Грибник

— Не шебурши, тебе не оставлю, — пробормотал Артур.

Печку нужно было побыстрее погасить, чтобы не разморозить грибы. Они здесь были важнее его.

"Может быть, надуть матрац"? — Где-то здесь был такой, древний-древний, сохранившийся еще с детских времен. Сейчас ставший коротковатым, хотя Артур не сильно вырос.

Внутри, в холодном вагончике трудно было и представить, что здесь можно заснуть. Прибавив свет в керосиновой лампе и поднеся к ней поближе книгу, Артур пытался читать. "Театр" Моэма — снотворное средство в данном случае. Сидел, накинув ватник на голову. Голова тоже мерзла. Кажется, еще не было ни одного вечера, когда он что-нибудь не читал. С шести лет, когда этому научился.

Даже читать было холодно. Внезапно где-то тихо, но нудно зазвенело. Сначала он даже не понял, что может звенеть здесь, в глухой заброшенной бытовке. Конечно, мобильный. И кто это вспомнил о нем, одиноком грибнике?

Вспомнил, оказывается, Аркадий Натанович, завпроизводством кафе "Гранд Кокет". Такие названия появились в последнее время, возвратившийся модерн. Судя по телефону, Натаныч пытался дозвонится несколько раз, но Артур, наверное, не слышал сигнала из-за шума мотора. В телефоне осталось SMS-сообщение: "Гриба возьму. Но только в течение этих трех дней".

Артур нажал на нужную кнопку.

— Не поздно, Аркадий Натанович? — начал он.

— Какое поздно!.. У нас в ресторане рано. Тут банкет идет, все только разогреваются, — Свое кафе тот называл рестораном. Может, для солидности, может, оттого, что только там работал в советский период своей жизни. Было заметно, что Натаныч выпил, тоже разогрелся.

— …Я тебе говорил, — продолжался разговор. — Только белые, боровики. На крайний, рыжики…

— Так ведь весна еще, Аркадий Натанович. Месяц апрель. Рано, да и холодно.

— То поздно, то рано, — пытался перебить Артура дальний собеседник. — Ну, давай хоть сморчки свои. Шантажист! Узнает хозяин, что я, вместо шампиньонов, твои грязные грибы ("И дешевые", — подумал Артур.) в дело пускаю — убьет! И это не это, как его?..

— Метафора, — подсказал Артур. С трезвым Аркадием Натановичем он иронии не допускал. Завпроизводством "Гранд Кокета" относился к себе серьезно.

— Какая там метафора, — доносилось из мобильного. — Сейчас по-настоящему убить — это пара пустяков. Один пустяк даже. Хоть из-за гриба.

Он погасил лампу и, сидя в темноте, почувствовал, что здесь ему не уснуть. Понял, что хочется домой, к тому, что осталось от дома, в остатки своей квартиры. К цивилизации, в Петербург. В отличие от большинства петербуржцев он почему-то не любил слова Питер. Казалось, что оно похоже на кличку.

"Осталось там пожрать хоть что-нибудь?" — пытался вспомнить он.

Сейчас показалось, что это так далеко: его город, дом, такой недостижимой стала настоящая постель с настоящим одеялом. Настоящий сон.

Все! Он понял, что отправится домой прямо сейчас, ночью.

"Встаю и отхожу отсюда, — решил он. — Хватит жизни на природе. Не по силам больше такой здоровый образ жизни". — Представил, как он выходит, как отвязывает концы. Путь ночью, особо тяжелый и особенно длинный.

* * *

Где-то звонил колокол церкви. Он услышал этот звон и почувствовал, как сильно замерз. Не сразу понял, что все-таки уснул — сидя, не дочитав книжку. Та теперь лежала на грязном полу, страницами книзу. Обнаружил, что сидит, привалившись головой к грибному штабелю. Рядом с лицом пахли грибы, сыростью и как будто глубинами земли.

Показалось, что он задремал ненадолго, но потом заметил — маленькое окошко под потолком бытовки уже светится слабым утренним светом. Спать уже не мог — так было холодно. Ему ничего не снилось, оказывается, он думал во сне, продолжал думать.

Вышел из "дачи". Обычного мира не стало, его заменил туман. Густой, плотный. Колокол умолк, только в ушах еще звенело. Вокруг стояла абсолютная тишина, такую ему давно не приходилось слышать. И приходилось ли когда-нибудь?

Проступающее через белую мглу что-то темное сбоку постепенно разделилось на фрагменты и стало размытыми силуэтами сосен. Оставшиеся бесформенными куски темноты, как знал Артур, были домами в Осиновом. Самый черный кусок — дом Веньки. Когда-то он горел, но нового дома Венька строить не стал. Бревна отмыли от сажи, поставили новую крышу из рубероида. Там Венька и продолжал жить вместе с женой Домной.

Доски пирса шевелились под ногами. Артур присел и сейчас умывался, осторожно опуская кончики пальцев в ледяную воду. Туман. Значит, потеплеет. Это сильно не радовало. Было тревожно за собранный грибной урожай, за эту вот бытовку, полностью набитую грибами. Так много усилий в последние дни было потрачено, чтобы все это собрать, и так много надежд на это возлагалось.

Плевки зубной пасты расплывались в воде белыми облаками. Это было похоже на какой-то обряд осквернения Ладоги. Даже радовало, что его сейчас никто не видит.

Со стороны Осинового послышалось мычание коров. В тумане особо отчетливо были слышны возникающие звуки. Недовольный мат пастуха. Жестяное бряканье не то ведра, не то коровьего колокольчика — это почему-то громче всего остального.

Невдалеке, уже почти видимая, прошла отдельная корова и кто-то рядом с ней. Была различима даже собака, бегущая сзади.

— Артур. Эй, Грибник! Ты ли? — Он узнал голос. Домна, Венькина жена. Высокая крепкая старуха, фигурой похожая на колокол. — А я вчера слышу — твой мотор.

Родом Домна была с другого озера, с Онеги. Сейчас был особенно заметен ее тамошний окающий певучий говор. По деревенскому обычаю она взялась обстоятельно рассказывать о своей жизни:

— …Ничего, живем. Спасаемся рыбой вон, грибами, корова есть. Летом молока в пионерлагерь… А ты гриб везешь? К себе, в Питер?

— Ну да. В ресторане одном просили, — неохотно, с утренней апатией отвечал Артур.

— А что, клюкву в твой ресторан возьмут? Морошку хоть?

— Должны. Поговорю.

— Может, им и молока надо? А то отдай мои грибы тоже. Я их еще недели две назад насобирала, самые ранние. Но ты не бойся, они в холоде лежали, в сарае. Пока все время холодно было. Прямо сейчас и могу принести.

Артур легко согласился. Одолевал сон, и он готов был еще поспать. Прямо здесь, стоя, опираясь о бревенчатую сваю. Радовала и такая перспектива.

Показалось, что ждать пришлось недолго. Обнявший сваю Артур очнулся.

Сначала появилась собака Домны, забежавшая вперед. Маленькая, величиной с лисицу, лайка Нюрка. Остановилась возле Артура, виляя кривым хвостом. Потом стал слышен скрип. Показалась старуха, толкающая тележку на велосипедных колесах. На телеге как-то удерживалась большая овощная корзина с мелкими ранними сморчками. Там же Артур увидел свою канистру, только что стоявшую на пирсе рядом с катером. Сейчас в ней что-то ощутимо слышно бултыхалось.

— А это что?

— Рыбы тебе. Угря. Я еще пирога положила. В корзине в тряпке завернуто.

Течением катер уже относило от берега.

— Ладно, рассчитаемся, — как будто вместо прощания произнес Артур.

Мотор завелся, взревел, словно поставил точку после этих слов.

* * *

Еще не рассвело. В утренних сумерках был виден только белеющий в некоторых местах на берегу снег и черные кроны деревьев на фоне неба.

И вот внезапно появившееся солнце театрально осветило все вокруг. Ставший розовым туман почему-то наводил на бытовую мысль, что хорошо бы купить горячо любимый им зефир, когда появятся деньги.

Теперь солнце просвечивало воду насквозь, прозрачно-коричневую, как бутылочное стекло. Катер шел совсем низко над каменистой отмелью. Отчетливо были видны округлые булыжники на дне. Угадывался даже их темно-красный мясной цвет.

Казалось, что он, Артур, уже где-то видел этот камень, что-то архитектурное из него. Из всего этого вокруг был сложен его город.

На карте между отмеченными крестами подводными камнями была прочерчена линия и написано рукой Ильи: "Конкретный фарватер". Старая финская карта тридцать третьего года. Очень точная и подробная. Поперек нее было написано "Laatokka".

Глядя в бинокль, Артур нашел на берегу ориентир — белое пятно. Знал, что ближе пятно станет большими, бетонными, кажется, буквами, стоящими на берегу. "Welcome to Valaam".

Ближе стало появляться все больше катеров и лодок. В основном, бедных, простых. Простонародных.

— Нерест корюшки в двадцатых числах объявили. Народная рыбка. Готовится народ, предвкушает. — Артур, по своей привычке, разговаривал с дедом и Ильей, будто сидевшими сзади, за его спиной. Сейчас говорить можно было громко. Все равно заглушали шум двигателя и плеск воды. — Такой дорогой она стала. В прошлом году за четыреста пятьдесят ее видел на Невском рынке. И не та совсем теперь. Огурцом не пахнет, как положено.

Никто не думал, что деду уже много лет, и том, что он способен умереть. И сам он никогда об этом не задумывался, будто считал себя вечным. И вот дед умер. Умер, но кооператив стоял. Стоял и развивался. А Илья торопил это развитие, вкладывал все деньги. Те, что были, и сразу же — те, которые появлялись, даже стал брать кредиты. Консервный цех. Эти слова звучали все чаще. На консервный цех возлагались главные надежды. Он должен был стать новым этапом для "Микоризы". Вехой. И Илья ясно представлял, просто видел их будущее. Думали даже о том, чтобы купить большой прогулочный катер и организовать некие грибные экскурсии на острова. Эта идея особенно нравилась маман. Она даже предлагала разбить на нескольких островах своеобразные парки. Нечто вроде сада камней. Илья все пропадал то на заводе, где арендовал помещение под их консервный цех, то на Ладоге и даже отрастил себе шкиперскую бородку.

Но вот его неожиданно не стало. Он пропал, совсем. И через несколько дней все узнали, что Илью убили. Зарубили топором. Труп его нашли возле входа в какой-то подвал, на куче мусора. Убийцу поймали почти сразу же, вечером. Им оказался пятнадцатилетний подросток из того же дома. Оказывается, он еще украл "Мерседес" Ильи и катался весь этот день.

К моменту этой смерти все остальные в кооперативе постепенно отходили от дела. Брат Денис уже учился в Канаде, сестра закончила учиться в Бельгии и там вышла замуж. Грибными делами они занимались эпизодически, наездами. А теперь и маман вышла тоже. За своего толстого Пьера-Альфонса и уехала в Швейцарию. Ее теперь даже звали по-другому, Лилиан. Артур остался один, повелителем и охранителем грибной империи.

Туман окончательно исчез. Стало видно все вокруг. Торчащие из воды камни, похожие на голые каменные кости. Вдали скалистый берег, как будто грубо окрашенный. Артур знал, что это разноцветный мох. Белеющая там большая глыба мрамора. Дикие места. Умудрявшиеся оставаться дикими, несмотря на давнюю и такую активную деятельность людей вокруг. Каким-то непонятным образом заметно, что архитекторы, строившие Петербург, видели все это. Как-то это все отразилось в облике города.

Наконец, стал появляться Шлиссельбург. Постепенно. Сначала остроконечные красно-коричневые шпили крепости на острове. Потом сама крепость. Лес на берегу стал мусорным, городским. Уже Нева. На другой стороне стал виден город, пристань. Рядом пошли примелькавшиеся за много лет дачки, песчаный карьер. Скоро Киров, Павлово, деревни. Давно ненужные подробности.

Когда-то Илья мечтал о каком-то фантастическом грибном глиссере, чтобы почти сразу же добираться до цели. Наверное, неком подобии чайного клипера. В прежние времена те приносили хороший доход торговцам чаем из-за своей скорости.

Высокие и разноцветные промышленные дымы на горизонте, потом какие-то здания вдали, будто черные скалы. Но Нева уводила на юг, в сторону от Петербурга. Здания пропали, уцелел только дым, надолго.

"Когда же я до дому дойду!" Потом вспомнил, что дома, как такового, у него почти нет, не осталось.

Наконец, исчез и промдым, зато город стал появляться, возникать на самой реке. Давно знакомые склады, пакгаузы, длинные заводские заборы. Уже здесь ощущалось, какой он, этот город, огромный и богатый. Особенно после глуши, где Артур побывал. Повсюду возле воды густо — речные гаражи. Где-то среди них — гараж Ильи с их старым большим катером внутри. Илья был вдовец, давно растерявший, рассеявший по свету детей, наследников у него не было. Возможно, Артур смог бы стать хозяином этого гаража, если бы знал, где тот находится.

Вот, наконец, большой Обуховский мост, он же просто Вантовый. Слева у берега — рядами белые многопалубные морские лайнеры. Теперь по правилам необходимо сбавить ход.

"Скорость движения маломерных судов не более восьми километров в час". Всегда интересовало: неужели кто-то действительно способен подчиняться такому — ползать по городской воде с такой скоростью.

Сейчас мир изменится. Володарский мост — почему-то его забыли переименовать. Город пока ненастоящий: промышленный, бурый, слева причал возле завода "Картонтоль" — приходилось там работать. У воды — белые пирамиды макулатуры. Быстрее домой — какие тут могут быть восемь километров. Еще мост, будто темный сырой туннель, и еще впереди… Вот уже голубой, будто фарфоровый, Смольнинский собор.

Показалось невероятным — неужели все заканчивается. Уже почти позади его путь, и еще целая неделя такой утомительной грибной возни на островах. Большая Невка. Здесь тесно обступившие дома, люди, городской шум. Совсем недалеко до пресловутого ресторана "Гранд Кокет". Как жаль, что нельзя просто причалить к набережной, к ближайшему спуску и по-быстрому занести эту корзину по назначению. Это город — значит условности.

Мосты над головой — один за другим. Едва успевают появляться освещенные участки воды. Штурвал приходиться крутить, перекладывать из одной руки в другую. А сейчас еще больше, чаще — в узких протоках среди Кировских островов. Впереди стал виден Финский залив. Неужели уже все — вон он, его причал.

"Все. Финиш!" — Выключил мотор, словно поставил этим точку. А может быть восклицательный знак. Удар о причал, и после этого сразу стало теплее. Он встал в катере, утирая лицо, измазанное зябкими соплями. С трудом разогнул скрючившиеся на штурвале руки, грязные рукавицы снял и выбросил в воду.

— Как дела? — окликнул его человек по фамилии Папашин. Случайный знакомый, все время пропадавший в местном яхт-клубе. Стоя на палубе своей яхты, глядел сверху вниз. — Ну как твое грибное хозяйство? Цветет?

— Грибы не цветут, — пробормотал Артур.

Папашин этот служил мясником, хоть и хвастался всегда, что окончил институт, факультет физвоспитания. Мясником он был в те годы, когда это было модно, оставался, когда стало очень модно. Удивительно, но мясником он был и сейчас, в наше время, когда мясники почти исчезли, как класс.

— Куда собрался-то? — равнодушно поинтересовался Папашин.

— На материк, — отвечал Артур. — В ресторан, — поспешно добавил он.

До дома еще было далеко, еще надо было отнести товар в заведение Аркадия Натановича, в пресловутый "Гранд Кокет" возле Сытнинского рынка.

Из трюма Артур достал два чемодана, специальные, с тряпичными чехлами внутри, которые легко вынимались вместе с грибным содержимым. Теперь Артур носил грибы в них. Элегантные блестящие чемоданы — это не то, что его прежняя полосатая сумка, с которой он становился похож на челнока из прошлого. Была такая, плебейская, сделанная из пластикового мешка, хотя и емкая. Туда он засовывал ящики и корзины с грибами целиком. Ко всему, с некрасивой сумкой его задерживали менты. И почему-то только вдали от рынка. Ближе к этому рынку его груз становился легальным. Чем ближе, тем легальнее, по несуществующим законам.

Тщательно оттер чемоданы от лесной грязи и мусора.

"Хороший гриб, — пробормотал Артур, — микоризный…"

Это он готовился торговаться. Еврей из "Гранд Кокета", протрезвев, конечно, сделает вид, будто забыл, что согласился на сморчки. Начнет ворчать, набивать себе цену. В ресторане Артура считали деревенским простаком, говоря по-современному, лохом. Как бы, наверное, удивился этот Аркадий Натанович, узнав, что лох окончил университет и скоро начнет работать в библиотеке театра.

Чемоданы, в которые он пересыпал грибы, получились приятно увесистыми. В ресторане будут недовольны, там почему-то любят получать товар в корзинах. Видимо, просто для того, чтобы утвердить свой статус. Ничего, потерпят.

Глава 2

Последний выходной

Когда он, наконец, подошел к родному дому, по городским меркам еще продолжалось утро. Чуть больше десяти часов. Из денег осталось только несколько жетонов на метро — чтобы отвезти чемоданы в ресторан, пришлось потратить последнее. Натаныча на месте уже не оказалось, по телефону тот обещал, что рассчитается завтра.

Сейчас хотелось только одного — добраться до постели, залезть в нее с книжкой и с ней же уснуть. Теперь по-настоящему. Дома где-то был большой двухтомник рассказов Кира Булычева о Великом Гусляре. Артур предвкушал и надеялся, что там еще остались непрочитанные рассказы.

Канистра с угрями как будто потяжелела. Артур нес ее, перекосившись набок.

Высокая дверь подъезда, старая-старая, может быть, еще сохранившаяся с дореволюционных времен, когда этот дом и был построен. Всю жизнь Артур слышал ее скрип, уже такой громкий и сложный, что тот стал членораздельным. Дверь будто пыталась пожаловаться на жизнь знакомому.

— Знаю. Все знаю без тебя, — пробормотал в ответ Артур.

Вверху в подъезде ходил по ступеням какой-то старик. Было слышно, как он приговаривает что-то странное: " Женюсь, женюсь".

Потом: "Женюся. Женюська!"

Артур, наконец, понял, что тот ищет и зовет свою собаку. Женьку. Вспомнил, что есть такая в их доме.

В почтовом ящике что-то белело. Конечно, опять бумага из налоговой, вызов по поводу их несуществующего теперь кооператива. Уперся в свою дверь. Не открывается. Он и забыл, что эта дверь теперь недоступна, после продажи и отчуждения большей части квартиры.

"Отчуждение", — пробормотал вслух. Теперь придется спуститься и обойти дом, чтобы пройти через законный теперь для него, Артура, подъезд. Бывший черный ход, лестницу для прислуги.

Внутрь двора надо было идти через подворотню, длинную сводчатую арку. На той стороне, у выхода кто-то стоял. Артур будто постепенно узнавал его, но еще не мог узнать до конца. У некоторых местных аборигенов это был любимый пост — здесь они стреляли сигареты у знакомых и полузнакомых прохожих. Эту жизнь двора Артур наблюдал из своего окна, сам он в этом месте давно не бывал.

Оказалось, что стоит Алмаз, когда-то в детстве приятель и одноклассник. Но этот не курил. Когда все их одноклассники повырастали, оказалось, что этот всегда простоватый парень еще и болеет редчайшей психической болезнью. Не становится взрослым. Этот не совсем уже молодой мужик остался там, в их детстве.

— А, Артурка! Башмак! Чего несешь? — встретил его Алмаз, с какой-то непонятной надеждой глядя на канистру, будто ждал угощения. А может быть, на самом деле ждал?

Это странное имя было самым настоящим, не кличкой. Кажется, Алмазов дед был цыганом, и внук был назван в честь него.

Сейчас Алмаз стал мужиком с сизыми, плохо пробриваемыми щеками и в очках с толстыми выпуклыми линзами. За ними моргали сильно увеличенные глаза, в которых отчетливо была видна каждая мысль.

— Рыба это. Сырая, — как-то принужденно произнес Артур. Не представлял, о чем можно говорить с этим тридцатипятилетним ребенком. А в детстве они общий язык находили. — А вообще-то, я за грибами ходил… Скоро лето, гриб сушить можно будет. — Артур помолчал. — Кстати, в театр на службу поступил. Библиотекарем.

— Мы тоже из леса чего только не тащим, — бодро сообщил Алмаз. — В прошлом году Максима нашли.

— Какого Максима? — с недоверчивым недоумением спросил Артур.

— С колесами, железного. Черные копатели мы, — с гордостью объяснил Алмаз.

— Кого ты слушаешь! — послышалось из подворотни. К ним шел еще один дворовый деятель, Эдик Намылин, по кличке Намыленный. Торопился почему-то.

Был такой, живший в соседнем семейном общежитии, когда-то принадлежавшем Невскому заводу, а сейчас, кажется, никому. Маленький, с обычным для людей такого роста комплексом Наполеона. В местных кругах он был известен тем, что активно промышлял наркотиками. Вот появился из-под подворотни на свет, низенький, коренастый.