Казачий край

  - О чем ты говоришь, я понял, и твоя точка зрения мне ясна. Однако от таких слов руки опускаются, и кажется, что шансов на победу у нас нет. Неужели народ не поднимется на борьбу и не поймет, что ему уготовано?

  - А кто его поднимет, командир? Ты вспомни 12-е число, когда мы в Новочеркасск, прибыли. Ведь не окажись ты в этот момент в столице, то все, конец городу, и Войсковой Круг сдал бы его красным казакам, а те бы за собой чекистов привели. Как итог, второй Ростов с его репрессиями, попавшая к большевикам золотая казна, да склады с вооружением и припасами.

  - Ну, ты прям, из меня героя делаешь.

  - Если так и есть, то чего скрывать. С утра в городе не меньше сорока генералов было, десяток штабов и под сотню представителей Войскового Круга вместе с атаманом. Ни один не решился объявить о том, что он готов удержать город, так что ты уже не сам по себе, а символ борьбы с большевизмом и лидер казачьих сил.

  Снова молчание и следующий вопрос:

  - Что мы можем противопоставить большевикам и как нам победить?

  - Командир, ты и сам все прекрасно понимаешь.

  - И все же, твое мнение мне интересно, ведь не абы кто, а именно ты меня из-под Каменской вытянул, да и рассуждения у тебя здравые.

  - Раз спрашиваешь, то отвечу. Чтобы красных одолеть, надо быть такими же, как и они.

  - Объяснись, - взгляд Чернецова направлен прямо в мою переносицу.

  - Надо быть более жестким в жизни и более гибким в политике, брать власть в свои руки и не отдавать чиновникам, которые при Каледине были. Всем и все обещать, но исполнять только то, что возможно. Плевать на чьи-то там законы, приличия и амбиции. Есть цели - разбить большевиков, освободить Дон, очистить наши исконные территории, взять Москву и установить в ней хоть какую-то лояльную по отношению к казачеству власть, а значит, надо добиваться их претворения в жизнь всеми доступными силами и средствами. Пока, даже, несмотря на запасы Российской империи и огромное количество интернационалистов, большевики еще не очень сильны, и мы можем, нанести им такой удар, от которого они не оправятся и с ними смогут справиться добровольцы. Надо не отсиживаться в обороне, а наступать, не держаться за населенные пункты, а делать, как предки делали, обходя укрепленные места и точки сопротивления, проникать в центр и уничтожать врага в его логове. Казаки устали от войны, и только молодежь рвется в бой, а потому, я мыслю так, что в течении лета-осени этого года, мы должны напрячься, провести одно победоносное наступление и победить. Если не выйдет, то придется собирать мешок с добром и золотишком, да поближе к морю перебираться.

  - Мысли твои, Костя, как и у Краснова. Дойти до Москвы, установить законную власть и, оставаясь независимыми, ждать, пока появится новый царь-батюшка.

  - Хитро. Царя вряд ли народ теперь признает, все же на дворе не начало семнадцатого года, а временная независимость и широкая автономия, считай, что настоящая в будущем. Идти вместе с Россией, но гнуть свою политическую линию. Вполне так, осуществимо, и Петр Николаевич человек умный, тут не дать и не взять.

  - Ты с ним уже общался?

  - Нет. У него своя епархия, а у меня своя, да и кто таков подъесаул Черноморец, чтобы с генерал-лейтенантом общаться. Вроде как не по чину.

  - Это не беда и чины дело наживное, тем более что с завтрашнего дня ты есаул.

  - Отлично, но я ведь по Кубанскому войску прохожу. Как же так?

  - Все пустое, сам ведь говоришь, что надо поменьше внимания обращать на неугодные законы и старые условности, а сейчас, когда война у нас Гражданская, можешь себя хоть генералом назначить. Если есть за тобой сила, то тебя признают в любом случае.

  - Только вот силы за мной пока нет.

  - Тоже дело поправимое. Завтра по городу облава начнется, будем уклонистов и дезертиров выискивать, вот с них-то, себе отряд и наберешь. Вижу, что не по тебе штабная работа, все время на волю просишься, а раз так, то воюй.

  - Вот цэ дило, будет мне теперь настоящая работа. Как я понимаю, народ, который завтра отловим, будет кидаться на самые опасные участки обороны?

  - Да. Хватит, не в бирюльки играем. В Ростове вон, сколько офицеров было, могли бы и отстоять город, а теперь, они на свалках, с пулей в голове валяются, или большевикам служат. Не захотели добровольно за Отечество повоевать, пусть теперь под пулеметами в атаку идут.

  - А что церковь?

  - Благословила и завтра, вместе с милицией и партизанами, которые будут облаву проводить, для успокоения народа и во избежание лишней стрельбы, священники будут.

  - Ясно, вот только почему меня командиром отряда назначают, ведь и помимо моей кандидатуры в городе офицеров много.

  - Причин тому несколько. Во-первых, ты не местный житель, а у уклонистов в Новочеркасске родня. Во-вторых, за эти дни есаул Черноморец личностью в Новочеркасске стал известной, спаситель Чернецова, партизан и лихой рубака, уже показавший себя в бою. Третья причина, самая главная, я тебе, верю как самому себе, и знаю, что ты не отступишь и не сдашься, а что приказали, все исполнишь.

  Утром 16-го числа все перекрестки города находились под контролем конницы Власова, а чернецовцы и милиция генерала Смирнова, как и было запланировано, в сопровождении священнослужителей, десятью отрядами, начали обходить дом за домом и выявлять отсиживающихся по подвалам годных к войне мужчин. Про кого-то соседи сообщили, кто-то сам засветился, а про иных не знали, но догадывались. Обошлось почти без стрельбы, и только в одном месте, недобитый коммунар, живущий у своей любовницы, попытался оказать сопротивление, но его быстро застрелили, и это был единственный эксцесс.

  Все время, пока шла облава, я находился в здании Областного правительства и принимал своих будущих солдат, которых постоянно приводили под конвоем милиционеры. Восемь часов подряд проходила эта, спланированная по военному, операция, и к четырем часам пополудни, в моем отряде, который получил название "Новочеркасской боевой исправительной дружины", насчитывалось без малого семь сотен уклонистов. Кроме них двадцать командиров из партизан, десять медсестер, отдельный пулеметный взвод и набранная из стариков конная охранная полусотня. Войско такое, что большевики могли бы нас и на смех поднять, но я не унывал, ведь можно на все происходящее и с другой стороны посмотреть, что у меня в подчинении не слабаки какие-то и трусы, а элита прежнего донского общества. Одних только бывших калединских министров было трое, а еще их помощники, семь человек, да юристы всякие, да представители каких-то непонятных торговых фирм, чиновники и коммерсанты, и такого народа около половины. Все остальные бойцы, профессиональные дезертиры, то есть граждане, умеющие неплохо бегать и прятаться, а главное, способных на поступок. Ну, чем не гвардия, особенно с пулеметами в тылу?

  В семнадцать ноль-ноль я доложил Совету Обороны, что дружина к бою готова, винтовки получены, патроны розданы, и люди, пусть не рвутся в бой, но воевать будут. Принимавший доклад Поляков удовлетворенно покивал головой, внес мой отряд в список находящихся в резерве подразделений, поздравил с присвоением звания - есаул, и определил находиться в городских казармах.

  Так прошел еще один день, а за ним другой, и третий. На окраинах города шли ожесточенные бои, а мой отряд, в котором полным ходом шло обучение будущих бойцов, был не востребован. Со дня на день на реке должен был прекратиться ледоход, появится связь с левобережьем и к нам подойдут подкрепления. Я начинал думать, что находящаяся под моим началом исправительная дружина, в ближайшее время не вступит в боевые действия, и участие уклонистов понадобится только во время нашего контрнаступления, которое уже планируется в штабах. Однако настало утро 19-го февраля, и меня вызвали на северный боевой участок.

  На НП Слюсарева, которое располагалось в одном из крепких домов на окраине Персиановки, помимо меня находились Чернецов и сам командир 1-го Донского полка. Они разглядывали вражеские позиции в поле, и я присоединился к ним. Первое, что бросается в глаза, это облепленный людьми, находящийся всего в полукилометре от поселка вражеский бронепоезд "Смерть капиталу", ведущий огонь по нашим окопам. Почему молчит наша артиллерия, и как так получилось, что враг смог без помех восстановить подорванное железнодорожное полотно и подойти почти вплотную, не ясно, но думаю, что командир все объяснит. Поворачиваюсь к Чернецову и спрашиваю:

  - Что не так, господин полковник?

  - Люди вокруг бронепоезда.

  - Ну, вражеская пехота, это понятно, правда, бестолковая какая-то и разноцветная.

  - Там вперемешку с латышами, заложники из Ростова, дети и жены офицеров. Начнем стрелять, неизбежно и их заденем, а этого нам никто не простит, да и мы сами себе подобного не простим.

  - Что требуется от меня и моей дружины?

  - На ночь красные оставляют напротив наших позиций батальон пехоты, а бронепоезд под прикрытием заложников отходит на Верхнегрушевский. На полустанке у красных база и там они в ночь отдыхают. Пленники в чистом поле, а большевики в эшелонах. Твоя задача, этой ночью произвести нападение на Верхнегрушевский, взорвать бронепоезд и уничтожить железнодорожные пути.

  - А заложники?

  - Как доносят перебежчики из казаков, они от станции метрах в трехстах, в летних загонах на овчарне. Ими займется конница Власова. Удастся твой налет или нет, а людей мы вытащим все равно.

  - Помимо Власова еще кто-то будет?

  - Команда саперов с подрывными зарядами и две сотни офицеров. Задача твоей дружины пойти вперед и пробить подрывникам путь к бронепоезду.

  - С моим личным составом это дело трудное, да и на полустанке может быть засада.

  - Потому и посылаем, кого не сильно жалко, а насчет трудностей, так они у всех.

  Таким было первое боевое задание "Новочеркасской боевой исправительной дружины". День бойцы отдыхали, а к вечеру выдвинулись к Персиановке. Я вышел перед строем и произнес, как мне показалось, зажигательную речь, смысл которой сводился к тому, что кто отступит, тому не жить, не пулеметы достанут, так красные расстреляют. Закончил же свое выступление словами о том, что девиз: "Победа или смерть!", для них не пустой звук, а самое что ни есть, настоящее руководство к действию. Народ на мои слова угрюмо загудел, а один из бойцов даже заплакал, кажется, это был бывший банкир Копушин.

  Как только стемнело, в сопровождении охранной полусотни стариков и дальних дозоров конницы Власова, дружина обогнула Персиановку по правому флангу, и вышла в зимнюю степь. Бойцы шли не очень хорошо, было много непривычных к дальним прогулкам людей, но к полуночи, мы все же вышли к Новогрушевскому полустанку.

  Рубеж, на котором мы концентрировались для атаки, находился в полутора километрах от расположения противника. Мой отряд дошел почти без потерь, всего семерых бойцов не досчитались, люди были более-менее, к бою готовы, и к нам подскакал Власов.

  - Костя, - окликнул он меня в темноте. - Черноморец, ты где?

  - Чего? - я подошел к нему.

  - Мы вражеские секреты сняли, так что путь тебе открыт. На полустанке пять эшелонов, три с нашей стороны и два с противоположной. Бронепоезд между ними. Мои волчата из разведки подошли почти вплотную, и донесли, что там гулянка идет, баян играет, песни пьяные и самогон рекой.

  - С чего бы это?

  - Пленные большевики говорят, что товарищ Сиверс сделал товарищу Саблину и его героическим революционным борцам за свободу подарок, прислал сотню свежих баб из ростовских заложников. По-хорошему, мои казаки и сами управятся, и заложников освободят и саперов к бронепоезду доведут. Может быть, отведешь своих, а мне офицеров и пулеметы оставишь?

  - Нет. Раз так сложилось, что момент для атаки хороший, то этим надо воспользоваться и своих бойцов обстрелять.

  - Как знаешь, Черноморец, атака через пятнадцать минут.

  - Отлично, начинаю выдвигаться.

  Сам бой описывать не буду, вполне нормальное ночное боестолкновение, во время которого кругом царит неразбериха, идет суматошная стрельба и кто свой, а кто чужой, разобраться бывает очень проблематично. Скажу только, что мои бойцы второго сорта, с поставленной задачей справились, может быть от страха, но все, что изначально намечалось сделать, они сделали очень хорошо. Подорвав вражеский бронепоезд и повредив железнодорожные пути, дружина отошла в поле, взяла под охрану триста пятьдесят освобожденных заложников и к утру была в Персиановке.

  Здесь, когда уже рассвело, я смог подробно разглядеть людей, которые находились в плену у красных, и зрелище было не из приятных, поскольку не было среди них такого, у кого не имелось на теле ран. Все это скопище гражданских и еще несколько дней назад, не принимавших никакого участия в Гражданской войне людей, сидело подле развалин какого-то дома и практически не шевелилось. Они ничего не хотели, не плакали, не голосили и не требовали. Просто сидели и ждали команды, которая указала бы им, что они должны делать дальше.

  Как можно из разумного существа сделать растение я знал, все же на Кавказе воевал, и сам многие пыточные приемы горцев, курдов и турков мог бы использовать без угрызений совести, но все это касалось воинов, людей, профессия которых война, а здесь, были совершенно обычные люди. Вот, сидит пожилой и абсолютно седой дедушка, может быть, что и профессор. Рядом с ним, в оборванной в хлам одежде молодой парень, скорее всего, студент или кадет. А за ними, спрятавшись за спинами, старушка в платке и душегрейке. Прохожу мимо и, неожиданно для меня, эта пожилая женщина, испуганно выглядывающая из-за плеча "студента", подает голос:

  - Подъесаул Черноморец.

  Резко обернувшись, пристально всматриваюсь в лицо старушки. Голос мне знаком, а вот внешность, совершенно неизвестна. Проходит несколько секунд, и я все же узнаю эту женщину, которая оказывается Лизаветой Алексеевной Артемьевой. Как же она изменилась и куда подевалась та ослепительная и строгая красавица, с которой меньше двух месяцев назад я пил чай. Черт! Будь проклята эта война, из-за которой страдают мирные люди, и будь прокляты большевики, принесшие в наши края не просто смерть, а издевательства и мучения, превращающие молодых женщин в старух!

  - Лизавета Алексеевна, что с вами произошло? Где ваш ребенок? - присев на корточки перед Артемьевой спросил я.

  Ответа мне нет, а только полный горести взгляд, неизбывная тоска, навечно поселившаяся в них, и слезы, которые сами собой, катятся по щекам Артемьевой. Что тут сделаешь, да и надо ли что-то делать помимо того, что уже происходит? Все что могу, это отправить жену офицера в дом купца Зуева и написать записку Анне Ерофеевне, с просьбой помочь несколько повредившейся в уме женщине. Бог даст, придет в себя и сможет как-то жить дальше, а мне остается только продолжать войну за то, чтобы подобных трагедий происходило как можно меньше.

Глава 12

Новочеркасск. Март 1918 года.

  Столица Войска Донского, все же устояла. Город выдержал двухнедельную вражескую осаду и для большевиков пробил час расплаты. В ночь с 27-го на 28-е февраля, не принимавшие участия в кровопролитных боях на западе и севере Новочеркасска войска генерала Мамантова, перешли в наступление на Заплавскую и Бессергеневскую. Сила у Константина Константиновича была немалая, 3-й Донской ударный полк, Кривянская боевая дружина, несколько отдельных партизанских отрядов, казаки Власова, а так же "Новочеркасская боевая исправительная дружина", которая помимо дела под Новогрушеским полустанком, уже успела неплохо показать себя в боях с латышами Сиверса. Одновременно с Мамантовым, с левого берега в тыл к голубовцам ударили переправившиеся с левого берега боевые отряды хорунжего Федора Назарова и войскового старшины Фетисова.

  Шансов у изменников не было. Как и ожидалось, голубовцы нашего натиска не выдержали. Казаки и так были сильно угнетены тем, что город, который они с малолетства считали для себя родным, держится ими в блокаде, а тут еще и красные отличились, прислали к ним надзирателей, полсотни австрийцев и полторы сотни добровольцев из Ярославля. Все, что происходило у Голубова, мы знали, перебежчики шли к нам каждую ночь, а потому, не сомневались и били в самые слабые точки их обороны.

  Боя как такового не было, сопротивление оказали только ярославцы, а австрийцы закрепились на одной из окраинных улиц и выслали парламентера, который оговорил условия их сдачи в плен. К утру Бессергеневская была за нами, ярославских коммунаров задавили артиллерией и пулеметами, а казаки или сдавались, или, не принимая боя, бежали в родные станицы. Однако далеко убежать им не дали, в степи они перехватывались конницей Назарова и, сдав оружие, под конвоем возвращались обратно в Бессергеневскую.

  Мамантов продолжил свое наступление и двинулся на Мелиховскую. Власов вернулся в Новочеркасск, а мне приказали держать занятую станицу и производить поиск затаившихся по хатам большевиков. С этим заданием мои орлы справились за полчаса. Местные жители, уже встававшие на запись в армию, нам с этим вопросом помогли, так что основная наша работа, это охрана военнопленных.

  Наступил полдень. Я находился в штабе Голубова, когда с радостным вскриком в него влетел Мишка, которого я вместе с Демушкиным забрал к себе в дружину. Теперь, один всегда при штабе, вроде посыльного, а второй конной сотней командует.

  - Жида поймали! - выдохнул брат и, присел к стене.

  - Какого такого жида?

  - Самого настоящего, командира ярославцев. Говорят, очень важная птица.

  Так произошла моя первая встреча с самым настоящим большевиком, членом ВЦИК Семеном Михайловичем Нахимсоном. Спустя час, выгнав Мишку, и оставив только писаря, я вел первичный допрос пленного. Что можно было о нем сказать? Самый обычный человек, мой ровесник, на голове фуражка, на носу очки, под ними фингалы, а одет в черную кожанку. Надо заметить, весьма умный и начитанный человек, все же из семьи богатых купцов, Бернский университет окончил, а в войну даже успел прапорщиком в одном из запасных полков послужить. Последние занимаемые должности председатель исполкома Совета солдатских депутатов и комиссар 12-й армии. Птица, в самом деле, чрезвычайно важная. Здесь на Дону оказался случайно, отправлял из Ярославля на борьбу с белоказачеством очередной отряд и, по ряду причин, был вынужден сопроводить его до места. Сегодня должен был получить себе замену и отправиться обратно в Ярославль, но не сложилось и теперь, он беседует со мной.

  Знает Нахимсон много, собеседник хороший, ничего не скрывает и готов сотрудничать. От него узнаю все самые последние известия о том, что вокруг нас происходит. Информацию крепко запоминаю, а писарь тут же записывает. Основная новость, конечно же, это то, что Добровольческая армия, которая как шайка разбойников, без всякого толка и цели бродит по степи, направилась на Кубань. Другая тоже, не менее важна. Вчера, в бою под станицей Великокняжеской, объединенными отрядами Никифорова, Думенко и Буденного, было наголову разбито Степное войско походного атамана Попова, который, усилившись калмыцкими сотнями, все же решил прорваться к Новочеркасску. Сам генерал Попов был убит, а войсковая казна, бывшая при нем, попала в руки врага. Другие новости все общего характера и напрямую нас не касаются, про наступление германских войск, вглубь Украины и России, про предстоящий переезд советского правительства из Питера в Москву, да про декрет "Социалистическое отечество в опасности". Рассказал Нахимсон много чего, а значит, достоин того, чтобы с ним пообщались более высокопоставленные начальники и специалисты, которые разузнают у него все о численности красных войск, работе ЧК, да и мало ли еще о чем.

  В общем, все бы ничего, так и отправил бы большевика в Новочеркасск, но из освобожденной Мелиховской вернулся Мамантов, а его отношение к "богоизбранному" народу, известно всем и каждому. Как итог, у меня с Константином Константиновичем вышел конфликт, он хотел повесить пленного, так сказать "для почину и чтоб не последний", а мне казалось правильным отправить его в штаб. Слово за слово, и дошло бы до серьезной ссоры, но появился Чернецов, который все уладил миром и вполне спокойно, объяснил, что ценного пленника, надо еще раз допросить, а затем, выйти на красных и попробовать получить за него не менее сотни заложников из Ростовских тюрем. Довод сработал, Мамантов с решением Чернецова согласился и покинул нас.

  Мы с командиром остались вдвоем. Полковник, который уже в ближайшее время должен был стать генерал-майором, прошелся по штабу бывшего войскового старшины, большой и просторной комнате в хорошем кирпичном доме, посмотрел на карту Черкасского округа, лежащую на столе, и спросил:

  - Ты в курсе, что Голубов погиб?

  - Нет, знаю только, что он бежал, и драпал изменник в одиночестве.

  - Да, так оно и было, и его в степи казаки Назарова зарубили. Не захотел красный комбриг сдаться, и умер как мужчина, с оружием в руках. Даже как-то, жаль его, хотя сволочью он был редкой.

  - А с его казаками, что делать будем? К стенке или на искупление кровью?

  - Искупление. Все же не десять человек в плен взяли, а почти полтысячи, да и не чужие люди, а свои, казаки. Войсковой атаман уже предложил отдать их под твое начало и отправить подальше отсюда.

  - Это куда же?

  - По следам Добровольческой армии, на Кубань. Там некто Автономов и Сорокин в районе Тихорецкой Юго-Восточную армию организовали, и мимо них Корнилов не пройдет. Надо ему помочь, а лишних сил нет. Значит, пошлем голубовцев и тех кубанцев с терцами, которые у нас обретаются. Бежать казакам некуда, в течении недели мы войдем в их станицы, а значит, драться они будут хорошо. Опять же с кубанским правительством необходимо о сотрудничестве договориться.

  - А моя дружина?

  - В новый полк заберешь конную сотню Демушкина, а остальные пойдут на усиление полков.

  - Когда выступать?

  - Неделя, может быть, что и дольше. Отобьем красных с севера и запада, проведем Большой Войсковой Круг, и только после этого, отправишься в путь-дорогу. Пока нет конкретных решений донского казачества и не объявлена независимость от большевиков, нам кубанскому правительству предложить нечего. Нужны оформленные на бумаге ясные и точные планы, а иначе, получим, очередную пустую переписку и ничего не стоящий треп.

  - Воевать, понятно, а вот переговоры вести, это не ко мне.

  - Твоя задача будет именно военной, а всеми дипломатическими переговорами займется другой человек.

  - Кто?

  - Митрофан Богаевский, краса и гордость нашей интеллигенции. Вчера с левобережья к нам перебрался.

  - Вот так-так, как воевать, его нет, а как победой запахло, так и объявился?

  - Не суди его строго. Он человек сугубо гражданский, а смерть Каледина на него сильно повлияла.

  - А то, что его брат с добровольцами ушел и полностью их политику поддерживает, это как?

  - Нормально. Братья очень разные, и Митрофан Петрович поддержит нас во всем, - Чернецов пристально посмотрел на меня, и спросил: - Так что, Костя, берешь под свое начало полк из красных казаков?

  - Конечно.

  - Тогда пойдем твоих будущих бойцов смотреть. Я приказал их на станичном майдане построить. Сейчас объясню им, что и как, а там, уже пусть сами решают, с казаками они или с Нахимсонами. Кто согласится, тот твой, а кто против, тех пока в тюрьму, а дальше видно будет.

  Вдвоем мы покинули штаб, и вышли на майдан, где под прицелом пулеметов и охраной моих "исправленцев", стояла толпа казаков, вчерашних врагов, и завтрашних воинов Донской армии. Они были угрюмы, расхристаны, многие побиты, и все, что им оставалось, это ждать решения своей участи. Понимаю их, небось, стоят сейчас и думу думают, расстреляют их или все же помилуют.

  Чернецов махнул рукой четверке дружинников, указал на линейку, стоящую у здания местного правления, и когда те, выкатили ее перед толпой пленных, взобрался наверх. Несколько секунд он молчал и разглядывал голубовцев, а казаки, узнав его, заволновались и резко забеспокоились.

  - Что, казаки, - выкрикнул полковник, - узнали меня?

  - Узнали, - в ответ протяжные, тоскливые и нестройные выкрики одиночек.

  - Я спрашиваю, вы узнали меня!? - еще больше повысил голос Чернецов.