Египетские приключения

– Военачальник крепости фараона может находиться далеко от глаз своего царя, – заговорил он приятным голосом, – но он всегда присутствует в его сердце. Послы, которые приезжают в нашу страну с дарами, всегда с уважением говорят о тех, кто охраняет ворота в Египет. А вот эти танцовщицы, которых доставили сюда через пограничную крепость, проведут месяц в Фивах. Несомненно, они обретут популярность, и всегда с благодарностью будут называть имя того человека, который их пропустил, и наверняка замолвят за него словечко, что может позже принести плоды.

Выпив вина, военачальник обычно затевал ссору, и сейчас, отодвинув поднос, который ему предлагал мальчик-раб, он высокомерно сказал:

– Сирийские плоды, сирийские танцовщицы! Будь это в моей власти, я бы никогда такой хлам не пустил в страну, разве что в качестве рабов. Нет, я знаю более надежный путь продвижения по службе, чем такой низкий способ завоевания расположения фараона.

– Ах так? – Небамон рассердился, но, как хозяин, должен был оставаться вежливым.

Военачальник начал тыкать пальцем Небамона в ребра.

– Не те люди, что приходят, – сказал он хихикая, наклонившись и положив свою липкую ладонь на резную спинку стула хозяина, – а те люди, которые уезжают! – Он удовлетворенно улыбался, как будто сказал нечто вразумительное.

Небамон задумался.

– Люди, которые уезжают? – повторил он. – Послы фараона?

Военачальник подмигнул.

– Нет, не послы, мой молодой друг, – самоуверенно заявил он. – Преступники! – Он протянул кубок, чтобы ему еще налили вина, и кивнул.

Небамон почувствовал отвращение.

– О, преступники! – холодно ответил он. – Большинство беглых рабов все равно умрут в пустыне, даже если они проберутся через границу. Однако, если это тебе доставляет удовольствие и ты считаешь это нужным, – лови их.

Военачальник нагнулся и понизил голос до хрипловатого шепота, который был слышен, несмотря на громкую музыку:

– Что ты скажешь о сирийце, сбежавшем от самого фараона?

– Раб фараона? Но у него тысячи рабов, и он даже спасибо не скажет за возвращение одного из них.

– Это не просто раб, он – сириец, воспитанный во дворце и сохранивший черты своего народа, к тому же он убил египтянина. Где бы человек ни воспитывался, его происхождение все равно себя проявит! Я должен ехать сегодня вечером, как только моя колесница будет готова, так как фараон хочет поймать этого Моисея, и я много потеряю, если ему удастся проскользнуть в пустыню прежде, чем я вернусь.

Сирийские танцовщицы заканчивали танец, и Небамон воспользовался случаем, чтобы отодвинуть свой стул подальше от военачальника.

– Что касается меня, – сказал он, – гораздо приятнее ставить ловушки на птиц, а не на людей. Но каковы бы ни были твои планы, к утру мои плотники отремонтируют твою колесницу, и, когда ты выспишься, мы оба отправимся на охоту: ты – на свою, а я – на свою.

– Если бы ты когда-либо выезжал из страны и видел мир, – грубо сказал военачальник, – ты понял бы, что все, кроме египтян, ничего не стоящий хлам. И мне доставит удовольствие проучить этого сирийца и доказать, что он далеко не принц, как его учили думать о себе.

– Не пожелал бы я оказаться на месте врагов фараона при встрече с таким человеком, как ты!

– Ты и твои сирийские слуги! – отрезал военачальник, насмешливо передразнивая Небамона. – Интересно, не будет ли охота на сирийцев успешнее, останься я здесь с вами?

Небамон пришел в ярость, и Асет поспешила вмешаться.

– На вечерней охоте будьте осторожны на воде, – быстро прервала она их разговор, кладя ладонь на руку мужа. – Я волнуюсь, потому что вчера вечером Рики приснился дурной сон.

– Сон? Какой сон? – Небамон был возбужден ссорой. – Почему не сказали предсказателю?

– Он не мог вспомнить свой сон, – ответила робко Асет. – Однако во сне он кричал и проснулся в слезах.

– Тогда это ничего не значит. – Небамон пожал плечами и более спокойно обратился к своему гостю: – А сейчас раб отведет тебя в комнату для гостей, а я пожелаю тебе удачной охоты, – сказал он.

Первый день в школе действительно был утомительным, поэтому Рики заснул во время рассказа наставника, а проснулся как раз в то время, когда следовало бежать в конюшню и помогать слугам запрягать колесницу Небамона. Главный конюх – угрюмый старик, недолюбливавший Рики, – не спешил и не выносил, когда его торопили.

– Гость хозяина еще не уехал, – ворчал он, посылая одного из конюхов за еще одной уздечкой.

– Только посмейте побеспокоить нашего гостя! – закричал Рики, танцуя от нетерпения, отчего лошади заволновались и тревожно захрапели, когда он к ним приблизился.

Военачальник фараона собрался уже далеко за полдень. Рики позволяли управлять лошадьми только тогда, когда они шли, и он с неохотой передал узды отцу. Колесница с грохотом понеслась по высокой плотине вдоль берега. Плотина служила как дорогой, так и дамбой, чтобы регулировать уровень воды в канале. Стоял сезон, когда все созревало, поэтому рабы устало носили воду в сосудах, и их нескончаемые вереницы тянулись от оросительных канав к участкам, где росли пшеница, виноград, и даже к веселым пастбищам с розовыми и желтыми цветами. Куда ни глянь, всюду работали люди, сначала медленно, а когда слышали грохот приближающейся колесницы, работа шла быстрее. Работники на полях пололи сорняки, а стражники кричали и подгоняли их. Рабы спешили, и вода расплескивалась из сосудов. В полуразрушенной деревне женщины выглядывали из дверей, не оставляя своих веретен, боясь потерять время, как будто от этого зависела их жизнь. Дети, игравшие на дороге, с криками разбегались, но только хозяин проезжал, они возвращались к игре.

Недалеко от деревни канал был искусственно расширен и образовывал большой мелкий водоем, настолько заросший, что вода виднелась только в узких полосках каналов, извивающихся между островками, густо покрытыми тростником. Около небольшой пристани стояли двое слуг. Один из них держал бумеранги – изогнутые метательные палки из полированного дерева, а другой ждал около лодки, сделанной из просмоленных, связанных стеблей папируса, привязанных вокруг бревна. Рики выбрался из колесницы и, запрыгнув в лодку, начал раскачивать ее, в то время как Небамон взял бумеранги и снял верхнюю одежду.

– Прекрати, Рики, – сказал он, поднимая легкое весло и тихонько направляя лодку по воде, на поверхности которой плавали листья и желтые цветки водяных лилий.

Над водоемом стояла тишина, и, хотя никого не было видно, чувствовалось, что в зарослях тростника скрывается много птиц. Вдали появилась цапля и поплыла прочь. Мгновение спустя огромная стая птиц, вероятно встревоженная шумом ее крыльев, взмыла в воздух. Их были сотни. Они покружились некоторое время, а затем опустились обратно в заросли ближе к лодке. Небамон на некоторое время остановился и замер, затем осторожно опустил весло в воду, и лодка поплыла дальше.

Потом он взял два или три бумеранга и отдал весло Рики, который затаил дыхание и даже высунул язык от усердия, чтобы не было слышно всплеска, когда он опускал весло в воду. С полдюжины птиц взлетели с обеих сторон канала. В этом месте он сужался, но Небамон был слишком опытным охотником, чтобы метать бумеранг в столь незначительное количество птиц. Через мгновение нос лодки коснется зарослей тростника, раздвинет их и продолжит свой путь. Небамон поднял правую руку.

Почти в тот же миг впереди раздался испуганный пронзительный крик, и с оглушительным шумом воздух внезапно наполнился птицами. Небамон метнул четыре бумеранга и услышал приглушенный звук, когда они попали в цель, затем он торопливо схватил все бумеранги, которые лежали у его ног. Последняя утка неуклюже упала в заросли, и в небе больше не было видно ни одной птицы.

– Где они, Рики? – спросил он мальчика, который раскачивал лодку.

Рики знал свою обязанность замечать, куда падают птицы, но он был так взволнован, что забыл об этом.

– Вон там! – заикаясь, неуверенно сказал он.

– Туда упала последняя, – согласился Небамон, – но я ее и сам видел. Эх, Рики, Рики, ты не станешь настоящим охотником, пока не научишься вертеть головой. – Он хватался за тростник и тянул лодку вперед в направлении плотины.

Последняя утка неуклюже застряла в тростнике, и бумеранг, сразивший ее, плавал. Они долго плыли по каналам, но утки будто сквозь землю провалились. Небамон сильно расстроился из-за потери бумерангов, которыми очень дорожил.

– Если бы мы знали, где они, – с сожалением сказал он, указывая на то место, где заросли тростника образовали большой остров, – мы могли бы достать их. Но ничего не поделаешь.

– Можно я пойду посмотрю? – воскликнул Рики и начал торопливо выбираться из лодки.

– Сейчас же вернись! – сердито приказал Небамон. – Это не острова, а лишь заросли тростника и ил, – добавил он более спокойным тоном, когда Рики сел в лодку. – Они очень опасны, и к тому же там полно змей. Мы потеряли и так много времени и, если продолжим поиски, не успеем вернуться домой до темноты. Становись на нос лодки и будь наготове, а я буду грести. Помни, что бросок из-под руки заставит бумеранг вращаться. Не так важно точно прицелиться, как правильно бросить. Пока еще не надо поднимать руку, – предупредил он тихим голосом, в то время как они медленно плыли к открытой воде. – Птицы взлетят достаточно далеко, и рука не должна устать.

Они опять заплыли в тростники, и лишь благодаря тому, что Небамон был опытным охотником, им удалось подплыть почти вплотную к стае, прежде чем птицы поднялись вверх. Рики сжал зубы и бросил. Раздался пронзительный крик, и что-то упало в воду.

– Браво! – закричал отец. – Бросай еще!

Рики попытался метнуть еще раз, но в волнении отпустил бумеранг слишком поздно, последний с всплеском упал в воду примерно в ярде от носа лодки, и не успел мальчик прийти в себя от замешательства, как птицы уже улетели.

– Очень плохо! – сказал сквозь смех Небамон. – Но я думаю, что твой первый бросок сбил большую утку, если только мы сможем ее поймать. Утки могут двигаться довольно быстро, даже со сломанным крылом.

Охотник увидел раненую птицу в зарослях тростника, и лодка направилась прямо к тому месту. Рики схватил утку, но она отчаянно сопротивлялась и наконец с пронзительным криком вырвалась и попыталась уплыть, неуклюже хлопая крыльями по воде. Мальчик выпрыгнул из лодки на кочку и побежал по болоту вслед за уткой, поскальзываясь и спотыкаясь.

– Сейчас же вернись! – закричал Небамон, пытаясь схватить сына, но потерял равновесие и с громким всплеском бултыхнулся с качающейся лодки прямо в воду. Как только он вынырнул, то услышал крик Рики о помощи. Он хорошо знал коварство этих островов из ила и зарослей тростника. Ему потребовалось несколько минут, чтобы вернуться в легкую лодку, не перевернув ее, но еще труднее найти канал, по которому он сможет проплыть на другую сторону зарослей, где находился сын. Небамон поспешно спрыгнул с лодки и направился к заросшему тростником берегу. Его ноги соскальзывали, и он отчаянно пытался устоять на скользком иле. Водоросли сразу же опутали руки, мухи ослепили его, и жижа сомкнулась вокруг рук и ног. Он не мог двигаться быстрее, потому что любое поспешное движение было опасным, и тогда он не успел бы спасти Рики или, хуже того, мог сам утонуть прежде, чем слуги придут ему на помощь. Небамон очень осторожно соскальзывал в сторону более глубокой воды и, смывая ил с глаз, продолжал двигаться.

– Ваш мальчик у меня, – услышал он задыхающийся голос человека. – Скорее давайте лодку, потому что мне трудно его держать.

Неожиданная помощь так удивила Небамона и он почувствовал такое облегчение, что не сразу пришел в себя и смог ответить только после того, как окунулся с головой под воду.

– Чтобы привести лодку, потребуется некоторое время, – произнес он наконец, – но я поспешу.

Он увидел человека, растянувшегося поперек кочки и державшего Рики за голову так, чтобы мальчик не захлебнулся. Голова человека была под водой, и время от времени он судорожно поднимал ее, чтобы сделать вдох. А Рики был настолько запутан водорослями, что Небамону пришлось осторожно подплыть к нему, руками разорвать их, освободить мальчика и втащить его в лодку. От сильного испуга Рики сразу же вырвало слизью. Небамон держал его на руках, в то время как незнакомец все еще стоял в тине около лодки и молча смотрел на них, как бы раздумывая, что делать дальше. И вдруг в голову Небамона пришла мысль: это тот самый беглец, который скрывается в болотах, и он может быть опасен. Мужчина выглядел жестоким: глубоко посаженные темные глаза сверкали из-под густых черных бровей. Его лицо заросло длинной щетиной, опухло от укусов слепней и было покрыто ранами, из которых струйками стекала кровь. Он стоял в жиже по пояс, над его головой кружился рой мух, и от него шел зловонный запах гнилого болота. Однако плечи его не были согнуты тяжелым трудом, и не было видно шрамов от ударов плетей, а остатки его оборванной одежды были из такой же ткани, как одежда Небамона. Обычный раб испугался бы, а этот человек надменно смотрел прямо в глаза. Таким мог быть только один раб в Египте.

– Моисей, сириец, – уверенно сказал Небамон. – Убийца на пути к воротам границы!

– Не убийца, а мститель, – поправил тот с гордостью. – Я заплатил жизнью за жизнь.

– Я также плачу, – заверил его Небамон, наклоняясь над Рики. – Тебе нельзя идти к границе сейчас, так как все патрули уже предупреждены. Военачальник уехал в крепость сегодня, он очень спешил, чтобы заработать награду от фараона за твою голову. – Он слегка усмехнулся. – Давай поедем сейчас ко мне, и ты пробудешь у меня до тех пор, пока у тебя не отрастет такая борода, которую обычно носят сирийцы. Через месяц мы сможем переправить тебя домой с торговцами, возвращающимися домой. Ты можешь положиться на меня, я спрячу тебя, а всем сообщу, что ты мертв.

– Как я вижу, ты такой же прирожденный обманщик, как и все египтяне, – холодно сказал Моисей. – Ты строишь интриги ради самих интриг. Мне не суждено умереть в Египте, но я не настолько хитер, как ты, поэтому меня устраивает, что твоей хитрости хватит на нас двоих.

Небамон с негодованием вытаращил глаза, но тем не менее не пошевелился, чтобы остановить Моисея, когда он влезал в лодку. А Рики отодвинул ноги в сторону и, повернув голову, лежащую на руке отца, захныкал. Небамону стало стыдно, что его сын испугался своего спасителя.

– Он, вероятно, никогда не видел человека с такой щетиной, – сказал он извиняющимся тоном и засмеялся.

– Египетские дети всегда боятся меня, – сказал Моисей и взял в руки весло. – Это очень странно, и я никогда не мог понять этого.

Когда лодка вышла из зарослей, уже наступили сумерки и солнце почти зашло. Колесница прогрохотала по безлюдной улице деревни. Работники ложились спать на закате, и лампы не зажигались. Небамон был доволен, что улица пустынна: он знал, что рисковал, если его увидят со столь странным человеком. Он встревожился, увидев свет факелов у ворот, и предположил, что Асет послала слуг выяснить, почему они задерживались. Однако в доме все равно узнают о присутствии сирийца, поэтому не имело значения, когда его увидят. Небамон уже въезжал в ворота, когда заметил, что с его слугами стояли те самые воины, которых он отослал днем. Он резко остановил колесницу, но было слишком поздно. Военачальник фараона, который должен быть уже далеко, торжествующе выступил из тени, чтобы приветствовать его.

– Добрый вечер! – сказал он ликующим тоном. – Мой инстинкт подсказал мне, что я хорошо здесь поохочусь. И я вижу, что не ошибся.

Небамон передернул плечами.

– Мне всегда приятно, – сказал он холодно, – приветствовать гостя. Этот молодой человек, кого ты, кажется, подозреваешь, не опасен. Он – один из сирийских музыкантов, сумасшедший, и как мне стало известно, бродил в наших окрестностях.

Военачальник грубо засмеялся:

– Очень правдоподобная история, особенно когда этот человек приезжает к тебе домой в твоей колеснице и управляет ею, сидя рядом с тобой. Я не хотел бы оказаться на твоем месте, когда фараон услышит этот рассказ.

– Уж не хочешь ли ты отправить этого молодого человека в Фивы? – спросил Небамон. – Делай, что посчитаешь нужным, тем более что танцовщицы тоже поедут туда. У меня больше нет времени обсуждать это – мой ребенок нуждается в срочной помощи. Забирай этого человека и спроси моего слугу, где ты можешь запереть его на ночь.

Проходя мимо военачальника, он грубо толкнул его и вошел в дом с Рики на руках, а затем передал мальчика Асет. Тем временем Небамон срочно послал слугу за самым молодым музыкантом, играющим на мандолине в сирийской труппе.

Жилище Небамона было похоже на деревню: около дома располагался квартал, где жили слуги, а в этом квартале – небольшая, но крепкая тюрьма с голым полом, стенами и настолько маленьким окошком, что в него мог просунуть руку лишь стражник, подающий еду и питье. Стоя напротив этого окошка, Моисей мог видеть звездное небо. Этот вид успокоил его. В Египте он был одинок и не испытывал родственных чувств ни к кому в этой стране. У окна было холодно, и он продрог, просидев целый день в воде с тиной и промокнув до костей. Он дрожал от холода, но испытывал радость, обуреваемый странными и возвышенными мыслями. Его не пугала безжалостность Египта, и все же ему очень хотелось оказаться в безмолвной пустыне, где он мог бы затеряться от взглядов людей среди песка, камней и звезд.

Услышав, что кто-то возится с задвижками, он обернулся. Дверь резко и с шумом открылась.

– Тихо, – услышал он голос Небамона. – Мы усыпили стражников, но они могут проснуться.

Незнакомый молодой человек, чьи волосы и борода клоками торчали в разные стороны, прокрался в дверь, освещенную лунным светом, и, не говоря ни слова, лег в углу комнаты, будто он уже давно спит.

– Твоя замена, – сказал с усмешкой Небамон, – молодой сирийский музыкант. Ему хорошо заплатили, и он ничем не рискует, разве что с ним будут грубо обращаться по пути в Фивы. Конечно, он не похож на тебя, но, к сожалению, мои возможности не безграничны. Военачальник видел тебя только один раз, и то при плохом освещении. Мне даже немного жаль его, – добавил он с удовлетворением, что было не свойственно ему. – Он должен был хорошо подумать, прежде чем готовить мне западню.

– И как же ты планируешь мое будущее? – спросил Моисей с полуулыбкой.

– Ты должен сесть на осла, которого я тебе дам, и ехать так быстро, как только сможешь, до самого рассвета. На границе никто не предупрежден о твоей поимке, потому что военачальник хочет присвоить всю славу себе. Задолго до того, как он с музыкантом достигнет Фив, ты сможешь легко перебраться через границу в том месте, где стена не охраняется.

– Небамон, – медленно произнес Моисей, протягивая руку, чтобы задержать уходящего египтянина, – я не буду благодарить тебя, потому что всей душой чувствую ненависть ко всем египтянам. Мне не нравятся ваши изобретательные уловки, и я не одобряю преступное намерение выставить военачальника дураком перед фараоном. Вместо благодарности я хочу предупредить тебя. Я ненавижу Египет и когда-нибудь разрушу его, если ты отпустишь меня.

– Сириец, – ответил Небамон надменно, – убери свою грязную руку! Я не прошу твоей благодарности и не боюсь твоей угрозы, а просто плачу за жизнь Рики.

– Это – цена жизни Рики! – сказал Моисей торжественно. – Тогда я принимаю твое предложение. Но ты можешь пожалеть о том, что так дорого заплатил мне.

Черный маг

Я никогда не верил в силу волшебства моего отца до той самой ночи, когда сам оказался жертвой и силой его проклятия. Это неверие вполне естественно для мальчика, рожденного в городе мертвых, где ежедневно произносились бесчисленные заклинания, чтобы обеспечить легкую жизнь после смерти. Сила отцовского волшебства значила для меня не более чем сила художника, который всю свою жизнь занимается росписью погребальных памятников, переписывает магические заклинания яркими четкими полосами и рисует картины на саркофагах. На всякий случай высокая кирпичная стена была построена так, чтобы скрыть крышу нашего дома от соседей, и иногда по утрам я находил кучу пепла, а в доме стоял незнакомый, но приятно пахнущий дым. В то время я крепко спал и понятия не имел, что в полнолуние тихие тени прокрадывались мимо меня в поисках лестницы, ведущей на нашу крышу. Позже, когда боль не давала мне уснуть, я часто слышал их и даже научился различать по запаху, к каким профессиям принадлежали те невидимые люди, против которых колдовал мой отец.

Всю свою жизнь я провел в городе мертвых, и это было само собой разумеющееся, что все ремесла здесь, в большей или в меньшей степени, объединяла служба смерти. Чистый аромат обтесываемого дерева означал столяра, изготовлявшего погребальные лари; запах высушенной глины – гончара, который только что вытащил из печи высокий кувшин для похорон или целую груду маленьких, облитых глазурью амулетов; затхлый запах высушенного льна принадлежал ткачу, ткавшему грубую льняную ткань, в которую заворачивали тела умерших. Они и многие другие такие же рабочие не пугали меня. Но зато в те ночи, когда более зловещие тени людей искали лестницу на крышу, я затыкал уши, чтобы не слышать их бормотания, и укутывал голову циновками до тех пор, пока мог слышать только биение собственного сердца и как пульсировала кровь в моей поврежденной руке.

В такие страшные ночи я чувствовал запах рабов-могильщиков, живших на холмах. Они обладали необыкновенными секретами о спрятанных в скалах могилах богатых людей, похороненных вместе со своими сокровищами. Всегда грязные, потные могильщики всех боялись, а если они выходили из своего квартала, им грозила смерть. От них всегда шел отвратительный запах бальзамированных трупов, к тому же было известно, что они грабили гробницы и из-за своей ужасной профессии призирали месть мертвых людей, чьи могилы разворовывали. Запах, который меня пугал больше всего, – чистый, свежий запах водорослей и воды Нила, означавший священнослужителя. Он должен был омывать свое тело в реке три раза в день. Когда такой человек приходил к отцу за очередным заклинанием, я чувствовал, как будто злые духи, летавшие в доме, душили меня.

Мне казалось достаточно странным, что днем отец не производил впечатления злого мага. Он долго спал, и, когда я видел его вечерами, отец казался слегка выпившим. Я не знал никого, кто мог бы выпить столько пива, как мой отец, особенно когда луна была на ущербе. Дом наполнялся дарами, заработанными его колдовством на крыше. И тогда мои родители начинали делить добычу: мать тащила на рынок все, что могла унести, а отец тихо уходил к пивовару, захватив с собой то, что мог тайком вынести, чтобы оплатить пиво. И он проводил там все время до тех пор, пока ему уже нечем было платить. Прохладным вечером он приходил домой слегка навеселе и в хорошем настроении. Несмотря на то что отец был крупным человеком, он имел необычайно искусные и тонкие руки. Он часто делал для меня глиняные игрушки: кукол с болтающимися ногами, кота с выгнутой спиной, утку с гордо поднятым клювом и утят. В то время, когда происходило то, о чем я сейчас рассказываю, он сделал для меня крокодила с челюстью, которая открывалась и закрывалась при натяжении нити.

– Пошли, – сказал отец, когда мы устали смотреть, как крокодил заглатывает людей, которые нам не нравились.

Я взял игрушку и пошел за ним. У меня было хорошее настроение, потому что я знал, что мы идем в мастерскую к Хапу за краской для крокодила. Старый Хану делал маленькие домики, зернохранилища, лодки, фигурки слуг и другие необходимые предметы, которые человек мог бы взять с собой в другую жизнь, но в то же время эти предметы не должны были загромождать гробницу. Мой отец, так же как и старик, очень интересовался игрушками, и всякий раз, когда я получал новую игрушку, мы приходили в мастерскую к Хапу, чтобы разукрасить ее. Старый мастер обычно говорил, что его хозяин никогда не заметит пропажу небольшого количества краски. Он, наверное, по-другому относился бы к отцу, если бы знал, что фигурки, покрытые золотом, крошечными пылинками этого драгоценного металла, попадали потом в пивную, когда запасы в доме заканчивались.

Старый Хапу не трудился, что нам показалось странным, и выглядел больным. Его маленькое морщинистое лицо осунулось, а морщины стали более глубокими. Он нахмурился, когда мы появились в дверях, и поднял руку, будто хотел отогнать злого духа.

– Оставь меня в покое, Юф-колдун, – сказал он тихим, шипящим голосом, оглядывая свою маленькую мастерскую, будто боялся, что его куклы могут его подслушать. – Уходи и оставь меня в покое, иначе я доставлю тебе много неприятностей.

Отец стоял перед ним покачиваясь, положив руки на бедра. Он презрительно засмеялся.

– Ты же собираешься разбогатеть, – сказал он, – и работать только на себя, а не на храм. Зачем же тебе доставлять мне неприятности?

– Слушай, что я тебе скажу…

– Нет, это ты послушай, – сказал отец устало. – Сколько раз я должен повторять тебе, что ничего плохого не случится. Правитель этого города получит свою долю, в то время как сановники и вооруженная охрана Долины царей получат свою. Что касается рабов-могильщиков, то они боятся меня. – Он коснулся маленького зеленого амулета, который висел у него на шее, и улыбнулся.

– Я тоже боюсь, – сказал Хапу, и его руки задрожали. – Я боюсь за свою жизнь. Смотри! – Он отодвинул легкую скамью, на которой сидел, когда работал, и показал отцу маленькую дырку в стене. – Ты видишь, где лежал мой подлый слуга-сириец, подслушивая наши планы относительно золота, которое я должен был получить? Ты удивишься, если я скажу, что он сбежал?

– Нисколько, – сказал отец твердо, хотя я заметил, что его лицо нахмурилось. – Если бы он попросил у нас свою долю золота, которое мы собираемся украсть из гробницы мертвого царя, мы, конечно, убили бы его. Ну что ж, пусть попробует заключить сделку с правителем города. Возможно, он лучше его отблагодарит.