Газета Завтра 911 (18 2011)

А в главе о Георгии Победоносце я обратился к нейрофизиологии, к теории французского биолога Анри Лабори и к работам крупнейшего советского специалиста по физиологии боли Григория Кассиля. Мне важно было показать, что великое мученичество — это не просто ситуативная святость, связанная с тем, что человек исповедует себя как христианин и за это его казнят, но что это духовная практика. Мученики достигали определённых состояний, которые под силу только человеку, обладающему серьёзным духовным ресурсом. Здесь две основные категории: воины и девы. И если с воинами вроде бы понятно, то, как ни удивительно, девы-великомученицы зачастую претерпевали не меньшие страдания.

Я реконструировал физиологию этого процесса, конечно, гипотетически. Но за событиями священной истории стоят не аллегории, а факты. Факты, которые пролонгируются в сознание следующих поколений и меняют это сознание, и даже меняют саму природу человека.

Сакральная история вырастает из Библии, но ею не ограничивается. Ещё до пришествия Христа, после перевода Библии при Птолемее II Филадельфе, в греко-римской среде началось сопоставление античной мифологии и хронологии с библейской историей. Особенно усилилась эта тенденция в Византии, когда появились такие произведения как "Хроника Иоанна Малалы", где библейская священная история совмещается с мифами и хроникой античных народов. Можно считать это первой пробой написания всемирной истории, где Прометей и Геракл соседствуют с Авраамом и Мелхиседеком.

Такова была генеральная линия православной хронографии вплоть до XVIII века. Даже у Карамзина можно прочитать о Симе, Хаме и Иафете, как родоначальниках народов Евразии.

Я стараюсь восстановить это православное летописное сознание, экстраполировать его в современность, обогатить новым арсеналом — археологическим, философским, изобразительным.

"ЗАВТРА". Есть вариант предельного упрощения христианской истории — как внутри церковной ограды, так и вне неё — низведение всего до моральных категорий. Есть обратный подход — все события, явления, персонажи носят аллегорический характер…

Р.Б. На самом деле я не отрицаю ни буквального подхода, ни символического, космического. Я последовательно прослеживаю земную жизнь Богородицы, и в тоже время показываю, как из этих качеств возник образ Царицы Небесной. И почему произошло отождествление Софии Премудрости Божией с Богородицей.

Марию Магдалину называют блудницей. Хорошо, давайте разбираться. Ведь в Евангелии мы не находим свидетельств того, что она была проституткой. Зато в иудейской среде находим устойчивое желание Магдалину вместе с Богородицей (талмудическое предание их демонстративно смешивает) вписать по ведомству проституции. Видимо, и в Магдалине, и в Марии что-то раввинистическую традицию не устраивало. Потому что блудницей могли называть не только продажную женщину, так могли заклеймить женщину, которая отступила от истинной веры в понимании иудеев. Я интерпретирую "талмудическую блудницу" следующим образом: Мария Магдалина была замужем за римским прозелитом Лонгином. Это моя версия, и как мне кажется, она многое объясняет в Евангелии. Во всяком случае, снимает больше вопросов, чем порождает. А во всех своих реконструкциях я исходил из правила "не умножай без нужды сущности". Хотя я, безусловно, учитываю церковное предание, пытаюсь его согласовать с историческими фактами, с общей композицией евангельского повествования. Следствием такого компромисса являются странные, на первый взгляд, конструкции.

Допустим, для протестантов вообще нет проблем, чтобы у Богородицы были другие дети, помимо Иисуса. Их ничего не тормозит, потому что "не отягощает" церковное предание. Схема проста: Христос — босяк, Мария — многодетная мамаша, апостолы — рыбаки и т.д. Чтобы прийти к расхожим формулам, якобы "для народа", проповедникам приходится избавляться от массы фактов, хранимых Преданием, да и Писанием. Я на это пойти не могу, для меня церковное предание — не пустой звук. Но для меня не пустой звук и историческая правда.

Есть другая опасность — плевать на историческую достоверность. Такова легенда про то, что Богородица жила в "Святая святых" Иерусалимского Храма. Не может такого быть, потому что не может быть никогда. Туда даже первосвященник входил один раз в год. А представить, чтобы там девочка жила?! Почему бы тогда не отправить Христа в Гималаи? Для меня две легенды про Богородицу в "Святая святых" и про Христа в Гималаях — мало отличаются, и ничего кроме улыбки вызвать не могут.

Мы хотим, чтобы священное предание и священная история были частью мировоззрения современного человека? Или пусть всё это остаётся экспонатами кунсткамеры?

Я вижу за этим ещё одно. Если нам нечто кажется странным, а людям, которые жили раньше, это странным не казалось, то, наверное, мы перестали понимать традицию, наследниками которой гордо себя возомнили. Те же античные сюжеты в христианстве появились не вдруг, всё это было очень органично. Античная культура в своих основных проявлениях государственной мысли, искусства трансформировалась в христианскую в III-IV веке. Вначале, благодаря христианским апологетам, были простроены правильные каналы, по которым христианство могло трансформировать античную культуру, не обрубая, а, наоборот, раскрывая через неё Новый Завет. И когда открылись шлюзы, при Императоре Константине, произошло мгновенное преображение античной культуры в христианскую. Многие сейчас, по инерции, с большим пафосом отстаивают непримиримый, как им кажется, антагонизм античной культуры и христианства. Я этого антагонизма не вижу.

Я сознательно живу в культурном измерении подхода III-VI веков. Эпоха Константина Великого и его наследников, эпоха имперского христианства — для меня самое радостное, самое полноценное, самое светлое время. Именно в этот период христианство стало силой, преобразившей древний мир. Оно не препятствовало, а, наоборот, реализовывало все творческие возможности цивилизации. Это было триумфальное христианство.

Беседовали Андрей Фефелов и Андрей Смирнов

Фёдор Бирюков -- Апостроф

Юрий Козлов. Почтовая рыба (В поисках смысла). — М.: Поколение, 2011, 386 с.

Когда мы говорим: "Власть", то с чем ассоциируем это слово? С Кремлём, например. С чёрными дорогими автомобилями, ради которых люди в форме перекрывают на несколько часов движение, маринуя в зловонных пробках осатаневших дачников. С коррупцией — явлением, приобретшим за последнее время в глазах рядового гражданина вполне одушевлённый характер и сказочную чёрную силу. С полицейской машиной подавления, которая способна стереть в пыль любого, кто окажется у неё на пути — будь то юный нацбол из спального района или же холёный олигарх, ещё вчера упивавшийся бесконтрольной властью… Всё это и есть власть. И эта власть ест всё, чавкая и в прямом эфире, и в записи. А функции средств массовой информации сводятся к простой ротации блюд в кадре.

Многие вдумчивые телезрители справедливо полагают, что происходящее на наших глазах — отвратительный пир во время чумы. Но пока ещё не каждый понял, что это — пир Валтасара, а слова: "Мене, мене, текел, упарсин" вовсе не означают: "Мне! Мне текилы, пацан!"

Писатель Юрий Козлов — человек, знающий о нынешней российской власти многое и не понаслышке. Возглавляя пресс-службу верней палаты парламента, Козлов пропускает через себя, как через фильтр, такой поток закрытой для простых смертных информации, что впору писать сенсационные мемуары. Но Юрий Козлов пишет романы, из которых, впрочем, внимательный читатель тоже может почерпнуть многие вещи, гордо носящие на себе гриф казённой секретности…

Новая книга Козлова называется "Почтовая рыба", главный герой которой — Пётр Рыбин, начальник парламентского управления по связям с общественностью и СМИ, "получал неплохую зарплату, ездил на персональном автомобиле, присутствовал на совещаниях, где обсуждались вопросы государственной важности". Он ненавидит власть и служит ей, будучи "одновременно жертвой и опорой режима". Рыбин — типичный русский психонавт, разрывающийся надвое между бытом и бытиём, между комфортом и совестью, мамоной и Богом, "холодным чудовищем" государства и живой народной стихией. Такие люди по дороге в продуктовый магазин размышляют о революции, а выпивая на банкете, рассуждают о вечности...

Читая "Почтовую рыбу", вы неожиданно обнаружите, что Фёдор Михайлович Достоевский — в перерывах между нервной игрой в рулетку, созданием литературных шедевров и напряжённым богоискательством — мирно беседовал, сидя под липой на скамейке в неприметном питерском дворике, с самим Иисусом Христом. Наверное, именно так Достоевскому пришла идея легенды о Великом инквизиторе. Да, Богу — Богово, но всё рано или поздно упирается в проблему государства.

"Рыбин и Библию читал как хрестоматию по государственному строительству. Ветхий Завет живописал титаническую борьбу Бога-отца за совершенное, а главное — справедливое общество. Новый Завет — титаническую борьбу Бога-сына за совершенного справедливого человека. Совершенный человек, умноженный на совершенное общество, давал в итоге совершенное государство. Но и в первом и во втором случае высшая мысль потерпела поражение. Священная книга человечества была документальным свидетельством Господа о невозможности изменить человечество к лучшему..." Подобный обречённо-романтический пессимизм разделяют и другие герои и героини романа. В чём-то они напоминают мамлеевских персонажей — тоже московских, одновременно странных, инфернальных, но и совершенно обычных, соседских, родных. Выходишь ночью из подъезда и бредёшь мимо кустов-осьминогов прямо в преисподнюю, а вход в неё обозначен манящей вывеской бара "Ку-ка-ре-ку". Обычное дело, не правда ли?

Семя не прорастёт, если не умрёт в самом начале своего пути. Государство, как и человек, рождается всегда трудно, в муках — через кровь и насилие. Секс и насилие — это, можно сказать, основные мотивы людской жизни. Насилие и секс — два постоянно модных бренда, в раскрутке которых не брезгует принимать участие и власть. О них, да ещё, разумеется, о смерти, много рассуждал доктор Фрейд. Не удивительно, что и в "Почтовой рыбе" немало строк посвящены либидо, танатосу и принуждению (а насилие — это концентрированное, радикальное принуждение). В плавании по штормам жизни все эти вещи неизбежны.

Французские экзистенциалисты, к примеру, тоже занимались болезненными вопросами противостояния быта и бытия, жизни и смерти, любви и денег, совести и общественных нравов. Но в интеллектуальных лабораториях Сартра и Камю градус кипения был совсем другой — тише, мягче, аккуратнее. Как в приличном парижском кафе. А Чарльз Буковски, напротив, любую дискуссию о тонких материях виртуозно превращал в пьяную драку — с хохотом доступных женщин и звоном битого стекла. Читая же Юрия Козлова, становится очень жарко. Потому что находишься совсем близко к пеклу, как это обычно бывает в империях, где кесарю — одно, а князю мира сего — другое. И паркет в коридорах власти частенько обжигает пятки. А Россия — империя, как ни крути.

Вопросы о власти, по-прежнему остаются на гребне бушующей русской волны — спасительным ковчегом посреди драмы очередного апокалипсиса… Мы в этой стихии чувствуем себя как рыба в воде.

«Аккорд-недвижимость»: оптимальная аренда офиса в москве по выгодной цене.

Александр Лысков -- Коммунальное цунами

Заранее прошу потерпеть, не морщиться. Вынужден, по сути, начать с таких определений, как отходы человеческой жизнедеятельности, канализация. Никуда не деться и от крепкого словца, которое часто употребляют в пылу спора даже публичные люди. Конечно, в редких случаях, в порыве эмоций, как исключение из правила.

Но если исключение становится правилом?

Если в течение зимы-весны в моногороде Заволжье суровые владельцы очистных сооружений с моторного завода грозятся перекрыть задвижку и прекратить "прием стоков"? Да одновременно отключить воду и отопление? И выражаются при этом откровенно в той самой лексике, что ниже пояса. Коли тема из последней и не очень приличной вырастает в главную, то и нам не избежать некоторых неприятных определений.

В страхе перед жилищно-коммунальным цунами заволжане живут уже два года. Теперь они определенно заявляют: мы стали заложниками в борьбе сильных мира сего за обладание городской сетью трубопроводов, канализации и отопления. Истинно, кто владеет всем этим, тот владеет городом.

Очередной раз отключать отопление, снижать температуру воды в батареях начали в ноябре прошлого года, с первыми морозами. Странным образом это совпало по времени с вступлением в должность нового главы местного самоуправления Александра Лебедева.

Известность он получил еще в конце девяностых. Работал в экономической службе того самого Заволжского моторного завода — градообразующего предприятия. Времена были "серые" — по определению стиля экономических отношений. Он выступил против "серых" схем. Предложил открытую экономику предприятия. После чего ему, как говорится, пришлось уйти.

На голом месте, на городском пустыре с несколькими друзьями и единомышленниками он организовал мебельное производство. Теперь это комбинат "ЮТА", раскинувшийся в современных корпусах на 30 тысячах квадратных метров. 270 станков нового поколения. Процветающее предприятие.

Если десять лет назад к моторному заводу рабочий люд по утрам валом валил, то теперь там мелководье, а толпы рабочих направляется к воротам предприятия "ЮТА". Вот, оказывается, что такое — открытая, не серая экономика.

Кстати, все вышло по-лебедевски и на его родном когда-то моторном заводе. Вскоре после его увольнения сменился собственник и ликвидировал все непрозрачное в финансовых отчетах.

Лебедев прошлой весной, выиграв городские выборы, клятвенно заверил исстрадавшихся жителей, что модернизирует коммунальное хозяйство. То есть опять же пошел в наступление на "серость", теперь уже в этой, крайне сложной сфере быта. Пообещал перекрыть не только утечки в теплотрассах, но и ручейки личной выгоды.

Как ни странно звучит, но жилищно-коммунальное хозяйство является лакомым куском для любителей нажиться за счет увеличения тарифов. И без того в обременительном для жителей Заволжья жилкомхозе, когда семья платит за услуги в месяц до пяти тысяч рублей, противники Лебедева предложили увеличить тарифы еще на 15 процентов. Большого труда ему стоило наполовину снизить запросы хозяев котельных и трубопроводов. А тут вдруг мэру представилась еще и возможность создать такую систему отопления, чтобы вообще заморозить рост тарифов на 5-7 лет. По сути, тоже опять на голом месте, с нуля с помощью достижения современной науки, техники и технологии, как это он сделал на своем мебельном комбинате, выстроить, смонтировать комплекс ЖКХ под названием "Уютный город". Именно так именовался предложенный ему проект МГТУ им. Баумана, "Ростехнологии" и Новикомбанка.

Лебедев "загорелся". И тут со всех сторон на него полились холодные струи непонимания и сопротивления.

Тут вдруг и посыпались письма с угрозами отключения жителей, его избирателей, от тепла. Вдруг открылась гигантская, восьмидесятимиллионная задолженность города перед заводом — поставщиком тепла и других коммунальных услуг. А таков примерно весь годовой бюджет Заволжья.

Команда Лебедева стала разбираться в природе непомерного долга. И все сошлись на мысли, что велось сознательное банкротство городского хозяйства. Для чего? Скорее всего, с целью завладения. Суперпроект модернизации ЖКХ в Заволжье под условным названием "Бауманка" активизировал деятельность "серых", обострил ситуацию до крайности. Заставил прибегнуть к шантажу с отключениями.

3 апреля, ровно в 15 часов — стрелка термометра на входном трубопроводе Заволжья поползла вниз. Мэру доложили: "В город поступает теплоноситель 52 градуса, до домов доходит 32 градуса. Объем тепла снижен на 50%".

А ночью в Заволжье на улице — минус 10. Сугробы выше головы. Долгий отзимок впереди. И по городу распространяются листовки с призывом выходить на митинг против городской власти.

По логике вышеизложенных событий, кажется, самое время было подумать команде мэра об условиях капитуляции. Но так как команда эта состоит из людей продвинутых, азартных, молодых, то вышло иначе.

Вместо криков негодования от жителей пошли следующие отзывы: "Что вы там такое сделали, что у нас батареи горячущие?! Всю зиму такого не бывало! Завод тепло отключил. А как же вы его подаете?"

Ребята шутят: "По проводам".