Улица отчаяния

Команда, четверо чуваков и чува. Две девицы, которые рядом, отчаянно захлопали и закричали, музыканты махали в ответ руками и улыбались. Как оказалось, девицы знали их поименно; «Эй, Дейви!» — кричали они; молодой блондинистый парень с джибсоновским «лес-полом» в руках подмигнул им и наклонился, чтобы воткнуть гитару. Он смотрелся прямо как картинка из журнала: идеальные волосы, зубы и кожа, широкие плечи, узкие бедра. Красавчик скинул черную кожаную куртку, слишком мягкую для настоящей кожи, но очевиднейшим образом слишком дорогую, чтобы быть из заменителя, и явил восхищенному миру белоснежную рубашку. Шелк, подсказало мне что-то, хотя до того самого момента я в жизни не видел шелковой рубашки, ну разве что в кино. Линялые «левис». Рост чуть поменьше, чем мне сперва показалось. Он пониже опустил микрофон и ослепительно ухмыльнулся стягивающейся публике. Я уцепил глазом наручные часы стоявшего впереди парня; ёж твою в дрожь, они начинали точно вовремя!

Остальных мужиков я считай что и не заметил, теперь все мое внимание сосредоточилось на девушке. Тоже блондинистая, довольно миниатюрная, с полуакустической гитарой, одета в той же, что и чувак, гамме — белый и линялый синий, если сверху вниз. И тоже примерно одного со мной возраста, ну разве что чуть постарше. Фронтгёрл. Зуб даю, петь она не умеет, а гитара, может, и вообще не подключена. Но лицо — сила. Чуть-чуть полновато, если уж цепляться за последнюю соломинку в назойливом желании ну хоть что-нибудь да покритиковать. Это ж физически невозможно, чтобы при такой внешности да еще и голос.

Мамочки, а улыбка-то, улыбка, ну прямо… теплота этой легкой, застенчивой улыбки явно превосходила мои метафорические способности. Девушка перевела взгляд с публики на Адониса с «лес-полом» и одарила его улыбкой, ради которой я вполне мог бы укокошить что-нибудь из высших позвоночных.

Я не понимал, что делают здесь эти ребята, но они пришли сюда явно не ради меня. Они не сыграли еще и ноты, но ты уже видел, какая крутая это группа. Как-то так, само собой создавалось впечатление, что у них уже есть контракт на запись (хотя кто-то говорил мне, что еще нет). Я-то подыскивал какую-нибудь полусформировавшуюся, грубую банду рокеров, которые более-менее научились уже играть, не имеют своего оригинального материала и будут делать все, как им скажешь, — в музыкальном, во всяком случае, смысле. Играть мои долбаные песни, и без никаких там выпендрежных запилов.

Насчет девушки я ошибался. Она и греческий бог вели на пару, лид— и ритм-гитара, и оба пели. «Jean Genie», новейший Боуи. Она умела петь, он умел играть. Собственно, она тоже умела играть — вполне пристойная ритм-гитара, уверенная и в то же время энергичная, прочная надстройка над басовой партией. Бас был как автосборочный завод: размашистый, четко упорядоченный, деловой, а ее ритм-гитара была вроде ультрасовременного, собравшего все архитектурные премии административного корпуса — блестящая, но одновременно человечная. Лид-гитара блондинистого чувака была… мамочки, собор, вот что это было. Готика и Гауди, поздний перпендикулярный [7] и сборочный корпус НАСА. И не в скорости дело, чувак совсем не рвался побить какой-то там мировой рекорд по перебиранию струн на лид-гитаре, звук у него был легкий, он просто струился словно сам собой, естественно, непринужденно — и безукоризненно. На этом фоне все наши местные герои гитары воспринимались как громоздкие транспортные самолеты рядом с «фантомом», выписывающим петли высшего пилотажа.

После Боуи они без остановки перешли на «роллинговскую» «Rock This Joint», а затем ломанули «цеппелинов» «Communication Breakdown» — даже вроде бы чуть быстрее оригинала, если такое может быть.

Моего предвзятого скептицизма хватило только на первые тридцать секунд «Jean Genie», да и то лишь потому, что я безнадежный сноб и Боуи для меня чересчур уж «коммерческий»; начни они с «роллингов» или «цеппов», я въехал бы сразу. Но и так через полминуты у меня отвисла челюсть. Эти ребята делали своей игрой именно то, что я хотел делать сочинительством. Были, конечно же, и шероховатости, как же без этого, барабанщик стучал с энтузиазмом, сильно превышавшим его квалификацию, клавишник больше старался показать себя, чем играть с командой, а сильный, хорошо поставленный голос певицы звучал слишком уж сдержанно. Я изо всех сил старался оценивать ее исполнение холодно, аналитически и умудренно решил, что в нем сказывается классическая школа.

Даже лид-гитарист пробовал иногда запилить непроломный для него рифф, но, глядя в такие моменты на его лицо, я отчетливо чувствовал, что это так, небольшая временная трудность. Заблудившись в бешеном потоке звуков и вынужденно отступая, переходя на что-нибудь попроще, он чуть-чуть кривился, улыбался и встряхивал головой, и создавалось впечатление, что это просто не совсем еще отработанный пассаж, удающийся ему на репетициях, а чаще всего и на выступлениях, но вот сегодня что-то не пошло.

В общем, играли ребята хорошо, однако по программе у меня были к ним претензии, и очень серьезные. Они вроде и сами не знали, чего хотят; материал для первого отделения был понахватан с бору по сосенке, из таких мало совместимых источников, как, скажем, Slade и Quintessence; некоторые вещи были явно взяты для того, чтобы дать покрасоваться лид-гитаристу (в том числе и пара треков Хендрикса, на которых он не ударил в грязь лицом, только слишком уж близко следовал оригиналу), а некоторые представляли собой не более чем среднюю танцевальную музычку.

Сумбурно, неряшливо, но вполне приятно. (Примерно так мой старший брат описывал мне секс.) К концу первого отделения я весь взмок, ноги у меня гудели, в ушах звенело. Мой лагер совсем согрелся, за все это время в зале я отхлебнул из кружки не больше двух глотков. Сигарета, которую я закурил в середине первой песни, догорела до фильтра и обожгла мне пальцы, у меня кружилась голова от открывающихся перспектив, от каких-то диких планов. Я искал команду совсем иного плана, эти ребята были не то, что мне надо, не совсем то… и все же. И все же, и все же, и все же…

Не знаю уж, на что было похоже мое лицо, но одна из двух стоявших рядом девушек была настолько захвачена выступлением группы, что энтузиазм пересилил ее естественное и более чем понятное нежелание иметь что-либо общее с длинным, уродливым, по-идиотски выпучившим глаза психом; она возвела на меня очи и возгласила: «Ну прям отпад, ага?» — «А ты как считаешь, а? — вопросила у меня ее подружка. — Круто?» Я был настолько потрясен, что как-то даже и не отметил в сознании, что беседую с двумя вполне клевыми чувами и что это они сами завязали разговор со мной. Я торопливо мотнул головой и сглотнул слюну, чтобы смочить пересохшее горло.

— 3-д-д-дорово.

Но даже мое заикание их не устрашило.

— Я просто уторчалась, — констатировала первая. — В задницу уторчалась. Видел, а? Да они прогремят мощнее, чем… — Она смолкла, подыскивая адекватное сравнение. — Чем «Слейд».

— Или «Ти-Рекс», — добавила ее подружка. Обе они были маленькие, с длинными черными волосами. Длинные юбки. — Мощнее, чем «Ти-Рекс». — Она подтвердила свои слова энергичным кивком; другая девица тоже кивнула в знак согласия.

— Мощнее, чем «Ти-Рекс» или «Слейд».

— Или Род Стюарт, — сказала вторая, расширяя диапазон сравнений.

— Род не команда, он один парень, — возразила первая.

— Но у него есть группа, «Фейсиз», я видела их в «Аполло» и…

— Ну да, но все равно…

— И-и-и… — начал я.

— Мощнее Рода Стюарта, — безапелляционно возгласила вторая.

— Т-т-т… — сказал я, пытаясь запуститься с другого слова.

— Ну или пусть круче него и «фэйсов», лады?

— А к-как у н-них с оригинальным м-м-м-материалом, — выговорил я наконец. — Н-нету, что ли?

Девицы уставились друг на друга.

— Это что, вроде как в смысле своих песен?

— Ммм, — сказал я, прикладываясь к теплому лагеру.

— Да вроде нет, — сказала первая (анк [8] на тонком ремешке через шею и прорва дешевых индейских побрякушек).

— Не-а, — мотнула головой вторая (жилетка из варенки под тяжелой курткой из искусственного меха). — Нету. Но говорят, они там сочиняют. Точно.

Она окинула меня скептическим взглядом; ее подружка глазела тем временем на крошечную эстраду, где барабанщик и один из работяг что-то делали с педалью басового барабана. У меня возникло неприятное чувство, что я ляпнул нечто неуместное.

— Выпьем, а? — спросила первая у подружки, глухо стукнув пустым стаканом о стакан. Пока я пытался выдавить «Не мог бы я угостить вас пивом?», они оказались уже за пределами голосового контакта. Такая короткая фраза, и столько трудных консонант.

Второе отделение оказалось заметно хуже. Возникали проблемы с аппаратурой, ребята порвали целых четыре струны, но главное было даже не в этом. Материал представлял собой точно такую же окрошку, какая разочаровала меня раньше, только теперь все это было как-то слабее, словно первое отделение они составили из хорошо отработанных, многократно отрепетированных песен, а во второе отнесли материал только-только разучиваемый. Слишком уж часто они фальшивили, слишком уж часто барабанщик стучал не в такт остальной группе. Однако публика не имела никаких претензий и хлопала-топала с энтузиазмом даже большим, чем прежде, мне же совсем не стоило наводить такую критику; при всех своих недостатках FrozenGold были на голову выше всех групп, какие мне доводилось слышать в местных залах, — кой черт, да они были просто в другой весовой категории и со дня на день могли перейти в высшую лигу, на большие сцены, под яркий свет прожекторов.

Они закончили на «Love Me Do», сыграли на бис «Jumping Jack Flash» [9] и поставили последнюю точку — уборщик стоял в дверях зала, делал им знаки и тыкал пальцем в свои наручные часы, а техники начали уже отключать аппаратуру — акустической версией этой вещи Family, «My Friend The Sun», в минимальном составе: Адонис с гитарой и девушка на вокале. Эти двое работали настолько великолепно, что выискать какие-то там недостатки мог бы разве что самый злобный и недоброжелательный рок-журналист. Публика требовала еще, но уборщик уже выключил свет в зале и отрубил питание; я присоединился к толпе фэнов, сбившейся перед невысокой эстрадой.

Девушки, разговаривавшие в перерыве со мной, болтали теперь с этим парнем; два пьяненьких студента объясняли белокурой певице, что она самое невероятно прекрасное существо женского иола, какое они видели в жизни, и не согласилась бы она как-нибудь где-нибудь с ними выпить, она же улыбалась, трясла головой и споро откручивала микрофон от стойки. Я видел, что блондинистый гитарист краем глаза присматривает за этой сценой, не прекращая, однако, беседы с девицами.

Я протиснулся рядом с девушками, стараясь выглядеть серьезно и заинтересованно, как человек, настроенный обсудить важные проблемы, а не просто сказать «Круто, ребята» или что уж там еще, но не скрывающий при этом, какое глубокое впечатление — с определенными, конечно же, оговорками — произвело на него услышанное сегодня. Что из этого получилось, даже думать не хочется; скорее всего, выражение моего лица говорило: «В лучшем случае я — профессиональный подхалим, напившийся до опасной степени, но скорее — клинический психопат с пунктиком насчет музыкантов». Парень поглядывал иногда в мою сторону, но я смог поймать его взгляд только после того, как девицы выяснили, где будет следующее выступление группы, а одна из них получила вдобавок автограф шариковой ручкой на предплечье. Когда они удалились, чуть не писаясь от счастья, парень переключил внимание на меня.

— Привет, — сказал он и чуть улыбнулся.

— Вы з-д-д-дорово играете, — пробубнил я.

— Угу.

Парень начал сворачивать какой-то кабель, затем он отвернулся, взял у одного из рабочих открытый гитарный футляр и загрузил в него свой «лес-пол».

Я откашлялся и сказал:

— Я т-т-т…

— Да? — Он оглянулся, но в этот самый момент подошедшая девушка обняла его за шею, чмокнула в щеку, приобняла за талию и встала рядом, хмуро на меня поглядывая.

— Я т-т-тут под-д-думал…

— О чем?

Рука девушки медленно, рассеянно поглаживала затянутую белым шелком талию. У меня пропали последние остатки решительности. Эти двое выглядели так здорово, они так подходили друг другу, были такими счастливыми, красивыми и талантливыми, такими чистыми и ухоженными, и это после такого напряженного выступления; от нее, а может, и от него доносился запах какой-то дорогой парфюмерии, и я понимал, что просто не смогу сказать того, что собирался, ничего не смогу сказать. Безнадежная, заранее обреченная затея. Я — это я, громоздкий, страхолюдный, дурацкий Дэнни Уэйр, уродливый мутант в семействе, долговязая жердина с волосами как пакля, прыщами на роже и вонью изо рта… Я был чем-то вроде грошового, непотребного журнальчика, пожелтевшего и захватанного грязными пальцами, эти же двое были пергамент в сафьяновом переплете. Я был дешевой, покоробленной сорокапяткой, изготовленной из винилового вторсырья, эти же двое были золотыми дисками… они жили в совершенно ином мире, они были уже на полпути к славе и богатству. А я был обречен на Пейсли, на серые, замызганные стены и готовые обеды из чипсов и дешевой рыбы. Я еще делал жалкие попытки заговорить, но не мог выдавить из себя даже заикающегося «Д-д-д…».

Неожиданно девушка наморщила лоб еще сильнее и спросила, кивнув головой, словно уверенная в ответе:

— Ты ведь Уэйрд, верно?

Парень взглянул на нее слегка ошарашенно и, во всяком случае, удивленно, на его лице дрожало нечто среднее между неодобрительной гримасой и улыбкой; затем он перевел взгляд на меня, трудолюбиво продиравшегося через фразу:

— Д-д-да, да, э-т-то я.

— Что? — спросил у меня парень. Я протянул руку для знакомства, но он снова повернулся к девушке. — Что?

— Уэйрд, — сказала девушка. — Дэнни Уэйр. Д. Уэйр. Уэйр, запятая, Д, так было в школьном журнале, а отсюда — Уэйрд. Это его прозвище.

Парень просек и кивнул.

— Так оно и было, — ухмыльнулся я с не совсем понятным торжеством, театрально, а вернее — по-идиотски взмахнул рукой, а затем полез в карман за сигаретами.

— А ты меня помнишь? — спросила она. Я покачал головой и протянул им пачку; девушка взяла, а он не стал. — Кристина Брайс. Я была на класс старше.

— О-о, — протянул я, — ну да, конечно. Да, Кристина. А-а, ну да, понятно, Кристина. Ну да. Да. Ну и как ты, значит, м-м-м… как дела?

В действительности я напрочь ее не помнил и теперь отчаянно перетряхивал свои мозги в поисках хоть малейшего воспоминания об этом белокуром ангеле.

— Все путем, — улыбнулась Кристина. — А это Дейв Балфур, — добавила она, продолжая поглаживать талию белокурого красавца.

Мы кивнули друг другу:

— Привет.

— Хэлло.

После секундной паузы Кристина Брайс снова повернулась ко мне:

— Ну и что ты думаешь?

— О к-команде? К-концерте? — Она молча кивнула. — Э-э… з-д-дорово… д-да, з-д-до-рово.

— Так…

— Н-но вам н-не хватает своего, оригинального м-материала, а номера из второй п-по-ловины н-недостаточно п-проработаны, и у в-вас м-м-маловато слаженности, и м-можно б-бы поактивнее исп-п-п… пользовать орган, и б-б-барабанам сильно н-недостает д-дисциплины… н-ну и, конечно же, т-такое н-название это п-просто… м-м-м…

Судя по их лицам, моя речь была воспринята, мягко говоря, без восторга. Я сунул нос в пластиковую пинтовую кружку, якобы утоляя внезапно вспыхнувшую жажду, и был вознагражден глотком теплого, совершенно выдохшегося лагера.

Боженька ты мой милосердный, да чего же это я тут такого намолол? Оно же выглядело, словно меня воротит от всего, что они делают. О чем думала моя голова? Нужно было обхаживать этих ребят, стараться сблизиться, а не лягать их в зубы. Ну, только посмотреть, вот они — клево прикинутые ребятки из среднего класса сколотили команду, оттягиваются во весь рост, выдают лучшую в городе музыку и, вполне возможно, настроены на куда большее будущее, если, конечно же, их вообще интересует музыкальная карьера, привыкшие, это уж точно, к похвалам, аплодисментам и общению в своем блестящем кругу, и вдруг какой-то нескладный, нелепый, еле языком ворочающий псих так вот прямо заявляет, что у них все плохо и все не так.

Ну как вот я выглядел в их глазах? Я был шести футов шести дюймов роста, но страшно сутулый, голова почти пряталась между плечами («Патагонский гриф» или попросту «Гриф», у меня и такое было прозвище; их было много, десятки, но прилипло «Уэйрд» — самое, пожалуй, верное). Глаза навыкате, огромный, крюковидный нос, длинные, тонкие, перманентно слипшиеся от своего природного жира волосы. У меня были длинные грабки и огромные, разновеликие ступни, одна одиннадцатого размера, другая двенадцатого. У меня были громадные, впору какому-нибудь душителю, кисти с толстыми, неуклюжими пальцами, которые не позволяли мне толком освоить гитару при всем желании и всех стараниях, в итоге я был просто вынужден взяться за басовую, у нее хоть струны малость пореже.

Я чудище, мутант, долговязая горилла, от меня дети шарахаются. Правду говоря, меня боятся даже некоторые взрослые, а остальные попросту хохочут или брезгливо отводят глаза. Я рос странновато выглядящим ребенком и вырос в страхолюдного юнца, и ладно бы еще, будь моя уродливость скромной, тактичной, но ведь я был страхолюден нагло, вызывающе. Ну какая, спрашивается, радость этим очаровательным, великолепно гармонирующим друг с другом, приличным людям смотреть на этакое пугало? Мне было неловко даже просто находиться в одном с ними помещении. А уж что я там наговорил, так вообще…

Дейв взглянул на меня как на нечто среднее между дождевым червем и амебой, а затем — не то чтобы хохотнул, скорее негромко фыркнул:

— А в остальном, как говорится, ничего, жить можно?

— Э-э-э… да, — заторопился я. — Блестяще. Я… я… я думаю, вы м-можете достичь… ну, понимаете… — Я хотел сказать «достичь самых вершин», но это звучало бы предельно глупо. — Вы м-можете делать все, что вам… ну вот, значит… — Я с ужасом осознал, что моя способность выражаться членораздельно находится в данный момент не на высшем уровне. А мой высший — это то, что для среднего олуха — низший, а то и хуже. — Да х-х-х… — начал я, но вовремя остановился, решив, что ругаться не стоит. — Слушайте, я б-бы х-хотел как-нибудь вам п-поставить и поговорить по д-делу.

— Дело? — с сомнением переспросил Дейв Балфур.

— Да. У меня, пожалуй, есть нужные вам песни.

— Вот так прямо и есть?

Судя по лицу Дейва, он решал непростой вопрос: то ли повернуться и уйти, то ли сперва шарахнуть меня по черепу микрофонной стойкой. Я кивнул и затянулся с такой силой, словно в сигарете был не табак, а наркотик, восстанавливающий уверенность в себе. Кристина Брайс смотрела на меня с доброй, понимающей улыбкой.

— С-с-серьезно, — сказал я. — Д-дайте мне т-только п-поговорить с вами. У меня и мелодии, и слова, все вместе. Нужно т-только, чтобы к-кто-нибудь посмотрел. Вам они п-понравятся, вот честно. Они как прямо для вас.

— Ну, в общем, — начал Дейв, но тут уборщик окончательно не выдержал и начал ругаться. Работяги уже открыли дверь в ночь, дождь и холодный, пронизывающий ветер и вытаскивали аппаратуру наружу. Я подхватил один конец колонки и помог спустить ее по ступенькам, на Хантер-стрит, где стоял в ожидании микроавтобус «транзит». Моя всегдашняя косорукость куда-то на время отвлеклась, и мы дотащили колонку, ни разу ее не грохнув. Дейв Балфур укладывал футляр с гитарой в багажник старого «хиллман-хантера», припаркованного сразу за «транзитом»; Кристина уже сидела в машине. Я подошел к Балфуру, еще больше ссутулившись из-за дождя и ветра.

— У тебя действительно есть материал? — спросил он, поднимая воротник мягчайшей кожаной куртки.

— Точно, — кивнул я. — Без балды.

— Верю. Вот только насколько он хорош?

Пару секунд я сосредотачивался, чтобы произнести фразу не экая и не мекая, а затем сказал:

— Он настолько хорош, что даже лучше вашей команды, какая она есть и какой б-ббудет.

Вот же мать твою! Всю дистанцию прошел, а на финише споткнулся! Этот ответ был у меня наготове уже целых два года, не хватало малого: чтобы кто-нибудь задал мне соответствующий вопрос. Произнесенная фраза не звучала и вполовину так весомо, интригующе и амбициозно, как в моих ночных фантазиях, но это ладно, главное — она была произнесена.

Дейв Балфур секунду попереваривал услышанное, а затем расхохотался.

— Лады. Тогда ты нам ставишь, как обещал.

— Когда?

— Да хоть завтра. Если хочешь — заходи к нам вечером на репетицию, а потом сходим куда-нибудь, примем по порции. О'кей?

— Хорошо. А какой адрес?

— Сент-Ниниан-террас, сто семнадцать. Мы будем в гараже. Часов в восемь.

— Хорошо, — сказал я. — До скорого.

Он забрался в машину, и тут же рабочие захлопнули дверцу «транзита»; через ветровое стекло смутно проглядывали бледные пятна их лиц.

Я побрел под гору, по Хантер-стрит, чтобы зайти в чипсовую купить, что просила мама, а потом идти к ней. Мимо прокатился, астматически перхая, «транзит», следовавший за ним «хиллман» притормозил, из левого окошка высунулась голова Кристины:

— Подбросить?

— В Фергюсли-парк? — рассмеялся я и покачал головой. — Ваши покрышки не выйдут из такого испытания живыми.

Кристина втянула голову и начала переговариваться с Дейвом, у меня было впечатление, что все это не его идея.

— Мы высадим тебя где-нибудь рядом.

— Ну-у… — протянул я. — Т-только мне нужно сперва купить, это, «фиш-энд-чипз» [10], вам будет н-не…