Обманутые скитальцы. Книга странствий и приключений

Вот снова щелкнул фотоаппарат. Это Л. В. Иванов заснял подлинник ответного письма ученого китайца из Харбина к Арсеньеву. Русский исследователь просил своего маньчжурского собрата достать сочинение об одном из императоров Китая. Перелистывая страницы, исписанные рукою Арсеньева, мы долго не можем оторвать глаз от его рисунков. Путешественник впервые предстает перед нами как художник. Рисунок не уместился в дневнике, и хвост чудовища, изображенного Арсеньевым, дорисован на отдельном листке, приклеенном к странице. Что это — дракон? Оказывается, это — «бог моря» небольшого племени орочей, с которыми дружил Арсеньев. Исследователь получил от орочского следопыта по имени Хой-Чуан план реки Такомы и вставил его в свой походный дневник. Страницы арсеньевских тетрадей пестрят орочскими узорами, зарисовками образцов одежды и украшений. Очень красиво выполнены карты, по-видимому сначала набросанные карандашом, а затем обведенные черной тушью и расцвеченные разными красками. Рисунки автора «Дерсу Узала» никогда не издавались.

Здесь же мы познакомились с продолжателем дела В. К. Арсеньева владивостокским ученым Алексеем Ивановичем Куренцовым. Он считает себя учеником Арсеньева. Еще в 1925–1926 годах тот пригласил молодого Куренцова для работы на Дальний Восток. Куренцов в день встречи с нами был счастлив и радовался своей последней живой находке на фауне Аляски.

Алексей Иванович был особенно неравнодушен к реликтовой фауне. Реликты — живые остатки более древних времен. За ними много лет охотился Куренцов. Он бродил в лиановых лесах, где кружились бабочки, подобные своим далеким предкам, жившим много веков назад. Ему не раз доводилось извлекать из щелей в еловых стволах тараканов, родословная которых уходила в глубь веков. На советском Дальнем Востоке живут насекомые и животные, обитающие на заоблачном плоскогорье Тибета и в горах Сычуани. Мы слушали увлекательные рассказы о памфиле дикмани — черной, с четырьмя белыми пятнами на крыльях, тибетской бабочке, полюбившей леса нашего Приморья. Жужелица Дьяконова, отливающая металлическим цветом, давняя знакомая Куренцова, водится в горах Сычуани. Названный в честь самого Куренцова кузнечик любит ютиться на высотах Центрального Китая. Из дальневосточных четвероногих с Тибетом связана серна амурская — тоже живой реликт богатой природы нашей земли.

Потом мы познакомились с другим участником географического совещания Юрием Михайловичем Фивейским из Владивостока. Он был в морском мундире. Фивейский совмещал ученые занятия с флотской службой. Командуя дизель-электроходом «Приамурье», Юрий Михайлович писал исторический «Путеводитель по дальневосточным морям». Он особенно интересовался памятниками, оставленными русскими людьми на побережье и островах морей Дальнего Востока и Тихого океана.

В те дни мы слушали по радио речь Н. С. Хрущева, произнесенную в Сан-Франциско, где он говорил о том, какие русские люди, плавали в калифорнийских водах.

Разумеется, мы вспомнили о форте Росс, горделиво возвышавшемся на береговом утесе в восьмидесяти милях от будущего Сан-Франциско. Юрий Михайлович лишь несколько лет тому назад посетил Росс, видел остатки русских построек начала XIX века. Фивейский включил их в список русских памятников на Великом океане.

В моем путевом дневнике Фивейский набросал план бухты Провидения, где он обнаружил высокий крест двухсотлетней давности, водруженный неизвестными мореходами, нашими предками. Юрий Михайлович описал все свои находки.

Но вот кто знает о том, что в самом Иркутске еще сравнительно недавно высился памятник в честь Тихого океана? Речь идет не о могиле Григория Шелехова, мы ее уже описали. Сто с небольшим лет назад здесь были воздвигнуты Амурские ворота с выразительной надписью: «Дорога к Великому океану». С течением времени они обветшали, и их снесли, но теперь, право, стоит подумать о восстановлении такого замечательного сооружения.

Мы мысленно перебрали в памяти цепь памятников русской славы. Амурские ворота в Иркутске, могила Беринга, постройки наших предков на Алеутских островах и Аляске, остатки крепостных бастионов в Северной Калифорнии, следы поселения на коралловой тверди Гавайских островов, неподалеку от современного Гонолулу… Капитану Ю. М. Фивейскому мы пожелали скорее завершить труд по составлению исторического путеводителя.

На ловца и зверь бежит! Нам повстречался Михаил Петрович Грязнов, известный археолог, исследователь древностей Сибири и Казахстана. Недавно мы виделись с ним у подножья Алатау, теперь он вернулся с берегов Байкала. Вряд ли когда-либо Сибирь видела такие огромные научные предприятия, какой была Байкальская археологическая экспедиция Академии наук СССР. В ней участвовало 250 человек. Девять отрядов следопытов прошлого появились на побережьях озера. Как это ни удивительно, Байкал до последнего времени был мало изучен археологами. Постоянные раскопки производились лишь в урочище Улан-Хада на Малом море, близ острова Ольхон. Памятник Улан-Хада считается у археологов самым важным и ценным. Там отложились наслоения шести различных эпох, начиная от мезолита (7–8 тысячелетий до нашей эры), кончая временем курыканов, живших в 7–10 веках н. э. С этого начал свой рассказ Михаил Петрович. Он с гордостью показал выточенную из кости голову лося. Находки, равной этой, мировая археология еще не знала на протяжении последних лет. Затем появилась рыба, изваянная из камня, и другие сокровища, собранные Грязновым в наслоениях Улан-Хада, хранивших в себе предметы древних охотников, рыболовов и скотоводов Прибайкалья. О курыканах же у нас был особый разговор…

Иакинф Бичурин, величайший знаток истории Китая, в какой-то мере связанный с Иркутском, как его неоднократный временный обитатель, к 1851 году открыл свидетельства китайских историков о народе гулигани, обитавшем на берегах Ангары и Байкала, в верховьях Лены и низовьях Селенги. Это и были курыканы, возможно, предки якутов, бурят, алтайских тюрков и других народов Сибири. Прекрасные наездники, курыканы владели чистопородными, быстрыми и сильными конями, бывшими предметом зависти китайской знати. Курыканские мастера любили изображать коней и всадников со знаменами на своих «писаницах», размещенных на ангарских скалах. Данные, найденные Иакинфом, да наскальные изображения — вот все, что мы знали о курыканах. Но археологи отыскали курыканские стремена из кости, осколки стеклянных браслетов, янтарные бусины, яшмовую печать, на которой изображен человекобык. Курыканские могильники вначале трудно было даже заметить, и мало сведущий человек мог равнодушно пройти мимо этих беспорядочных нагромождений известняка. Но наметанный глаз следопыта безошибочно различал четырехугольную основу могильника, заваленную каменными обломками. Так было открыто и исследовано сто тридцать шесть курыканских могил. Похоронные обряды курыканов были связаны с трупосожжением, и все же среди древнего пепла удалось найти остатки стрел и черепки курыканских сосудов.

Михаил Петрович протянул нам фотографию одного из погребений Фофановского могильника, находящегося близ устья Селенги. Там было исследовано не менее сорока пяти захоронений, найдены орудия из камня и кости. Зубы изюбря — крупного оленя — служили украшением древним обитателям Прибайкалья.

На снимке Грязнова были видны скелеты людей, лежавших с высоко поднятыми коленями. Археолог попросил внимательно вглядеться в них, что мы и поспешили сделать. Что же оказалось? Все шесть скелетов взрослых мужчин были лишены черепов. Головы отсутствовали, их не было ни в могиле, ни около нее. Кто и когда обезглавил этих людей? Может быть, им снесли головы в кровопролитной сече? А может, враги увезли с собою черепа убитых? Ясно одно: четыре — две тысячи лет тому назад здесь произошло какое-то гибельное событие, жертвой которого явились шестеро древних жителей Селенги.

Потом разговор перешел у нас на нефрит. М. П. Грязнов сказал, что у Байкала в погребениях ранней поры эпохи бронзы встречается очень много нефритовых изделий. Из зеленого нефрита выделывались топоры и тесла, нефрит белый с желтоватым оттенком шел на различные украшения. Сибирский нефрит, говорил археолог, вне всякого сомнения, еще в глубокой древности проникал в Китай.

Что же касается мест добычи нефрита, то они у нас под-рукой. Это — Восточные Саяны, верховья Урика, Китой, река Онон. Описанный Шукшиным нефрит был открыт в начале XIX века на Ононе. Великолепные образцы «камня юй» не раз бывали на выставках музеев Парижа и Лондона, вызывали там всеобщее восхищение. У меня еще были свежи воспоминания от встречи со скульптором-самоучкой Федором Павловичем Русских из Ангарска. Он показывал мне покрытые мозолями пальцы — так трудно давалась ему обработка упорного, вязкого камня — нефрита. Он-то мне и рассказал, что в Иркутске хранилась ценная рукопись о природе нефрита и истории его добывания в Восточной Сибири. Написал эту книгу человек по фамилии Патушинский, но кто он такой, Русских не знал.

Я стал расспрашивать о Патушинском у своих иркутских знакомых. Писатель Гавриил Кунгуров подарил мне документы о нефритовой глыбе Б. О. Патушинского. Оказалось, что старый геолог был обладателем редчайшего нефритового валуна. Эта чудесного зеленого цвета глыба, весящая тридцать два килограмма, была найдена в песчаной россыпи реки Китой, неподалеку от устья Ихэ-гола. О нефрите Б. О. Патушинского в свое время знал знаменитый минералог академик А. Е. Ферсман. Он дал высокую оценку китойской находке. Удивительный камень был передан его владельцем в музей иркутского Горно-металлургического института. Но где сам Патушинский с его рукописью? Отыскать его мы не смогли. Зато мы были обрадованы новой вестью о том, что в Ангарске, на улице Мира, 6, живет еще один ученый, посвятивший свою жизнь изучению нефрита. Валентин Петрович Селиванов подготовил к печати большую рукопись «Нефрит».

Огромный экскаватор шагает по просторам, где когда-то грузно проходил мамонт, а потом — мчался на своем огненно-рыжем коне в сбруе, увешанной яркими кистями, отважный ангарский курыкан со знаменем в руке. Советские покорители Ангары еще встречаются с курыканами, когда грузовики и бульдозеры проходят мимо скал, расписанных курыканскими мастерами. Больше десяти веков назад эти живописцы вручили вечности достоверные изображения своих современников. Все наскальные писаницы Восточной Сибири взяты под охрану.

Иркутская сокровищница — областной Художественный музей — находится на главной улице города, названной в честь Карла Маркса. Там мы купили книгу с семью золотыми иероглифами на обложке. Первый из этих письмен был похож на большую русскую букву «Ф» и помещался в самом верху иероглифической лесенки).

Мы прошли через залы, где были выставлены полотна знаменитых русских художников, и очутились в мире нефрита, древней бронзы, шелка и фарфора.

Искусство эпохи династий Хань (III век до нашей эры — III век нашей эры) было представлено так называемыми погребальными статуэтками. Их зарывали одновременно с останками властителей вместо их живых родственников, приближенных, слуг или рабов. Вот человечек из красной глины с простертыми вперед руками. Рядом с ним стоит глиняная женщина, баюкающая грудного ребенка. Эти фигурки изготовлены в те годы, когда труженики Китая строили Великую стену, впервые выделывали бумагу, изобретали компас. Тогда же было отлито из бронзы вот это круглое зеркало с выпуклыми рисунками людей, растений, летящих аистов, облаков и небесных светил.

Бронзовые китайские зеркала очень часто находят в Сибири. Ученые описывали их не раз, а о ханьских зеркалах даже существует отдельное исследование М. П. Лавровой, изучавшей их по собранию, хранящемуся в Русском музее в Ленинграде. Иркутское ханьское зеркало заросло медной зеленью, глядеться в него нельзя. Но в свое время лучи сибирского солнца, лицо кочевой красавицы отражались и оживали внутри этого бронзового круга! Ханьские предметы — самые древние в иркутском музее.

Ко времени династий Сун и Юань относятся изделия из «протофарфора». Для их изготовления шла смесь из белой глины, извести и кварца. Поверхность чашки или вазы покрывали особой глазурью, селадоном, похожим на зеленоватый нефрит. С течением времени мастера научились создавать глазурь, передающую все основные цвета нефрита, и наносить ее уже на фарфор.

Фарфор первых двух веков его существования показан среди богатств эпохи Мин. Вот круглая чаша для поднесения подарков в Новый год. На ее крышке поверх селадоновой глазури нарисованы летучие мыши — символы счастья. Пышные орхидеи и радужные фазаны глядели на нас с фарфорового блюда XIV века.

Да ведь это родственник, а скорее сказать — потомок сибирского чудища, поглотителя солнца, о котором мы только что говорили! Бронзовый дракон Минского времени старается пожрать алое шаровидное пламя. Он обвился вокруг лазоревой вазы. Дракон этот был сначала для нас новинкой, но часом позже мы познакомились с драконами красными и розовыми, черными и лазоревыми. И все они, будто сговорившись между собой, пытались схватить то багряный, то золотой шары!

И как же повезло хромому нищему Ли Те-гуаю, покровителю чудодеев и волшебников! Вот он воплотился в бронзовое изваяние XV века, впервые представ перед нами. Ли Те-гуая можно найти на пышной фарфоровой вазе XVII века, где он красуется в числе разных даосских героев. Неизвестный художник XVII века посвятил нищему хромцу свою акварель. В том же столетии кто-то снова отлил из бронзы образ этого вдохновителя магов. Вот его вышили на шелку, с чудотворным сосудом в руках. Черный камень-жировик куда податливей нефрита. Камнерез взял жировик и создал из него хромоногого гения, восседающего верхом на льве. И, наконец, гения кудесников можно было узнать и в одном деревянном изваянии, где он держит в руках плод персика.

Ли Те-гуай не одинок среди ореховых статуй. В светлом зале стоят несколько изумительных скульптур из дерева. Попирая смуглыми ногами скалу долголетия, сложенную из древесных корней, высится кумир длиннобородого мудреца Шоу-Сина. Он вперяет в нас свои глаза; белки их сделаны из слоновой кости. Шоу-Син держит персик и длинный посох. Что удивительно здесь? Китайские резчики, изготовляя эти фигуры, не отвергали ни корней, ни ветвей, ни сучьев орехового дерева и старались использовать их при создании образов своих героев. Так, из коричневых корней была вырезана статуя пляшущего нищего Лань Цай-хэ, не расстававшегося со свирелью. Неподалеку от этого китайского Пана находятся ореховый монах, погруженный в нирвану, почитатели даосских мудрецов, нищий, зажавший в руке рыбку, властительница Западного царства.

В музее есть единственная во всех хранилищах Советского Союза ваза из перегородчатой эмали, изделия из дерева нань-му, изображение шанхайской пагоды Лун Хуа-та; возведенной в XV веке, рабочее имущество мудрецов и ученых — богато украшенные тушечницы и вместилища для кистей, искусные вышивки, картины и гравюры.

Здесь много гравюр на дереве, подчас больших по размеру, как, например, ксилография Дай-лян Цзэна «Красавица из богатого дома, переходящая реку». Художник раскрасил эту гравюру от руки.

Не только драконов, не одни лотосы и орхидеи можно увидеть на картинах, выполненных на бумаге и шелке. Вот гравюра на дереве, посвященная восстанию «желтых повязок» в 184 году нашей эры.

Три мастера Янь Син, Синь Дао, Чжан И-ци, а также неизвестный по имени художник в конце прошлого столетия вдохновились историей борьбы китайского народа с французскими завоевателями. Большие гравюры, черные и цветные, представляют собою красочную летопись побед над империалистами.

Иркутский музей обладает единственной во всем Советском Союзе ксилографией «Генерал Лю Ин-фу берет в плен французского генерала Ривьера». На ней тщательно показано поле сражения, где происходил поединок между двумя военачальниками. Ян Си с полным знанием дела изобразил победу на реке Хунхэ, одержанную генералами Лю и Чэн. Отчетливо выписаны стены береговой крепости, окутанные пушечным дымом, паровые французские корабли с трехцветными полотнищами на мачтах и подвижные суда с китайскими воинами, громящими иноземную эскадру. Все эти картины можно уподобить пособиям для изучения войны 1884–1885 годов. Зритель получает полное представление об одежде и вооружении интервентов.

Мы ходили по залам музея, дивясь всему, что нам удалось увидеть в этом замечательном хранилище.

Гранитная чаша Байкала

Для путешественника, посетившего Иркутск, немыслимо не побывать на Байкале. Мы решили ехать к великому озеру по новой, недавно проложенной дороге Иркутск — Лиственичное, вдоль восточного берега Иркутского водохранилища.

Как только мы миновали плотину ГЭС, справа показался небольшой лазоревый язык, вдавшийся в сушу. Это был первый из многочисленных больших и малых заливов нового моря. Но самого его долго не было видно. Дорога то пролегала по холмам, то круто спускалась с них. Мы с нашей машиной затерялись внутри геологического Иркутского амфитеатра, но было ясно, что мы постепенно поднимаемся по его ступеням к каменной нише Байкала. Показались первые селения, перенесенные на новые места, расположенные много выше былых берегов Ангары.

У окраины одной из деревень мы заметили проселок, свернули на него и вскоре очутились на берегу чудесного залива, напоминавшего высокогорное озеро. Огромная деревянная катушка, освобожденная от электрического кабеля или стале-алюминиевого провода, одиноко возвышалась на прибрежном лугу. Других примет индустриального времени Сибири не было видно. Залив лежал от востока к западу. Северный берег его порос темными елями, кустами багульника, отраженными в водном зеркале. Круто изогнутый рукав устремлялся на юг и исчезал в лесной синеве. Конец фиорда так и не удалось проследить.

Двадцать восемь заливов на Иркутском море, больше всего — на его восточной стороне. Они чередуются с поперечными горными падями. Заливы как начнутся за падью Волчьей, так и идут до селения Тальцы. За речкой же Тальцинкой их становится все меньше и меньше. На дне моря лежит старинный Тальцинский стекольный завод, новые воды скрыли Амурский тракт, былой колесный путь к Тихому океану. Скрылся под водой и отрезок рельсового Великого Сибирского пути, проходивший возле самых прибрежных скал. Пришлось перевести на новое место судостроительную верфь.

Машина взлетала на высоты, спускалась с них. Мы миновали устье реки Большой, село Николу, и, наконец, впереди заблестели воды Байкала и открылся вид на Лиственичное. На несколько часов мы приобщились к жизни этого прибайкальского поселка.

Главной достопримечательностью Лиственичного была знаменитая Лимнологическая станция. Но, пока мы не переступили ее порог, нам было что видеть и на что посмотреть.

На пути к поселку мы поравнялись с истоком Ангары, затем увидели еще возвышающийся над водой своей вершиной знаменитый Шаманский камень. Вокруг него и дальше, к востоку, были видны лодки рыболовов — суденышки с высоко поднятыми носами. Их было немало, но водитель нашей машины, сам завзятый рыбак, заметил, что по воскресеньям вокруг Шаманского камня трудно проплыть на лодке, не задев другую, такое множество любителей лова хариусов собирается здесь.

Волны Байкала разбивались о деревянный мол. У пристани стояли небольшие исследовательские кораблики Лимнологической станции. Левее мыса Толстого — на том берегу озера — светились горы Хамар-Дабана. Мы обрадовались, когда узнали, что в снежно-лазоревом хамар-дабанском мареве можно различить вершину Обручева. Байкал, повысив свой уровень, подошел вплотную к былой железнодорожной станции Байкал и превратил ее в морской порт.

Лиственичное стояло под сенью высоких и крутых скал. Кое-где они прямо обрывались в Байкальское озеро. Почта, магазины, школа… Вот и Лимнологическая станция, разместившаяся в доме, похожем на подмосковную дачу. Деревянная лестница вела на второй этаж. Переступив порог, мы оказались в музее Байкала.

На полу комнаты, неподвижно, словно изваянная из светло-серого нефрита, сидела живая сова, пойманная в горах возле поселка. У окон, обращенных к Байкалу, стояло чучело нерпы — здешнего тюленя, виднелись образцы основных рыб озера. Эта вот байкальское чудо — голомянка, почти вся состоящая из жира. Эта рыба водится только в Байкале. Знаменитый омуль, черный хариус, бычки…

Под стеклом витрины покоились остатки древнего животного и растительного мира. Надписи говорили, что и в третичных озерах Синьцзяна эти остатки похожи на те, что были найдены на Байкале.

Ученые подразумевали былую связь Байкала с водоемами Центральной Азии. Одна из надписей упоминала, что в третичное время в байкальском лоне расцветал лотос.

На стенах висели карты Байкала, составленные в разные годы. Любопытна первая геологическая карта Ангары, созданная в конце XVIII столетия.

Здесь были собраны портреты исследователей «славного моря» и множество печатных изданий, посвященных Байкалу. Сама Лимнологическая станция выпустила семнадцать томов своих «ученых трудов», полностью представленных на выставке.

В музей все время заходили следопыты Байкала — геологи, исследователи глубин, знатоки животного мира. Дни стояли ясные и еще теплые, до первого снега было далеко, и экспедиции старались закончить начатые весной работы.

Высокий плечистый гидрограф рассказал, что он и его товарищи надеются установить истинную глубину озера в самой его пучине. Работать там трудно, ибо подводный ил, нагроможденный на дне, мешает правильным показаниям измерительных приборов, искажает сокровенный лик Байкала, пока недоступный человеческому взору.

Байкал воспет русским народом. В песнях из всех ветров «моря» упоминается один баргузин. Но вот о страшной сарме песен еще никто не сложил!

Из рассказов байкальцев и данных музея Байкала можно составить понятие о ветре, подобному, джунгарскому юйбэ. Сарма тоже поднимает ни воздух мелкие камни. Жестокий вихрь нередко сбрасывает в Байкал людей и животных, застигнутых на берегу. Налетевший со стороны Ольхонских ворот ветер часто уносит рыбаков на их лодках с высоким носом. Были случаи крушения кораблей, таких, как «Ермак», погубленный сармой в 1956 году.

Байкал грозен! Если в Азовском море на месяц выпадает четыре бурных дня, а Черное неспокойно только три дня в течение месяца, то за этот срок Байкал ходит ходуном восемнадцать дней. Водить корабли по Байкалу опаснее, нежели в море. Корабль, застигнутый сармой, не может выйти в глубинные воды, как это делается на просторных морях, и нередко разбивается у скалистых берегов великого озера.

Есть еще одно проявление грозных стихий Байкала. Это — силь, присущий горам Тянь-Шаня — страшные лавины полужидкой грязи, перемешанной с обломками скал, валунами и вырванными с корнями вековыми деревьями горных долин. Летом 1921 года, после обильных дождей, силь, уничтожая на своем пути все живое, вторгся в город Верный (Алма-Ата).

О байкальском силе наука знает меньше, чем о грязевых валах Тянь-Шаня. Вот почему я весь превратился в слух, когда байкальский геолог Владимир Иванович Галкин стал рассказывать о земляных лавинах Байкальского хребта на западном побережье озера. Владимир Иванович решил заняться изучением природы силя и с этой целью стал собирать все печатные источники о нем.

Исследователь перечислил на память местности вблизи Байкала, наиболее подверженные опасности вторжения грязевых валов. Что и говорить, силь байкальского побережья надо прилежно изучать, чтобы знать, где находятся его очаги.

Вместе с геологом мы пошли на пристань, возле которой покачивался на волнах катер Лимнологической станции «Академик Обручев». На его мачте трепетал вымпел Академии наук СССР.

Кадитан кораблика пригласил нас в плаванье; он собирался везти груз в Большие Коты, куда было два часа морского ходу. Там размещалась вторая научная станция, изучающая животный мир Байкала. Но в Котах побывать не удалось из-за очень свежего ветра. «Академик Обручев» пошел поперек волн, поднимая высокую носовую часть над бездонной хлябью. Все явственней становился юго-восточный, хамар-дабанский берег, приблизился порт Байкал с его маяком. Пройдя по большой дуге над привычными для него глубинами в один-полтора километра, катер возвратился к причалам Лиственичного. Этого было достаточно, чтобы впервые ощутить байкальскую зыбь, чистейший воздух и какое-то благородство прозрачной водной толщи, не знающей ни отдыха, ни покоя.

Если бы старик Нептун смог взять в руки волшебный ковш и вычерпать Байкал до дна с тем, чтобы снова наполнить озерную чашу за счет каких-нибудь других водоемов, то богу морей довелось бы порядком потрудиться. Ему пришлось бы влить во впадину Байкала двадцать три моря, равных Аралу, и девяносто два Азовских моря!

Стало избитым писать в очерках о Байкале, что он принимает воду 336 рек, а отдает ее только одной Ангаре. Но ничего не поделаешь! Лучше воздержаться от соблазна обязательной передачи известной легенды о бегстве Ангары от разгневанного Байкала.

Ученые говорят, что если бы вдруг получилось так, что все 336 рек перестали питать Байкал, то, несмотря на это, Ангаре хватило бы наличного запаса байкальской воды на целых пятьсот лет ее шумной и стремительной жизни.

В байкальских пучинах скрыты чудовищные силы. Кажется, что Байкал весь пронизан электрической энергией, сбереженной лишь до времени.

Проделав сто пятьдесят километров туда и обратно, мы вернулись с Байкала в Иркутск. Там завершались работы совещания географов. Они постановили создать в Иркутске Институт географии Сибири и Дальнего Востока. Этого требовала сама жизнь!

У начала дорог в Тибет

Горы и руды только начались! Поезд «Пекин — Москва» снова помчал нас на восток. Электрическая дорога проходила мимо мест, где нам недавно уже удалось побывать; справа раскинулся город Шелехов. Виден был и тракт, проложенный в сторону границы с Монголией.

На участке Иркутск — Слюдянка открылись картины покоренной человеком сибирской природы. Местами поезд шел по краю глубочайших каньонов, гремел по мостам, перекинутым через ущелья. Красноватые мачты, служившие опорой проводам, возвышались у окраины изумрудно-синих хвойных лесов. Белые здания электрической службы стального пути стояли у подножья древних скал. Стремительные колеса преодолели высокий перевал около станции Андриановка. Потом поезд начал спускаться к Байкалу, временами делая круги и проходя по завиткам пути, кое-где вторгаясь в туннели, пробитые в горах. Здесь-то и открывался Байкал во всем своем великолепии, не сравнимый ни с чем, — то лазоревый, то нефритовый, окруженный горами и прикрытый облаками. Все это лучше смотреть на обратном пути, из поезда «Пекин — Москва», когда время суток благоприятствует знакомству с окрестностями Байкала.

Вот уже и возведенное целиком из местного мрамора здание вокзала Слюдянки. Ее название в эти дни, на первый взгляд совершенно причудливо, имело связь с… Луной. Не забудьте, что шел сентябрь 1959 года, когда весь мир был потрясен вестью о том, что советский вымпел коснулся поверхности Луны. В межпланетном снаряде неминуемо находились частицы сибирской слюды, столь необходимой для множества разных приборов. Слюдянка издавна знаменита своей «слюдяной горой», ужившейся с чудесным мрамором и лазоревым камнем. У нас не оставалось времени, чтобы осмотреть Слюдяную фабрику в Иркутске. Она обрабатывает почти все запасы слюды нашей страны. Давно ли было то время, когда бородатый сибирский землепроходец, обитавший в старинном зимовье, глядел в слюдяное окно? Еще менее чем сто лет назад иркутскую слюду закупали китайские купцы в Кяхте. Теперь светлые частицы драгоценного минерала проносились в межпланетном пространстве, не говоря о том, что слюду можно встретить в телах электрических агрегатов, атомных установках, радиоаппаратах.

Да что та прибайкальская «слюдяная гора»! Она была лишь началом. Теперь в Восточной Сибири открыты величайшие месторождения светлой слюды в области Лены, Мамы и Витима, а также на берегах саянской реки Бирюсы. Темная слюда Прибайкалья залегает в жиле, равной которой по мощности нет нигде во всем мире, даже в прославленных слюдоносностью Бенгале и Мадрасе. Слюдяная жила находилась где-то южнее нашего пути.

Мы очень долго двигались вдоль побережья Байкала, обложенного белыми камнями, видели воронов, невесть зачем кружившихся над самой водой. Внизу к насыпи подступали рябины, осыпанные пламенными ягодами, пылала листва осин.

Начались земли Бурятии, и путь стал постепенно склоняться к югу от Байкала. Кабанск встретил наш поезд дымами большого цементного завода.

Надо было обязательно рассмотреть Петровск-Забайкальский, и не только потому, что он находился уже в Читинской области. Ведь это — былой Петровский завод, с расположенным неподалеку от него рудником, углубившимся в недра гор Цаган-Дабан. На этом-то Балягинском руднике и работали декабристы, добывавшие магнитный железняк бок о бок с каторжными разбойниками. Руду, извлеченную из гнезд в толщах мрамора, перевозили на Петровский железоделательный завод.

Да вот он, уже виден из окна поезда! Он действует и расширяется и в наши дни.

Однажды в одном из забайкальских буддийских монастырей мне довелось видеть чугунную чашу на львиных лапах, отлитую на Петровском заводе — возможно, руками декабристов. Приходилось также читать, что на кораблях, плававших в водах Русской Америки, были якоря с отчетливо видными надписями: «Петровский Завод», и датами, совпадающими со временем пребывания там Волконского, Трубецкого и их товарищей. От причудливой буддийской чаши и грубого якоря до совершенной продукции передовой советской металлургии — таков путь завода в Петровске-Забайкальском, где память о декабристах свято сохраняется. Не так далеко от города, на восток от него, расположены угольные шахты Тигня и Кули. В Петровск привозят и чистейшие пески — сырье для местного стекольного завода. Петровск-Забайкальский — второй по значению город в Читинской области!

Шесть тысяч двести пять километров проделали мы от Москвы. Горы, поросшие даурской лиственницей, окружали город Читу. Сопки, как зеленые купола, поднимались к чистому лазуритовому небу. Поезд проходил мимо большого круглого озера Кенон, раскинувшегося у западной части города. А сама Чита будто по ступеням сходила и сходила, словно соразмеряя эти свои движения с ходом поезда, вниз к реке и выстраивалась в глубокой долине, показывая нам свои улицы с белыми каменными и красными кирпичными домами, разворачиваясь площадями, покрытыми асфальтом. Еще не так давно весь город тонул в песке, не мог похвалиться садами и цветниками. Теперь Чита — университетский город с несколькими высшими учебными заведениями, с большими промышленными предприятиями, с музеем, в котором собраны сокровища буддийского искусства.

Если вы возьмете в руки областную газету «Забайкальский рабочий», то увидите рядом с заголовком надпись о том, что газета основана в 1906 году. Она ровесница рабочего вооруженного восстания и первого читинского Союза солдатских и казачьих депутатов. Газета печатается в типографии на улице Анохина.

Читинские печатники не хуже своих столичных собратьев. Здесь вышел из печати изящный, заключенный в синий с золотом переплет, томик, который так и просится в нагрудный карман путешественника. Это «Записки княгини М. Н. Волконской», в доме которой мы уже с вами побывали в Иркутске. Мария Николаевна обмолвилась, что ей не раз доводилось бывать на земле Китая, ибо Благодатный рудник был расположен в двенадцати верстах от китайской границы. Волконская вспоминала о своем печальном спуске в шахту Крещенский провал, «во глубину сибирских руд». В числе рисунков, приведенных в книге, есть виды Благодатного рудника, каземата Петровского Завода, Читинского острога, портрет М. Н. Волконской, нарисованный Н. А. Бестужевым в Чите.

Томик Волконской пришлось спрятать в карман, потому что очень хотелось посмотреть, как мы будем сворачивать на юго-восток от Карымской. Здесь путешественник расставался с Великим Сибирским путем. Двойная колея, пронизывая бесконечные просторы, устремилась в сторону Тихого океана, а поезд «Москва — Пекин» как-то не сразу стал перемещать свое громоздкое тело, менять положение, входя в Даурскую степь.

Под колесами зазвенели рельсы былой маньчжурской железнодорожной ветви. Но степь вдруг сменилась настоящей горной страной. Кругом вздымались высоты, зеленели хвойные дебри. Это был один из самых мощных хребтов Забайкалья — Борщовочный, размахнувшийся своей дугой от юго-запада к северо-востоку, над всей землей между Ингодой и Ононом. Быстрые потоки, гранитные лбищи скал, лиственницы, как будто летящие в небо, узкие ущелья, которым не видно конца, россыпи пестрой гальки… Весной здесь цветет фиолетово-розовый багульник о пяти лепестках, никнет скромная сон-трава, распускаются лилейные растения. Может быть, когда-то было именно так: бродил в этих горах русский человек и заметил между корней вырванного из земли куста подернутый пылью самоцвет. Известно даже имя этого человека прошлого столетия: Кривоносов. Он стал охотником за топазами, дымчатым горным хрусталем и тем волшебно-розовым камнем, что потом был назван воробьевитом. Тридцать месторождений самоцветов открыто в Борщовочном хребте, где есть и рассыпное золото, и источники прозрачной минеральной воды. Есть и такая редкость, как литиевая слюда.

Станция Седловая, которую мы уже миновали, стоит на перевале от Борщовочных гор к приононской степи.

Я никак дождаться не мог, когда впереди покажется столь знакомая мне станция Могойтуй, затерявшаяся на высокой равнине, сменившей гранитные горы. Там мне довелось побывать всего лет пять назад, когда мне впервые довелось ощутить начало путей в Тибет.

Но поезд прошумел мимо перрона Могойтуя не останавливаясь, я едва успел взглянуть направо, где белая, как стекольный песок, дорога начинала подниматься на степное плоскогорье, уходя на юго-запад. Когда-то я ехал по этому пути. Он привел меня в село Агинское — столицу Бурятского национального округа, входящего в состав Читинской области, а оттуда — в деревню Урдо-Ага.

Справа по ходу поезда вдалеке вьются голубые гривы пересеченной падями и высокими грядами благодатной Агинской степи, где отары овец похожи на облака, опустившиеся на землю. Где-то мы пройдем по мосту над Агой — своенравной рекой, подверженной неожиданным наводнениям.

Почему станция называется Оловянной? В Читинской области существует несколько оловокомбинатов. Олово на Ононе стали добывать еще с начала прошлого столетия, но только теперь добыча приобрела подлинный размах. Руда кровянисто-желтого цвета, содержащая ртуть, олово и серебро, открыта во многих местах Забайкалья.

Страна антилоп

Неподалеку от Оловянной находится Калангуй с его шахтами, где добывают плавиковый шпат. Красивый, как самоцветы, он любит соседствовать рядом с ними. Обесцветить плавик можно только после сильного накаливания. Его кристаллы хорошо известны металлургам и химикам. Иногда плавик употребляется строителями для красочной отделки зданий. Плавиковые рудники расположены вблизи станции Хадабулак, к востоку от нее, там, где в степь внезапно вторгается Онон-Газимурский хребет, с его дикими вершинами. Оттуда на Забайкальскую дорогу и вывозят плавик или флюорит, подчас фиолетовый, как лепестки багульника. Дальнейший путь его — в Сибирь и на Дальний Восток, Урал, в Москву и Кривой Рог. И как тут не вспомнить город Шелехов? Флюорит растворяет глинозем, помогает при выработке алюминия.

За окном вагона — степь! На телеграфных столбах сидели орлы, собратья золотых ловчих беркутов Казахстана. Не раз можно было видеть, как клуб перекати-поля, поднятый ветром, пойманный светлой сетью телеграфных проводов, так и оставался висеть между проволочных струн. Солнечные лучи проходили сквозь огромные бурые клубки, качавшиеся на проводах.

Поразил своим видом Онон… Сначала вдали, словно четкая заставка или концовка на странице какой-то чудесной рукописи, показался черный мост. Он будто висел поперек нашего пути. Но это зависело от поворотов дороги. Поезд выгнулся, как бы ища конец моста, и показал нам реку во всем ее великолепии. Светлые пески, множество островов и протоков между ними на миг не дали возможности разглядеть главное русло. Его стало хорошо видно уже с моста. Онон струился в черемуховых берегах, всюду распространив свои рукава. Здешние реки разливаются не весною, а летом, и Онон еще не успел успокоиться после половодья. Он забросал желтым илом сенокосные угодья, натащил тонны галечных камней на свой бичевник и как ни в чем не бывало устремился в сторону Ингоды. Может быть, в полупрозрачной водяной толще, послушная быстрой струе, плывет боком конь-рыба? О ней когда-то рассказывал Размахнин, рыбак из Агинского, облюбовавший Онон для ловли. Конь-рыба встречается только в ононских водах. Рыбы, в том числе и лососей, здесь много. В Онон заходит и амурская калуга, чудовищная, очень хищная осетровая рыба. Длина ее четыре метра, а весит она целую тонну!

На станции Шерловая Гора на первый взгляд ничего примечательного не было. Между тем здесь откуда-то снова появились горы — не очень высокие каменные гребни, порою самых причудливых очертаний. Это и есть Адун-Челон — Каменный Табун, как называют его буряты.

Еще в юности, у старого Элизе Реклю, в его знаменитой книге «Земля и люди», довелось мне прочесть об этом хребте, возвышающемся над степным плоскогорьем, которое Реклю рассматривал как продолжение великой пустыни Гоби, вклинившейся в русские земли. Академик П. С. Паллас в XVIII веке еще застал в Адун-Челоне тигровых кошек и бородатых коршунов.

В наше время здесь находится Шерловогорский оловокомбинат, а сам Адун-Челон представляет собою чудесный, имеющий право на всемирную славу, заповедник цветных камней. Нужно иметь такие знания и такое вдохновение, каким обладал наш современник, сибирский ученый, поэт Петр Драверт, чтобы воспеть здешний альмадин, светлые, как байкальская вода, аквамарины, розовые турмалины и черные и красные шерлы, чьи кристаллы нередко расположены лучами. Старожилы Адун-Челона могут показать заросшие кустарником ямы на склонах Шерловой горы. Это следы беспорядочных разработок, проводимых старателями еще лет сто назад. Когда они не находили камней, годных для гранения, приискатели оставляли без внимания огромные кристаллы мутноватого берилла, длиною около аршина каждый. Знали бы, какое ценное сырье отвергали они!

Так и шерловогорские топазы. В тех случаях, если они не выдерживают ювелирных качеств, топазы можно использовать для шлифовки, точки или полировки различных предметов. Топаз любит гнездиться в кварцевых порфирах, поближе к жирному и блестящему оловянному камню. Так сказать, в полном смысле благородный топаз окрашен в пять разных цветов: он может быть розовым, желтым, голубым, фиолетовым, зеленоватым. Где кварц, слюда, оловянный камень, там и топаз, прорастающий через породу, как прозрачный цветок пиона или ириса! Древний курыкан, изваяв крылатое чудовище, вставлял ему вместо глаз самоцветы. Слава Шерловой горы, родины багряных, черных и розовых камней, издавна доходила до соседних стран. Адун-челонские каменные цветы проникали и в Китай.

Но это еще не все! Вольфрамит и висмут тоже испытывают тяготение к оловянным рудам и живут вместе с ними и цветными камнями. Можно представить себе, что такое Адун-Челон!

На станции Шерловой мы распрощались с одним из наших соседей по вагону Юрием Ивановичем, очень пытливым и по-настоящему много знающим человеком, взяв с него слово, что он займется краеведением и начнет сообщать в письмах все новости, связанные с освоением богатств радужного Адун-Челона.

До границы с Китаем оставалось всего сто восемнадцать километров, если считать от Борзи. Станция эта примечательна тем, что от нее на юго-запад отходит, теряясь в степи, железная дорога в Монголию. Она пролегла на Соловьевск, а на стошестидесятом километре, уже в монгольских пределах, ее колея проходит близ Вала Чингисхана. Так называются следы огромного земляного сооружения, воздвигнутого в древности, очевидно, с целью защиты от набегов враждебных народов. Впоследствии устройство вала приписали Чингисхану. По Борзинско-Соловьевской дороге можно доехать до монгольского города Чойбалсана.

Борзю основали еще в XVIII столетии сторожевые «тунгусские» казаки с Онона. Борзя постепенно поглотила казачий поселок Суворовский, учрежденный лет шестьдесят тому назад. Кстати сказать, поселок этот, по-видимому, был назван не в честь великого полководца, а скорее в память его отца — В. И. Суворова, начальника Нерчинских заводов. При нем был построен и Борзинский, или Дучарский, завод.

В числе примечательных природных мест неподалеку от Борзи надо отметить содовые (гуджирные) озера и водоемы с большими запасами глауберовой и поваренной соли.

Следующая за Борзей станция — Харанор. Черное озеро — так переводится это название. Здесь сосредоточена добыча бурого угля.

А ведь мы с вами уже давно находимся в стране антилоп! На междуречье Онона и Аргуни испокон веков появляются огромные стада антилоп-дзеренов из Монголии. Осенью они обычно совершают свои переселения на север, и в октябре месяце на Аргуни зачастую можно было видеть их скопления — по три-четыре тысячи голов.

Рогатый красавец изюбрь и сейчас лижет светлый налет на соляных побережьях. А из-под копыт антилопы, мчащейся по каменистому склону, вылетает золотой самородок или прозрачный тяжеловес окатанного топаза. В краю чудес растет «мужик-корень», более причудливый, чем мандрагора, здесь есть также черная береза.

Удивительный край! Путешественник прошлого века Г. И. Радде наблюдал здесь появление саджей — китайских птиц с перьями песочного цвета, разрисованными богатыми узорами. Они прилетали к берегам озера Торей в ту пору, когда там еще лежал снег, и выводили птенцов раньше всех остальных птиц. Однажды саджи ни с того ни с сего пожаловали в Германию. Ученые проследили их перелет от Китая к Каспию и Кавказу, а затем — через Дунай, Австрию и Германию — на остров Гельголанд.

Я справился у местных жителей насчет прилета саджей в наше время. Определенного ответа на этот счет я не получил, но мне говорили, что оба озера-впадины Торей на юге Читинской области, собирающие дождевую воду, представляют собой исполинский заповедник, населенный перелетными птицами. Индийская цапля — частый гость степных озер.