Грибник

Где-то вдалеке звучала музыка, по-балетному громко, явно аккомпанируя танцу.

В библиотеке Октябрина ругалась с кем-то по телефону. До сих пор Артур не представлял, что такое возможно.

— Ну что, мой друг бесценный, — встретила она Артура, — а я уже не ждала вас. Вашего появления.

— Ах, Октябрина Спартаковна, мы же богема. Люди театра!

Как ни странно это Октябрину убедило.

Он сразу же двинулся к компьютеру, будто его ждало неотложное дело. Дело все пока заключалось в том, чтобы привести в нормальное состояние электронный каталог — всех авторов выстроить в затылок друг другу по алфавиту. Сделать это Артур мог бы почти сразу, найти в компьютере какую-нибудь программу, но предпочитал возиться вручную. Симулируя тяжелый и долгий труд.

В хореографической труппе сейчас шевеление, сенсация, — заговорила Октябрина. — Все-таки подписали сегодня "Собор Парижской Богоматери", включили в репертуар. В театре работа над ним уже давно полуподпольно идет, и вот сегодня решились. Будем топтать ногами Гюго. Роли еще не готовы, не распечатаны, но Великолуцкий Абрам Кузьмич приказал всем раздать книги этого самого Гюго. И не только актерам, но и костюмерам, гримерам, даже рабочим сцены с осветителями. Как это мудро.

Артур обратил внимание на стопку одинаковых книг, стоящую на дальнем конце стойки.

— Прошлый сезон был неудачным для театра, — продолжала Октябрина. — Плохо афишу составили. Все надеются, что "Собор" все поправит. Ходят слухи, что Великолуцкий решил не ставить классический балет. Хочет сделать нечто среднее между балетом и мюзиклом. Все ждут что-то необычное, феерическое.

Всегда блестящая, эффектная, сияющая красотой Регина меняет атмосферу вокруг себя. Везде, где появляется.

Это Артур отвлекся по дороге к компьютеру, раскрыл какой-то журнал на интервью с актрисой их Среднего театра Региной Табашниковой. Смотрел на ее фотопортрет, такое совершенное, будто ненастоящее, улыбающееся лицо. Не верилось, что она сейчас находится где-то в этом же здании, может быть, недалеко. Жадно, внимательно вглядывался, рассматривал подробности. Необычно, неестественно (Или наоборот, очень естественно) белые зубы. Даже язык и нёбо идеального чистого цвета.

"Уникальное лицо, — подумал он. — Душа будто прямо снаружи его. Может, это и не настоящая душа? Что-то сыгранное, умело срежиссированное".

Другой портрет — она на сцене в костюме черного лебедя.

"У такого тела, конечно, нет каких-нибудь низменных функций. Не то, что у меня".

И обычной жизни у этого существа не может быть: она не собирает грибы, не ремонтирует квартиры, не пьет водку. Какая она, ее жизнь?

— Считается, что есть драгоценные камни, драгоценные металлы, — решился заговорить Артур. — Даже вИна. А про драгоценных женщин не говорят. Мне кажется, что такие есть. И самые драгоценные — это балерины.

Октябрина промолчала.

— Актеры уже заходили, брали книги, — заговорила она невпопад. — Этого Гюго. Слышите, еще кто-то идет.

Оказалось, что это Лаида Бокситогорская из хореографической труппы. Зашла в библиотеку, чтобы выйти в интернет. Большинство актеров только для этого здесь появлялись. Сейчас почему-то захотела посмотреть на итальянскую киноактрису Джину Лоллобриджиду.

Может быть, после разглядывания портретов Регины Табашниковой Бокситогорская казалась сильно тусклой, со своей короткой прической похожей на некрасивого мальчика. Под распахнутым пиджаком на ее костлявой груди был виден узкий, как лента, черный атласный бюстгальтер.

"Наверное, она и не знает, что Лаидой когда-то звали дорогую гетеру из Коринфа".

Артур видел ее по телевизору, она, еще ребенком, играла Мари в "Щелкунчике". Тогда была маленькой, черноглазой и напоминала ему галчонка. А вот теперь стала немолодой уже девушкой, лет под тридцать.

Артур считал, что с того времени не видел ее ни в живую, ни в кино, но сейчас понял, что нет, видел, узнал. Та снялась в недавнем телесериале по роману Натальи Медведевой "Моя борьба. Давным-давно в Париже". Главную роль там играла Анастасия Сланевская, а Лимонова — Павел Майков.

Артур продолжал рассматривать журнал:

"На такое лицо можно смотреть бесконечно долго, как на огонь. По крайней мере, до конца рабочего дня".

Рядом Октябрина и Бокситогорская обсуждали наряды Лоллобриджиды.

— А это, Лаидочка, у нее шифон. Была такая ткань… Прекрасно помню, свадебные платья из нее шили. Ах, как было красиво.

— Жаль, что фотографии здесь черно-белые.

— Может быть, вы не знаете, — вмешался Артур. — Джина, кстати, снималась в роли Эсмеральды в кино. В экранизации "Собора Парижской Богоматери". Вы поэтому интересуетесь?

Эти слова почему-то не понравились Бокситогорской, она фыркнула, как лошадь. Заметила журнал с портретом Табашниковой.

— Регинка сегодня тоже придет. Хотела, чтобы я для нее книжку забрала — нет уж, пусть сама.

Уходя, Бокситогорская себе книгу Гюго тоже не взяла, забыла. Артур успел рассмотреть ее коротенькие и крепкие, как у зебры, ноги.

"Натанцованные ноги". Этот фразеологизм он придумал сам, а поделиться было не с кем. Хотя Артур был уверен, что в театре это бы подхватили.

— На главную роль рассчитывает, — ядовито заметила Октябрина, когда за Бокситогорской закрылась дверь. Она обязательно давала характеристику каждому, кто покидал библиотеку. — Тоже мне Эсмеральда. Шестой лебедь во втором ряду. Сейчас начнется кипение страстей по поводу — кому, какие роли дадут и дадут ли вообще.

Везде, где она появляется, Регина излучает энергию, — продолжал читать Артур. — Она умна и остра на язык.

Довольны ли вы сейчас вашей жизнью? Хотите ли что-нибудь изменить в ней?

Моя жизнь — это работа. А нам, актерам, работы хочется всегда побольше. Актеры, как дети, любят играть. А когда играть не дают, некоторые истерят. Даже многие истерят, я бы сказала… Мы в театре все больные. С такой силой любить театр, так жить театром нормальные люди не могут. Фанатики мы.

Артур пока не замечал этого. Местные актеры казались людьми самыми обычными, обыденными. А поначалу даже странно было видеть на лицах актеров, существ другой породы морщинки, красные жилки и пятнышки. Иногда даже ощущать дурной запах изо рта. Бывало и такое.

Искусство доставляет наслаждение. Возможно, это частица божественного экстаза, оставшаяся после сотворения этого мира.

Как вы умны и образованны. Даже неожиданно умны, можно сказать.

Это не я. Это слова нашего худрука Великолуцкого. Он умный. (Смеется).

Каждому из нас хотелось бы знать, каково это — быть красавицей. А как вы ощущаете себя в этой роли? Даже, скорее, амплуа.

Ощущаю прекрасно. Наверное, привыкла. Такая роль мне по нраву, и я не собираюсь прощаться с нею лет до семидесяти.

Артур опять включил компьютер, взялся за свой электронный каталог.

"Тараканище", — успел набрать он. — Детская опера… Металлиди Жаннетта Лазоревна Стихи Корнея…

— Ну ладно, Артур Карлович, — услышал после этого. Это заговорила Октябрина. — Никто больше за книгами не придет, я знаю. Раздайте сами, пока все на месте… Или почти все, — добавила она.

* * *

Совсем не представляя, где кто должен быть и кому нести эти книжки, Артур решил сначала идти в мастерские. Это место было ему как-то понятнее. Они находились в небольшом круглом домике, примыкавшем к основному зданию — бывшей церкви.

Оказалось, что там полутемно. Ощущался знакомый по заводу запах горелого железа. На стенах здесь еще сохранились фрески — святые, наполовину, по пояс замазанные краской. Они сурово смотрели на Артура. Наверное, принимали за очередного забредшего сюда лицедея.

— Ты чего к нам? — встретил его молодой парень в комбинезоне с притороченной к поясу коробкой с рулеткой, наподобие древнего пейджера. Видимо, по последней здешней моде.

— С книжками пришел.

— Чего, даришь что ли?

— Ненадолго. На две недели. Распишись вот только. Художественный руководитель велел прочитать. Потом спрашивать будет, проверять, — соврал Артур.

— Что это? "Собор Парижской Богоматери". У меня такая есть, вроде. В детстве читал. Может, Петровичу надо?.. Эй, Петрович, — крикнул он куда-то вверх, там светился дверной проем и туда вела железная лестница из арматурных прутьев, — тебе книжку принесли.

— Не, мне не надо, — донеслось сверху. — Я в кино про этот собор смотрел.

Опять вернувшись в здание театра, Артур оказался в коридоре с постоянно попадавшимися табличками "Посторонним вход воспрещен". Еще не зная, кто он — посторонний или нет.

Лестничные пролеты и коридоры с обнаженными кирпичными стенами, маленькие узкие мастерские — он пробирался во внутренностях театра.

То, что Артур считал декорационной мастерской, как выяснилось, называлось цехом. Театр оказался серьезным, почти промышленным предприятием. С солидной материальной базой для производства всяких "Русалок" и "Золотых петушков". Артур слышал, что здесь даже есть своя прачечная.

Декорационный цех был похож на школьный спортзал, сильно запущенный. На декорациях, разложенных на полу, нарисовано что-то бесформенное. Декораторы ползали вокруг с кистями. У входа стояла деревянная пушка, на ней Артур заметил маленькую этикетку с непонятной надписью "Пламя Парижа".

В костюмерной все костюмеры, несколько женщин, торопливо гладили какие-то костюмы, распространяя запах горячих духов. На полке, рядом с утюгами здесь в ряд стояли латунные короны, а на стене, в специальной подставке — деревянные мечи.

Почему-то серьезнее всех к Артуру отнеслись у гримеров. Их бригадир, маленький старичок, написал список всех этих гримеров, за отсутствующих сам расписался в формулярах.

Еще лучше и проще оказались осветители. Те без лишних слов расписались и разобрали книжки в несколько минут.

Артур, ощущая себя маленьким незначительным винтиком театрального механизма, проходил, нес своего Гюго мимо зрительного зала. Оттуда доносился стук и грохот. На балетной сцене, где устанавливали декорации к вечернему спектаклю, передвигали что-то тяжелое, забивали гвозди, завывали дрели и "болгарки". Казалось, что сейчас там строят дом. В полутьме зала сверкали золотые ложи и стены.

Откуда-то издалека слышались звуки настраиваемых инструментов, голос распевающейся примадонны. Донесся еще один голос, недовольный, усиленный микрофоном. Из репетиционного зала, рядом с которым оказался Артур — топот и крики, будто там дрессировали лошадей.

"Скользите! Скользите, когда делаете диагональ, — услышал Артур. — Спину держать. Держать!"

Навстречу по коридору шел танцовщик, один из ведущих в театре, Фролов. Человек, напоминавший Щелкунчика, плебейской внешности, с квадратной челюстью, с густыми вьющимися, чуть седоватыми уже волосами. Будто в шапке непонятного фасона.

"Народный головной убор. Непонятно какого народа. Будет забавно, если он получит в "Соборе" роль Фролло. Фролов танцует Фролло. — Кажется, Артур тоже включился в размышления о том, кому какие роли достанутся в новом спектакле. — Может даже, заставят его выбривать лысину. Фролло ведь лысый был. Но на роль Квазимодо он бы тоже сгодился.

Подчеркнуто свысока посмотрев на Артура, тот прошел мимо. Артур собирался спросить, где сейчас люди из его труппы, но так и не решился.

По коридору быстро шел еще кто-то. Явно тоже танцовщик, судя по тому, как он выворачивал на ходу ступни ног. С бакенбардами, густыми и длинными, почти, как у Пушкина. Впрочем, на Пушкина он все равно не был похож. Был красавцем особо театрального, артистического облика. С вьющимися, антрацитово-черными, может быть, завитыми волосами. С продуманно отпущенной щетиной. Очень высокий и широкоплечий, но — Артур обратил внимание — широкоплечий не как какой-нибудь рабочий крепкий мужик, а как-то искусственно, декоративно. Артур пока еще не знал, кто это такой.

— Скажите, — осмелился остановить его Артур, — а где здесь раздевалка танцовщиков?

— Какая раздевалка? — отозвался тот, глядя сверху вниз. Видимо, это было местной традицией. — Гримерная? Вот она, — Указал на дверь рядом, и сам первый вошел туда.

Гримерная была чем-то похожа на коммуналку, длинная комната со старой, по-казенному потертой мебелью, дизайна семидесятых годов и рядом старинных трюмо, с приемниками-"радиоточками" возле каждого.

Здесь копошились мужики, пахло мужским потом. Что-то было в них необычно, не то… Потом Артур заметил, что все они густо и нелепо накрашены.

"Театральный грим", — понял он.

— Входи. Чего там застрял? — послышался чей-то голос.

— Это из библиотеки. Новый библиотекарь в театре завелся.

— Давай заходи в наш вертеп, — сказал кто-то, совсем не похожий на танцовщика, грузный и лысый. — Жмись поближе. — Закатил дочерна подведенные глаза.

— Может, к нам в подруги пришел записываться? Давай определяйся, — тоненько произнес другой, умывавшийся у раковины в дальнем конце. — Хватит балансировать.

— Здесь тебя только плохому научат. Нюхнешь дорожку?

"Козлы!" — подумал Артур, поспешно выходя. Вслед заржали, уже настоящими мужскими голосами.

Еще раз проходя мимо репетиционного зала, услышал, что внутри опять скандалят. Артур не в первый раз слышал это, все репетиции проходили таким образом. Создавалось впечатление, будто то, что называется репетицией — это скандал и есть.

— Каждый день здесь такое, — доносилось оттуда. — Каждый сраный божий день…

Артур уже видел этот зал, заглядывал в него. Помещение старинного облика с колоннами и полукруглыми деревянными балкончиками-ложами, как будто беспорядочно, несимметрично торчащими на одной стене.

Сейчас, поднявшись по лестнице, он как раз очутился напротив входа в одну из таких маленьких лож. Решившись, вошел туда.

Сверху были видны танцовщицы кордебалета в разноцветных трико, хореограф и сам худрук Великолуцкий. Тот сидел на стуле у стены, как будто весь погруженный в себя. С полузакрытыми веками, с продуманно брошенной на лоб, наверняка, специально отпущенной прядью волос.

Хореограф сновал среди танцовщиц, похожий на переодетого в дорогой костюм алкоголика. Сморщенными, как пустой кошелек, щеками, вислым носом, темным; не загорелым, а каким-то бурым лицом.

— Апломб! Апломб! — перекрикивал музыку хореограф. — Делайте апломб. Арабеск. Третий арабеск. Балансе! Вы что, русский язык забыли?

Не поднимая головы, Великолуцкий что-то заговорил, совсем тихо. Хореограф, близко наклонившись, слушал его с выражением преувеличенного внимания. Потом, резко выпрямившись, крикнул: Гротесковее! Готичнее! Жутче. Жутчее! И не ломайте линию, еще раз повторяю…