Помоги проекту - поделись книгой:
Вопрос № 4
Подобные обвинения звучат достаточно часто, однако действительности они не соответствуют. Давайте рассмотрим ход переговоров между СССР, Великобританией и Францией весной — летом 1939 года. В марте 1939 года Германия оккупировала остатки Чехословакии. Это было прямым нарушением мюнхенских соглашений, однако ни Великобритания, ни Франция, заранее располагавшие информацией о планах Гитлера, не оказали противодействия агрессору. Все ограничилось дипломатическими протестами, а Лондон даже тайно вернул в Прагу (то есть нацистам) хранившиеся в английских банках чехословацкие активы.
«Если бы, например, мистер Чемберлен по получению русского предложения сказал: „Да, объединимся вместе все трое и сломаем Гитлеру шею“, или какие-либо иные слова того же содержания, парламент это одобрил бы, Сталин это принял бы, и история могла принять другое течение… Вместо этого последовало долгое молчание, а тем временем подготовлялись разные полумеры и крючкотворные компромиссы».
Вместе с тем, действия Гитлера не могли не вызвать беспокойство, а потому 18 марта британское правительство запросило Советский Союз, Польшу, Грецию, Турцию и Югославию об их позиции в случае нападения Германии на Румынию. В ответ Москва предложила созвать международную конференцию с участием СССР, Великобритании, Франции и восточноевропейских стран для обсуждения сложившейся ситуации. Лондон, в свою очередь, предложил подписать англо-франко-советско-польскую декларацию о консультациях в случае агрессии. Это предложение, направленное на формирование системы «коллективной безопасности», как и многие другие до него, было сорвано Польшей. Варшава отказалась подписывать документ, на котором будет стоять виза советского представителя, а подписывать декларацию без Польши СССР не хотел — ведь это могло привести к окончательному переходу Варшавы на сторону Берлина. И тогда безопасность советских границ оказывалась под угрозой. Как мы помним, на стол Сталина как раз в это время легли данные о переговорах Гитлера и Риббентропа с министром иностранных дел Польши Беком в январе 1939 года. Переговорах, в ходе которого Польше предлагалось принять участие в действиях против СССР.
Идея многосторонней декларации о консультациях в случае агрессии была похоронена уже к концу марта 1939 года. 31 марта Великобритания пошла на односторонние гарантии независимости Польши. Для Кремля это было очередным недружественным жестом демонстрацией его «второсортности»: как и в Мюнхене, важнейший вопрос, касавшейся безопасности СССР, был решен за его спиной, без учета его интересов. «Все выгоды от последней англо-французской суетни достались пока лишь Беку, который имеет возможность занять более решительную позицию в переговорах с Гитлером и добиться сделки за счет Литвы и Прибалтики, — писал советскому полпреду в Париже нарком иностранных дел Литвинов. — Это ли борьба с агрессией, когда одновременно будут удовлетворены захватнические интересы и Германии (отвоевание „коридора“ и Данцига) и Польши?»[34]
Как видим, Кремль серьезно опасался, что в случае, если Польша и Германия достигнут договоренности (а подобного варианта с учетом польской политики 30-х годов и недавнего соучастия Варшавы в расчленении Чехословакии исключить было невозможно) английские гарантии Польше приобретут антисоветскую направленность. Неудивительно поэтому, что на следующий день после публикации английских гарантий Польше Литвинов уведомил посла Великобритании в СССР, что «мы считаем себя ничем не связанными и будем поступать сообразно своим интересам».[35]
Франция была заинтересована в советской помощи несравненно больше Великобритании; в середине апреля Париж предложил Москве обменятся письмами о взаимной поддержке в случае нападения Германии на Польшу и уведомил о готовности услышать советские предложения о сотрудничестве. Великобритания же, не желавшая связывать себя обязательствами по отношению к СССР, предложила Москве в одностороннем порядке заявить о поддержке западных соседей в случае нападения на них Германии.
В Кремле британское предложение вполне обоснованно восприняли как провокацию. В случае односторонних гарантий восточноевропейским странам СССР был бы вынужден вступить в войну против Германии без гарантий помощи со стороны Великобритании и Франции. Памятуя опыт недавно проигранной войны в Испании (Франция и Великобритания тогда заявили о «нейтралитете», закрыв глаза на прямое участие в боевых действиях войск Германии и Италии), опасения Кремля следует признать обоснованными.
СССР не хотел быть игрушкой в чужих политических раскладах, он хотел иметь настоящий союз с Великобританией и Францией, а не его имитацию. 17 апреля 1939 года Москва предложила Лондону и Парижу заключить договор о взаимопомощи. Однако Великобритания и Франция вместо четкого ответа прибегли к тактике проволочек. Более того, 26 апреля Лондон неофициально уведомил Берлин о том, что советское предложение принято не будет[36].
Тем не менее, переговоры продолжались.
«Кажется, что англичане и французы хотят не настоящего договора, приемлемого для СССР, а только лишь разговоров о договоре для того, чтобы, спекулируя на неуступчивости СССР пред общественным мнением своих стран, облегчить себе путь к сделке с агрессором».
Мы не будем здесь подробно излагать ход англо-франко-советских переговоров; это тема отдельной публикации. Кроме того, за перечислением череды дипломатических демаршей можно упустить суть происходившего, причину, по которой соглашение между Великобританией, Францией и Советским Союзом так и не было заключено.
А причин, тому было несколько.
Во-первых, Великобритания вовсе не стремилась к заключению равноправного договора с СССР; она хотела сохранить свободу маневра, в том числе — для подготовки нового соглашения с Германией. Об этом ясно свидетельствуют действия британской дипломатии; например, в июле 1939 года Лондон проинформировал Берлин, что переговоры с другими странами (то есть с СССР) «являются лишь резервным средством для подлинного примирения с Германией и что эти связи отпадут, как только будет достигнута единственно важная и достойная усилий цель — соглашение с Германией».[38] Еще более показательны были практические действия Великобритании. Обнародование 24 июля британско-японского соглашения, известного как «пакт Арита — Крейги», согласно которому Великобритания признавала за Японией право «законно» владеть оккупированными ею территориями,[39] было наглядным свидетельством нежелания подписывать соглашение с СССР: ведь Япония была союзником Германии и как раз в это время воевала против СССР на реке Халхин-Гол. В июле на стол Сталину легла перехваченная советской военной разведкой телеграмма посла Германии в Эстонии Форвайна, в которой содержалась информация о том, что британское правительство месяцем раньше «не возражало против заключения германо-эстонского пакта о ненападении».[40] С учетом значимости «прибалтийского вопроса» для советского руководства, эта информация не могла восприниматься иначе, как очередное свидетельство британской двойной игры.
Во-вторых, заключение договора Советский Союз по причинам, о которых мы уже говорили, связывал с гарантиями нейтралитета Польши и стран Прибалтики. Однако и Польша, и прибалтийские республики против получения таких гарантий резко протестовали. Еще в конце апреля Варшава довела до сведения Берлина, что «Польша никогда не позволит вступить на свою территорию ни одному солдату Советской России».[41] Аналогичное заявление последовало и с эстонской стороны: 19 июня посол Эстонии в Москве Аугуст Рэй на встрече с британскими дипломатами заявил, что помощь СССР заставит Эстонию выступить на стороне Германии. Иррациональный антисоветизм Польши и Прибалтики препятствовал заключению англо-франко-советского союза.
В июле СССР сделал последнюю попытку заключить союз с Великобританией и Францией, предложив подписать военное соглашение. Лондон и Париж пошли на проведение этих переговоров, однако делегации, посланные в Москву, не отличались представительностью. При этом английская делегация даже не имела письменных полномочий на ведение переговоров и подписание военного соглашения. Более того, она была снабжена весьма интересной инструкцией: для того, чтобы британское правительство не было «втянутым в какое бы то ни было определенное обязательство, которое могло бы связать нам руки при любых обстоятельствах», на переговорах «в отношении военного соглашения следует ограничиваться сколь возможно более общими формулировками».[42] Заключать соглашение с СССР правительство Чемберлена не желало; оно хотело лишь использовать факт переговоров для давления на Гитлера.
В Кремле британские намерения прекрасно понимали; после Мюнхена, односторонних гарантий Польше, провала переговоров по политическому соглашению в апреле — июне 1939 года и «пакта Арита — Крейги» было бы странно испытывать какие-либо иллюзии. И потому советские переговорщики получили от Сталина распоряжение сразу поставить вопрос ребром. «Прежде всего выложить свои полномочия о ведении переговоров с англо-французской военной делегацией о подписании военной конвенции, а потом спросить руководителей английской и французской делегаций, есть ли у них также полномочия от своих правительств на подписание военной конвенции с СССР… Если не окажется у них полномочий на подписание конвенции, выразить удивление, развести руками и „почтительно“ спросить, для каких целей направило их правительство в СССР…»[43]
Очень часто приходится слышать утверждения, что инструкция Сталина была якобы направлена на срыв переговоров с Великобританией и Францией. Однако действительности это не соответствует. Как мы помним, британская делегация имела инструкцию прибегать к привычной тактике проволочек. Кремль же в условиях нарастающей опасности нацистской экспансии на восток хотел услышать, наконец, четкий ответ: да или нет. Намерение сорвать переговоры в этом может усмотреть только очень предвзятый человек. «Не подлежит сомнению, что СССР желает военного пакта и не желает получить от нас нечто вроде документа без конкретного значения», — констатировал глава французской военной миссии в Москве генерал Ж. Думенк.[44]
«Не потому прервались военные переговоры с Англией и Францией, что СССР заключил пакт о ненападении с Германией, наоборот, СССР заключил пакт о ненападении с Германией в результате, между прочим, того обстоятельства, что военные переговоры с Англией и Францией зашли в тупик в силу непреодолимых разногласий».
Как видим, Советский Союз вовсе не стремился к срыву переговоров с Францией и Великобританией. Напротив, советское руководство стремилось заключить четкое и исчерпывающее соглашение, направленное на противодействие нацистской агрессии. Однако Великобритания заключать такое соглашение не желала, этому соглашению активно препятствовали Польша и страны Прибалтики. Неудивительно поэтому, что соглашение не было заключено.
Вопрос № 5
Мы уже говорили о том, что Прибалтика рассматривалась в Кремле как регион, от положения которого напрямую зависела безопасность СССР. Москву удовлетворяла нейтральная Прибалтика; любые же признаки усиления в регионе германского влияния воспринимались как свидетельство угрозы.
В 1939 году тревогу Кремля по поводу укрепления позиций Берлина в Прибалтике было невозможно списать на мнительность. 19 марта Германия предъявила Литве ультиматум с требованием немедленного «возвращения» города Клайпеды (Мемель). Литовское руководство было вынуждено согласиться с этим диктатом. 22 марта состоялось подписание германо-литовского договора о передаче Клайпеды, по улицам которой прошли немецкие войска.
«Разведка Эстонии имела с нами очень тесные связи. Мы постоянно оказывали ей финансовую и техническую помощь. Деятельность эстонской разведки была направлена исключительно против Советского Союза. Начальник разведки полковник Маазинг ежегодно приезжал к нам в Берлин».
Это стало более чем наглядным свидетельством стремительного роста германского влияния в Прибалтике. И Москву это не могло не взволновать. 28 марта советский нарком иностранных дел Максим Литвинов вручил заявления эстонскому и латвийскому посланникам в Москве. Заявления были однотипными: в них напоминалось о договорах, заключенных СССР с этими странами в 1920 и 1932 годах, об усилиях по обеспечению безопасности прибалтийских республик, предпринятых ранее Москвой. После этого следовало недвусмысленное предупреждение: «Какие бы то ни было соглашения, добровольные или заключенные под внешним давлением, которые имели бы своим результатом хотя бы умаление или ограничение независимости и самостоятельности Латвийской Республики, допущение в ней политического, экономического или иного господства третьего государства, предоставление ему каких-либо исключительных прав или привилегий, как на территории Латвии, так и в ее портах, признавались бы Советским правительством нетерпимыми и несовместимыми с предпосылками названных договоров и соглашений, регулирующих в настоящее время его взаимоотношения с Латвией, и даже нарушением этих соглашений, со всеми вытекающими отсюда последствиями».[47]
Это было недвусмысленное предупреждение для Таллина и Риги: оставаться нейтральными. В случае же нарушения нейтралитета, означавшего появление серьезной угрозы безопасности СССР, Москва оставляла за собой право противодействовать этой угрозе так, как сочтет нужным.
Советские заявления от 28 марта 1939 года очень часто рассматривают как свидетельство зловещих покушений Кремля на независимость Эстонии и Латвии. Однако сегодня мы знаем то, чего не знали участники событий: в Берлине как раз в это время обсуждался вопрос об экспансии на прибалтийском направлении. В утвержденной 11 апреля Гитлером «Директиве о единой подготовке вооруженных сил к войне на 1939–1940 гг.» указывалось, что после разгрома Польши Германия должна взять под свой контроль Латвию и Литву: «Позиция лимитрофных государств будет определяться исключительно военными потребностями Германии. С развитием событий может возникнуть необходимость оккупировать лимитрофные государства до границы старой Курляндии и включить эти территории в состав империи». Таким образом, опасения Советского Союза были оправданы на все сто процентов.
Ситуация складывалась таким образом, что только совместные гарантии СССР, Франции и Англии могли спасти независимость и нейтралитет Прибалтики.
В то время, как Москва пыталась достигнуть договоренности с Лондоном и Парижем, Таллин и Рига, не принявшие во внимание советского предупреждения от 28 марта, активизировали взаимодействие с Берлином. 20 апреля 1939 года начальник штаба латвийской армии М. Хартманис и командующий Курземской дивизией О. Данкерс прибыли в Берлин для участия в торжествах, посвященных 50-летию Гитлера и были лично приняты фюрером, вручившим им награды. Прибыл на юбилей Гитлера и начальник эстонского генерального штаба генерал-лейтенант Николай Реек.
Объяснение ориентации прибалтийских правительств на нацитскую Германию дает современный историк Магнус Ильмярв: «После заключения Мюнхенского пакта… латвийское внешнеполитическое руководство начало обсуждать „безусловный нейтралитет“, который в основном означал внешнеполитическую ориентацию на Германию. В отличие от Латвии с 1935–1936 гг. эстонское военное и политическое руководство рассматривало СССР в качестве главной угрозы их суверенитету, в то время как широкие слои населения страны боялись в первую очередь Германию. К 1939 г. в условиях международного кризиса в Европе Латвия и Литва, следуя за эстонским примером поиска убежища под прикрытием риторики нейтралитета, также стали придерживаться внешнеполитической ориентации, которая в наименьшей степени служила национальным интересам этих стран. Мотивируя это страхом ликвидации частной собственности большевистским Советским Союзом, правительства Эстонии, Латвии и Литвы возложили все свои надежды на нацистскую Германию, как наиболее мощного оппонента большевизма».[48]
7 июня 1939 года в столице Германии состоялось подписание договоров о ненападении между Германией, Латвией и Эстонией. «Эстония и Латвия подписали с Германией пакты о ненападении, — писал впоследствии Черчилль. — Таким образом, Гитлеру удалось без труда проникнуть вглубь слабой обороны запоздалой и нерешительной коалиции, направленной против него».[49]
«Интерес СССР к косвенной агрессии — и вообще к обеспечению Прибалтийских стран обусловлен главным образом страхом перед Германией, а не вследствие его злых намерений в отношении балтийских стран, как многие предполагают».
Вскоре посол Эстонии в Лондоне представил британским дипломатам меморандум, согласно которому Эстония будет рассматривать «автоматическую помощь» как недружественный акт. 19 июня посол Эстонии в Москве Аугуст Рэй на встрече с британскими дипломатами заявил, что помощь СССР заставит Эстонию выступить на стороне Германии.
Громкими заявлениями дело не ограничилось; летом 1939 года Эстонию посетили руководитель Генштаба сухопутных войск Германии генерал-лейтенант Гальдер и руководитель Абвера адмирал Канарис.
Современные исследователи задаются вопросом, сопровождались ли прибалтийские пакты о ненападении с Германией секретными протоколами, направленными против Советского Союза. Эстонский историк М. Ильмярв в этой связи ссылается на найденный германским исследователем Рольфом Аманном внутренний меморандум шефа немецкой Службы новостей для заграницы Дертингера от 8 июня 1939 года, в котором говорится о том, что Эстония и Латвия согласились с тайной статьей, требовавшей от обеих стран координировать с Германией все оборонительные меры против СССР. В меморандуме также указывалось, что Эстония и Латвия были предупреждены о необходимости умного применения их политики нейтралитета, требовавшей развертывания всех оборонительных сил против «советской угрозы».[51] В любом случае, сами германо-прибалтийские пакты и обстоятельства их подписания показали обоснованность опасений советского руководства.
Еще раз процитируем российских историков Олега Кена и Александра Рупасова о ситуации, в которой оказался Кремль после 7 июня 1939 года:
«Суть дилеммы, перед которой оказалась Москва, заключалось в том, что сохранение ее позиций в регионе становилось отныне возможным лишь посредством войны с Германией или путем достижения соглашения с ней».[52]
Получить на своей западной границе форпост III Рейха было не самой приятной перспективной для Кремля. И поэтому когда спустя непродолжительное время из Берлина поступило предложение «разделить сферы влияния», вопрос о Латвии и Эстонии был дополнительным аргументом в пользу заключения пакта «Молотова — Риббентропа».
Латвия и Эстония стали разменной монетой в геополитической игре Гитлера. Однако в том, что случилось, эстонские и латышские власти могли винить прежде всего себя. Под прикрытием лозунга о «безоговорочном нейтралитете» Рига и Таллин настойчиво воплощали в жизнь прогерманскую политику. Сразу же после заключения советско-германского договора о ненападении немецкий посол Форевейн в беседе с эстонским министром иностранных дел с иезуитской иронией отметил:
«Навряд ли пакт мог бы быть подписан в таком виде, если бы Прибалтийские государства, и в первую очередь Эстония, не придерживались бы так твердо и неуклонно нейтрального направления в своей внешней политике».[53]
Вопрос № 6
В отличие от участников мирового кризиса 1938–1939 гг., мы имеем возможность смотреть на события ретроспективно. Мы знаем, что 1 сентября 1939 г. Германия напала на Польшу, что спустя несколько дней, 3 сентября, Великобритания и Франция объявили войну Германии. Мы знаем, каковы были действия Советского Союза, прибалтийских и восточноевропейских стран, мы знаем, чем закончилась германо-польская война. И это знание мешает нам воспринимать события так, как воспринимали их непосредственные участники событий в Кремле, Берлине, Лондоне, Париже, Варшаве.
Мы знаем, что Германия напала на Польшу — однако вплоть до 1 сентября никто не мог поручиться, что это произойдет. Варшава могла согласиться на нацистский диктат, Германия могла прибегнуть не к войне, а к жесткому дипломатическому нажиму, как в случае Чехословакии. И даже после того, как война началась — кто мог поручиться, что в нее вступят Великобритания и Франция, что они не предпочтут войне договоренность с Гитлером, второе, польское, издание Мюнхена?
Без понимания этой непредрешенности дальнейших событий, без разбора альтернатив, невозможно понять ни действия участников событий, ни смысл советско-германского договора о ненападении.
Какими виделись альтернативы пакту Молотова — Риббентропа советскому руководству в августе 1939 года? Вариантов было несколько.
Вариант первый: Советский Союз не подписывает соглашения с Германией, продолжает безуспешные переговоры с Великобританией и Францией. Лондон тем временем договаривается о разграничении сфер влияния с Берлином. Происходит новое издание Мюнхенского сговора; Польша лишена Данцига и «коридора», окончательно превращена в нацистского сателлита. Германия укрепляется в Прибалтике, на Западной Украине под германским контролем создается марионеточное «украинское государство», в Западной Белоруссии — марионеточное «белорусское государство». Гитлер получает возможность проводить политику по отрыву от СССР западных территорий при нейтралитете Великобритании и Франции. Безрадостная перспектива, и как не печально, очень реальная: 22 августа в Лондон для переговоров должен был лететь ближайший соратник фюрера Герман Геринг.
«Мы предпочитали соглашение с так называемыми демокр. странами и поэтому вели переговоры. Но англичане и французы хотели нас иметь в батраках и притом за это ничего не платить!»
Вариант второй: Великобритания, Франция и СССР заключают соглашение и блокируют нацистскую агрессию. Вариант великолепный, но, увы, нереализуемый: Великобритания не хочет связывать себе руки соглашением с СССР, и переговоры провалены.
Вариант третий: Советский Союз не подписывает соглашения с Германией, Гитлер нападает на Польшу. Великобритания и Франция ограничиваются дипломатическими демаршами, но делом в события не вмешиваются. Советский Союз остается нейтральным и в германо-польскую войну не вмешиваются. Польские войска разбиты, Германия либо полностью оккупирует Польшу, либо (что вероятнее) делит ее на части как Чехословакию. Последствия все те же: укрепление Германии в Прибалтике, возможность появления марионеточных украинского и белорусского «государств».
Путь к продолжению агрессии в восточном направлении открывается Гитлеру и в этом варианте, причем с возможным подключением ресурсов марионеточного польского режима наподобие словацкого.
Вариант четвертый: Гитлер нападает на Польшу, Советский Союз остается нейтральным, Великобритания и Франция вступают в войну не на словах, а на деле. Германская агрессия предотвращена. Это хороший вариант, но одновременно — самый маловероятный. Как мы помним, на самом деле Великобритания и Франция хоть и объявили войну Германии, на практике боевых действий не вели, ограничившись лишь их имитацией для успокоения общественного мнения.
Вариант пятый: Гитлер нападает на Польшу, Великобритания и Франция ограничиваются дипломатическими протестами, Польша просит о помощи Советский Союз, Москва начинает войну с Германией в союзе с Польшей. Для Кремля вариант опять-таки не самый радостный, поскольку никто не может дать гарантии, что после вступления в войну Советского Союза Лондон и Париж не договорятся с Берлином. И тогда Варшава и Москва окажутся перед перспективой вести войну с Германией и ее союзниками в одиночку. Между тем, опыт Испанской войны в Кремле хорошо помнят. Да и во время Мюнхена подобный сценарий уже был опробован: подписавшие приговор Чехословакии державы уведомили Прагу, что если она примет советскую помощь и будет сопротивляться, то начавшаяся война «сразу превратится в войну со всей Европой».[55] Ситуация усугубляется тем, что на Дальнем Востоке Советскому Союзу придется воевать с входящей в Антикоминтерновский пакт Японией.
Вариант шестой: Гитлер нападает на Польшу, Великобритания и Франция в войну практически не вмешиваются, Польша советской помощи не просит и терпит поражение в войне. Советский Союз вводит войска на территорию Западной Украины и Западной Белоруссии, дабы не допустить создания там немцами марионеточных государств. С Германией в этом случае опять-таки приходится воевать в одиночку, рискуя потерпеть поражение; кроме того, вопрос об укреплении позиций Берлина в Прибалтике остается нерешенным, а на Дальнем Востоке опять-таки приходится воевать с Японией.
«Нет никакого сомнения, что непосредственной причиной подписания этого пакта являлось, как это неоднократно заявляли советские лидеры, их желание остаться вне войны. Они считали возможным осуществить это, хотя бы на время, путем заключения соглашения с Германией».
Как видим, разумная альтернатива пакту Молотова — Риббентропа существовала лишь одна: заключение англо-франко-советского соглашения. Однако Лондон заключать это соглашение не пожелал. После этого все альтернативы подписанию соглашения с Германией оказывались для СССР слишком опасными. Ни одно ответственное правительство на подобный риск пойти не могло.
Вопрос № 7
Заключение договора о ненападении между СССР и Германией никоим образом не противоречило ни международной дипломатической практике, ни действующему международному праву. Договоры о ненападении существовали между многими европейскими странами, в том числе между Германией и Эстонией, Германией и Латвией (оба договора заключены 7 июня 1939 года), СССР и Польшей (подписан в 1932 году, продлен в мае 1934 года), СССР и странами Прибалтики, Польшей и Германией (заключен в 1934 году, расторгнут Германией в 1939 году). Законность заключения договоров о ненападении между странами никогда не ставилось под сомнение ни в современном, ни в старом международном праве.
Не является чем-то исключительным и практика заключения секретных протоколов к межгосударственным соглашениям. Так, например, договор между СССР и Литвой содержал секретный протокол об обмене разведывательной информации. Английские гарантии Польше в марте 1939 года сопровождались секретным протоколом, согласно которому Лондон обязывался оказать военную помощь Варшаве только в случае нападения на нее Германии, а не какой-либо третьей страны[57] (к сожалению, об этом секретном протоколе не знал Кремль, считавший, что английские гарантии Польше могут принять антисоветский характер). Подписания одновременно с договором о сотрудничестве секретного протокола о восстановлении советско-польских границ 1939 года добивалось во время переговоров с советским послом в Лондоне летом 1941 года польское эмигрантское правительство.[58] Существует предположение, что секретным протоколом, направленным против Советского Союза, сопровождался и польско-германский договор о ненападении 1934 года.[59]
Как видим, ни договор о ненападении, ни секретный протокол к нему не являлись исключительными в международной практике и по своей форме не могут рассматриваться как противоправные. Но, может быть, противоправным эти документы делало их содержание, предусматривавшее раздел сфер влияния?
Разграничение сфер влияния и интересов опять-таки не было чем-то исключительном в международной практике того времени. Когда в марте 1938 года Польша, организовав вооруженные провокации на границе, угрожала Литве войной, Берлин уведомил Варшаву о том, что в случае войны претендует на Клайпедскую область Литвы; остальной территорией Польша может распоряжаться сама.[60] Несколько месяцев спустя, во время расчленения Чехословакии, выяснилось, что и Германия, Польша претендуют на одну и ту же чешскую территорию — город Богумин. Германия согласилась уступить этот город полякам.[61]
«По моему мнению, советские руководители… никогда не рассматривали пакт, как что-то большее, чем временное средство. Я убежден, что они постоянно считались с эвентуальной возможностью войны, по меньшей мере как с серьезной вероятностью, если не с неизбежностью».
Активно договаривалась о разграничении сфер влияния Великобритания. Признанием японской сферой влияния оккупированных ею территорий в Китае был уже упоминавшийся британско-японский «пакт Арита — Крейги», обнародованный 24 июля 1939 года. Одновременно летом 1939 года Великобритания предлагала Германии раздел сфер влияния в Европе и в мире, причем за Гитлером планировалось признать гегемонию в Восточной и Юго-Восточной Европе, а также урегулировать колониальный вопрос и предоставить Берлину крупный кредит.[63] В 1944 году глава британского правительства Уинстон Черчилль предложил разграничить сферу советско-британского влияния в Восточной Европе. В своих воспоминаниях Черчилль пишет, что на совещании в Москве 9 октября 1944 г. он сказал: «Давайте урегулируем наши дела на Балканах. Ваши армии находятся в Румынии и Болгарии. У нас есть там свои интересы, миссии и агенты. Не будем ссориться из-за пустяков. Что касается Англии и России, как вы относитесь к тому, чтобы иметь 90% господства в Румынии при наших 90% в Греции, а в Югославии — 50 на 50?».
Как видим, разграничение сфер влияния (в том числе затрагивающее третьи государства) не было чем-то исключительным в международной практике того времени.
Давайте внимательно перечитаем текст секретного протокола к советско-германскому договору о ненападении.
«1. В случае территориальных и политических преобразований в областях, принадлежащих прибалтийским государствам (Финляндии, Эстонии, Латвии, Литвы), северная граница Литвы будет являться чертой, разделяющей сферы влияния Германии и СССР. В этой связи заинтересованность Литвы в районе Вильно признана обеими сторонами.
2. В случае территориальных и политических преобразований в областях, принадлежащих Польскому государству, сферы влияния Германии и СССР будут разграничены примерно по линии рек Нарев, Висла и Сан. Вопрос о том, желательно в интересах обеих Сторон сохранение независимости Польского государства, и о границах такого государства будет окончательно решен лишь ходом будущих политических событий. В любом случае оба Правительства разрешат этот вопрос путем дружеского согласия.
3. Касательно Юго-Восточной Европы Советская сторона указала на свою заинтересованность в Бессарабии. Германская сторона ясно заявила о полной политической незаинтересованности в этих территориях».[64]
Что мы видим?
Во-первых, стороны договариваются о разграничении сфер влияния. Как уже говорилось, раздел сфер влияния в то время был общепринятой практикой и противоречащим действующему международному праву считаться не может. В секретном протоколе к советско-германскому договору о ненападении понятие «сфера влияния» обозначало территорию, на которой страна, подписавшая соглашение обязалась в будущем не проводить активной политики (прежде всего экономической экспансии, давления на властные структуры и поддержки повстанческих движений).[65]
Во-вторых, поднимается вопрос о возможных будущих изменениях границ Польши. Однако само намерение изменить границы не может считаться незаконным ни в соответствии с действовавшим на момент подписания советско-германского договора нормам международного права, ни в даже в соответствии с нормами современного международного права. Потому что изменение границ может произойти мирным путем. А о возможности каких-либо совместных военных действиях, направленных против третей страны, в секретном протоколе не говорится ни слова.
Популярное утверждение о том, секретный протокол был незаконным, поскольку предусматривал вхождение в состав СССР Западной Украины, Западной Белоруссии и стран Прибалтики, вообще не соответствует действительности. Если бы подобный пункт содержался в секретном протоколе, то последний действительно нарушал бы ряд действовавших международных норм. Однако на самом деле каких-либо пунктов о включении территорий, отнесенных к советской сфере влияния, в состав СССР в секретном протоколе не содержалось. Аргументация же в духе «ну ведь в итоге эти территории были присоединены к СССР и, значит, соответствующие советско-германские договоренности все-таки были» — не выдерживает элементарной критики. «После» не означает «вследствие»; присоединение Западной Украины, Западной Белоруссии, Прибалтики и Бессарабии к СССР было лишь косвенно связано с советско-германским протоколом о ненападении и секретным протоколом к нему, а изменение границ с Финляндией — и вовсе результатом двустороннего военного конфликта.
Таким образом, и своим содержанием секретный протокол к советско-германскому пакту о ненападении не нарушает норм действовавшего к тому времени международного права. Это прекрасно знают профессиональные юристы. «Секретный протокол про разделение сфер влияния между нацистской Германией, с одной стороны, Союзом ССР, с другой, был составлен так, что формально не нарушал принятой в то время практики составления международно-правовых документов», — констатирует львовский профессор Владимир Макарчук.[66] Прибавить к этим словам нечего.
Поделиться книгой: