Помоги проекту - поделись книгой:
Впрочем, это только мечты, пусть у красных плохие артиллеристы и орудий немного, но зато командиры воевать уже научились, да и военруки из бывших царских генералов и полковников имеются. На станции происходит движение, и в бинокли мы видим, как начинается атака вражеских бойцов. Густые цепи серой, солдатской, черной, матросской, и зеленой, латышской пехоты, неровными шеренгами, как волны, идут прямо на нас, и на беглый взгляд, их не менее трех с половиной тысяч. Силища! Ветераны и элита Красной Гвардии.
Наши пушки начинают отход, и артиллерийскую пальбу по станции продолжает только бронепоезд. Я оглядываюсь на полковника Жебрака, который в пеших боях, в любом случае, понимает поболее моего, и спрашиваю:
- Не пора?
- Нет, - полковник помотал головой, - пусть ближе подойдут, а то увидят, сколько нас, и отступят.
- Эти так просто не отступят, - возразил я ему. - Эти будут драться до последнего патрона и в плен не сдадутся.
- Раз так, тогда начинаем.
Взмах рукой, и моя команда:
- Дружины в атаку!
Моему голосу, эхом вторят командиры "исправленцев", которые сидят на земле позади холма, и которым предстоит первыми схватиться с красной пехотой в жаркой и смертельной рукопашной схватке:
- Примкнуть штыки!
- Встать!
- Кто отступит, тому пуля! Не хотели за Святую Русь добровольно воевать, теперь под принуждением будете!
- Растянуть шеренги! Не толпиться!
- В атаку!
- Вперед!
Кроме клацанья металла об металл, сопенья и кряхтенья, ворчанья и чьего-то скулежа, доносятся характерные звуки ударов кулаков по телу и хлесткие звуки пощечин. Видимо, дюжие урядники, таким образом, взбадривают свой особо трусливый личный состав и направляют его в бой.
И вот, дружинная пехота выползает из-за холма навстречу вражеским пехотинцам. Наши "исправленцы" идут медленно. Враги тоже не торопятся. Все понимают, что сейчас будет, и я знаю, какие чувства испытывают люди, которым предстоит рукопашный бой.
Тишина. Несколько неровная и покрытая пожухлой растительностью степь. Замолкли орудия, и только топот тысяч ног доносится ко мне, да и тот, удаляется от холма. Две массы людей, они все ближе и ближе и, вот, захлестали винтовочные выстрелы, забилось в лихорадке несколько ручных пулеметов, взрывы ручных гранат перекрывают стрельбу и в какой-то момент, наши и вражеские пехотинцы сталкиваются. Рев множества, пока еще живых существ, разносится над степью. Бойцы исправительных дружин издают яростные крики и кидаются на врага.
- Долго не выстоят, - не отрываясь от бинокля, совершенно спокойно замечает Жебрак.
- Необходимо ваших офицеров и моих пластунов поднимать, пока красноармейцы дружинников не опрокинули.
- Согласен.
Новая команда и позади холма готовятся вступить в бой дроздовцы и мои казаки. Всего минута понадобилась им выступить на поле боя. Скорый шаг наших батальонов. Штыки блестят на солнце, а лица спокойны. До свалки, в которой, вне всякого сомнения, побеждают красные, остается метров пятьдесят. Офицеры и пластуны переходят на бег и вламываются во вражеские ряды. Шум усиливается, и я вижу то, чего раньше видеть не доводилось. Всегда твердые в сражении латыши, отступают первыми, и не с боем, а бегут.
- Все, - полковник опускает бинокль, - дальше дело техники. Мои дроздовцы на их плечах теперь на станцию ворвутся.
- Последуем за ними следом? - предложил я.
- Да, пожалуй, что пора.
Мы спускаемся с холма, садимся на лошадей и, в сопровождении конной полусотни, выезжаем на покрытое сотнями трупов и огромным количеством раненых, чистое поле. Дроздовцы, как и говорил Жебрак, показывают настолько высокий профессионализм, что подобного я даже на учебных полигонах никогда не видел. Они гонят красных без остановки и, не давая им опомниться. Немногие уцелевшие матросы, латыши и революционные солдаты, откатываются на станцию, а дроздовцы спешат за ними вслед. Мои пластуны чутка запаздывают, но не намного. Следом, к Воропоново подходят и исправительные дружины, которые потеряли в своем первом бою, никак не менее трети личного состава. Зато тех, кто уцелел и не побежал, можно уже завтра вполне спокойно ставить в строй регулярных полков.
Жебрак и я въезжаем на станцию, рядом пыхтит бронепаровоз "Кавкая", а справа от него, отчаянно нахлестывая коней, уносится в степь около сотни красных конников. За ними, мчатся мои казаки. Они догоняют приотставших врагов, короткая стычка и сверкают клинки. Наземь падает несколько тел и преследование продолжается.
С противоположного края станции в направлении на Кривомузгинскую уходит один из красных эшелонов. Наш бронепоезд бьет ему вслед, но положительных результатов нет, и часть красногвардейцев успевает скрыться. Не получилось всех красногадов вчистую уничтожить, но не беда, еще встретимся с товарищами коммунарами и посмотрим, кто кого.
Тем временем, на станции бой практически окончен, и только кое-где слышны хлопки гранат, да сухие винтовочные щелчки. Мы с командиром дроздовцев останавливаемся возле большого и просторного двора, в котором жил начальник станции. Что здесь творится, непонятно, но явно, что-то необычное и из ряда вон выходящее.
Возле высокого и крепкого забора, под охраной нескольких рядовых солдат, жидкой цепочкой стоят пленные, пять человек. Их лица сильно разбиты, и кровь капает на их одинаковую униформу, новенькие английские френчи и желтые армейские полуботинки. Вдоль строя красных неспешно прохаживается крепкий блондинистый дроздовец с погонами штабс-капитана. Обращаю внимание, что костяшки его больших кулаков разбиты, а рукава гимнастерки закатаны по локоть. Он останавливается и, резко схватив одного из пленников двумя руками за голову, толкает его на забор. Тело избитого человека подается назад, отталкивается от дубовых досок, и штабс-капитан, хорошо поставленным боксерским ударом бьет его в солнечное сплетение. Пленник падает в пыль, отхаркивается кровью, пытается подняться, но дроздовец, сделать ему этого не дает, и без всяких гневных возгласов, с тяжелыми хрипами топчет его ногами.
- Штабс-капитан Иванов, - кричит полковник Жебрак, - немедленно прекратить!
Офицер останавливается, оглядывается на нас и, узнав своего командира, гасит в себе готовые сорваться с языка резкие слова. Затем, он еще раз бьет пленника ногой в живот и подходит к нам. Дроздовец молчит, и полковник сам спрашивает его:
- Потрудитесь объяснить, что здесь происходит?
- Господин полковник, - голос штабс-капитана подрагивал от сдерживаемой ярости, - преследовали противника и наступали вдоль домов. Возле этого подворья наскочили на два вражеских пулемета и чрезвычайно меткий винтовочный огонь. Моя рота потеряла семнадцать человек убитыми и тринадцать ранеными. Обошли дом с тыла и закидали пулеметы гранатами. Спеленали этих субчиков, - Иванов со злостью оглянулся на пленных, и сплюнул на дорогу, - а они бывшими офицерами оказались, и двоих я даже знаю, по службе сталкивался.
Жебрак вплотную подъехал к строю избитых людей и, недобро прищурив глаза, обратился к тому пленнику, которого избивал Иванов:
- Кто таков?
- Поручик Новоселов, 8-й гусарский Лубенский полк.
- Что же вы, господин бывший поручик, к красным служить пошли?
- Меня запугали, а потом кровью повязали, и назад хода не стало.
- Значит, испугались?
- Так точно.
- А в своих бывших сослуживцев стрелять, значит, не страшно было?
Молчание, а от забора в пыль падает один из пленников и, стоя на коленях, молодым голосом взахлеб лепечет:
- Простите нас, господин полковник... Бес попутал... Христом Богом прошу, простите...
- Заткнись сопляк, - прошипел ему Новоселов, - все в крови замазались.
Посмотрел на них командир дроздовцев, брезгливо поморщился и бросил только два слова:
- Расстрелять сволочей!
Поворачиваем своих коней и движемся дальше по улице. Позади нас всхлипы, и выстрелы из пистолета. Наверняка, штабс-капитан лично занимается расстрелом предателей, которые воевали против нас на стороне большевиков.
- Константин Георгиевич, - ко мне подлетает комполка-1 есаул Зеленин, - вражескую конницу разбили в пух и прах, и почти никто не ушел. Потерь немного, а на западной окраине станции захватили вражеский лазарет из тех, кто от нашего артиллерийского огня пострадал.
- Кто-то важный имеется?
- Да, - Зеленин передал мне лист бумаги, - там какой-то кавказец лежит с разбитой правой ноги и сильной контузией. При нем обнаружили вот это.
Разворачиваю лист и читаю:
Мандат.
"Член Совета народных комиссаров, народный комиссар Иосиф Виссарионович Сталин, назначается Советом народных комиссаров общим руководителем продовольственного дела на юге России, облеченным чрезвычайными правами.
Местные и областные совнаркомы, совдепы, ревкомы, штабы и начальники отрядов, железнодорожные организации и начальники станций, организации торгового флота, речного и морского, почтово-телеграфные и продовольственные организации, все комиссары обязываются исполнять распоряжения товарища Сталина.
Председатель Совета народных комиссаров
В. Ульянов (Ленин)".
- Да, пленник хорош, и кое-что может знать. Как его состояние?
- Сильная кровопотеря и он без сознания, однако, врач говорит, что через сутки-другие оклемается.
- Это хорошо, что оклемается. Погрузите его на бронепоезд и приставьте врача с охраной.
- А с остальным вражеским лазаретом что делать?
- Оставьте, как есть, пусть своими ранеными красные сами занимаются. Все равно мы вскоре отходим, а лишнюю кровь на себя брать, я не хочу.
Зеленин умчался к своему полку, а мы с Жебраком-Русакевичем, как это уже вошло в практику, организовали свой штаб в здании вокзала. От пленных узнали, что сегодня нам противостояли передовые части северо-восточной группировки красных войск, а основные силы, включая три бронепоезда и тяжелую артиллерию, на подходе и будут у Воропоново уже к вечеру.
Времени терять не стали, и началось то, ради чего собственно, станция и атаковалась, уничтожение всей местной инфраструктуры и поджог складских помещений с имуществом железной дороги. Саперы из пластунов и дроздовцев закладывают под стрелки и полотно пироксилиновые шашки, и следует подрыв. Затем, когда запас пироксилина иссяк, в ход пошли фугасы из гаубичных снарядов "Кавкая". Эффект потрясающий и до вечера, было разворочено и уничтожено около семи верст железнодорожных путей. Могли бы и больше сделать, казаки и офицеры только во вкус входить стали, но появились вражеские бронепоезда и эшелоны с пехотой, которая, несмотря на вечернее время, начала выгрузку и сильными колоннами, с артиллерией и пулеметами, приступила к обходу Воропоново.
Я дал приказ на отход, кавалерия осталась в прикрытии, а все остальные наши силы, дружинники, дроздовцы и пластуны, погрузив своих раненых и невеликие боевые трофеи на телеги обоза, по пыльной ночной дороге начали отступление к Царицыну. Наше дело сделано и проделано все неплохо. Дружинники, вчерашние артисты, чиновники, беглые офицеры, жулики и ростовские бандиты, прошли проверку боем, дорога разорена и порушена, и главное, разбит передовой отряд идущих к Волге красных, да не просто кто-то, а самые лучшие и обстрелянные части Саблина, Сиверса и Миронова.
К Царицыну возвращаюсь на бронепоезде. Только забрался в жилой броневагон, как стон и какие-то фразы на грузинском языке. Оглядываюсь, точно, это пленник, которого я приказал доставить нашим разведчикам. Раненый большевик лежит на носилках, а рядом с ним сидит хорунжий Семенов из полка Зеленина, тут же суетится врач из тех, кто в красном госпитале работал.
- Как он? - я обратился к врачу и кивнул на раненого.
- В себя пока не приходил, - ответил тот. - В беспамятстве крепком и все время на каком-то языке разговаривает, наверное, грузинский.
- Семенов, - обратился я к хорунжему.
- Да, господин полковник? - офицер привстал.
- Ты кого-нибудь знаешь, кто на родном языке этого коммунара разговаривает?
- У нас таких нет, а в Царицыне командир первой роты в "Православном батальоне", кажись из Тифлиса.
- Тогда так, только на вокзал прибудем, пленного вместе с доктором в штаб, а сам найди этого священника, про которого говорил и пригласи его как переводчика. Мало ли, вдруг пригодится и коммунар в беспамятстве что-то интересное расскажет.
- Будет сделано, - негромко ответил хорунжий и сел на место.
Бронепоезд громыхнул сцепками, что-то заскрежетало, и мы тронулись в путь. За узкими окнами броневагона темно, время есть, так что можно отдохнуть. Я перешел в другой угол, прилег на диванчик, стоящий в небольшом закутке, закинул руки за голову, задумался о том, каким будет завтрашний день, и быстро заснул.
Глава 21
Царицын. Июль 1918 года.
Спустя неделю после нашего удачного набега на Воропоново, красные взяли Царицын в плотное кольцо. Со стороны Качалино подошли отряды под предводительством Антонова-Овсиенко, от границ Дона навалились Саблин, Сиверс и Миронов, а от Астрахани, пароходами и баржами вверх по реке поднялись войска товарища Кирова. В общей сложности, против нашего, как его обозначили в Новочеркасске, 3-го Донского корпуса, скопилось около двадцати тысяч пехоты, две тысячи конницы, десяток броневиков, восемь бронепоездов и не менее шестидесяти орудий, двадцать из которых, можно отнести к тяжелым. Так мало того, на левом берегу появились отряды Блюхера, самые отпетые красные каратели, весь этот год воевавшие против оренбургских казаков Дутова, да с верховьев Волги подходили пять дивизий вражеских войск. Как ни посмотри, а большевики кинули против нас все свои самые лучшие войска и даже резервов из войск южной завесы не пожалели.
Наступление на город началось 20-го июня, и в тот, самый первый день вражеского штурма, Мамантов обрисовал сложившуюся обстановку предельно просто: "Отлично, это то, что нам и нужно". Слова Константина Константиновича моментально разлетелись по всем нашим подразделениям, и встретили только одобрение рядовых бойцов из регулярных частей. Казаки и добровольцы Дроздовского понимали, ради чего мы в этом городе и почему обязаны выстоять. Остальным невольным участникам обороны, то есть "исправленцам" и местным жителям, переформированным в четыре пехотных полка, деваться было некуда и приходилось принимать положение дел таким, каким оно есть.
Пробный натиск большевиков наши войска тогда отбили с легкостью. Все бы ничего, но именно в этот день я был ранен. Само по себе ранение было не тяжелым, однако, чрезвычайно неприятным и болезненным. Вражеская шрапнель пыхнула белым облачком в синей небесной вышине и достала мою спину. В госпитале меня осмотрели, прооперировали, изъяли из тела осколки и заявили, что необходим покой, а иначе, может возникнуть проблема с позвоночником. У медиков я провел всего пару дней, а затем, дабы не занимать койку, перебрался в дом купцов Максимовых, и вот уже две недели валяюсь на диванчике спиной к верху, а мои казаки ведут героическую оборону города. Психологически неприятная ситуация, но по большому счету, командиры полков с делами бригады и без меня справляются вполне неплохо.
Поначалу, было скучно хоть волком вой, но вскоре ко мне в комнату подселили соседа, которому был прописан покой в связи с разошедшимися швами на ноге, и стало повеселей. Правда, мой вынужденный сотоварищ, беженец из Петрограда, ротмистр Отдельного Корпуса Жандармов Николай Николаевич Зубов, был человек со странностями, но меня это смущало только в начале нашего знакомства, а затем, как-то привык. В чем же его странность? Да все просто. Во-первых, Зубов никогда не оставлял без присмотра свои вещи, а именно, небольшой потертый саквояж рыжего цвета с облупившимися краями. Что он там хранил, непонятно, но дорожил ротмистр им чрезвычайно. Во вторых, он жил в постоянном напряжении и ожидал нападения на него агентов британской разведки. По крайней мере, мне так показалось, ведь не будет же человек просто так, в каждом встречном выискивать скрытого мистера Джонса, Брауна или Смита. В остальном же, ротмистр, высокий и стройный брюнет лет около сорока, был вполне нормален, кадровый жандарм, интеллектуал с хорошим образованием и четкими представлениями о жизни.
- Бух-х-х! - раскатистым эхом разнеслось по окрестным улицам.
- Дзанг-г-г! - поддержали стекла нашей комнаты эхо взрыва.
От этого звука я проснулся, с полминуты полежал, осознал, где нахожусь, проверил на подвижность свое тело, и осторожно перевернулся на бок. Вроде бы сегодня уже ничего не болит, и можно принять сидячее положение.
- Что-то рано сегодня красные обстрел начинают, - отозвался со своей кровати ротмистр, как и я, проснувшийся от звуков начинающегося артобстрела.
- Торопятся товарищи коммунары, - принимая вертикальное положение, ответил я ему. - Видать, из Москвы поторапливают.
- Скорее всего, так и есть, - согласился со мной Зубов.
- Тук-тук-тук, - в дверь комнаты осторожно постучали.
Запахнувшись одеялом, я ответил:
- Да, войдите.
Дверь осторожно приоткрылась, и в комнату впорхнуло милейшее создание, оказавшаяся в Царицыне волею случая, воронежская институтка Машенька Лаврова. Хрупкая шестнадцатилетняя девушка в аккуратном сером платье и каком-то старомодном чепчике. Она, как и еще четыре ее подруги, умевшие делать самые простейшие перевязки, вместе с фельдшером Анастасом Петровичем Шулеповым, присматривала за расквартированными у Максимовых выздоравливающими офицерами.
- Вы уже проснулись? - спросила Машенька.
- Конечно, - в один голос ответили мы с ротмистром и улыбнулись, ведь всегда приятно видеть в хаосе войны, такое молодое и простодушное девичье лицо в конопушках. После такого, хочется жить дальше и скорее поправить здоровье.
- Константин Георгиевич, - девушка посмотрела на меня, - пару часов назад ваши казаки приходили, но будить вас не стали и они ушли.
- Жаль, - протянул я, - а то без новостей туго.
- Так они, поэтому и заходили, принесли сумку и сказали, что вы теперь не заскучаете.
- И что в ней?
- Самые свежие газеты и письма из дома.
Поделиться книгой: