Казачий край

  Сказать нечего - сила против нас немалая, а защищает город только несколько небольших отрядов. С запада, в Аксайской стоит полковник Краснянский и с ним полсотни казаков. На востоке есаул Бобров, так же, пятьдесят казаков и десять стариков из Аксайской дружины. В Персиановке уже никого, генерал-майор Мамантов со своим отрядом ушел вслед за Поповым, но наступления красных на этом направлении пока нет, поскольку прикрывающий отход основных сил есаул гвардии Карпов, так лихо бил врага из пулемета, что враги отступили и, не смотря на гибель храбреца, все еще стояли на месте. На севере города держится группа Упорникова и с ним около сотни казаков 7-го Донского полка, но он тоже имеет приказ на отход, и сколько продержится, неизвестно. На этом все, и остальные защитники города, которых было около двух тысяч, растворились в неизвестном направлении.

  Помимо всего этого, в штабе мы узнали еще две новости. Первая заключалась в том, что весь золотой запас Государственного Казначейства, хранящийся в Новочеркасске, так до сих пор и не вывезен. В неразберихе и суматохе сегодняшнего дня, про него попросту забыли, а это, более четырех миллионов золотых рублей, которые могли бы достаться большевикам. Как так случилось, не очень понятно, но мне думается, что произошло то же самое, что и всегда, не нашлось человека, который взял бы ответственность за золото на себя. Вторая новость была иного рода, оказалось, что телеграф и телефон работают, как и прежде, и имеется связь с Ростовом, где в "Палас-Отеле" заседает товарищ Сиверс со своими командирами. Можно было бы обрубить всю связь, но телефонисты занимали нейтралитет, общались между собой и давали ценные сведения о противнике обоим противоборствующим сторонам, так что если их даже большевики не трогают, то и мы не станем.

  В штабе берем подробные карты района ведения боевых действий и собираемся покинуть здание, но в училище направились не сразу. Из комнаты связи на первом этаже, выскочил растерянный человек и сказал, что на телефоне какой-то штаб Донской Социалистической армии и некий Сиверс требует самого главного царского недобитка. Чернецов вошел в комнату, взял трубку телефона и произнес:

  - Командующий обороной Новочеркасска полковник Чернецов на связи.

  Рядом с телефоном лежала подключенная к аппарату дополнительная трубка и я, отложив карты в сторону, взял ее и услышал занимательный разговор. В трубке треск, щелчки и молодой развязный голос:

  - Командующий Донской Социалистической армией Сиверс у аппарата.

  - Что вы хотите, бывший прапорщик?

  - Хочу сказать, что ваша песня спета и вскоре, мы будем плевать на ваши трупы, будет драть ваших баб, а на всех деревьях вешать попов, помещиков и офицеров. Сдавайтесь, царские недобитки и, тогда, может быть, смерть ваша будет легкой и быстрой.

  Полковник рассмеялся и ответил:

  - Э-э-э, да ты, никак, выпимши, товарищ Сиверс, и решил покуражиться. Знаю, что бесполезно тебе что-то говорить, но я скажу. Ваш поход окончится неудачей, и вас сметут с этой земли, а потому, все ваши революционные войска должны немедленно сложить оружие, покинуть Ростов и уйти туда, откуда они пришли. Ты же и все твои комиссары, должны явиться ко мне как заложники. Гарантирую, что суд будет справедливым, учтет вашу добровольную сдачу и назначит вам только тюремное заключение. Как видишь, мы более милосердны, чем вы. В случае не выполнения моих требований, пуля в лоб и поганое посмертие, тебе и твоим товарищам сейчас, а вашим правителям Бронштейнам и Нахамсонам, чутка попозже.

  - Да, ты-ы-ы... как ты смеешь, морда белогвардейская... - раздался в трубке пьяный рев, и Чернецов, бросив трубку, усмехнулся и кивнул в сторону выхода.

  Как я позже узнал, Сиверс звонил еще несколько раз, затем его сменил какой-то революционный матрос Мокроусов, и так продолжалось до тех пор, пока на телефон не сел знаменитый в офицерской среде старый гвардеец и великий матерщинник подполковник Бекетов. Он долго разговаривал с красными командирами, видимо, объяснял им смысл жизни и теорию Дарвина, и был так убедителен, что спустя несколько минут связь прервалась и звонки прекратились.

  За время нашего сорокаминутного отсутствия, во дворе юнкерского училища произошли разительные изменения. Все гражданские исчезли, добровольцы со своим обозом ушли, а возле входа в учебный корпус стояло около сотни вооруженных молодых парней. Как выяснилось это бойцы из 2-й и 3-й рот Студенческой дружины, которую вчера распустили по домам. С ними бывший командир Атаманского юнкерского конвоя есаул Слюсарев. Он временно принял командование студентами и, получив от Чернецова задачу удержать Персиановку, отправляется на свой боевой участок.

  Только студенты, которые выглядят бодро и боевито, покидают двор, как в него вваливаются около трехсот вооруженных мужчин, как правило, все люди в возрасте и солидные. Это Новочеркасская дружина, которой приказали покинуть столицу, но которая, дойдя до Старочеркасской, еще не зная, что принято решение оборонять город, самовольно вернулась обратно. Дружинники отправляются в Хотунок, где в это время идет сильная перестрелка, и пока во дворе пусто, мы с Чернецовым оборудуем в одном из учебных классов свой штаб. Пока сдвигаем парты и расчищаем место под карты, полковник нарезает задачу уже мне. У нас нет сведущего штабиста, и я должен по мере сил выполнять его обязанности, наносить на карту сведения о противнике и наших силах, вести учет бойцов и все время быть неподалеку. В общем, сам для себя свои функции, я определил как порученец, начальник штаба и телохранитель, в одном лице.

  К полудню вернулись почти все чернецовцы, которые были посланы в город, и появились конкретные цифры по имеющимся у нас силам и запасам вооружения. Как оказалось, в столице осталось несколько тысяч офицеров и около двух тысяч казаков из станиц, и если хотя бы треть из этого числа встанет в строй, то это будет сила, которую так просто не подавить. По вооружениям, картинка складывалась странная, в штабе походного атамана говорили, что ничего нет, а что было, все увезено добровольцами. Однако у добровольцев только четыреста повозок, треть из них забита ранеными, треть продовольствием, боеприпасами и армейской казной, а остальные частным барахлом чиновников и офицерских семей. Много ли дополнительного груза они смогли с собой забрать? Нет. Так мы думали и так, оно оказалось на самом деле. Боеприпасов и оружия в Новочеркасске оказалось столько, что можно было одну, а может быть, что даже и две полнокровные дивизии вооружить. По крайней мере, винтовок хватало с избытком, да и ручных пулеметов самых разных систем было немало. Покойный Алексей Максимович, царствия ему небесного, много запасов сделал, и сейчас, все что он готовил к войне с большевиками, должно было, нам пригодиться.

  К двум часам дня из остатков разных частей и подразделений удалось сформировать третий боевой отряд. В него вошли охраняющие Войсковой Круг офицеры Гнилорыбова, десять охранников Атаманского дворца из отряда Каргальского, восемь офицеров из распавшейся группы полковника Ляхова, около сотни казацкой молодежи и отряд полковника Биркина, целых двадцать человек во главе с самим командиром подразделения. Полковник Биркин возглавил эту сводную боевую группу и отправился оборонять западный сектор, где со стороны Ростова должны были наступать отряды красногвардейцев, но почему-то не наступали. Может быть, по примеру своего командующего культурно отдыхали? Скорее всего, но знать этого наверняка мы не могли, а потому, старались прикрыть город и с этого направления.

  Мало-помалу, слухи множились, разносились по городу и к Новочеркасскому училищу, стекалось все больше людей, готовых не драпать, а воевать, и так, вскоре появился тот, кому я смог передать карты и должность главного штабиста. Им оказался 2-й генерал-квартирмейстер из штаба походного атамана генерал-майор Поляков, которого, как и многих других, попросту "забыли" предупредить о том, что надо покинуть город. С радостью и облегчением я передал ему все свои записи и получил первое за этот день, нормальное боевое задание, в сопровождении нескольких артиллеристов и десятка конных казаков, промчаться в сторону вокзала, где в бесхозном состоянии находятся три полевых орудия. Кто их там оставил и почему, пока не известно, но эти орудия срочно нужны в Кривянке, в которую послан четвертый боевой отряд и которую атакуют основные силы голубовцев, все же не поверивших словам есаула Сиволапова о скорой и бескровной сдаче столицы.

  Дабы собраться, накинуть на плечи новенькую офицерскую шинель и прицепить шашку, добытую в училищной оружейной комнате, много времени не надо и вскоре мы мчимся по городским улочкам. В некоторых местах безлюдно, а в других, наоборот, не протолкнуться. Кто-то все еще бежит в сторону Дона, а кто-то песни поет, причем в одном месте звучит старый гимн из царских времен, а в другом Марсельезу затягивают. И это что, то ли дело на Платовском проспекте, где вообще не пройти. Масса людей с иконами идет к Собору, где Волошинов и пока еще не сбежавшие донские политики, совместно с местными священниками, призывают на головы большевиков все кары небесные и сулят им суд земной. Как ни посмотри на это все со стороны, а полнейший бардак.

  Вскоре наш небольшой отряд достигает вокзала и здесь, на площади, мы находим три совершенно целых полевых орудия, обычные трехдюймовки образца 1902-го года. Рядом зарядные ящики, конская упряжь и снаряды, как правило, со шрапнельными зарядами. Все хорошо, только вот лошадей нет, думаем, запрягать своих, но появляются те, кто эти орудия здесь оставил, два десятка людей на лошадях без седел. Как оказалось, смешанное подразделение, половина казаки, а половина добровольцы, дрались храбро и на отлично, но поступил приказ срочно отступать и, бросив орудия, они направились к переправе. Однако на реке встретили наших посыльных и, почти полным составом, решили вернуться.

  Спустя час, орудия и усилившийся за счет случайных людей до трех десятков конников отряд, в котором я, неожиданно для себя, стал командиром, прибыл на восточную околицу Кривянки. Здесь находится 2-я партизанская сотня из отряда войскового старшины Семилетова, около сорока десятков бойцов, последняя часть, которая прикрывала Аксайскую переправу, кроме них сформированный Чернецовым четвертый боевой отряд, полторы сотни людей и один пулемет. Против них, по чистому полю вдоль Аксая, не торопясь, как победители, шли полки голубовцев. Они уже привыкли к тому, что они сила, они победители Чернецова, но полковник жив, и теперь они умоются кровью. Вражеские подразделения вытянуты в нитку, наступают ладными сотнями, начинают собираться в лаву, и уверены, что им никто не в состоянии оказать сопротивления, поскольку всех, кого голубовцы сегодня видели, это отступающих семилетовцев.

  - Дву-хх! Дву-хх! Дву-хх! - три белых облачка вспухают в сереющем небе, и шрапнельные заряды разрываются над головами голубовских вояк. Вражеские сотни мечутся по степи, пытаются найти укрытие, но не находят его и новая порция шрапнели накрывает их. Проходит всего минуты три, может быть, что и пять, и враг уже не боеспособен. Конные сотни разлетаются в стороны, а позади наших позиций появляется около семи десятков всадников, которые с криком "ура!", проносятся мимо и летят за голубовцами. Решаю поддержать порыв неизвестных мне казаков, запрыгиваю в седло и, обернувшись к нашим конникам, шашкой, указываю на врага. Все понимают меня очень хорошо, несколько шагов, кони разгоняются, и ветер свистит в ушах.

  Полы шинели задираются, шашка опущена клинком вниз, а я, догоняю своего первого противника, молодого и мордастого парня, нахлестывающего нагайкой перепуганного взрывами коня. Приподнимаюсь на стременах и, с потягом рублю его по шее. Назад не оглядываюсь, после такого удара не выживают, и выхожу на следующего врага, кряжистого рябоватого казака с глазами навыкате. Мой противник готов драться, в его руках такая же офицерская шашка, как и у меня, и в бою он не новичок. Размен ударами и кони разносят нас в стороны. Поворот. Вокруг уже кипит кровавая сеча, и не все голубовцы готовы стоять до конца как тот рябоватый казак, что снова мчит на меня. Удар! Удар! Удар! Шашки скрещиваются, а кони цепляются стременами. Каким-то хитрым верченым ударом противник ударяет по клинку и от него, мое оружие отлетает в сторону. Казак торжествует, улыбается своими щербатыми зубами, но под шинелью старенький "наган", и я успеваю выхватить его. Если бы рябой ударил сразу, то я не смог бы воспользоваться пистолетом, а так, увидев в моей руке вороненый ствол, он на долю секунды замешкался, и дал мне выстрелить.

  Второй мой противник повержен, и падает на промерзшую землю. Прячу "наган", нагибаюсь с седла к низу, подхватываю потерянную шашку и оглядываюсь. Бой близится к концу. Голубовцы еще не разбиты, но понесли серьезные потери и отступили. За ними никто не гонится и не преследует, слишком не велики числом наши силы.

  Пора возвращаться, и я криком отзываю конников, которых вел в атаку, назад. В этот момент ко мне подъезжает пожилой казак с шикарнейшими большими усами, одетый в черный офицерский полушубок без знаков различия и высокую лохматую папаху. Это командир того отряда, который первым атаковал красных казаков, и я уже догадываюсь, кто передо мной, ведь таких усов в нашей армии немного.

  - Подъесаул Черноморец, - представляюсь я, - послан командующим обороной Новочеркасска, сопроводить артиллерию на Кривянское направление.

  - Генерал-майор Мамантов, - отвечает пожилой, - узнал о том, что город будут оборонять и вернулся. Со мной восемьдесят конных казаков, а на подходе еще триста спешенных и пять пулеметов. Это, правда, что Чернецов жив и теперь обороной города командует?

  - Да, так и есть.

  - Очень хорошо, а то добровольцам подчиняться, никакого интереса нет. Куда бредут, не знают, а планов как у Наполеона.

  - А что походный атаман Попов, он вернется?

  - Нет, Попов вместе с войсковой казной и тремя сотнями казаков в Сальские степи пошел, ждать благоприятного момента для возвращения.

  - Жаль...

  - Угу, - только и ответил генерал.

  Под охраной десятка казаков из отряда Мамантова мы вернулись в город. Константин Константинович оглядел улицу, вдоль которой прохаживалось два патруля. Затем посмотрел на здание штаба походного атамана, на училище, и там, и там стояли караулы с ручными пулеметами, удовлетворенно кивнул сам себе головой и, направляясь к Чернецову, пробурчал:

  - Только утром здесь был, а как все изменилось. Вот что значит, дело в руках настоящего героя, а то, не отстоим, не отстоим. Тоже мне великие военные стратеги...

Глава 10

Новочеркасск. Февраль 1918 года.

  Первоначальный план Чернецова на оборону города был рассчитан на то, чтобы продержаться три-четыре дня, эвакуировать из Новочеркасска в левобережные станицы всех людей, которые могли быть подвергнуты репрессиям, и отходить вслед за Поповым в сторону Сальских степей. Однако в связи с его чудесным воскресением и прибытием в столицу, в казачьей среде наблюдался такой патриотический подъем, что становилось понятно - Новочеркасск можно удержать не три дня, а как минимум пару недель.

  На военном оборонительном совете, состоявшемся в ночь с 12-го на 13-е февраля, в присутствии войскового атамана Назарова, начальника обороны города Чернецова, начальника его штаба Полякова, начальника восточного участка Мамантова, северного участка Слюсарева и западного участка Биркина, было решено следующее. Город будет обороняться до последнего бойца и все измышления, о его сдаче противнику, будут расцениваться как предательство и караться по законам военного времени. Как следствие такого решения, необходимо было не просто оборонять город силами партизанских сводных боевых групп, но и контролировать его, причем не частично, как это было ранее, а полностью. Значит, надо было издать и претворить в жизнь несколько приказов.

  Первым, появился приказ о всеобщей мобилизации всего боеспособного мужского населения. Хотят того люди или нет, а с 13-го числа каждый мужчина должен был в течении сорока восьми часов явиться в здание Областного правления и зарегистрироваться. После чего получить назначение на работы или встать в строй полков, которые намечалось разворачивать на базе дружин и отрядов. Не явившиеся на сборные пункты, рассматривались как уклонисты от военной службы и дезертиры, со всеми вытекающими из этого последствиями.

  Вторым приказом, население извещалось о том, что из проверенных войной и преданных казачеству людей, в городе будет сформирована милиция. По сути своей, до снятия осады города это будет главный правоохранительный и карательный орган. Начальником этой организации предстояло стать местному старожилу и уважаемому среди горожан генералу Смирнову, который, до сих пор, находился в столице и покидать ее не собирался.

  Третий и четвертый приказы извещали о взятии под контроль всех продовольственных запасов и об организации санитарных частей. В связи с чем, все излишки продовольствия на городских и торговых складах брались под охрану, а людей, сведущих в медицине призывали незамедлительно прибыть в городскую больницу.

  Пятый приказ предназначался для станиц, и войсковой атаман объявлял о всеобщей мобилизации всех казаков в возрасте от семнадцати до пятидесяти лет. Казакам предписывалось сколачиваться в отряды под командованием своих атаманов и полковых офицеров, и бить красногвардейцев с изменниками-голубовцами там, где это только возможно. Тем самым, отвлекать силы противника от столицы и способствовать ее скорейшей деблокаде.

  Так, всего за несколько часов, были решены самые первостепенные вопросы. Однако было еще кое-что, что стоило обсудить, а именно, участие церкви в деле обороны города. Как нам стало известно, в захваченном большевиками Ростове, начались массовые репрессии. Было объявлено о регистрации всех находящихся в городе офицеров, и те, как стадо баранов, сами приходили на убой и являлись в дом купца Парамонова, где размещался штаб Ростово-Нахичеванского РВК и прибывшие с Сиверсом чекисты. Разумеется, офицеров тут же хватали под белы рученьки и кидали в тюрьму, а что было дальше, понятно любому здравомыслящему человеку, пожалте к стеночке, господа. И ладно, офицеры, но страдали и члены их семей, женщины и дети, а вчера, на воротах храма Преполовения был повешен протоирей Часовников, а по всему городу, уничтожено порядка двадцати священнослужителей. По доходившим к нам обрывочным сведениям и слухам, в течении только одного дня, в Ростове было убито около полутысячи человек.

  Война видоизменялась и теперь, вопрос уже шел не о партизанских действиях и отдельных стычках, а о полном уничтожении противника. Кто и кого переборет, не ясно, а православная церковь влияние в обществе имеет огромное, и привлечь ее на свою сторону, было бы очень для нас выгодно, ведь в одном только Новочеркасске более четырехсот священнослужителей. Думали не долго, и постановили, отправить к архиерею Гермогену и архиепископу Донскому и Новочеркасскому Митрофану, которые находились в городе, войскового атамана Назарова, который должен был объяснить им все положение дел и постараться поднять церковь на борьбу с красной чумой.

  Расходились уже глубоко за полночь, ночь пролетела быстро, а с утра события понеслись вперед огромными скачками. Серьезных боевых действий на линии обороны города как таковых не было - красногвардейцы ограничивались только разведкой и обстрелом городских предместий из орудий, а голубовцы закрепились в Бессергеневской и носа оттуда не казали. Видимо, враги подтягивали к Новочеркасску свои основные силы, и весь этот день у нашего руководства ушел на организационные вопросы.

  В полдень, уже отпечатанные приказы Совета Обороны и Войскового Круга были расклеены по городу, и он забурлил. Генерал Смирнов, еще ночью принявший свое назначение, в течении двух часов собрал вокруг себя отряд в сто бойцов и, уже с утра, патрули милиции, разойдясь по Новочеркасску, приступили к ликвидации окопавшихся в столице большевистских ячеек. Поначалу, дела у милиционеров были не очень хороши и люди не везде, отнеслись с пониманием к тому, что они делают. Однако в полдень произошло событие, которое окончательно и бесповоротно склонило симпатии горожан на нашу сторону и попрятавшихся по тайникам и явочным квартирам революционеров, выдавали самые обычные домохозяйки и их соседи. Событие это - молебен архиерея Гермогена "о даровании победы" казачьему оружию и всему православному воинству, и его речь перед народом. Я в то время находился неподалеку, спешил на один из интендантских складов, где обнаружились большие запасы неучтенного вещевого довольствия и боеприпасов, проезжал мимо собора, застрял в толпе и часть речи почтенного седовласого старца в черном клобуке и с посохом в руках, услышал лично.

  - Братья и сестры! - правой рукой архиерей вздымал к небу свой посох. - В этот грозный и суровый для всего православного люда и нашего возлюбленного Отечества час, когда проклятые безбожники, масоны, сектанты и еретики попирают наши святыни, нам, пастырям Церкви, не гоже стоять в стороне от дел мирских. Святая Русь призывает каждого, кто верует истинно, поднять за нее оружие и встать на защиту слабых. Не время для малодушия и колебаний, не время для того, чтобы молчаливо смотреть на реки крови и слез. Запомните и разнесите по всему городу, что равнодушие есть измена родному Отечеству, и каждый способный противостоять злу, перед людьми и Господом обязан встать на защиту родины. Отстоим, оплот православия - Тихий Дон и изгоним бесовские отродья с земли, на которой нет места врагам православного люда и России. Призываю всех и каждого, кто верует в Бога, к оружию, братья и сестры! Положим, души наши и сами жизни ради правды! Благословляю вас на подвиг и говорю, что истинно, Господь дарует нам победу!

  Что началось после выступления Гермогена, объяснить сложно. Какая-то истерия охватила большую часть гражданского населения Новочеркасска, и если бы красногады в этот день попытались всерьез атаковать столицу, то на них бы даже престарелые бабульки с клюками бросались. Что ни говори, а в столице Войска Донского, настоящих православных, тех, кто действительно верит, очень много, а значит, слова архиерея для них не пустой звук, а самое настоящее слово пастыря и руководство к действию. Впрочем, все это Совет Обороны и меня, в частности, касалось крайне мало, и руководство города интересовал конечный результат выступления церкви на открытую борьбу с большевизмом.

  Хм, они не замедлили проявиться и первый, я наблюдал спустя час, после призыва архиерея к борьбе. Я возвращался со склада, где уже было оприходовано семьсот шинелей и сто двадцать тысяч патронов, и ехал по одной из окраинных улиц. Вижу, впереди меня, посреди улицы, стоит босой здоровенный казак в одной только рубахе и армейских штанах с донскими лампасами, а в него, из небольшого и аккуратного домика, летят самые разные вещи. Сначала, это сапоги, затем тулуп, папаха, а следом, когда я уже был рядом с ним, вещмешок с воткнутой внутрь шашкой. Казак оглядывается, видимо, неприятна ему такая сцена, где он полуголый посреди улицы стоит. Он торопливо обувает сапоги, и начинает одеваться, а из домика, подперев бока кулачками, выходит небольшого роста черноволосая и миловидная женщина. Она смотрит на казака с вызовом и громко выкрикивает:

  - Ишь, дармоед, родину он защитить не желает. Иди вон из дома, и пока врага от города не отобьешь, не появляйся.

  С шумом и на показ, дверь домика закрывается и слышен звук запираемой двери. Казак смотрит на дом, тяжко вздыхает, поворачивается ко мне и кивает на дверь:

  - Слышь, братушка, чего случилось-то? С утра весь на хозяйстве, ремонт затеял, а баба в церковь пошла. Все хорошо, прилег передохнуть, а тут, жинка вернулась и как сказилась, не жинка, а чистый бес. Взашей из дома вытолкнула и велела идти город от дьяволов и христопродавцев защищать.

  - Архиерей против большевиков Крестовый поход объявил.

  - Понятно, - протянул казак, еще раз тоскливо вздохнул, посмотрел на запертую дверь и спросил: - Где запись в армию ведется?

  - В здании Областного правления.

  - Ну, тады, я пошел, - здоровяк закинул свой вещмешок на плечо и направился в центр, а я, обогнав его, помчался к нашему штабу.

  Такой вот частный случай влияния церкви и религии на народ, а если смотреть на картину, в общем, то помимо добровольцев, которые пришли оборонять столицу под влиянием религиозных воззрений своих близких, город получил еще и отряд из священнослужителей. Их было немного, всех этих вчерашних батюшек, дьячков, игуменов, звонарей и певчих, всего семьдесят человек, но это были те, кто готов был драться до конца не взирая ни на что. Позже, когда этот отряд вооружили и отправили на западное направление, они так геройствовали, что даже бывалые ветераны, прошедшие мясорубку Великой войны, удивлялись их храбрости, стойкости и упорству в бою.

  Всего же, за один только этот день, оборона города получила две с половиной тысячи бойцов. Все эти люди были разбиты на роты, вооружены, по потребности, одеты, и направлены в расположение войск Биркина и Слюсарева, которые приказом Чернецова, за подписью войскового атамана, были названы 1-м и 2-м Донскими ударными полками. Это внутренние резервы города, а были еще и те, кто приходил по Аксайской переправе с левого берега, а это, самые лучшие бойцы, поскольку шли они не по приказу, а по зову сердца.

  Первыми, с утра пораньше, во дворе юнкерского училища появились чернецовцы и несколько десятков добровольцев. В общей численности полторы сотни испытанных и проверенных Гражданской войной воинов. К нашему сожалению, не все чернецовцы решились покинуть Добровольческую армию, а те, кто вернулся обратно, теперь знали точно, что назад дороги нет. Корнилов и его окружение, ранее такие к ним доброжелательные, обиду на отряд затаили и расценили его уход как дезертирство. Впрочем, тогда об этом особо не задумывались, так как имелись более важные и жизненные проблемы.

  Встреча Чернецова со своим отрядом прошла очень тепло и, сказать, что бойцы были рады своему командиру, значит, не сказать ничего. Отряд поставили на постой в казармах училища, определили на суточный отдых, и он стал своего рода одной из основных пожарных команд городской обороны.

  После чернецовцев появился генерал-майор Сидорин, начальник штаба походного атамана, который, как и Мамантов покинул Попова и, набрав в станице Старочеркасской, чуть не перешедшей на сторону большевиков, сотню конных казаков, прибыл в столицу. Очередное подкрепление, и ему были рады, да и сам Владимир Ильич Сидорин был ценным кадром, поскольку был хорошим штабистом, имел большой боевой опыт, являлся хорошим администратором, и как дополнение, полевым инженером и пилотом. Не беда, что самолетов у нас нет, зато как инженер и фортификатор, в обороне города он мог пригодиться как никто иной. Через час после прибытия, генерал-майор Сидорин был назначен начальником штаба войскового атамана Назарова, а конные казаки отправились на восточное направление, где Мамантов формировал 3-й Донской ударный полк.

  До вечера с левобережья пришло еще несколько отрядов, в основном, от двадцати до сорока казаков в каждом, из молодежи Манычской, Ольгинской, Богаевской, Хомутовской и даже Кагальницкой станиц. Все они, как и ранее прибывшие казаки, отправлялись на восточный боевой участок. Вечером все замерло, город как-то затих и затаился, чувствовалось напряжение и ожидание завтрашнего дня, но вот, по улицам застучали подковы, и появился еще один казачий отряд. Это прибыла дружина станицы Константиновской, еще полторы сотни казаков во главе с генерал-лейтенантом Петром Николаевичем Красновым.

  Отряд знаменитого военачальника остался в резерве, а вот что было делать, с самим Красновым, наши начальники не знали, слишком тот авторитетная фигура, да и по воинскому званию выше всех, кто находится в городе. Однако Петр Николаевич и сам все прекрасно понимал, а потому, не кичясь своим званием и, не козыряя авторитетом, предложил временно, пока для него не найдется подходящей должности, возглавить всю политическую и агитационную работу, и передать под его начало городскую типографию. Предложение устроило всех, поскольку помимо воинского таланта, генерал-лейтенант был довольно известным писателем и состоявшимся публицистом.

  На время ситуация с главенством в Войске Донском была улажена, основные дела сделаны и город заснул, но ненадолго, поскольку после полуночи на реке вскрылся лед. Этот ранний ледоход, как минимум на неделю отрезал столицу от левого берега, и город оказался в полном окружении. Более, подкреплений получить не получится, связь с внешним миром практически прерывается и эти шесть-восемь дней, пока на реках Аксай и Дон будет идти сплав льда, защитники города должны были надеяться только на себя и свои силы.

  Утром 14-го февраля красные начали свое первое и, наверное, самое массированное наступление на Новочеркасск. Не знаю, чего там наобещали своим бойцам товарищи Петров, Сиверс и Саблин, но атаковали они нас так, как если бы от этого боя зависела свобода всего мирового пролетариата. Самые серьезные бои происходили именно на западном направлении, где противник наступал сразу по двум направлениям. Одна вражеская колонна шла вдоль реки Аксай и состояла из обычной солдатской пехоты отряда Петрова, которую хоть и с трудом, но смогли остановить.

  Вторая колонна шла на Грушевскую, и это была элита вражеских войск, революционные матросы Мокроусова и два полка латышей. Эту группировку поддерживало не менее двадцати орудий, а пулеметов у них, было никак не меньше полусотни. И это хорошо еще, что перед своим отступлением, на этом направлении, пять дней назад, уходившие с добровольцами чернецовцы, железнодорожное полотно сразу в семи местах повредили, а то бы мы совсем затосковали, а так, ничего выстояли. Правда, Грушевскую, после полуторачасового боя в населенном пункте и ожесточенной рукопашной схватки, в которой впервые отличились священники, к вечеру все же потеряли. На этом, натиск с запада приостановился до следующего утра.

  Следующим по накалу ярости и количеству жертв был северный участок, поселок Персиановка. С этого направления наступал Саблин, и первыми в атаку, после непродолжительной артподготовки, эта гадина пустила не своих революционеров, а наших, доморощенных, то есть, шахтеров и горняков, которые огромной черно-серой массой валили по чистому полю, а винтовки держали как дубины. В итоге, командующий этим участком есаул Слюсарев, подпустил их поближе и большую часть посек из пулеметов. Как и предполагалось, вчерашние мирные работяги, а ныне, борцы за светлое будущее, побежали, и здесь есаул совершил ошибку, которая, за малым, не стала роковой. Командир северного участка поднял весь свой 2-й Донской ударный полк в атаку и принялся преследовать бегущего противника. Надо сказать, что не догнал, поскольку бегали революционеры шибко быстро и, отмахав, больше километра, Слюсарев остановил своих бойцов и приказал вернуться на исходные позиции. Однако было поздно, так как по железной дороге от Верхнегрушевской показался бронепоезд "Смерть капиталу", а в тыл нашим частям заходило около полутысячи красных конников из бывшей 4-й кавалерийской дивизии.

  Так бы в чистом поле и пришел конец 2-му ударному полку, но есть люди повыше есаула Слюсарева и они тоже думку думают, как бы так сделать, чтоб впросак не попасть. Чернецов, только услышав про шахтеров, приказал конной резервной группе есаула Власова, командира славного Баклановского партизанского отряда, прибывшего из Ольгинской, выдвинуться в Персиановку и, в случае нужды, оказать всю возможную помощь Слюсареву. И вот, когда воины еще не окрепшего 2-го полка, заметались по полю и были готовы бежать, навстречу красной коннице вылетела наша, и катастрофы удалось избежать, хотя потери от шрапнельных выстрелов бронепоезда и схватки конных отрядов имелись. Так, благодаря то ли полководческому таланту, то ли просто наитию полковника Чернецова, удалось избежать поражения на северном боевом участке и разгадать хитрость противника.

  С востока в этот день, особых боевых действий, как и вчера, не велось. Голубовцы демонстрировали продвижение от Кривянки до Хотунков, но в драку пока не лезли, хотя по сведениям перебежчика, урядника Атаманского полка, кстати, первого с вражеской стороны, к ним подошло подкрепление и сейчас, у бывшего войскового старшины больше тысячи сабель и пять орудий.

  Так прошел день начала вражеского наступления на столицу Войска Донского, и для меня, он был вполне спокоен. Я постоянно находился при штабе, исполнял какие-то поручения вышестоящих начальников, и был готов выдвинуться с чернецовцами на самый опасный участок. Однако день прошел, а партизаны находились в резерве, и только к вечеру, часам к четырем, им поступил приказ выдвинуться на западный участок. Готовилась ночная атака на захваченный врагом Грушевский и такие отличные бойцы как партизаны полковника Чернецова, в бою против матросов и латышей, были просто необходимы.

  План был обычным, получивший подкрепления 1-й полк, чернецовцы и сводная офицерская группа, позже ставшая отдельным батальоном, тремя колоннами перед рассветом атакует Грушевскую, а конница Власова обходит станицу с тыла и бьет всех, кто из нее будет драпать на Ростов. Я отправился с конницей Власова, мог бы и штабе пересидеть, никто не попрекнул бы, но хотелось боя и Чернецов меня отпустил.

  Снова ночь, близится рассвет, немного подмораживает и конные сотни казаков, как ни странно, без сопротивления и не обнаруженные боевыми вражескими дозорами, обходят Грушевскую и группируются километрах в полутора от станицы и невдалеке от пустынной дороги на Ростов. Мы стоим в широкой и неглубокой балке, которая скрывает нас от лишних глаз. Коней держим в поводу, ждем начала сражения за потерянную вчера станицу, ожидаем стрельбу и взрывы, но звуки боя, как всегда, неожиданны.

  Забахали гранаты, забились в истерике пулеметы, защелкали винтовки, и даже, несколько раз выстрелило орудие. Проходит час, а из станицы никто не бежит, зато по дороге, на подкрепление к красным спешит пехотная колонна сотен в пять человек и с нею три артиллерийских орудия. Понятно, что атака наших войск захлебнулась, и сломать матросов с латышами не получается. Конным в станицу лезть нельзя, а вот разбить вражеское подкрепление мы сможем. Моих советов не надо, Власов командир опытный и он командует:

  - Отряд сади-сь! - вспрыгиваем в седла и следующая команда: - Наметом за мно-ой!

  Ударили по земле кованые копыта, заскрежетали вынимаемые из ножен боевые клинки, мы выскакиваем из балки и мчимся к дороге. Впереди Власов, за ним все остальные и страшна казачья лава, неожиданно появляющаяся перед противником неким смешением людей, коней и оголенных клинков. Мало чем от нее можно защититься, только если крепким каре или пулеметами, но на все это необходимо время, а вот его-то, мы противнику и не даем.

  Мы врубаемся в походные порядки вражеской колонны, и свистят молодецки шашки, и кромсают они головы людей, пришедших за нашими жизнями. Раз! Тяжелый клинок рубит лицо молодого паренька в плотном коричневом тулупе. Два! Высокорослый голубоглазый блондин в светло-зеленом полушубке, новенькой серой папахе и кожаных сапогах, не иначе, как латыш, ставит винтовкой блок, уберегает свою голову от моего удара, но позади него молодой казачок, на лету подсекает его шею, и он все же падает наземь. Три! Еще один красногад, видимо, командир, только у него кожаная тужурка на меху, плотненький дяденька, взобрался на зарядный ящик и целится из пистолета во Власова, который как медведь, рычит и рубит вражеских пехотинцев в капусту. Толкаю своего коня вперед, и он, ударившись грудью в повозку, сильно покачнул ее. Вражеский командир шатается и пытается удержать равновесие, но я подаюсь телом вперед и острие шашки, чертит на вражеском горле кровавую борозду.

  Кажется, что бой длится всего миг, а на самом деле, на уничтожение и распыление вражеской колонны у нас уходит около десяти минут. Мы торопливо собирает трофеи, забираем орудия и, по дуге обходя Грушевскую, из которой отступают наши войска, направляемся в сторону Новочеркасска.

Глава 11

Новочеркасск. Февраль. 1918 года.

  После боя за Грушевскую, происходил разбор операции, и выяснилось, почему она не сложилась и пошла совсем не так, как планировалась изначально. Виной тому оказались чернецовцы, которые после отступления из-под Каменской, два раза сталкивались с матросами Мокроусова и оба раза им неплохо наваляли. Первый раз на станции Зверево, когда захватили и расстреляли их разведку, в том числе и одну женщину. Второй раз на станции Каменоломня, когда налетели на нее ночным набегом и, не смотря на бронепоезд, имевшийся у матросов, смогли нанести им существенные потери и безнаказанно отойти. Как следствие, после всего этого, бойцы 1-го Черноморского революционного отряда заинтересовались, кто же такие партизаны Чернецова и объявили им свою, отдельную войну.

  И вот, когда перед рассветом наши войска атаковали Грушевскую, и погнали стоявших на окраине матросов, мальчишки, как это часто бывает, из бравады, затянули "Журавля", а кто поет такие песни, мокроусовцы знали уже очень хорошо. Над темной бушлатной массой бегущих людей в тельниках и бескозырках, пронеслось: "Полундра, братва! Все назад!" Паника в рядах врага исчезла, матросики развернулись, и завязался серьезный бой, который дал время подтянуться латышам. Врагов было больше, а потому, заняв только две крайних улицы, командующий западным участком полковник Биркин принял решение отступить.

  Так закончилась боевая операция в Грушевской, которая не прошла, как намечено, но которая все равно оправдала себя, поскольку при бое была уничтожена почти вся вражеская артиллерия, а два орудия, неугомонные чернецовцы, с помощью офицеров сводной группы, притянули в город. Опять же конный отряд Власова одержал славную победу и захватил неплохие трофеи.

  В общем, ночь прошла хорошо и вполне удачно, отряды Сиверса потеряли большую часть тяжелых огневых средств, понесли серьезные потери, и наступление на город притормозили. Точно так же поступил и Петров, который не мог положиться на стойкость своих солдатиков. Про бригаду, как она теперь называлась у красных, Голубова, и говорить не стоит, та же самая ситуация, что и в два предыдущих дня, и от него, к нам перебежало еще пять казаков. Единственный, кто попытался попробовать оборону на зуб, был товарищ Саблин и его бронепоезд, который, из-за поврежденного железнодорожного полотна не мог подойти к Персиановке вплотную, но мог навесным огнем обстреливать окраины поселка.

  Вечером, сидя в опустевшем штабе, я смазывал новенький трофейный "наган", который добыл с тела вражеского командира, вспоминал прошедший день, и в это время, в помещение вошел Чернецов, который ходил на допрос пленных красноармейцев и разговаривал с перебежчиками из голубовцев. Он скинул на один из столов свой полушубок, сел в кресло напротив меня, устало откинулся на спинку кресла и сказал:

  - Мерзость.

  - Что именно, командир? - задал я ему резонный вопрос.

  - Вся это война и братоубийственная бойня.

  - Ну, это-то и понятно. Что пленные говорят?

  - Для нас ничего нового. Один только сопит и лозунгами сыпет, а другой, наоборот, все что знает, рассказывает, но знает он мало, а потому не интересен.

  - А голубовцы?

  - Хм, - ухмыльнулся полковник, - эти кое-что интересное все же поведали. Представляешь, по станицам агитаторы ходят и обещают, что при большевиках все казаки, которые их поддержали, будут привилегированной кастой, им прирежут земельки, жизнь настанет красивая и дешевая, а ситец будет стоить всего пять алтын.

  - Да, - теперь уже я улыбнулся, - знают большевики, что сказать.

  - Это точно и недавно, как задаток, изменникам прислали больше тридцати тысяч комплектов обмундирования, обуви, мануфактуры всякой и разной, да денег отсыпали щедро. Вроде как взятка, чтоб совесть не зудела.

  - А про левый берег, что говорят?

  - Много, чего говорят. Попов к калмыкам отошел и свои отряды усиливает, а революционные полки, что возле Батайска стояли, разбежались кто куда. Не рады на левом берегу большевикам, да и некогда им там порядки свои устанавливать, все силы на нас кинули. Опять же слухи о том, что они в Ростове творят, уже по всем округам разлетелись, - Чернецов замолчал, полуприкрыл глаза, и спросил: - Что думаешь, Костя, выиграют большевики эту войну?

  С ответом я помедлил, думал, как и что сказать командиру, собрал "наган", отодвинул его на тряпице в сторону и только тогда заговорил:

  - Если все останется, как есть, то да. Мы можем продержаться год, два, три, а потом нас все равно в гробы загонят или заставят заграницу бежать.

  - И чем же они лучше нас?

  - У них есть идея, ради которой они готовы пойти на все.

  - И у нас есть.

  - Наша идея иного рода, уберечь родину и свой народ, и мы бережем то, что вокруг нас, а они нет, поскольку конечной целью всего их движения является установление большевистской власти на всей планете. Что такое Россия по сравнению со всем миром? Для нас все, а для них пыль и промежуточный этап, на котором они должны взять под контроль страну, накопить силы и начать экспансию вовне. Поэтому, они никого жалеть не будут и приложат любые силы на достижение своей цели. Посмотри, кто против нас дерется. Ведь самих по себе большевиков, настоящих коммунаров и комиссаров немного. Кого мы видим перед собой? Латышей, которых за золото купили, вольницу морскую, солдат, которые хотят домой, работяг оболваненных, да казаков Голубова, с их будущими привилегиями и счастливым житьем. И так, повсеместно. Они каждому дают и обещают то, чего он более всего желает. Крестьяне мечтают о земле? Берите, все ваше. Рабочие не довольны трудовым законодательством? Давайте, сочиняйте, а мы подпишем и узаконим. Националисты хотят от империи отделиться? Пожалуйста, вот вам право на самоопределение. Уголовники мечтают о воле? Гуляй, братва, грабь - награбленное, меси белую кость и всех к ногтю. Германии нужен мир на востоке? Мы согласны. Евреи желают отмены черты оседлости и власти? Давайте к нам, господа угнетенный прежним режимом народ, а то, видите ли, нам надо новый госаппарат создавать, а чиновники работать не хотят.

  Я бы мог еще долго продолжать и расписывать все преимущества большевистской системы, но Чернецов приподнял руку и остановил меня: