Дочь санника

— Глупости, конечно, но некоторые говорят, что с неба спускался настоящий крылатый человек.

— А твой отец этому не верит?

— Не слишком, — призналась Кэтрин.

— И он прав. Статуя, когда ее свалили, в самом деле оказалась старше Великой Зимы. И поставили ее не в честь шерифа и не в память о явлении крылатого человека, — теперь вдова пристально вглядывалась в ее лицо. — Но крылатый человек действительно спускался с неба. Я знаю, Кэтрин: я своими глазами видела статую, еще до падения крылатого человека. Я была при этом.

Кэтрин заерзала. Ей все больше становилось не по себе в этом доме.

— Я слышала от отца, что люди верят, будто крылатые люди спускались с небес сотни лет назад.

— Это верно.

— Тогда вы не могли быть при этом, вдова Грейлинг.

— Потому что, если бы была, теперь бы уже умерла? Ты права. Если бы все шло естественным порядком, так бы и случилось. Я родилась триста лет назад, Кэтрин. И живу вдовой больше двухсот лет, хотя не раз меняла имя. Я перебиралась из дома в дом, из деревни в деревню, как только люди начинали подозревать, кто я. Я нашла крылатого человека, когда мне было шестнадцать лет, как тебе теперь.

Кэтрин натянуто улыбнулась.

— Я хотела бы вам верить…

— Ты скоро поверишь. Я уже говорила, что то было самое морозное время Великой Зимы. Солнце превратилось в холодный серый диск, словно само было льдиной. Лед на реках не вскрывался годами. Морозная ярмарка шла круглый год. Совсем не то что жалкий маленький базарчик, который видела ты. Она была в десять раз больше. На замерзшей реке выстроили целый город. С улицами, с переулками, со множеством кварталов. Были и палатки, и прилавки, и повсюду конькобежцы и лыжники. Гонки, турниры, фейерверки… Разыгрывали мистерии, даже газеты печатали — специально для Морозной ярмарки. Люди за много миль приходили взглянуть на нее, Кэтрин, — из самого Карлайла и Йорка.

— А она им не надоедала за целый год?

— Но ведь ярмарка постоянно менялась. Что ни месяц — что-нибудь новое. Отправишься за пятьдесят миль полюбоваться на новое чудо, если люди только о нем и толкуют! А чудес там хватало, хотя не всегда они были такими, как представлялись тем, кто пришел издалека. В те дни с неба чаще падали разные вещи. Живые существа, такие как крылатый человек, и тогда были редкостью, а к падению предметов все привыкли. Люди высматривали, куда они упадут, и старались первыми добраться до них. Чаще всего находили куски горячего металла, оплавившиеся и растекшиеся, как жженый сахар.

— Небесные опадыши, — кивнула Кэтрин. — Металл, но он никому не нужен, кроме цирюльников и мясников.

— Только потому, что мы не умеем развести такой жаркий огонь, чтобы этот металл расплавился, как железо и медь. А когда-то умели. Зато если тебе случится найти кусочек с острым краем, он разрежет все, что угодно. Лучшие скальпели хирургов всегда делались из небесных опадышей.

— А кое-кто говорит, будто этот металл принадлежит бренчалкам и кто возьмет его, будет проклят.

— И шериф, конечно, не пытается их переубедить. Неужто ты думаешь, бренчалкам не все равно, куда денется их металл?

— Не думаю, потому что не верю, что существуют бренчалки.

— И я когда-то не верила. А потом один случай заставил меня переменить мнение.

— Это, наверно, когда вы нашли крылатого человека?

— Еще раньше. Мне, пожалуй, было тогда лет тринадцать. Я увидела это в одном павильоне на Морозной ярмарке. Там у задней стенки стоял ящик, а в нем лежала металлическая рука, найденная среди небесных опадышей под Уоллсендом.

— Перчатка рыцаря!

— Не думаю. Она была обломана по запястью, но видно было, что это часть целого, тоже сделанного из металла. В ней оказались металлические кости и мышцы — не колесики и пружинки, как в часах или в заводной игрушке. Это была более тонкая, более сложная работа. Не думаю, что такое под силу кому-то из людей. Но конечно, это не был бренчалка, свалившийся с неба или обронивший свою руку.

— Почему бы и нет? — спросила Кэтрин, чтобы не портить игру.

— Потому что поговаривали, будто люди шерифа как-то нашли голову из костей и кожи, обгорелую, но с парой очков на носу. Линзы в них были черными как уголь, но шериф, надев их, стал видеть в темноте не хуже волка. В другой раз люди нашли обрывок одежды, который менял цвет смотря по тому, на что его положишь. Его становилось почти не видно. Обрывок был маловат, чтобы сшить целый костюм, не то сама понимаешь, как пригодился бы он шпионам шерифа.

— Они бы постарались первыми добраться до крылатого человека.

Вдова Грейлинг кивнула.

— Мне просто повезло, что я их опередила. Я ехала по Дурхемской дороге на муле, когда он упал с неба. Ну вот, закон гласил, что твою голову выставят на мосту насаженной на кол, если тронешь то, что лежит на земле шерифа, — особенно из небесных опадышей. Но каждый знал, что шериф, даже когда у него была летающая машина, не перелетал с места на место мгновенно. Игра стоила свеч, и я рискнула — отыскала крылатого человека. Он был еще жив.

— Настоящий человек?

— Создание из плоти и крови, а не бренчалка, но подобных ему людей я прежде не видывала. Он казался разбитым и изломанным, как игрушка, на которую наступили. Когда я его нашла, он был в броне, такой горячей, что растопила снег, и вода под ним пузырилась и шипела. Я видела только его лицо. Золотая маска свалилась с него и лежала рядом. Маска была прикрыта металлической решеткой, как голова ангела на вывеске таверны. Остальное тело закрыто металлическими пластинками с хитроумными сочленениями. Местами они серебрились, а местами почернели от жара. А руки были металлическими крыльями, размахом во всю ширь дороги, только они смялись при падении. Вместо ног у него оказался длинный хвост, а на конце его что-то вроде флейты. Я подкралась поближе и все поглядывала в небо, не видно ли летучей вертушки шерифа. Сперва я боялась, но потом увидела лицо крылатого человека и тогда уже думала только о том, как ему помочь. А он умирал. Я это знала — я видела такие лица у людей, висящих на шерифских столбах для казней.

Я спросила, не дать ли ему воды. Он сперва просто смотрел на меня глазами, бледными как небо, открывал и закрывал рот, как выброшенная на песок рыба. Потом сказал: «Вода мне не поможет». Только эти четыре слова, с незнакомым мне выговором. Тогда я спросила, не могу ли я еще что-нибудь сделать, а сама все оглядывалась через плечо, не увидит ли нас кто. Но дорога была пуста, и в небе все чисто. Он долго молчал, прежде чем ответить.

— Что он сказал?

— Он сказал: «Спасибо, но ты мне ничем не поможешь». А я спросила, не ангел ли он. Он улыбнулся — чуть-чуть. «Нет, — сказал он, — не ангел, нет. Но я — летун». Я спросила, в чем разница. Он снова улыбнулся и ответил: «Может, теперь разницы уже и нет. Ты знаешь про летунов, девочка? Кто-нибудь из вас еще помнит о войне?»

— И что вы ему ответили?

— Правду. Сказала, что никто не знает о войне, если только он говорит не о битве на Стадионе Света, что случилась за двадцать лет до того. Он погрустнел, как будто надеялся услышать другое. Я тогда спросила его, не солдат ли он. Он ответил, что солдат. «Летуны — это воины, — сказал он. — Такие, как я, ведут великую войну против врага, о котором вы уже забыли».

— Какого врага?

— Против бренчалок. Они существуют, но не такие, какими мы их представляем. Они не пробираются ночами в окна спален, тикая жестяными телами, с лицами-черепами, и из спины у них не торчит ключ, как у заводной игрушки. Но они настоящие.

— Зачем они?

— Их сделали, чтобы работать вместо людей по ту сторону неба, там, где воздух такой разреженный, что люди не могут дышать. Люди сделали бренчалок такими сметливыми, чтобы те могли выполнять работу без точных указаний, что делать. И они получились хитрее лисиц. Бренчалки пожелали взять наш мир себе. Это было еще до наступления Великой Зимы. Летун сказал, что люди, такие как он, — солдаты, рожденные и выращенные для сражений с бренчалками, — только они и сдерживают их до сих пор.

— Так он сказал, что они ведут войну над небом?

В ответе вдовы Грейлинг прозвучала боль.

— Сколько лет прошло, а мне все так же трудно понять, что он мне говорил. Он сказал: в старых кусках дерева бывают дыры, проточенные червями, и такие же червоточины бывают и в самом небе. Сказал, что крылья у него в действительности не для того, чтобы на них летать, а чтобы направлять его в этих туннелях сквозь небо, как колеса телеги сами находят путь по дорожным колеям.

— Не понимаю. Как могут быть норы в небе, где воздух уже такой разреженный, что и дышать нельзя?

— Он говорил, что летуны и бренчалки сделали эти норы, как войско прокапывает траншеи и ходы, если готовится к долгой осаде. Нужна сила, чтобы прорыть такую нору, и еще труднее удерживать ее в берегах, когда она уже прорыта. Войско использовало бы силу людей и животных и тех машин, что еще действуют. Но летун говорил о совсем иной силе, — вдова помолчала, взглянула в глаза Кэтрин, и та увидела в ее взгляде недоброе предвестие. — Видишь ли, он сказал мне, откуда она исходит. И с тех пор я стала видеть мир по-другому. Это тяжкое бремя, Кэтрин. Но кто-то должен его нести.

Кэтрин не раздумывая проговорила:

— Расскажите мне.

— Ты уверена?

— Да. Я хочу знать.

— Этот браслет пробыл у тебя на руке всего несколько минут. Ты не чувствуешь перемены?

— Нет, — машинально отозвалась Кэтрин, но, еще не договорив, только взглянув на свое запястье, уже поняла, что ошиблась. Браслет не изменился — выглядел все тем же куском холодного мертвого металла, но он уже не отягощал руку так, как в первую минуту.

— Его дал мне летун, — сказала вдова Грейлинг, наблюдая за девочкой. — Он объяснил мне, как вскрыть его броню и добраться до браслета. Я спросила — зачем? Он ответил, это за то, что я предложила ему напиться. Он хотел отблагодарить меня за доброту. Он сказал, что браслет сохранит мне здоровье и обеспечит силой иного рода и что, если дать его поносить кому-то другому, он может вылечить от многих недугов. Он сказал, закон его народа запрещает дарить подобные вещи таким, как я, но он все равно решил это сделать. Я открыла доспехи, как он мне сказал, и нашла его руку, пристегнутую железными стропами изнутри крыла и сломанную вместе с крылом. На этой руке был браслет.

— Если браслет обладает целебной силой, почему же крылатый человек умирал?

— Он сказал, что излечить можно не всякую рану. Его коснулся ядовитый ихор бренчалки, и браслет был бессилен его спасти.

— Все-таки не верится мне в волшебство, — осторожно заметила Кэтрин.

— А волшебство существует. Волшебство, которое заставляет машины летать и помогает человеку видеть в темноте. Браслет кажется легче, потому что часть его вошла в твое тело. Он теперь в твоей крови, проник до мозга костей — как ихор бренчалки проник в кости летуна. Ты ничего не чувствуешь, и никогда не почувствуешь. Но пока ты носишь этот браслет, ты будешь стареть куда медленнее других. Тебя столетиями не коснется ни болезнь, ни слабость.

Кэтрин погладила браслет.

— Не верится…

— Я и не жду, чтобы ты поверила. Год-другой ты не почувствуешь в себе никаких перемен. Но лет через пять-десять люди станут замечать, что ты необыкновенно молодо выглядишь. Поначалу тебе это будет лестно. Потом ты заметишь, как восхищение понемногу переходит в зависть, а потом и в ненависть, и ты поймешь, что это проклятие. Тебе, как и мне, придется перебираться в другое место, скрываться под новым именем. И такова будет твоя жизнь, пока ты носишь волшебный браслет летуна.

Кэтрин рассматривала свои ладони. Показалось ей или вправду натертые лямками мешков полосы расправляются и меньше саднят?

— Значит, вот как вы лечили людей? — спросила она.

— Я не ошиблась в твоем уме, Кэтрин Линч. Если тебе надо исцелить больного — надень браслет летуна ему на руку, и через день он будет здоров — если в его крови нет ихора бренчалки.

— Но когда мой отец сломал руку, вы привязали к ней угря.

Вдова усмехнулась.

— Может, и привязала. А могла с тем же успехом намазать свиным навозом или заставить его носить ожерелье из дождевых червей. Рука у твоего отца зажила бы сама собой, Кэтрин. Порез оказался глубоким, но чистым. Для его заживления браслет не требовался. Твой отец не дурак, и он был в сознании. А язычок у него был длинный, как у всех мальчишек. Если бы он увидел браслет, он бы обязательно проговорился.

— Так вы ничего не сделали?

— Твой отец поверил, что я сделала. Этого хватило, чтобы смягчить боль в руке, и, быть может, рана от этого тоже заживала быстрее.

— А некоторых вы отказываетесь лечить…

— Это если они тяжело больны, но в сознании и в ясном уме. Я не могу показать им браслет. Иначе нельзя, Кэтрин. Кому-то приходится умереть, чтобы тайна браслета осталась тайной.

— И это ваша ноша? — с сомнением спросила Кэтрин.

— Нет, это награда за нее. Ноша — это знание.

И снова Кэтрин попросила:

— Расскажите мне.

— Вот что поведал мне летун. Великая Зима охватила мир, оттого что само солнце померкло и стало холоднее. И не без причины. Потому что небесные войска добывали его пламя, использовали жар солнца для рытья и сохранения тех швов в небе.

Как это делалось — мне не понять, а может, и сам летун не понимал. Но одно он сказал ясно. Пока длится Великая Зима — продолжается, стало быть, и небесная война. А значит, бренчалки еще не добились победы.

— Но оттепель… — начала Кэтрин.

— Да, ты поняла. Снег тает. Вскрываются реки, вновь прорастают посевы. Морозная ярмарка уходит в незапамятное прошлое. Только люди не понимают, что это значит.

Кэтрин, замирая от страха, едва осмелилась спросить:

— Какая же сторона побеждает — или уже победила?

— Не знаю — вот что самое ужасное. Но в словах летуна я чувствовала безнадежность. По-моему, он знал, что его народ проигрывает.

— Мне становится страшно.

— Так и должно быть. Но кто-то должен узнать, Кэтрин, а браслету уже не хватает сил удерживать меня на краю могилы. Не думаю, что он испортился — он лечит не хуже, чем прежде, — просто он решил, что пришел мой срок. Когда-нибудь он решит то же и о тебе.

Кэтрин тронула пальцем второй предмет, похожий на рукоять меча.

— Что это?

— Оружие летуна. Он держал его в руке изнутри крыла. Оно прорастало сквозь крыло, как коготь летучей мыши. Летун показал мне, как его вынуть. Теперь оно тоже твое.

Кэтрин уже трогала рукоять, но на этот раз, когда ее пальцы обхватили рукоять, она почувствовала дрожь, идущую изнутри. Она ахнула и разжала пальцы, как если бы, ухватившись за палку, обнаружила вдруг, что это хвост гадюки, ядовитой, скользкой, извивающейся твари.

— Да, ты почувствовала его силу, — одобрительно кивнула вдова Грейлинг. — Оно работает только для того, кто носит браслет.

— Я не могу его взять.

— Лучше возьми, чтобы сила его не пропала даром. Если бренчалки явятся на землю, хоть у кого-то будет средство против них. А до тех пор ему найдется и другое применение.

Кэтрин, не касаясь рукояти, опустила оружие в карман, и оно легло там, твердое и тяжелое, как камень.

— А вы им пользовались?

— Однажды.

— Как?

По лицу вдовы скользнула затаенная улыбка.

— Я лишила Вильяма Допросчика большой ценности. Приговорила его к земле, как обычного человека. Я думала его убить, но его не оказалось в летающей машине, когда я сбила ее с неба.

Кэтрин рассмеялась. Не ощути она силы оружия, могла бы принять рассказ вдовы за обычные старушечьи выдумки. Но теперь у нее были основания доверять собеседнице.

— Вы могли бы убить шерифа позже, когда он приезжал осматривать столбы казни.

— Я почти решилась. Но что-то всегда останавливало мою руку. А потом шерифа сменил другой, а за ним третий. Шерифы приходили и уходили. Иные были не более жестоки, чем требовала их должность. Я больше ни разу не прибегала к оружию, Кэтрин. Чувствовала, что его сила не безгранична, что ее надо сберечь до времени, когда придет настоящая нужда. Но использовать его для защиты… это, я думаю, другое дело.

Кажется, Кэтрин поняла ее мысль.

— Мне пора домой, — сказала она, стараясь держаться так, словно они с вдовой заканчивают обычный разговор о покупках на следующий раз. — Извините, что с головой так вышло.