Помоги проекту - поделись книгой:
– Ну, хоть намекни!
– Не могу, даже не проси.
Евтушенко с подозрением смотрит на мою серьезную морду, вздыхает.
Одна из женщин оставляет свою компанию и, не спеша, направляется в нашу сторону. Издалека в сумерках она слегка похожа на Одри Хепбёрн – нынешнюю мировую икону стиля. Такая же высокая прическа, узкое черное платье без рукавов, на изящной шее жемчуг в два ряда. В руке длинный мундштук с дымящейся сигаретой. Женщина явно посмотрела «Завтрак у Тиффани» и старается подражать героине – даже прядь волос высветлена как у Холли. А ведь этот американский фильм в советском прокате еще не шел, ибо признан жутко аморальным, и это говорит о том, что дама имеет доступ к закрытым показам.
– Евгений, познакомишь меня со своим другом?
– Конечно, Анета! Алексей Русин, автор нашумевшего романа «Город не должен умереть».
Я удостаиваюсь заинтересованного взгляда и протянутой для поцелуя руки.
– Гостеприимная хозяйка этого замечательного дома Анета Юрьевна.
– Можно просто Анета, а я буду называть вас Алекс – какие церемонии между друзьями?!
Нас с Женькой ловко подхватывают под руки и направляют к балконной двери. Потом ведут в большую комнату, видимо служащую в этой квартире гостиной. При ярком свете становится особенно заметно, что хозяйка лишь слабая копия кинодивы. И возрастом она постарше и статью попроще. Но фасон старается держать, всячески демонстрируя окружающим свои богемные замашки. Манерно обмахивается черным старинным веером, и отпивает маленькими глотками шампанское из высокого бокала на тонкой ножке. Женька наливает мне и себе по бокалу красного вина.
– Ваш роман замечательный, Алекс, но я представляла вас несколько старше – заводит со мной Анета светскую беседу – Как вам пришла в голову идея написать такой серьезное произведение о войне?
– Встретился случайно с прототипом главной героини, услышал ее рассказ о тех событиях, решил, что о подвиге наших разведчиков должны узнать все, а не только я.
– И вас так легко напечатали?
– А почему нет? Хороших книг о войне не хватает.
Вокруг нас начинает собираться компания гостей, прислушиваясь к нашему разговору. Я замечаю, что все много пьют, но очень мало закусывают. На столе одно лишь спиртное и практически нет еды. Какие-то тарелки с остатками заветренного сыра, оборванные кисти винограда, несколько полупустых коробок конфет. И все. То ли здесь давно уже начали гулять, то ли хозяйка дома лишнего в голову не берет. На ужин можно даже не рассчитывать.
– Расскажите нам о себе, Алекс. Всем же интересно, как молодые авторы приходят в литературу.
Я кошусь на Женьку. Это мы что – играем так в литературный салон? Или он притащил меня сюда в качестве развлечения для хозяйки? Проверяет на вшивость?
– Простите, Анета, но я не хочу утомлять вас своим нудным рассказом, это все так банально, что даже не стоит вашего драгоценного внимания. Я бы лучше потанцевал, у вас замечательная музыка.
Евтушенко еле сдерживает ехидную улыбку, а хозяйка морщит лоб в попытке понять: это ее сейчас так культурно послали или комплиментом наградили. Пока она снова не задала мне какой-нибудь дурацкий вопрос, я подношу ее руку к губам и отступаю к дверям. Как по заказу кто-то ставит «Tombe la neige» Сальваторе Адамо. Сталкиваюсь ищущим взглядом с очень симпатичной высокой девушкой и тут же приглашаю ее танцевать. Мадам растерянно смотрит мне вслед, продолжая энергично обмахиваться веером, отчего на ум приходит уже героиня Марецкой из «Свадьбы» – «Ах, машите на меня, машите!»
– Алексей – представляюсь я своей партнерше по танцам. Приятная, чуть полноватая на мой вкус блондинка с большим ртом а-ля Джулия Робертс.
– Наташа.
Девушка легко скользит за мной в медленном танце, позволяя мне вести.
– Вы писатель?
– А вы?
– Я манекенщица. Работаю в Доме Мод на Кузнецком мосту.
Я чуть отклоняюсь, охватывая взглядом ладную фигурку своей новой знакомой. Платье на ней модное и оригинальное – в крупную сине-зеленую клетку без рукавов и без воротника. Оно очень идет ей. Нужно поддержать беседу и я спрашиваю:
– Были за границей?
– Была. Ездила туда работать на показах. Вы ведь тоже были, да?
– С чего вы взяли?
– Одеваетесь как в Европе. Это сразу заметно. Из наших мужчин мало кому придет в голову купить темные джинсы и носить их с черной водолазкой. Видите – она кивает на гостей – все мужчины в костюмах. Так им легче, не нужно особо думать, во что одеться.
Оказывается, я далеко не одинок в своих наблюдениях. Мы еще немного говорим с ней о европейской моде, но тут музыка заканчивается и меня перехватывает Женя.
– Старик, нам пора.
– Мы же только пришли?!
– Брось, не думал же ты, что мы проведем здесь весь вечер? Нас уже ждут в другом месте, поехали.
Уходим по-английски, даже не попрощавшись с хозяйкой. Евтушенко уже в такси объясняет мне, что это вполне нормально. За вечер так можно побывать в двух-трех местах и остаться там, где интереснее всего. Или же уехать с понравившейся девушкой, заранее взяв у друга ключи от свободной квартиры. Но с местом для интимных встреч и у них, как я понял, туго. Каждый выкручивается, как может.
– А почему нельзя скинуться и снять квартиру вскладчину? Вы же все при деньгах вроде, не бедствуете, как мы – студенты.
– Ты что! Заложат сразу же – или соседи в милицию настучат, что у них за стеной притон устроили, или какая-нибудь зараза чьей-то жене шепнет. А нашим женам только дай повод для репрессий!
Чудные, блин… Зачем жениться, если в одном месте свербит и не нагулялся еще? Впрочем, они уже все по нескольку раз разведены, снова женаты и все равно продолжают по-гусарски гулять. Потому что жадно торопятся жить: завести детей, ниспровергнуть прежних кумиров, создать собственные шедевры. И такое ощущение, что всех охватило какое-то безумие, остроумно и цинично названное кем-то «перекрестным опылением». Свободные отношения у богемы в особом почете: мужчины не стыдятся прослыть «ходоками», женщин они оценивают по особой искорке в глазах, которую уважительно называют «блядинкой». И при этом почти каждый имеет штамп в паспорте, ибо «так надо», иначе за границу могут не выпустить.
Компания, в которую мы с Женькой приезжаем после «Кутузовской»., отличается от прежней. Старая квартира в каком-то дореволюционном особняке, затерявшемся в переулках Бульварного кольца. Публика постарше и одета неформально, кое-кто даже в джинсах. Музыка звучит и здесь, но скорее она идет тихим фоном к разговорам и жарким спорам. В комнате сильно накурено, и от дыма не спасает даже настежь открытое окно. Народ расселся вокруг невысокого журнального столика, на котором стоят разнокалиберные бутылки и стаканы. Нормальной закуски нет и здесь, зато есть большая гора фруктов на старинном жостовском подносе. Чувствуется, что спорщики хорошо знакомы между собой, и спор их продолжается не первый час. Женя меня представляет, мне все мельком кивают, наливают вина в простой граненый стакан и тут же возвращаются к прерванному разговору.
– Садись – кивает мне Евтушенко на свободный стул – Послушай умных людей.
– Не ерничай, Жень! – тут же взрывается один из парней – Почему у тебя все вечно сводится к шуткам и смешкам?!
– Сень, извини, но это, и правда смешно – второй день обсуждать, стоит или нет подписывать письмо в защиту этого парня.
– Почему это смешно?! – кипятится рыжий парень с сигаретой в зубах.
– Потому что! Над такими вещами нормальные люди не раздумывают, или подписывают сразу, или отказываются.
– Вечно ты со своими теориями! Лучше бы Маринку пожалел – специально же из Питера ведь приехала.
Я обращаю внимание на девушку с тонкими чертами лица и пышными волосами, стоящую у окна.
– Девушка Бродского – шепчет мне на уход Евтушенко и тут же компании:
– Хочешь, давай вон на Лешке проверим. Посмотрим, сколько он думать будет.
Я перевожу взгляд с одного спорщика на другого, не понимая, о чем вообще идет речь. Сеня поясняет:
– Ты о ленинградском поэте по фамилии Бродский слышал?
– Конечно. И даже стихи его читал. Вычурно очень.
– Ну, тогда ты знаешь, что весной был суд, и его по статье «тунеядство» в ссылку на пять лет упекли. Вот теперь наши старшие коллеги собирают подписи на своем письме в его защиту.
– Про суд слышал, про письмо нет. А в чем проблема-то?
– А проблема, Алексей – Сеня вздыхает – В том, что у всех подписантов потом могут быть потом неприятности. А после того, как нам власть устроила головомойку год назад в Кремле, многие предпочитают с ней не связываться.
Я делаю легкий прокол в памяти. Да было такое дело в марте 63-го. Поэт с Хрущевым прилюдно там сцепился. На фразу Никиты «Горбатого могила исправит!» Евтушенко громко возразил: «Прошло то время, Никита Сергеевич, когда людей исправляли могилами». И вся интеллигенциядействительно тогда испугалась, что может вернуться 37 год. Эта публичная выволочка явно была кем-то хорошо спланирована, Хрущева снова накрутили и выставили перед всеми неуравновешенным идиотом. Так же как и в Манеже в 62-м.
– Слышал о твоих подвигах – я посмотрел сочувствующе на Евтушенко.
– Противно было. А потом Хрущев сам же мне и позвонил: «Ну, что ты там наоскорблял меня?». Я ему говорю: «Где же я вас оскорблял, Никита Сергеевич?». И вдруг он мне: «Ты вот что, Женя, ты в Новый Год можешь прийти? Я к тебе подойду, чтобы все видели, а то ведь сожрут, и пуговицы будут выплёвывать только».
– Но разве кто-то пострадал за эти полтора года?
Компания навостряет уши, поэт машет рукой:
– Никто не пострадал, но побаиваться стали. Вот Бродский только под жернова попал, потому что молодой и самонадеянный. Весь такой из себя смелый – нигде не работал и даже не числился. Про него и до этого фельетоны писали, но никто же не думал, что дело ссылкой закончится.
Да уж… Заварили власти кашу. Хотели выпороть его для острастки, чтобы другим было неповадно, а в результате поднимут в СССР волну диссидентства. Пока еще все тихо, но вот-то рванет. Сначала наши литераторы письма начнут писать, потом Би-би-си бучу поднимет, а через год уже и до прямых угроз от европейской интеллигенции дело дойдет – сам Сартр вмешается. А Бродский, которому сейчас, как и мне 24 года, сидит себе довольный в деревне Норинской Архангельской области, куда его сослали в марте, и спокойно пишет свои вирши. Потом даже назовет это время лучшим в своей жизни. Почти «Болдинская осень». И что делать? Нужно как-то срочно погасить этот разгорающийся костер.
– А где можно подписать письмо?
Марина удивленно на меня смотрит.
– Правда что ли подпишешь? – Евтушенко изумленно приподнимает бровь – А тебя потом не…
– Я сам отвечаю за свои поступки – прерываю я его – Только вы мне вот что объясните. Почему наши ленинградские коллеги только сейчас вдруг забегали? Разве нельзя его раньше было куда-то пристроить на работу? Что в Ленинградском отделении СП ни одной захудалой должности не нашлось?
– Ты прав – тихо отвечает Марина – В Москве-то за него покойный Маршак просил, а сейчас Чуковские сбор подписей начали. Ленинградские же товарищи…
– Нам совсем не товарищи – закончил я за нее мысль – Неси письмо. Копия есть? Покажу нужным людям.
Вот и нашлось для меня дело. Вполне можно попросить Мезенцева за будущего Нобелевского лауреата. Тем более за ним должок. А потом подкачу к Федину. Пусть Бродского пристроит переводчиком в какое-нибудь издательство – английский тот хорошо знает. Да и сборник его стишков можно издать – не великое дело, а человеку приятно. Минус один потенциальный диссидент. И пара сотен «сочувствующих».
Глава 3
27 августа 1964 г.10.00
Москва, Пятницкая ул. 29
На следующий день мне все-таки удается рассказать Иванову про вербовку лейтенанта Москвина. Иван Георгиевич долго смеется, вытирая глаза платком.
– Ну, молодежь наглая пошла, ничего не боятся! Не бери в голову, это, скорее всего его собственная инициатива, выслужиться парень хочет.
– А с головой у него в порядке – сунуть ее в такой улей?!
– Молодой еще, самонадеянный. Тебя вон тоже заносит… Это же надо! Самому Брежневу прослушку устроил…
– Молодость – это мгновение. Вы не успеете оглянуться, как я изменюсь. И не в лучшую сторону – отвечаю я ему крылатой фразой Костика из знаменитых «Покровских ворот».
– Ладно, не переживай, Алексей. Я разрешаю переговорить со Степаном Денисовичем. Пусть он поотрывает головы своим излишне шустрыми подчиненным. Но не думаю, что там что-то серьезное.
Я пожимаю плечами.
– Но мне-то теперь что с этим шустриком делать?
– Степан Денисович даст команду. Но думаю, что ничего не делать. Потяни еще недельку, пока Мезенцев не разберется. Если Москвин появится, скажи, что пока ни с кем не встречался и рассказывать тебе не о чем.
– А если он начнет расспрашивать про июльские события?
– Скажи, что так дело не пойдет, и на такое ты не подписывался. Хватит того, что Генпрокурор Руденко по допросам затаскал. И вообще на тебе висит несколько подписок о неразглашении. Про уголовное дело и протокол ты даже не переживай, считай что ничего вообще не было.
– Что, даже и ругать не будете?
– А смысл? Ты и сам ведь понимаешь, что виноват – светиться тебе нельзя. А если бы оружие с собой было – начал бы стрелять по ним?
Я виновато опускаю голову. Выстрелил бы. И не факт, что сначала в воздух. В такой ситуации про все на свете забудешь.
– Но ведь речь шла о человеческой жизни… – привожу я последний свой аргумент.
Иван Георгиевич усмехается.
– Такой выбор встанет перед тобой еще не раз, и не два, поверь – это был не самый тяжелый случай. Но лезть под нож все же не стоило. У них ведь и у самих мог обрез оказаться, ты об этом не подумал?
– Тогда не думал. А как бы поступили вы на моем месте?
– Я?.. Спугнул бы их, поднял шум. Кинул бы камнем в стекло, начал звонить в калитку. Заорал бы громко: «Пожар, пожар!». Главное – чтобы они сбежали. Ловить воров – дело милиции, а не твое. У тебя задачи поважнее будут. Но для порядка иди-ка напиши мне пока докладную с изложением всех фактов. Формальность, но пусть будет. Оставишь потом у Аси. А теперь о главном.
Иванов поманил меня пальцем, мы вышли из кабинета и спустились в подвал. Тут была комната с очень похожим штурвалом как в бункере на даче Хрущева. Мы его вместе открываем, заходим внутрь. Обстановка тут спартанская. Стол, пять стульев. Пустой графин. Даже портрета Ленина нет.
– Садись и смотри – на стол Иванов кидает папку. Внутри несколько листков с прикрепленной скрепкой фотографией. На меня смотрит немолодой, узкоглазый азиат в японской военной форме.
– Кто это?
– Мацура Танто – майор ПСИА.
На мой недоуменный взгляд, Иванов переходит на английский.
– Public Security Intelligence Agency.
– Японский КГБ? – соображаю я.
– Вроде того. Твоя первая встреча будет с ним. 3-го октября возле Памятника Сайго Такамори в токийском парке Уэно. В полдень. Сигнал Мацуре послали сотрудники ПГУ из японского посольства.
Поделиться книгой: