Любовь за вредность

Полуприкрыв глаза, чтобы не выдать своего тайного интереса, я оценивающе взглянула на него. В самом деле, черты его лица казались заостренными и даже чуток больными, взгляд совсем не походил на несколько осоловевший взор хорошо поужинавшего человека. Наоборот, он был острым и жаждущим. И, как я подозревала, объектом для утоления его голода была я, хотя осознавать себя гастрономическим изыском было весьма неприятно… Пришлось согласиться с его уточнением:

— Ну да, похоже…

Он ближе придвинулся ко мне, сильнее сжав мой локоть.

— Но вам это чувство не знакомо?

Разговор начал принимать характер неприятного для меня допроса. Какое ему дело, что мне знакомо, а что нет? Я холодно указала:

— Вас это не касается!

Он жестко возразил, еще больше насторожив меня:

— Меня касается все, что касается вас!

Его лицо было слишком серьезно, чтобы счесть эти слова неудачной шуткой. Он никак не хотел понять, что мне неприятно его предложение. В голове внезапно мелькнуло: а если бы оно было сделано в другой форме? Если бы он предложил мне замужество? Я вдруг поняла, что вполне могла ответить согласием. И эта мысль напугала меня по-настоящему. Любой из вариантов нашего знакомства был тупиковым. Чтобы выпутаться из этого двусмысленного состояния, я попыталась его разозлить. После этого нехитрого приемчика, как правило, отставали все ухажеры.

— Вы лучше почаще касайтесь Викуси и ей подобных! А мне ваши прикосновения совершенно не нужны! И не надейтесь на продолжение знакомства! Мне глуповатые мальчуганы ни к чему! — Сказано было смело, тем более что в некотором смысле я по сравнению с ним сущая девчонка.

Но он, раздосадованный столь уничижительным тоном, не заметил несоответствия между моим хвастливым заявлением и истинным положением вещей. Сжав кулаки, выпалил:

— Господи, как мне порой хочется вас поколотить, Феоктиста Андреевна!

Это мне понравилось гораздо больше, чем плаксивое хныканье, и я приободрилась. Когда тебе почти признаются в любви, смеяться нельзя, а вот когда собираются побить — можно. Ответила в том же духе:

— Боритесь с собой, Евгений Батькович! А то ведь можно и адекватную порцию неприятностей схлопотать!

Он вздохнул, помахал кистями рук, чтобы расслабиться, и сказал:

— Александрович я. Если запомните, конечно.

Я удивилась:

— А зачем мне загружать свою память ненужной информацией? Надеюсь, мы с вами все выяснили и больше встречаться не будем?

Как вежливый человек, я дала ему возможность сохранить лицо, небрежно со мной согласившись. Но он вспыхнул, как юная девица, застуканная во время первого поцелуя, и несдержанно завопил, привлекая внимание прохожих:

— Черта с два! И не надейтесь! Мы с вами будем встречаться часто! И даже очень!

Этот ультиматум мне не понравился, и я, вытянувшись во весь рост, чтобы казаться выше, отбросила все условности и сказала ему строго и внушительно, сразу расставив все точки над i:

— Уважаемый Евгений Александрович! Я вообще-то тоже человек, хотя вы меня, видимо, таковым не считаете. Так вот, я с вами встречаться не хочу! Вы поняли: не хочу! Это не блажь, не пустое кокетство и не завлекательные крючочки. К тому же вы намного меня моложе. В моем понимании — просто незрелый молокосос. Мне нравятся мужчины опытные и умные. А вы к их числу никак не относитесь. Так что очень вас прошу — оставьте меня в покое. Если вы еще раз попытаетесь проделать со мной такую же милую шуточку, как сегодня, мне придется написать заявление в милицию. И я не шучу. — Я строго посмотрела ему в глаза. — Вы меня поняли?

Он нехотя подтвердил, болезненно усмехаясь слегка дергавшейся половинкой рта:

— Все ясно…

Я видела, что ему и в самом деле больно, но помочь ничем не могла. Мне тоже тяжело, ведь собственными руками рушить мечты, пусть потаенные, в которых невозможно признаться даже самой себе, невообразимо трудно. Но лучше один раз перетерпеть, чем затягивать эту мучительную процедуру. Если бы… Но дальше простиралась запретная зона.

Не глядя на меня, Евгений с мрачной физиономией пошел к стоявшей на парковке машине. Воспользовавшись его задумчивостью, я резвой рысью рванула по улице, и, когда он открыл машину и оглянулся, чтобы посадить меня в салон, меня уже не было. Чтобы он не бросился в погоню, я дворами быстренько добежала до ближайшей автобусной остановки, села на подошедший автобус и уехала домой, некрасиво отдуваясь от переполнявших меня эмоций.

На следующий день вся библиотека знала, что накануне вечером меня увез Викусин друг: Иринка постаралась на славу. С самого утра пройти по библиотеке было невозможно, каждый считал своим долгом спросить меня, что же мы с Евгением делали. Даже Аля, очень сдержанно относившаяся к чужой личной жизни, не удержалась от искушения задать мне сакраментальный вопрос, слышанный мной за сегодняшний день от слишком многих:

— Это правда?..

Я даже продолжения не стала дослушивать. Легкомысленно подтвердила, будто для меня уехать вечерком с чужим поклонником самое обычное дело:

— Правда-правда!

Она немного помолчала, но, не в силах преодолеть любопытство, все же продолжила:

— И для чего?

Я выдала на-гора стандартный вариант якобы происшедшего, который доверительно сообщала всем интересующимся:

— Он уговаривал меня быть поприветливее с Викусей.

Аля недоверчиво вскинула голову. Все-таки она не первый год замужем и понимает, что мужчины, как правило, не увозят нахрапом с собой одну женщину для того, чтобы помирить ее с другой.

— В самом деле?

Я сухо подтвердила:

— Конечно! А что еще может быть? Не думаешь же ты, что он голову потерял от пламенной ко мне любви?

Постаралась сказать это с таким пренебрежительным напором, чтобы не согласиться было невозможно. Но Аля задумчиво склонила голову набок и оглядела меня внимательным взглядом. Я почувствовала, что щеки заливает предательский румянец. Вот ведь ее никчемушная проницательность. Но на мое счастье и к досаде внимательно слушающих нас сослуживиц, Аля, большая умница, прекрасно знала, когда надо отступить. Она так и сделала, понимая, что я все равно не расколюсь и правды о том, что произошло, не скажу. Злить меня своими догадками она не стала, но напоследок не преминула ущипнуть:

— Да, видимо, он сильно влюблен в Викторию, раз так заботится о ее спокойной жизни.

И тут я неосмотрительно себя выдала, небрежно дернув плечом. Но сразу же спохватилась и подтвердила, стараясь, чтобы голос не подрагивал от еле сдерживаемого смеха:

— О, сильно, сильно любит!

Аля сразу раскусила, что все предыдущее было откровенным блефом, и победно улыбнулась. Но остальные ничего не поняли и разочарованно переглянулись. Неужели они надеялись, что я поведаю им о романтическом свидании при свечах? У них был такой убитый вид, что я тихонько засмеялась.

Скоро выяснилось, что я совершенно правильно сделала, ничего никому не сказав, потому что во время обеда раздосадованная и совершенно распоясавшаяся Викуся выложила мне свое возмущение. Место для выяснения отношений она выбрала самое для этого подходящее — в нашей столовой, не принимая во внимание ни с десяток библиотекарей, стоявших в очереди в буфет, ни полсотни читателей, толпившихся у раздачи. Ну нравится человеку выступать перед публикой, что тут поделаешь?.. Завидев меня, милашка маршевым шагом протопала ко мне, изготовившись к схватке века. Расправив плечи, грозно заявила:

— Почему вы пытаетесь отбить моего жениха? Посмотрите на себя — вы старая, некрасивая и плохо одетая! Куда вы лезете?

Мне стало и смешно, и досадно. Вот это да! Ее так называемый женишок увозит меня против моей воли, и она еще такие фортели выдает! Но, поскольку правду сказать нельзя, а спускать откровенное хамство не хотелось, я печально вскинула глаза к потолку и с нарочитым сочувствием выговорила, переведя стрелки на нее:

— Да с чего вы взяли, Викуся, что он хочет на вас жениться? У меня на этот счет совершенно другие сведения, от самого Евгения, между прочим…

Она запнулась и почти с ужасом воззрилась на меня. Эти слова подтверждали худшие ее предположения. Они говорили о том, что я знакома с Евгением гораздо ближе, чем она предполагала. Я безжалостно продолжила, хотя выяснять отношения в толпе — такой дурной вкус, что дальше некуда. Но пусть пеняет на себя, не я же это затеяла.

— Он вас называет подружкой далекого детства и клянется, что никаких чувств, кроме дружеских, к вам не питает. Так с чего вы называете его своим женихом? Чтобы людям пыль в глаза пустить?

Она уже забыла, что я старая, некрасивая и бедно одетая. Если раньше она воспринимала меня как небольшую досадную помеху на пути к своему безоблачному будущему, то теперь я выросла в ее глазах до огромной опасной горы, которую нужно срочно уничтожить, прежде чем идти дальше.

Викуся не постеснялась бы прилюдно продолжить бой за свое личное счастье, в красках описав мою неприглядную личность, но тетя Вера, наша буфетчица, врубила негромко звучащую до сего момента музыку на полную мощность, заткнув Викусе рот. Та попыталась еще что-то мне сообщить, но перекричать Джо Дассена не смогла, а кричать оскорбления мне в ухо не решилась — еще смажу кулаком по ее кукольной физиономии, ведь страстотерпца из меня никогда не получится.

Разгневанно посмотрев на безмятежную тетю Веру, оскорбленная в лучших чувствах Викуся развернулась и выплыла из буфета, как военный фрегат, пусть и с немного обвисшими парусами. Красиво это у нее получилось, мне понравилось. Я вообще люблю артистичных людей, а Викуся артистка еще та. Молодец! Тетя Вера тут же убавила звук магнитофона, и очередь тихо зашумела, впрочем, не осмеливаясь прямо спрашивать у меня, откуда я знаю столько подробностей из жизни Викуси и Евгения.

Ругая себя за несдержанность, я расстроенно поежилась. Теперь наши дамы с недоверчивым блеском в глазах лихорадочно оценивали, что достовернее из сказанного мною: первая версия или вторая. Стараясь не давать преимуществ ни одной, я с таинственной улыбкой съела, что Бог послал, терпеливо дождалась, когда с едой покончит Ирина, и с достоинством вышла из буфета под пристальными взглядами заинтригованных дам.

Иринка, приказным тоном велев мне идти с ней, просто горела от нетерпения, взбегая в несвойственном ей быстром темпе по лестнице к себе на третий этаж. Поговорить по душам нам до сих пор не удавалось, и она знала не больше остальных. Следуя на ней на приличном расстоянии, я тщательно просеивала в голове информацию, прикидывая, какую ее часть можно безболезненно выдать на-гора. При этом приходилось учитывать и логические способности подружки, и ее безудержную фантазию.

Поэтому, когда она затащила меня в свой закуток, я с подробностями описала все случившееся, кроме крамольных сцен. Врать я не врала, просто опустила, на мой взгляд, ненужное. Иринка долго молча разглядывала мою деланно-правдивую физиономию, пытаясь понять, что же в моем рассказе ее настораживает.

— Неужели он в самом деле увез тебя лишь затем, чтобы убедить быть добрее к подружке? Что-то мне в это не верится. Сказать об этом он мог и при мне, никуда тебя не утаскивая. И к чему царским ужином накормил?..

Я небрежно пожала плечами: мол, хочешь — верь, хочешь — не верь. Иринку всегда убеждала некоторая небрежность моих доказательств.

— Может, мой сиротский вид вызвал в нем жалость? Может, он в душе защитник сирых и убогих?

Иринка своим тонким слухом расслышала-таки фальшивые нотки в моем голосе. Дотошно спросила, желая выведать то, что ей не говорилось:

— А почему же он меня ужином не накормил? Если непредвзято посмотреть, то вид у нас с тобой у обеих сиротский… А как конкретно он просил тебя получше обращаться с Викусей?

Я наморщила лоб, будто усердно припоминая:

— Ну, сказал, что я слишком строга к бедной девочке…

Ирина, как истинный сыщик, тут же выискала несоответствия в моей версии:

— А для чего он потом тебе рассказал, что с Викусей только дружит?

Я поправила:

— Он сказал, что с Викусей дружит с детства. Что они всегда дружили…

— И он ее любит?

Вопрос был не в бровь, а в глаз. Врать было глупо, ложь всегда рано или поздно всплывает, к тому же ее трудно запомнить. Если впоследствии Иринка какими-нибудь фантастическими путями узнает правду, то мне и вовсе несдобровать. Так рисковать нашими отношениями я не могла, поэтому призналась:

— Нет, про любовь к Викусе он ничего не говорил…

Она чуть нахмурила брови, посмотрела мне в глаза и задала сокрушительный вопрос:

— А тебе про любовь он говорил?

Ну прямо игра в «холодно-горячо»! Я нервно сглотнула и быстро проговорила:

— Нет, конечно! С чего ты взяла?

Не ответив, она приложила палец ко лбу, обдумывая сказанное. Я с неудовольствием следила за ее мыслительными усилиями. Мне было о чем беспокоиться — Иринка гораздо сильнее меня в логике и зачастую с легкостью отгадывает конец детектива, едва прочитав его начало. И она блестяще это доказала:

— Ой, Анька, ты мне голову дуришь. Мне кажется, что в этой истории Викуся как пятое колесо в телеге, что-то вместо дымовой завесы. И в столовке ты сказала ей правду. А вот мне правды не говоришь…

Нарочито возмутившись, я сердито замахала руками, и она поправилась:

— Ну, кое-что скрываешь. И это кое-что очень серьезно. За десять лет нашего знакомства я уяснила, что о пустяках ты болтаешь с удовольствием, а вот о серьезном умалчиваешь. Значит, то, что произошло вчера, очень серьезно. И я даже склоняюсь к тому, что Евгений не просто тебя ужином накормил, а и сделал что-то такое, о чем ты сказать или не хочешь, или боишься…

Сопротивляться я устала, к тому же против правды не попрешь и, чтобы прекратить прения, с тяжким вздохом предложила:

— Да думай как хочешь, я тебя переубеждать не собираюсь. Только другим эти свои мысли за истину не выдавай!

И ушла к себе, оставив Иринку пребывать в радостном осознании правильности своих выводов.

Глава 4

Вечером мы шли из библиотеки втроем: я, Иринка и Лидия Антоновна. Лидия Антоновна домой, а мы с Иринкой на органный концерт в филармонию. Погода в городе почти летняя — солнышко светит, птички поют, настроение чудесное. Его почти не омрачает Лидия Антоновна, по всегдашней привычке усердно поучающая нас, глупую непристроенную молодежь. И почему все, кому за пятьдесят, автоматически считают себя умнее всех, кто моложе? Я старалась не слушать, но ее резкий голос разносился далеко вокруг и сам лез в уши:

— Сходили бы вы на вечер «Кому за тридцать». Вон моей соседке, Саше, почти сорок лет, давно разведена и с ребенком, так она пару раз сходила на эти вечера и нашла себе мужика. Ничего, вполне приличного. Там же билеты довольно дорогие, на них пьянь разная не ходит…

Я хотела добавить, что на них другого рода авантюристы ходят, но промолчала, не желая выслушивать обвинения в цинизме. Пусть говорит, от меня не убудет… Лидия Антоновна, в своем длинном черном плаще походившая на зловещую ведьму из детской сказки, с воодушевлением продолжала приводить житейские примеры, наглядно доказывающие пользу подобных сборищ. При этом она так увлеклась, что вполне могла бы пойти с нами, дабы лично поруководить процессом. Энергии в ней — не мерено. Остановить ее нечего и пытаться — она всегда уверена в своей правоте. Генеральским взмахом руки указав на возвышающееся вдали вычурное здание, твердо скомандовала:

— Вон во Дворце молодежи каждую субботу такие вечера проводят. Не тяните кота за хвост и сходите в эту же субботу! Вот увидите, будет прок!

Вечер для стариканов, проводимый во Дворце молодежи, показался мне изощренным издевательством, и я косо посмотрела на выдумщицу. Вот ведь неугомонная особа! Ей бы свахой подрабатывать. У меня мелькнула мысль предложить ей перейти на работу в какое-нибудь брачное агентство, но я вовремя опомнилась. Она обиделась бы на меня на всю свою оставшуюся жизнь и отравила бы мою.

Мы расстались у магазина, но заложенная Лидией Антоновной продуктивная мысль накрепко засела в бедовой Иринкиной голове. Понимая, что так сразу я не сдамся, она весь вечер, что мы были на концерте, раздумчиво повторяла одну и ту же фразу, надеясь, что в конце концов я привыкну к этой мысли:

— А что? В этом что-то есть. Возможно, и понравится…

Когда я довольно безапелляционно заявила, что на подобные мероприятия не ходила и ходить не собираюсь, она надулась и замолчала. Глядя на ее обиженную физиономию, я осознала, что идти туда мне все-таки придется.

Мощные звуки органа вытеснили из моей головы все проблемы и печали, заставив вспомнить о вечном. В круговерти суматошных дней мы слишком много думаем о теле и не вспоминаем о душе. После концерта я, вся во власти возвышенных чувств, поделилась ими с Ириной. Но она была не способна думать о высоких материях. У нее на уме было одно — как бы попасть на вечер для немолодых неудачников. Пытаясь увернуться от сомнительной чести ее сопровождать, я посоветовала:

— Может, тебе Свету позвать или Наталью? Тебе с ними куда веселее будет, да и пойдут они с тобой с удовольствием.

Подружка аж в лице переменилась.

— Пойдут-то они с удовольствием, но весь вечер превратится в сплошную борьбу за выживаемость. В смысле кто кого выживет. Если там появится хоть один мало-мальски привлекательный индивид, мне он точно не достанется. Они же обожают конкуренцию и ни за что добычу не отдадут, пусть даже и самим не нужна.

Лицо у меня вытянулось. Странно, я за девчонками таких склонностей не замечала. Может, оттого, что мне претит сам процесс борьбы за что-либо? Я просто отхожу в сторону и наблюдаю, чем дело кончится. Это, кстати, весьма забавное занятие. Иринка просительно протянула, сделав по-кошачьи умильное личико:

— Пошли, а? Тебе и делать ничего не надо будет — просто посидишь за столиком — и все. Если у тебя денег нет, я за тебя заплачу.

Как же ей, бедняжке, хотелось на этот вечер, если она готова была пожертвовать последними грошами — ведь почти вся ее зарплата уходила за квартиру! Мне было гораздо легче — я маме отдавала только половину заработанного.

— Да не надо мне таких жертв. Давай подождем до завтра? Время ведь терпит, не думаю, что на такие вечера аншлаг. Наверняка и перед началом есть билеты.

Иринка была вынуждена согласиться, и мы разошлись по домам. Уже в постели я послала пылкую просьбу космосу — чтобы наутро подружка забыла про свою блажь и не доставала меня глупыми просьбами.

Но на следующий день Иринка превзошла самое себя: вечер для тех, кому за тридцать, намеченный на субботу, так ей приглянулся, что она буквально выставила мне дурацкий ультиматум: или идем на вечер, или я ей больше не подруга. За все годы нашего знакомства она ничего подобного не выкидывала, и я долго не могла прийти в себя.

И куда она так спешит? Ей только-только исполнилось тридцать. Вполне можно и пожить спокойно еще пару-тройку годков. Нет ведь, все хомут на свою шею ищет. Чтобы не потерять ее расположения, пришлось согласиться, хотя все фибры моей души были против. Обсуждая с ней в нашем буфете совместный поход, мы не заметили, как сзади к нам подошла Ольга. Услышав своими ушками-локаторами о столь судьбоносном мероприятии, она немедля заявила: