Черная повесть

Декан снова развел руками.

— А что эта экспедиция, хоть, ищет? — поинтересовался я.

— Руды, — ответил декан. — Руды цветных металлов. Никель, вольфрам, молибден. Да пождите вы расстраиваться. В том, что места там глухие и малоизученные, есть свой плюс. Природа там нетронутая. Можно даже сказать, первозданная. Может, вы там какой-нибудь золотой самородок найдете. Такой здоровенный, что на всю жизнь себя обеспечите…

Я лежал на верхней полке, и читал Джека Лондона. Точнее будет сказать, я пытался его читать. Содержимое книги воспринималось плохо. Виною этому был немилосердный храп, раздававшийся справа от меня, и больше походивший на стоны умирающего. Эти "стоны" принадлежали моему сокурснику Сергею Вишнякову, развалившемуся на соседней верхней полке, который являл собой, пожалуй, самую романтическую личность нашего курса. Это был худощавый парень среднего роста, с вечно растрепанными в беспорядке волосами, с прямым, средней ширины, лбом, с глазами подростка, начитавшегося Жюля Верна и Фенимора Купера, коротким носом, квадратным, с твердыми губами, ртом, на котором постоянно, даже во сне, играла светлая, немного мечтательная, юношеская улыбка. Он был просто помешан на путешествиях. Казалось, что в них заключался весь смысл его жизни. Его правая рука свесилась вниз, и болталась возле стоявшей на столике, практически полностью опустошенной пивной баклажки, которая, собственно, и являлась причиной его, не соответствовавшего времени суток, крепкого сна. Сидевший под ним Алан Тагеров раздраженно поднялся с места, забросил руку Вишнякова обратно на полку, отодвинул его голову подальше от края, и пробурчал:

— Джигиты-вакхабиты!

Это была обычная универсальная присказка Алана. Слова "джигиты-вакхабиты" могли выражать у него все, что угодно — одобрение и недовольство, злобу и восторг, удивление и разочарование. Все зависело от того, каким тоном они произносились. В настоящий момент они означали следующее: как он замучил своим храпом!

В противоположность Вишнякову, Тагеров был выше среднего роста, строен и атлетичен. У него был широкий лоб, тонкий, костлявый, высоко посаженный нос, короткие, густые брови. В его карих глазах всегда светилась та энергичность, которая присуща любому кавказцу, и которая всегда привлекает к нему особ противоположного пола. Вот и сейчас с ним мило беседовали, и явно получали от этого удовольствие, Лиля Ширшова и Юля Патрушева. Они были единственными москвичками в нашей шестерке, и давно являлись закадычными подругами, хотя общего в их характерах было немного. Спокойная, деловая, неторопливая речь худощавой, короткостриженной брюнетки Юли резко контрастировала с торопливым, слегка наивным щебетанием и хихиканьем пышнотелой и пышноволосой блондинки Лили. Видимо, в их дружбе присутствовало что-то такое, что было сродни эффекту разнополярных сторон магнитов, которые, как известно, притягиваются.

Последним представителем нашей образованной волею декана компании был Ваня Попов. Рыжеватый, маленького роста, деревенский парнишка, с кучей веснушек на лице, немного нескладный, он был тих и немногословен. Его круглое, с высокой переносицей и выступающими скулами, лицо всегда сохраняло какую-то торжественную неподвижность, словно восковая маска, лишенная всяких эмоций. У него были редкие, имеющие ниспадающие края, брови, круглые, с большой радужной оболочкой, глаза, и маленький рот. БСльшую часть пути Ваня лежал на боковой верхней полке, и задумчиво смотрел в окно, спускаясь вниз лишь по необходимости.

Я еще раз укоризненно покосился на храпящего Вишнякова, вздохнул, захлопнул книгу, и положил ее на откидную сетку. Драматизм "Белого безмолвия" при таком фоне совершенно не трогал душу.

— Ванек! — позвал я.

Попов повернулся ко мне.

— Давай перемахнемся в картишки.

— Давай, — согласился он.

— Интересно, а нас вы почему не приглашаете? — с шутливой обидой воскликнула Лиля.

— Ну, вы так увлечены беседой, что я постеснялся вас прерывать, — объяснил я, свешивая ноги.

— Одно другому не мешает, — улыбнулся Алан, сверкнув своими ослепительно белыми зубами. (Чем он, интересно, их чистит?)

Я вытащил из своей сумки колоду карт, специально купленную мною, чтобы не скучать в дороге, сел рядом с Аланом, и принялся тщательно их перетасовывать.

— Во что сыграем?

— В "дурачка", — с недоумением произнесла Юля. Мол, а во что еще можно сыграть?

— Юля, в "дурачка" — это слишком банально, — с наигранным упреком возразил Тагеров. — Почти что дипломированным геологам не к лицу играть в такие примитивные игры.

— Твое предложение? — спросила Патрушева.

— В "очко".

— Давайте, давайте, — захлопала в ладоши Лиля. — Давайте в "очко".

— Хр-р-р! — раздалось сверху.

— Вот! — со значением поднял указательный палец Алан. — Вишняков тоже на моей стороне.

Мы непринужденно рассмеялись.

— Против такой поддержки, конечно, не попрешь, — улыбаясь, проговорила Юля.

— Все согласны? — спросил я, поочередно оглядев каждого. Возражений не последовало. — Ну что ж, тогда я сдаю.

Лиля повернула голову.

— Вань, а ты что там сидишь? — удивленно спросила она у продолжавшего оставаться на боковом месте Попова. — Давай ближе к нам. Не бойся, мы не кусаемся.

Ваня с некоторой застенчивостью пересел к девчонкам. Игра началась.

— Еще, — сказал Тагеров.

— Мне тоже, — добавила Ширшова.

Я протянул каждому из них по карте.

— Джигиты-вакхабиты! — разочарованно воскликнул Алан.

— Самураи-басмачи! — в тон ему произнесла Лиля.

Тагеров в сердцах бросил карты на стол. Ширшова проделала то же самое.

— Не расстраивайтесь, — сказала Патрушева, и кокетливо поиграла глазами. — Не везет вам в картах — повезет в любви.

Лиля прыснула. Алан загадочно улыбнулся и опустил глаза.

— Мне тоже, — тихо попросил Попов, и, получив карту, вздохнул. — Увы. У меня перебор.

— И я пас, — резюмировал я, и вопросительно посмотрел на Юлю.

— А у меня, вроде, двадцать одно, — не без гордости заявила она, и продемонстрировала десятку, туза и даму.

— Везучая, — заметил Тагеров.

Из-за перегородки высунулась маленькая седая голова в мощных очках.

— Чем это там молодежь развлекается? — послышался дребезжащий старческий голосок.

— Какое тебе до этого дело? — раздалось ревнивое женское контральто. — Не лезь, куда не следует.

Мощные очки исчезли. Я с удивлением отметил, что храп наверху стих. Подняв голову, я увидел, что Вишняков смотрит на нас мутными глазами.

— Что это вы там делаете? — хрипло поинтересовался он.

— Не видишь, диссертацию пишем, — ответил Алан, и озорно подмигнул Лиле. — О благотворном влиянии храпа на скорость движения поезда.

В сонных глазах Сергея проявилось недоумение. Его лоб нахмурился, красноречиво свидетельствуя о том, что он пытается вникнуть в смысл сказанного. И только поглядев на заливавшуюся смехом Ширшову, Вишняков наконец сообразил, что это — всего лишь шутка. Ни слова не говоря, он перевернулся на другой бок. Полка жалобно заскрипела.

— Еще будем? — спросил я, собирая карты.

— Конечно, — сказала Лиля. — Нам же когда-нибудь тоже должно подфартить.

Я краешком глаза поочередно оглядел двух подруг, и про себя усмехнулся. Не передрались бы они между собой. Невооруженным глазом был заметно, что между ними шла скрытая борьба за внимание Алана. И победу в этом соперничестве, судя по всему, одерживала пока Лиля.

Следующие две партии удачи никому не принесли. Тагеров и Ширшова с картинным азартом выражали досаду, но склонить фортуну на свою сторону им так и не удалось. Зато они окончательно разбудили Сергея. Когда я в очередной раз перетасовывал колоду, с верхней полки, перед самым моим носом, свесились его, пахнувшие отнюдь не духами, пятки.

— Чай! Чай! Кто желает чай? — послышалось в вагоне.

Это была проводница, дородная пожилая женщина в синей железнодорожной униформе.

— Молодой человек, Вы не желаете чаю? — обратилась она к Вишнякову, поравнявшись с нами. Но, увидев его помятое лицо, поняла всю неуместность своего вопроса, прошипела "гос-с-споди!" и проследовала дальше.

Сергей спрыгнул вниз, уселся между мной и Аланом, обулся, и решительно заявил:

— Я тоже буду играть…

Надо заметить, что в нашей группе отношение к Вишнякову было неоднозначным. Одни считали его веселым малым, другие недолюбливали. Он был шутник и балагур, являлся завсегдатаем студенческих гулянок, и многими воспринимался как чересчур легкомысленный. Но врагов он не имел. Его открытость, беззлобность и бесконфликтность делали его весьма приятным в общении. Правда, когда разговоры касались чего-нибудь серьезного, его предпочитали в них не вовлекать, ибо любой научный вопрос он неизменно превращал в парад острот, что не всегда бывало к месту.

Лично мне врезалось в память его выступление на одном из семинаров по географии. По-моему, это было еще на первом курсе, когда мы только начинали притираться к нашей "альма-матер". Сергей читал доклад о Гималаях.

— Гималаи — это очень древние горы, — бодро рапортовал с кафедры он. — В их лесах обитает очень много диких обезьян. Толщи составляющих их горных пород неоднократно подвергались воздействию мощных сил. Таких, как землетрясения, извержения вулканов, а также нашествие нашей популярной певицы Маши Распутиной. Машу все-таки отпустили в Гималаи, где она смогла раздеться догола, чего так страстно желала. Климат в Гималаях очень дождливый. Он отличается резкими перепадами температур в дневные и ночные часы. Так что, если вы соберетесь в Гималаи, не забудьте прихватить с собой зонтики и теплые вещи…

Ну и так далее, в том же духе.

Мы держались за животики, слушая его рассказ, чего нельзя было сказать о профессоре, преподававшем нам этот курс. Это был долговязый, брюзгливый сухарь, начисто лишенный чувства юмора. Он смотрел на Вишнякова с нескрываемым негодованием, а когда тот закончил свою речь, не преминул обрушить на него весь свой гнев.

— Молодой человек, — заявил он. — Вы, по-моему, не понимаете, где находитесь. Это не цирковое училище! Это Московский Государственный университет! Здесь занимаются наукой, а не клоунадой. Мне кажется, Вы немного ошиблись в выборе профессии. Но еще не поздно все исправить.

Мы притихли, а густо покрасневший докладчик сошел в аудиторию с обескураженным видом. К слову, у него были потом серьезные проблемы с экзаменом…

После того, как несколько следующих партий снова не выявили победителя, Сергей решительно отобрал у меня карты.

— Димон, отдохни, — сказал он. — Какая-то у тебя не легкая рука.

Я пожал плечами.

— Пожалуйста.

Вишняков принялся тщательно перетасовывать колоду. Причем, делал он это довольно своеобразно. После двух-трех пасов он неизменно вытаскивал из середины какую-нибудь карту, и клал ее сверху. До нас не сразу дошло, что эти его действия имели вполне определенный смысл.

Закончив тасовку, Сергей принялся раздавать карты. Когда у каждого из нас в руках оказалось по три штуки, раздался неуверенный голос Попова.

— У меня, кажись, очко.

— Браво, браво! — зааплодировал Вишняков, и с пафосом провозгласил. — Да здравствует новый чемпион!

К нашему изумлению, Ване сопутствовал успех и в двух последующих партиях. Его обычно тусклые глаза заблестели. Ему явно было приятно чувствовать себя победителем. Победителем хоть в чем-то. Ваня приехал в Москву из какой-то глухой деревушки, и за все пять лет учебы так и не смог в ней освоиться. Если другие провинциалы, включая меня, постепенно привыкли к столичной суете, и даже начали чувствовать себя настоящими москвичами, то Ваня так и остался таким же робким и застенчивым, каким и был раньше. Он был начисто лишен всякого тщеславия. В нем абсолютно отсутствовало стремление чем-нибудь выделиться из общей массы, что обычно бывает свойственно молодости. Он всегда сторонился компаний, предпочитал одиночество, и был настолько бесцветен, что эта его бесцветность поневоле обращала на себя внимание, и даже казалась какой-то яркой. В чем здесь была причина — сказать трудно. Может, в природной житейской робости, может в постоянной денежной нужде, а может и в том и в другом сразу, ведь первое зачастую происходит из второго. Характерный факт: после занятий в университете он никогда не ходил куда-нибудь гулять. Он неизменно возвращался в общежитие, и проводил в нем все свое свободное время.

— Ну, Ванек, ты даешь! — удивленно восклицал Сергей. — А еще такую недотрогу из себя корчишь. Да в тебе фарта побольше, чем в каждом из нас.

Попов краснел и смущенно улыбался. Было заметно, что его наполняло воодушевление.

Первым заподозрил неладное Тагеров. Когда Вишняков в очередной раз принялся перетасовывать колоду, он стал наблюдать за его руками с повышенной пристальностью. А когда тот приготовился начать новую раздачу, решительно проговорил:

— А ну-ка погоди. Дай-ка я раздам.

На лице Сергея промелькнула какая-то тень. Он немного замялся, но потом все же протянул карты Алану.

— Возьми.

Тот принялся раздавать. При этом он изменил очередность, и Ваня с Лилей как бы поменялись местами.

— Я выиграла, я выиграла! — радостно захлопала в ладоши Ширшова.

Тагеров посмотрел на Вишнякова. Его взгляд был весел, пытлив и настойчив. Ответный взгляд Сергея содержал в себе осуждение. Ваня нахмурился, заерзал, и стал пристально рассматривать пальцы своих рук. Первой напряженность ситуации уловила Юля. Она перемешала карты, и воскликнула:

— Да хватит вам картежничать! Мы к Уфе подъезжаем. Собирайтесь. Стоянка тридцать минут. Хоть с вокзала на Уфу посмотрим.

Когда поезд остановился, и все пассажиры потянулись к выходу, Сергей тихонько притянул к себе Алана и произнес:

— Зачем ты? Я специально хотел его ободрить.

— Да он по жизни такой угрюмый, — отмахнувшись, бросил тот.

В отличие от Попова, Тагерову повезло родиться баловнем судьбы. Его отец был очень уважаемым человеком, занимал весьма солидный пост, ввиду чего, понятное дело, Алан никогда не сталкивался с такой проблемой, как нужда.

Его личность лучше всего характеризует один эпизод, который имел место еще на первом курсе. В нашей группе требовалось избрать старосту. Не считая некоторых формальностей, староста главным образом был нужен для того, чтобы ежемесячно получать в кассе университета на группу стипендию. Кроме старосты, никто другой получить ее не мог. Доверенность оформлялась только на него. Кто-то предложил Тагерова. Он не возражал, и мы единогласно проголосовали "за".

Наступило пятнадцатое число, которое мы в шутку называли "днем студента". Все смотрят на Алана. Тот и бровью не ведет.

— Алан, ты сходил за стипендией?

— Нет, не сходил. Сегодня некогда. Завтра схожу.

Наступает следующий день. Денег снова нет.

— Алан, где стипендия?

— Да успокойтесь вы! ПолЩчите вы свои деньги!

На третий день — то же самое. А на четвертый вся стипендия нашей группы была зачислена бухгалтерией на депонент, и забрать ее теперь можно было лишь в следующем месяце. Некоторым ребятам, как, например, Ване Попову, пришлось тогда очень туго, ибо стипендия являлась для них чуть ли не основным источником средств к существованию.

В этом и был весь Тагеров. Эгоизм и равнодушие, уверенность и самомнение пронзали его насквозь. Казалось, что в его внутреннем мире совершенно отсутствовало место для понимания других людей, настолько он был поглощен собственной персоной.