у Кайла значок и отдал мне. Я прикрепила его на обувь, где он не будет слишком бросаться в глаза.

— Спорю, еще до ланча ко мне подойдет четыре продавца значков, — сказала я Кайлу.

Он рассмеялся.

— Думаешь, я новичок? Четыре до ланча — совсем немного.

Перед сценой Сэмюэля собралось больше народу, чем я ожидала, тем более что он выступал одним из первых.

В большой группе в центре я узнала несколько человек из больницы, где работает Сэмюэль. Они сидели на раскладных стульях и болтали так оживленно, что я была уверена: все они коллеги-медики.

Потом, здесь были вервольфы.

В отличие от больничных работников они не сидели кучкой, а рассыпались по всей лужайке и ее краям. Все вервольфы Тройного города, за исключением Альфы — Адама, до сих пор делали вид, что они обычные люди, и потому избегали показываться на публике вместе. Все они уже слышали, как поет Сэмюэль, но, вероятно, не на настоящей сцене, потому что так он выступает очень редко.

С Колумбии подул холодный ветер, тройным прыжком преодолел узкую пешеходную тропу — не зря сцена называется Речной. Утро теплое, как почти всегда в Тройном городе в начале осени, поэтому прохлада ветра скорее обрадовала.

Один из волонтеров оргкомитета фестиваля, украшенный множеством значков этого года и прошлых лет, вышел на сцену с приветственной речью и поблагодарил нас за то, что мы пришли. Несколько минут он говорил о спонсорах и лотереях, а аудитория беспокойно переговаривалась, и наконец представил Сэмюэля как поющего врача — жителя Тройного города.

Мы захлопали и засвистели, а волонтер спрыгнул со сцены и направился к инструментам, откуда легко следить за поведением зрителей. Кто-то уселся за мной, но я не оглянулась, потому что Сэмюэль прошел в центр сцены, небрежно держа в одной руке скрипку.

На нем была темно-синяя рубашка, в тон глазам; впрочем, из-за нее глаза из серых стали голубыми. Рубашку он заправил в новые черные джинсы, достаточно тесные, чтобы выразительно подчеркнуть мышцы ног.

Я видела его сегодня утром, когда он пил кофе, а я выбегала из дома. И он никак не должен так на меня действовать.

Большинство вервольфов привлекательно: объясняется это их вечной молодостью и мускулистостью. Но в Сэмюэле было нечто большее. И не только то, что он самый доминантный из всех волков.

Сэмюэль внушает доверие, — что-то в его глубоко посаженных глазах и в углах рта намекает на добродушие. Отчасти именно это делает его таким хорошим врачом. Когда он говорит пациенту, что станет лучше, пациент верит.

Он на мгновение встретился со мной взглядом и улыбнулся.

От этой улыбки мне стало тепло; я вспомнила время, когда Сэмюэль был для меня всем, время, когда я верила в рыцаря в сверкающих доспехах, который защитит меня и сделает счастливой.

Сэмюэль, конечно, тоже это помнил; он улыбнулся еще шире — и посмотрел куда-то за меня. Глаза его стали холодными, но улыбку он сохранил, обратив ее ко всем собравшимся. И тогда я с уверенностью поняла, что тот, кто сел за мной, — Адам.

Впрочем, я и не сомневалась в этом. Ветер дул с противоположной стороны и не давал возможности уловить запах, но доминантные волки излучают силу, а Адам не просто Альфа, он из числа самых доминантных вожаков стай. Все равно что за тобой стоит автомобильный аккумулятор, и ты подсоединена к нему проводами.

Я продолжала смотреть вперед, зная, что пока мое внимание устремлено на него, Сэмюэль не расстроится. Мне бы хотелось, чтобы Адам сел где-нибудь в другом месте. Но если бы он так поступил, он не был бы Альфой — самым доминантным волком в стае. Почти таким же доминантным, как Сэмюэль.

Причины, по которым Сэмюэль не был Альфой стаи, различны и сложны. Во-первых, Адам — Альфа столько, сколько существует стая в Тройном городе (то есть стал им задолго до моего рождения). И даже если волк более доминантен, сместить Альфу не так-то легко: в Северной Америке на это требуется согласие Маррока — волка, который правит всеми. Поскольку Сэмюэль — сын Маррока, он, вероятно, мог получить разрешение, но Сэмюэль не хотел становиться Альфой. Он говорил, что, оставаясь врачом, получает больше возможностей заботиться о людях. Поэтому официально он одинокий волк — волк, которого не защищает стая. Он живет в моем трейлере, в сотне ярдов от дома Адама. Не знаю, почему он решил здесь жить, но знаю, почему я его впустила: иначе он спал бы у меня на пороге.

Сэмюэль умел заставить других плясать под его дудку.

Проверяя норов скрипки, Сэмюэль водил смычком по струнам с точностью, выработанной за годы практики. А может, и за столетия… Я знакома с ним всю свою жизнь, но о «столетиях» узнала меньше года назад.

Он не ведет себя как старый вервольф. Старые вервольфы постоянно насторожены, вспыльчивы, легко приходят в ярость и всегда, особенно в последние сто лет стремительных перемен, охотнее станут отшельниками, чем врачами в приемном покое, набитом самым современным оборудованием. Сэмюэль — один из немногих знакомых мне вервольфов, который искренне любил людей — и обычных, и оборотней. Он любил многих из них.

Но, конечно, он пришел на фестиваль петь и играть не поэтому. Потребовался некоторый шантаж.

Не мой. Не в этот раз.

Напряженная работа в приемном отделении — ведь он вервольф, и его реакция на кровь и смерть может быть непредсказуемой, — заставила его принести в больницу гитару и играть, когда представлялась возможность.

Одна из сестер услышала игру Сэмюэля и записала его в участники фестиваля прежде, чем он сумел отказаться. Впрочем, он не очень отказывался. Пошумел, конечно, но я знаю Сэмюэля. Если бы он действительно не хотел, его сюда бульдозером не притащили бы.

Он настраивал скрипку, одной рукой держа ее под подбородком, другой трогая струны. Несколько тактов, и толпа в ожидании затихла. Но я-то знала: Сэмюэль еще разогревается. Когда он начнет играть по-настоящему, все это почувствуют: он оживает перед публикой.

Иногда слушать исполнение Сэмюэля — все равно, что смотреть спектакль, когда актер обращается непосредственно к зрителям. Все зависит от того, как он в данный момент настроен.

И вот настал тот волшебный миг, когда Сэмюэль завладел слушателями. Старая скрипка издала дрожащий звук, похожий на ночной крик совы, и я поняла, что Сэмюэль решил сегодня быть музыкантом. Шепот стих, все взгляды устремились к человеку на сцене. Столетия практики и то, что он вервольф, могли объяснить быстроту и мастерство, но музыка исходила из души валлийца. Сэмюэль улыбнулся залу, и скорбный звук превратился в песню.

Получая диплом историка, я утратила всякое романтическое представление о Красавчике принце Чарли[18], чья попытка получить английский трон поставила Шотландию на колени. Когда Сэмюэль пел «По морю на Скай», у меня на глаза всегда наворачивались слезы. У этой песни есть слова, и Сэмюэль поет их, но сейчас он предоставил слово скрипке.

Негромко сыграв последние ноты, он тут же начал петь «Барбару Ален», столь же широко известную среди исполнителей народной музыки, как «Лестница в небо» — среди гитаристов[19]. После вступительных тактов он пропел первый куплет а капелла. А когда перешел к припеву, подключил причудливую мелодию скрипки. Второй куплет публика, подогреваемая улыбкой певца, пропела хором. Пение было неуверенным, пока не присоединилась проходившая мимо по дороге профессиональная фольклорная группа.

В начале последнего куплета Сэмюэль кивнул певцам и замолчал, предоставив им закончить исполнение мелодией, которая была их визитной карточкой. Когда песня кончилась, мы все зааплодировали, а Сэмюэль поблагодарил «исполнителей, своих гостей». Народу собиралось все больше, и мы начали садиться ближе друг к другу.

Сэмюэль положил скрипку и взял гитару, чтобы сыграть мелодию Саймона и Гарфункеля[20]. Даже дурацкий катер, с ревом проплывший по реке в ста ярдах от сцены, не мог отвлечь внимание от его игры. Сэмюэль спел пиратскую песню, отставил гитару, взял бодран — широкий плоский барабан, на котором играют двумя концами палочки, — и затянул матросскую песню.

Я заметила своих соседей Катерсов — пожилая пара сидела на раскладных стульях с краю толпы.

— Надеюсь, дождя не будет. Мы ни за что не пропустим воскресное выступление Сэмюэля, — сказала мне вчера утром миссис Катере, поливая цветы, — Он такой приятный мужчина.

«Конечно, — подумала я, уткнув подбородок в колени и слушая музыку, — ведь ей не приходится с ним жить». Конечно, Сэмюэль — «приятный мужчина», но к тому же он упрям, агрессивен и стремится все контролировать. Впрочем, я не менее упряма и агрессивна.

Кто-то вежливо прошептал «прошу прощения» и сел на траву прямо передо мной. Я сочла такое соседство с незнакомым человеком слишком близким, поэтому передвинулась на несколько дюймов — и уперлась спиной в ноги Адама.

— Я рад, что ты уговорила его выступить, — прошептал вервольф-Альфа. — Выступая перед толпой, он в своей тарелке, верно?

— Это не я его уговорила, — ответила я. — Это сестра, с которой он работает.

— Я однажды слышал, как пел Маррок и с ним оба сына: Чарльз и Сэмюэль, — сказал Уоррен так тихо, что вряд ли кто-то, кроме меня, услышал. — Это было…

Он отвернулся от сцены, поймал поверх головы Кайла взгляд Адама и пожал плечами, не в силах подобрать слова.

— Я слышал их, — сказал Адам. — Такое не забудешь.

Пока мы разговаривали, Сэмюэль взял свою старую валлийскую арфу. Сыграл несколько тактов, давая технику время подбежать и настроить звуковую систему на негромкие тона нового инструмента. Окинул взглядом толпу и остановился на мне. Если бы я могла отодвинуться от Адама, не сев при этом на незнакомого соседа, я бы это сделала. Адам тоже встретил взгляд Сэмюэля и жестом собственника положил руку мне на плечо.

— Перестань! — рявкнула я.

Кайл заметил, что происходит, и тоже положил руку мне на плечо, при этом сбросив руку Адама. Адам негромко зарычал, но отодвинулся на несколько дюймов. Кайл ему нравился, но, что еще важнее, Кайл гей и человек, и Адам не хотел угрожать ему.

Сэмюэль перевел дух и сдержанно улыбнулся, представляя свой последний номер. Я расслабилась рядом с Кайлом, слушая, как арфа и арфист оживили старинную валлийскую песню. Валлийский — родной для Сэмюэля. Когда он расстроен, у него появляется валлийский акцент. Этот язык создан для музыки — мягкий, напевный, волшебный.

Ветер чуть усилился, зашуршал листвой, аккомпанируя Сэмюэлю. Когда Сэмюэль закончил, несколько мгновений слышался лишь шелест листвы. И тут, разрушая очарование, вернулся нелепый катер. Слушатели начали вставать и аплодировать.

Почти всю последнюю песню у меня в кармане вибрировал телефон, поэтому, пока Сэмюэль убирал инструменты, освобождая сцену для следующего исполнителя, я отошла в сторону.

Найдя относительно тихое место, я достала телефон и обнаружила, что пропустила пять звонков — все с незнакомого мне номера. Тем не менее, я его набрала. У того, кто звонит пять раз подряд, должно быть, горит.

Ответили на первый же сигнал.

— Мерси, у нас неприятности.

— Дядюшка Майк? — Голос его, да и кто еще говорит с таким сильным ирландским акцентом? Но такого тона я никогда у него не слышала.

— Полиция людей арестовала Зи, — сказал он.

— Что?

Но я знала. Я знала, что будет с тем, кто убивает иных. При необходимости древние существа обращаются к своим древним законам. И знала, что, называя имя О'Доннелла, подписываю ему смертный приговор, но была уверена, что все обставят так, чтобы никого нельзя было обвинить. Как несчастный случай или самоубийство.

Я не ожидала, что иные проделают это так неловко и привлекут внимание полиции.

Телефон зажужжал, сообщая, что мне звонит еще кто-то, но я не обратила на это внимания. Зи убил человека и был схвачен.

— Как это произошло?

— Нас застали врасплох, — ответил дядюшка Майк. — Мы с Зи пошли поговорить с О'Доннеллом.

— Поговорить? — недоверчиво переспросила я.

Они пошли в его дом не для того, чтобы разговаривать.

Он коротко рассмеялся.

— Что бы ты о нас ни думала, сперва мы были намерены поговорить. Ты уехала, а мы направились к дому О'Доннелла. Позвонили, но никто не открыл, хотя в доме горел свет. После того как мы позвонили трижды, Зи открыл дверь и мы вошли. И обнаружили О'Доннелла в гостиной. Кто-то не просто убил его — ему оторвали голову. Я не видел такого с тех пор, как великаны исчезли с лица земли, Мерседес.

— Вы его не убивали.

Я снова могла дышать. Если Зи не убивал О'Доннелла, у него еще есть шанс.

— Не убивали. Пока мы стояли, ошеломленные, приехала полиция со своими мигалками и завываниями банши.

Он замолчал. Я услышала какой-то звук и узнала его по своим упражнениям в карате. Дядюшка Майк ударил по чему-то деревянному и сломал его.

— Он велел мне исчезнуть. Его способности не позволяли ему исчезнуть, уйти от полиции. Поэтому я смотрел, как его посадили в машину и увезли.

Наступила пауза.

— Я мог их остановить, — наконец сказал дядюшка Майк хрипло. — Мог остановить их всех. Но я позволил людям увести Зибольда Адельбертскригера (это немецкий вариант фамилии Адельбертсмайтер, которой пользовался Зи), Темного Кузнеца, в тюрьму.

Гнев не мог совершенно скрыть страх в его голосе.

— Нет, нет, — сказала я. — Убийство офицера полиции — всегда плохо.

Едва ли он меня слышал; он продолжал говорить:

— Я его послушался, и теперь, с какой стороны ни посмотрю, моя помощь может только осложнить его положение. Сейчас малый народ переживает не лучшие времена, Мерси. Если мы начнем защищать Зи, начнется кровавая баня.

Он прав. Тройной город еще кровоточит после волны насилия и смертей, прокатившейся месяц назад. С уходом измучившей всех жары количество насильственных преступлений сократилось. Прохладная погода тоже способствовала рассеиванию повисшего в воздухе гнева. Еще больше этому способствовало изгнание в иной мир демона, когда был убит принявший его вампир; впрочем, об этом публика уже не должна была знать. Люди знали только о существовании некоторого количества вервольфов и были знакомы с мягкой стороной облика малого народа. И для всех, особенно для самих людей, безопаснее, чтобы население ничего не знало о таких тварях, как вампиры или демоны.

Однако существовало упрямое меньшинство, которое утверждало, что только жарой подъем насилия не объяснить. В конце концов, жара приходит ежегодно, но стольких убийств и такого насилия никогда не бывало. И кое-кто начал косо поглядывать на малый народ. Только на прошлой неделе у здания Ричлендского суда прошла демонстрация.

То, что вервольфы перестали таиться только в этом году, конечно, нисколько не помогало. Все прошло настолько гладко, насколько можно было надеяться, но не без проблем. Движение против малого народа, которое притихло после того, как иные добровольно переселились в резервации, снова набирало силу во всем округе. И группы противников малого народа готовы были расширить свою цель, включив в нее вервольфов и других «безбожных тварей».

В прошлом месяце в Оклахоме сожгли ведьму. Ирония в том, что сожженная женщина оказалась не ведьмой, не практикующей колдуньей и даже не принадлежала к викканцам[21]; это все разные вещи, хотя не исключающие друг друга.

К тому же та женщина оказалась доброй католичкой, которая просто любила татуировки, пирсинг и одевалась в черное.

В Тройном городе, где раньше не было активных политических движений или организованных групп ненавистников чего-либо, ожесточение против малого народа и вервольфов становилось все заметнее.

Конечно, это не означало расписанные стены, выбитые окна или мятежи. В конце концов, это ведь Тройной город, а не Юджин или Сиэтл. Но в Неделю искусств были организованы информационные киоски, и я видела по меньшей мере два агитационных материала, распространявшихся по почте. Группы ненавистников в Тройном городе ведут себя цивилизованно — пока.

Однако дело О'Доннелла может все изменить. Если его убийство действительно произошло так драматично, как описал дядюшка Майк, оно попадет на первые страницы всех газет страны. Я пыталась подавить приступ паники.

Я беспокоилась не из-за полиции — я была совершенно уверена, что Зи, если захочет, выйдет из любой тюрьмы. С помощью чар он может так изменить свою внешность, что даже я его не узнаю. Но этого недостаточно, чтобы спасти его. Я не уверена, что его спасет даже невиновность.

— У тебя есть адвокат?

У местной стаи вервольфов официального адвоката нет, хотя я уверена, что одному из них Адам платит за счет своего охранного агентства. Но вервольфов гораздо меньше, чем иных.

— Нет. У Серых Повелителей есть несколько юридических контор на Восточном побережье, однако считалось, что здесь, в резервации, в этом нет необходимости. Мы малозаметны. — Он помолчал. — Иные, которых подозревают в преступлениях, обычно не доживают до того, чтобы воспользоваться услугами адвоката.

— Знаю, — ответила я, пытаясь проглотить комок в горле.