Помоги проекту - поделись книгой:
Когда поручение было выполнено, Гарри принялся демонстрировать свое мастерство. Из теста и спичек он меньше чем за пять минут смастерил две фигурки. Балерину, довольно смело поднявшую юбочку в «пируэте». Хотя и сделанная как гротеск, она до известной степени напоминала Очаровательную Фею. Другая фигурка, которую Гарри окрасил в черный цвет, наскоблив карандашного графита, изображала мужчину в широкой шляпе и в просторном, падающем складками пальто. Он был чуть сутуловат в плечах, но держал голову прямо и угрюмо смотрел перед собой. Это вообще была мрачноватая фигура, и она никому не предвещала добра.
— Балерина — это, разумеется, я! — сказала Фея. Она держала фигурку на ладони и радовалась. Было очевидно, что слишком смело поднятая юбочка не смущала ее. — Страшно похожа на меня! — смеялась она, вертя миниатюрную танцовщицу в руках. — Как все подметил! Прелесть! — Потом она перевела взгляд на мрачного человечка и помолчала.
— Этот субъект не кажется особенно счастливым, — отметил профессор.
— Счастливым? — всплеснула руками Очаровательная Фея. Она явно хотела сказать что-то очень серьезное и поэтому стала похожа на ученицу, собирающуюся поразить учителя неожиданно умным ответом. Но ничего так и не пришло в голову, и она беспомощно опустила руки. — Не знаю. Если бы у этого человека была на плечах черная мантия вместо пальто и на голове какой-нибудь шлем или просто черный шарф, я бы сказала, что это Вестник смерти из какого-нибудь балета. Вам не кажется?
В этот момент Аввакум расхохотался. Смех его был искренне весел, но как-то неуместен и быстро оборвался.
Фея удивленно посмотрела на него: может ей следовало обидеться, ибо прерывать принцессу не полагается, даже если это Принцесса из царства Деревянного принца. В общем, с какой стороны ни смотри, такой поступок неприличен. Но Фея вдруг изменила свое решение, и лицо ее, обращенное к Аввакуму, прояснилось. Как будто бы в эти минуты умный ответ пришел ей в голову.
— Да ведь это же вы! — вдруг ахнула она. Радость открытия была так велика, что она захлопала в ладоши, глядя по очереди то на профессора, то на жениха. — Он и никто другой.
Подбежав к Аввакуму, положила ему на плечи руки и попросила:
— Ну-ка встаньте, пожалуйста, встаньте, прошу вас!
Аввакум поднялся. Вся она благоухала. Ее нежная шея была такой же ослепительно белой, как сиявшая на груди роза.
— Верно, что это он, — сказал профессор. — Гарри хорошо подметил самое главное. Сходство есть. Но почему ты вырядил его в этот плащ и эту шляпу?
— Почему? — сказал Аввакум, снова садясь на свое место. При этом он нечаянно коснулся руки Очаровательной Феи чуть выше локтя, она не заметила этого и не отстранилась. — Почему? Да очень просто. Потому что эти вещи висят внизу на вешалке.
— Правильно, — кивнул Гарри. — Именно там я их увидел. — И, шумно зевнув, спросил: — А не пора ли нам ужинать?
Но никто ему не ответил.
— Почему ты назвала его Вестником смерти? — спросил профессор девушку. — В нем действительно ость что-то мрачное, и эту мрачность, по всей вероятности, придают морщины возле рта и на лбу, седые виски. Но тем не менее я не вижу в нем ничего такого, что отвечало бы моим представлениям о посланце загробного мира. Напротив, наш археолог кажется мне жизнерадостным и полным энергии человеком.
— Да, это так, — произнесла задумчиво Очаровательная Фея. — И все же… — Ей опять, наверное, хотелось сказать что-то серьезное и очень умное, но на этот раз она, даже не пытаясь подумать, только махнула рукой.
Нужно ли говорить, что эти люди внесли оживление и праздничное разнообразие в его серую повседневность? Едва ли стоит напоминать: всюду, где бы ни появлялась Очаровательная Фея, она всегда приносила с собой радость. Радость юную, пьянящую и возбуждающую, первобытную и легкомысленную, бесхитростную радость, порождаемую ощущением жизни.
Она, разумеется, не принадлежала к тому типу женщин, в которых Аввакум мог бы влюбиться. Но зачем непременно вмешивать сюда любовь? Ему просто нравится ее игра на сцене. Он смотрел все спектакли с участием Феи, посещал генеральные, а порой даже «черновые» репетиции без декораций и костюмов. Показывал какое-нибудь удостоверение журналиста, и его впускали, а потом, устроившись в зале, он включал кинокамеру. Очаровательная Фея мило улыбалась ему со сцены. Так он увидел ее в самых различных партиях: и легкомысленной принцессы из «Деревянного принца», и Авроры из «Спящей красавицы», пробужденной поцелуем пламенного Дезире, и сладострастной Очаровательной Феи из «Вальпургиевой ночи». В балете «Жизель» она ему не понравилась — сентиментальная и романтичная героиня противоречила характеру исполнительницы.
«Бывший разведчик» — чем я лучше бывшего кока? — размышлял Аввакум. Он ходил на спектакли, снимал, проявлял пленки, разрезал и склеивал их, чтобы получился «художественный фильм». Да, он превратился в оператора и режиссера. Почему бы нет?
А иногда вечером они встречались в доме профессора. Девушка делала все, чтобы он смотрел только на нее. Она не играла невинность. Отнюдь! На какие только хитрости пускалась, чтобы побыть с ним наедине во время игр. И… сводила все к шаловливому поцелую, ловко превращая пикантную ситуацию в забаву.
Гарри ничего не замечал. Он был равнодушен к выходкам невесты или же не принимал Аввакума за нечто, стоящее внимания. Он считался известным художником, был завален заказами, много зарабатывал. Что по сравнению с его доходами и популярностью какой-то археолог!
Такому зазнайке не грех наставить рога. В другом случае Аввакум никогда бы и не взглянул на чужую невесту. Пусть бы тот выказал хоть какую-нибудь тревогу.
Гарри вел себя хорошо. Он разговаривал мало, все время мастерил что-нибудь из спичек или теста. А то, сидя по-турецки на ковре, складывал из цветных бусинок причудливые арабески и мозаики. Кроткий, занятой, усталый человек. Но предложи участие в какой-нибудь шумной игре — не откажется. Только по губам скользнет ироническая улыбка. Но и она исчезала, словно тень пролетающей птицы. Нельзя было понять, о чем грустит этот человек и что может его рассмешить.
Лишь игре в карты он отдавался всей душой. Стоило ему взять в руки колоду, ощутить ее запах — и он преображался. С лица слетала усталость, зеленоватые глаза поблескивали, как морская вода, в которой отражается лунный свет. Расплывшиеся черты обострялись, и тогда можно было заметить, какой у него волевой подбородок. Он становился красив, как хищник в прыжке.
Чаще он играл с бывшим коком. Аввакум избегал партнерства, заметив у Гарри наклонность к мошенничеству. Аввакум не терпел шулерства, а разоблачать Гарри перед Феей и тем более — невестой… уж лучше объявить себя плохим игроком и не садиться за карты. «Боцман», не замечая ничего, яростно бросался на противника, а когда попадался в ловко расставленные сети — вопил, как потерпевший кораблекрушение, скрежетал зубами и ругался на жаргонах всех стран.
Так что и Гарри был занятным типом. Допускаю, что я как ветеринарный врач слишком объективен в своих оценках. Нужно быть снисходительнее к обитателям особняка. «Боцман», или бывший кок (впрочем, это одно и то же, по моему мнению), иногда пел свирепые пиратские песни, рассказывал про ужасные приключения. В этих приключениях были сражения с акулами и кораблекрушения на рифах, схватки с людоедами и странствования по Великому океану на жалком плоту. Были, разумеется, и романтические приключения со смуглолицыми жительницами Гавайских островов. Удивительной была и его биография. Она началась в Аргентине, куда эмигрировала семья из Македонии после Илинденского восстания. Затем десятилетиями он кочевал по всяческим пароходствам. На закате бурной жизни служил в австрийской Дунайской пароходной компании. Необузданный выдумщик, он был чрезмерно скромен и лаконичен, когда касалось его карьеры «морского волка». Она началась для юнги с метлы и закончилась ножом возле корзины картофеля на камбузе. Но несмотря на службу в дунайском пароходстве, можно было лишь догадываться о его большом житейском опыте. Однажды зашла речь о египетском фунте (профессор решал какой-то ребус из области валютных операций). Бывший кок немедленно определил его курс в швейцарских франках, в фунтах стерлингов, в долларах и шведских кронах с такой поразительной легкостью, словно не подсчитывал в уме, а доставал эти цифры из кастрюли. В другой раз, когда он заговорил с Аввакумом о Вене (Аввакум жил там больше года), оказалось, что «боцман» знает торговую Рингштрассе как свои пять пальцев. Во всяком случае гораздо лучше чем Нахмаркт, где находятся склады, снабжающие пароходы мясными консервами и цветной капустой.
Сейчас бывший кок служил у профессора камердинером, экономкой и сиделкой. Говорили о каком-то родстве по линии какой-то дальней тетки. Привычный к дисциплине, он и здесь стоял перед «главным», вытянув руки по швам, но, выполняя поручения, сообразовывался прежде всего с собственным вкусом. Такая бесцеремонность иногда раздражала профессора, но в то же время умиляла его. Так, например, он требовал от «боцмана», чтобы тот каждый день подавал после обеда стаканчик его любимого муската. Он пил его медленно, маленькими глотками и вспоминал при этом о чем-то хорошем, случившемся в молодости. Но бывший кок частенько наполнял его стакан дешевой красной «гымзой». «Зачем ты заставляешь меня пить это вульгарное вино? — негодовал профессор. — Сколько раз я тебе говорил, что терпеть его не могу!»
«Так точно, ваше благородие, — отвечал «боцман», который питал непреодолимую слабость к вышедшим из обихода обращениям, — вы заказывали мне мускат, и провалиться мне на этом месте, если я вас не понял. Но мускат вызывает изжогу, а красное вино содержит танин, который очень полезен. Поэтому я, ради вашего здоровья, покупаю красное, хотя — вот вам крест! — и мне мускат куда больше по вкусу!» Он лгал, потому что определенно предпочитал красное вино белому. К тому же оно было дешевле муската, его можно было купить больше на деньги, выданные профессором. Хозяин откажется — опять себе лишний стаканчик.
Но профессор в одиночестве любил рассуждать о жизни и о людях: «Вот — грубая моряцкая душа, а способна на глубокие и возвышенные чувства! Моя супруга — мир ее праху! — не желала отказаться ради меня ни от одной своей прихоти, а этот человек, бывший бродяга и авантюрист, ежедневно идет ради меня на жертвы!»
Растроганный и умиленный своим открытием — ему казалось, что он решил очень сложный ребус, — профессор позвал нотариуса и в присутствии «боцмана» и двух других свидетелей продиктовал свое завещание. Первый этаж дома он завещал Гарри, кабинет — какому-то математическому обществу, а мансарду — бывшему коку.
«Боцман» вообще повеселел не в меру. Он все чаще «услаждал» профессора своей медноголосой окариной, пел со свирепым выражением и с радостью принимал участие в играх, которые устраивала Очаровательная Фея.
8
Все предсказывало весну. Перевалив через острые гребни Витоши, черные тучи застилали небо, и на город обрушивался проливной дождь. Опять-таки с юга, со стороны Фракийской равнины, налетал теплый ветер и, подобно необъезженному жеребцу с развевающейся гривой, мчался за синюю гряду Стара-Планины. На окраинах города пахло влажной, только что пробившейся зеленью.
Теперь Аввакум реже бродил по лесу. Утром он работал над рукописями, оставленными еще недавно, проявлял пленки. Потом уходил в мастерскую, и, насвистывая мелодии старинных вальсов, возился с разбитыми амфорами и гидриями. Работа спорилась. Ом не замечал, как текли часы среди этих осколков и вырытых из земли глиняных черепков. Просто — еще: частица вечности принадлежала ему.
С утра в музей пришла группа учеников старших классов какой-то общеобразовательной школы. Их никто не сопровождал, а узнать хотели о многом. Аввакум с удовольствием взял на себя роль экскурсовода. Когда они подошли к последнему экспонату, было уже далеко за полдень.
Одна из школьниц вздохнула. У нее, как видно, была склонность к особенному восприятию времени, потому что она сказала:
— А вам не кажется, ребята, что мы промчались, как на космическом корабле? Так быстро, словно мы двигались по залам со скоростью фотонной ракеты.
— Да-а-а! — глубокомысленно протянул самый рослый из мальчиков. — День прошел, мы и не заметили! Представляете, если бы все это время у нас была алгебра или тригонометрия! Да нам бы эти часы веком показались…
Аввакум засмеялся. И вдруг, несмотря на хорошее настроение, почувствовал, что его охватывает безотчетный страх. Так с ним случалось иногда. Стоило появиться в жизни чему-то хорошему, и оно тут же исчезало, словно золотой след метеора. Радости были мимолетными, всему хорошему, казалось, суждено умереть еще в зачатке.
А в жизни, кипевшей вокруг него, происходило как раз обратное. Хорошее приходило стремительно и ощутимо, пускало прочные корни в землю, и никакая сила уже не могла их вырвать. В городе вырастали новые бульвары, жилые дома и заводы, новые театры… Все это возникало с головокружительной быстротой. Люди ездили в современных автобусах, покупали легковые машины, ходили в театр на «Деревянного принца» и рукоплескали легкомысленной принцессе. У каждого были свои легкомысленные принцессы, свои новые квартиры, автобусы и поездки в ресторан «Копыто». Все это было постоянным и не напоминало золотой след от метеора.
Причины изменчивого настроения были в нем самом, в его характере. Но в известной степени это зависело и от тех сил, которые не оказывали непосредственного влияния на других людей. То была для Аввакума весна тревожных предчувствий. Они оправдались только в ноябре.
День двадцать восьмого ноября для полковника Манова был очень тяжелым. Неприятности начались еще с утра. Сначала обостренный диалог с женой — ей хотелось непременно пойти в этот день на премьеру новой болгарской оперы. Не посмев переубедить супругу, он пообещал ей достать билеты, хотя в душе не сомневался, что и в этот вечер ни в какой театр пойти не сможет. То ли из-за того, что он солгал без зазрения совести, то ли потому, что ему просто стало жаль самого себя, но полковник расстроился.
Вот и еще хорошенькие новости! Когда он собирался проглотить ложечку соды — старая язва давала о себе знать — пришла радиограмма с тревожным сообщением о вчерашних событиях в пограничном секторе А. Черт бы его побрал, этого Хасана Рафиева! — было первой мыслью Манова. Какую цель преследовали те, убив «своего» человека и забросив труп на нашу территорию? Что они хотели этим доказать? Очень просто! Что случай с двойным нападением — обычная диверсия, хотя и организованная и проведенная в более широком масштабе. Раз на месте перестрелки лежит убитый, значит, явно вылазка диверсантов… По крайней мере, замысел тех был таким. В действительности же не было никакой диверсантской вылазки, и вот почему. Во-первых, никто из нападающих не сделал попытки перейти границу даже на сантиметр. Хасан Рафиев убит до пограничной полосы выстрелом в упор, потом труп его протащили по распаханному чернозему и бросили на нашу территорию. Во-вторых, настоящие диверсанты не переходят границу шумными ватагами, как пьяные свадебщики. В-третьих, в таких случаях не тащат с собой тяжелых пулеметов. Они полезны при вторжении — подобных попыток
Так что диверсантской вылазки как таковой не было. Вариант с Хасаном Рафиевым — обычный блеф. К оврагам были посланы небольшие подразделения пограничной охраны при усиленной огневой поддержке. Им было велено поднять как можно больше шума, чтобы создать видимость настоящего вторжения. Потом, когда цель (шум!) была достигнута, они убили «своего» человека и подбросили.
Придя к этому заключению, полковник Манов с удовлетворением потер руки. Проглотил свою ложечку соды, и уже через минуту почувствовал себя свежее. На премьеру он, разумеется, не пойдет, но почему бы ему не предложить жене сходить в театр одной? Нет, нельзя, она обязательно скажет, что слава богу, я еще не вдова, и годы, когда нужно было делать ей такие поистине прекрасные предложения, к сожалению, канули в прошлое. Он знал заранее, что она ему скажет, так как подобные вещи говорились бесчисленное количество раз.
Но все-таки зачем нужен был этот блеф? Блефующий обязательно преследует какую-то определенную цель. Никто не блефует без цели. Вывод на позицию тяжелых пулеметов, инсценированное нападение, при котором противник не двигается с места, — это явно ход, какая-то уловка, а не просто выдумки заскучавшего пограничного офицера.
Впрочем, уже то, что он разгадал подлинный характер нападения, было большой удачей. Пусть жена сердится из-за этой премьеры, зато он еще раз убедился в своем умении логически мыслить и распутывать сложнейшие узлы.
Итак, надо продвигаться дальше. Неприятель блефует. Но для чего, черт возьми?..
Терпение… А ну-ка подумаем, что означает усиленная огневая поддержка и «нападение» одновременно в двух пунктах? Что означает этот пустой шум? Это может означать лишь одно: стремление противника сосредоточить наше внимание именно на этих двух пунктах,
Не случайно же Аввакум Захов был его учеником!
Сейчас можно бы и закурить. Ученик сделал скачок вперед, ушел недостижимо далеко, но чья все-таки была школа, кто давал первые уроки?
Табак кружит голову, когда куришь редко. Сода успокаивает, но она лишь паллиатив, так как действие ее временное. Недавняя изжога скоро вернется снова, он это предчувствует, а мысль о проклятой премьере не выходит из головы. Конечно, это правда, что десять лет тому назад он ни в коем случае не предложил бы жене пойти в оперу одной. Даже и подумать бы не посмел. А сейчас это казалось ему смешным и наивным.
Манов докуривал сигарету, когда в кабинет ворвался начальник пеленгаторного отдела — плотный и подвижный полковник Ленков, который, казалось, не ходил, а пролетал над полом, словно Карлсон с моторчиком. Он размахивал какой-то бумажкой, и глаза его смотрели на Манова весело и задорно.
— Собирай-ка, дорогой товарищ, чемодан, — прогудел он мощным басом, неожиданным для его пухлой фигуры. — Такая каша там заварилась, пальчики оближешь! Как раз по тебе!
— Где это? — спокойно спросил Манов. И добавил: — Я ко всяким кашам привык.
— Как где? Да ты что, с неба свалился? В секторе А, неужто не знаешь? В известном и во всех отношениях примечательном секторе А.
Начальник пеленгаторного отдела был веселым и здоровым человеком, и полковник Манов позавидовал его хорошему настроению. Было видно, что того не изводят разные билеты и язва.
— Ну-с, — сказал он ему. — Слушаю тебя.
Полковнику Ленкову трудно было усидеть на одном месте, и поэтому он начал свой рассказ, шагая из угла в угол по комнате.
Он упомянул «Гермеса» — так условно назвали одну тайную радиостанцию, которая работала на ультракоротких волнах. В эфир выходила в пятидесяти километрах к югу от границы. Особенностью «Гермеса» было то, что он в основном передавал и редко принимал. «Молчун» лишь давал инструкции. Контрразведчиков беспокоило разнообразие шифровых систем, которыми он пользовался, применение специальных кодов — условных знаков и сигналов. Шифровальщики кое-как справлялись с системами шифров и терпели порой серьезные неудачи. Расшифровать радиограмму «Гермеса» быстро, не теряя времени, было разнозначно такому подвигу, как раскрыть тайную радиостанцию или глубоко законсервированного резидента… Но если ценой многих часов, а то и дней, радиограммы все же бывали прочитаны, то попытка разгадать условный код обычно заводила в тупик. Так, например, в начале сентября «Гермес» передал коротенькую шифрограмму, составленную по-латыни. Через двое суток она была с огромным трудом прочитана, но смысл остался неразгаданным. Буквальный перевод можно было читать двояко: а) «Профессору принять меры для окончания работы на Витоше»; б) «Витоше принять меры для окончания работы профессора». Фраза начиналась и заканчивалась туманно. Кто такой профессор? Что он имеет общего с Витошей. О какой работе идет речь? На эти вопросы мог ответить только человек, знакомый с кодовым значением слов и игрой падежей. Могла помочь и контрразведка, если бы имела в своих досье персонифицированный перевод хотя бы одного термина. Знать бы, какое лицо прячется за словом «профессор», если бы засекли его в системе какой-нибудь иностранной разведки, то нить была бы найдена.
Но в досье контрразведки пока что не фигурировал ни один «профессор». Имелись лесорубы и чабаны, инженеры и геологи, а профессоров — не было.
Так что, услышав об этом «Гермесе», полковник Манов невольно вздрагивал, протягивал руку за сигаретой, хотя ему запрещали курить, вспоминал о жене и пропущенных премьерах и хмурил брови. Он не любил кодовых знаков, а латынь считал «мертвым» делом.
И вот закордонный «Гермес» снова появился на горизонте.
Он появился вчера вечером на координатных таблицах пеленгаторщиков. И не по своей инициативе, а потому, что его вызвала ультракоротковолновая станция с позывными «Искыр». «Гермес, Гермес, здесь Искыр, здесь Искыр, слышишь меня?»
Этот сигнал повторили несколько раз в течение пяти минут. И в этом тоже было что-то новое.
«Слушаю», — ответил лаконично «Гермес». Этот «Гермес» вел себя важно, как настоящий бог. А «Искыр» раболепствовал:
«Заказ выполнен (не хватало слова «господин», но оно явно подразумевалось в подтексте). Жду указаний, кому его передать».
На что «Гермес» ответил высокомерно:
«Слушай завтра в установленное время. Прими немедленно необходимые предварительные меры».
«Конец», — объявил «Искыр».
Разговор между «Искыром» и «Гермесом» продолжался не более десяти минут. Этого было вполне достаточно, чтобы определить с незначительным отклонением местонахождение «Искыра»: автомобиль, в котором, вероятно, был установлен передатчик, находился примерно в трех километрах от Смоляна и двигался по направлению к городу.
Все пути к городу были немедленно перерезаны. Вездеходы с пеленгаторами разлетелись во все стороны, где только могли пройти машины.
Было около семи вечера. Везде висел густой туман и, смешиваясь с вечерними сумерками, не пропускал даже искорки света. Только местный житель, который знал дорогу и был к тому же опытным водителем, мог вести машину в такую погоду со скоростью шестьдесят километров в час.
«Искыру» удалось ускользнуть.
— Мне кажется, — сказал полковник Ленков, заканчивая свой рассказ, — что этот хитрец вообще не делал попыток скрыться из города. У него было время добраться до Смоляна, прежде чем навстречу ему помчались наши первые машины. Он спокойно поставил свою машину у себя во дворе, спрятал в тайник радиопередатчик, а затем отправился в какой-нибудь ресторан и, заняв место за одним из дальних столиков, крикнул официанту: «Эй, любезный, не видишь разве, что я тут уже битый час сижу! Долго мне еще тебя ждать?»
Так он позаботился даже о своем алиби.
— Логично, — вздохнул полковник Манов. — Но вообще-то мне кажется, что все эти истории с «Гермесом» касаются тебя больше.
Он потянулся за сигаретами, жадно затянулся.
— Что, что? — полковник Ленков даже остановился на секунду. — Вот те на! Мое дело, дорогой товарищ, заключалось в следующем: запеленговать, расшифровать, и, слава богу, мой старший шифровальщик вовремя справился, определил местонахождение передатчика. А уж дальше дело за тобой!
— Ладно, ладно, не кипятись! — кротко сказал Манов. — Я же пошутил. Эта история с «Гермесом» — общая. — Он прочел текст и помолчал. Сейчас коварная мысль о билетах уже не вертелась в голове. С наслаждением покуривая, он продолжал: — Как видишь, речь здесь идет о каком-то выполненном заказе. Кстати, почему ты не сядешь?.. Речь идет о заказе, который уже
— Вот именно, — кивнул полковник Ленков. Он покосился на кожаное кресло и поморщился, хорошо зная, что утонет в нем и будет казаться совсем незначительным.
Сигарета догорала в руке полковника Манова.
— А что это за выполненный заказ? — спросил он задумчиво. — И где были мы, как допустили?
Они опять помолчали. Каждый сознательно старался не встретиться взглядом с другим.
— Никто не застрахован от временных неудач, — сказал полковник Ленков. Он был большим оптимистом.
— Но в наших возможностях предотвратить «получение заказа». — Манов снова пробежал глазами радиограмму. — Сегодня будет дано указание, кому следует его передать.
На этот раз они переглянулись, и лица их напряглись.
— Ничего не скажешь, район Смоляна приятен во всех отношениях, — саркастически усмехнулся Ленков.
Оставшись один, полковник Манов зябко повел плечами и лишь тогда почувствовал изжогу. «Придется опять выпить соды, — подумал он. — Это от табака. А вот полковник Ленков здоров как бык… Надо приказать шифровальщикам дежурить сегодня и завтра в полном составе. Лишь бы только этот проклятый «Гермес» не выкинул еще фокус…»
В этот момент зазвонил городской телефон. «А ведь я совсем позабыл про диверсию в третьем районе сектора А, — подумал он, снимая трубку. — Министр захочет услышать доклад, а я…»
— Ну как, идем? — бесцеремонно спросил грудной альт.
— …а я все еще стою на первой ступеньке, — докончил Манов вслух свою мысль и привычным движением положил трубку обратно. Сделав это, он в тот же миг опомнился. Внушительный голос теперь, казалось, гремел у него в ушах с удесятеренной силой, словно это было эхо протрубившего архангела.
Полковник сидел выпрямившись и напряженно думал. В сознании внезапно появилось безлюдное поле, где — ни кустика, ни бугорка, ни травинки. Висел редкий, белесый туман, и когда он рассеивался, вспыхивали желто-голубоватые огоньки, и какая-то легковая машина неслась по окутанному туманом полю. То появлялся труп, лежавший уткнувшись лицом в грязь. То вдруг выскакивал «газик» и тут же исчезал, а вместо него зеленоватым светом мерцала шкала, усеянная крохотными цифрами и разграфленная на квадраты…
Полковник Манов поднял трубку внутреннего телефона и попросил секретаршу временно не соединять с городом.
В будущем году он обязательно поедет куда-нибудь отдохнуть. Эта усталость должна пройти. Приятно лежать в комнате, где нет телефона. И место должно быть в полной глуши… с поющими петухами.
Такого идеального места, разумеется, не существует, но почему бы не помечтать! А та диверсия в третьем районе сектора А слишком прозрачна. Склонность во всех случаях
Временное прояснение продолжалось недолго. Ключ к диверсии в секторе А был найден. Хорошо, но при чем тут «Гермес»?
Поделиться книгой: