Против «псов-рыцарей»

И вот сигнал к началу. Полетели первые снежки в обе стороны, раздался крик воеводы нападавших, потом нашего, и все остальное потонуло в диком оре сотен голосов. Орали и те, кто пытался приблизиться к стенам, и те, кто их защищал, и зрители, облепившие берега. Множество спугнутых птиц добавили гвалта.

Наступил миг Лушкиного триумфа. Появление вот этакого черт-те чего на стене заставило наступавших даже замолчать, Лушка воспользовалась моментом и замахала руками, точно крыльями. Нашитые полоски ткани развевались на ветру, добавляя ужаса в ее облик.

Но нападавшие быстро опомнились, и в сестрицу полетел град снежков, пришлось быстро прятаться, мало того, в один из приделанных к корзине рогов попал снежок, сам рог сбил, а корзину развернул так, что сестрице не было ничего видно. Лушка сбросила корзину вниз на нападавших и тут же получила по лбу следующим снежком. Погрозив штурмующим кулаком, она скрылась за стеной, вызвав гомерический хохот по обе стороны.

Конечно, мы понимали, что должны сдать крепость, ведь она символизировала собой Зиму, а разрушение – победу весны над вьюгами и холодами, но сдаваться сразу неприлично, и мы отбивали атаку за атакой. Но постепенно снежки закончились, а нападавшие становились все настырней. Вот уже в одном месте они преодолели стену, потом в другом…

Снежный городок пал и был разрушен под вопли довольной толпы. Разнеся то, что только вчера старательно строили (вот еще одна загадка русской натуры – сначала с воодушевлением возводить, а потом с не меньшим разрушать собственное творение), народ разойтись просто так не мог, слишком еще бушевала внутри потребность либо намять бока, либо быть побитым самому, а скорее, и то и другое.

Выход находился всегда один – стенка на стенку.

Вытряхнув снег из-за шиворота и сапог, перемотав онучи и перепоясав тулупы, люд тут же на берегу подкрепился пирогами со сбитнем и был готов биться дальше.

Стенки собирались на льду Волхова. Можно бы и на мосту, но слишком много народа собралось, всем не поместиться, посадник все переживал, что снова ограждение сломают, да и сами доски сгоряча порушить могут, а потому решению выйти на крепкий лед только порадовался.

Зато на мосту расположились наблюдатели из тех, что побогаче. Зрелище интереснейшее. Вот бы киношникам там побывать! Никаких темных, мрачных тканей, все настолько яркое, что в глазах рябило. Шубы крыты бархатом всех мыслимых и немыслимых цветов и оттенков. Кто сказал, что у них не было ярких красителей? Видно, все, что дошло до наших дней, просто со временем выцвело.

У женщин на головах собольи шапочки и поверх них богатые цветастые шали с бахромой по краям. Дочери на выданье в белых расшитых полушубках и таких же цветастых шалях. На ногах яркие ладные сапожки, на руках вышитые рукавицы, лица раскраснелись на морозце, глаза блестят… Как тут не влюбиться какому-нибудь доброму (или не очень) молодцу?

Сами молодцы, вернее, те, кто постарше (молодежь ушла биться, негоже стоять, надо показать себя в деле), тоже нарядны донельзя. Сапоги у всех красные с позолоченными или серебряными застежками, кафтаны или плащи один другого ярче, шапки лихо заломлены на затылке…

К нам с Лушкой подскочили холопки с нарядными шубейками и сапожками, видно, Анея предусмотрительно распорядилась. Пришлось переодеваться, зато теперь и мы были достойны внимания…

Лушка рвалась поучаствовать и в стенке, но уж туда я ее не пустила. У сестрицы и так, кроме синяка на лбу, обнаружился второй под глазом. Пришлось уходить в ряды наблюдателей к Анее. Вятич с Тишаней, конечно, среди дерущихся. Они вообще показали свою удаль, одними из первых ворвавшись на стены снежного городка, а потому теперь были попросту раздираемы противоположными сторонами с требованием биться именно за них.

Торговая сторона шла на Софийскую, потому Вятичу и Тишане полагалось быть в рядах софийских, но сотник решил по справедливости:

– Я в одну сторону, ты в другую.

Тишане, похоже, все равно, лишь показать удаль молодецкую.

Я заметила, как Вятич что-то внушал парню, видно, вдалбливал правила стенки, чтобы ненароком никого не покалечил своей силищей.

Мы отошли к Анее, стоявшей рядом с епископом и большой группой бояр, рядом находился и князь со своей молодой княгиней. Александр Ярославич кивнул мне, как старой знакомой, что вызвало неподдельный интерес со стороны окружающих. А уж когда мы пробрались к Анее с епископом Спиридоном и тот благословил нас, ласково смеясь, здороваться стали и все остальные, причем так, словно мы были лучшими подругами каждой боярыне и давними знакомыми боярам.

Посадник посмеялся над Лушкой, прикладывающей к лицу снежок:

– Сие ранение зачтется, как боевое.

Я с ужасом ожидала, что сестрица что-нибудь ляпнет о моем боевом прошлом, но та только глазами стрельнула, промолчав.

Окружающие боярыни и боярышни придирчиво оглядывали нас, словно мы были им хоть в чем-то соперницами. Конечно, не были, но такова уж женская натура: если рядом оказывается женщина, но не подруга, обязательно надо оценить, хорошо, если доброжелательно. Судя по тому, что следом окидывался беглым взглядом и собственный наряд, и наряд подруги или сестры, Анея постаралась на славу, выглядели мы вполне прилично, вызывая зависть у соседок.

Но нам было наплевать, тем более с моста гаркнул во все горло какой-то священник:

– Люд православный, позабавимся-ка, благословясь! Помните об уговоре биться честно и без увечий.

Я всегда считала, что Масленица и вот такие игрища вызывают у церковников аллергию в лучшем случае, но в Новгороде, видно, так привыкли, что менять ничего даже в угоду новой вере не стали. Разумно, лучше пусть между собой воюют при штурме снежного городка или вот так – стенка на стенку, но без оружия, чем силушку друг против дружки применяют с кровопролитием. Хотя я подозревала, что и второе тоже бывает, слишком уж шумным показалось мне вече, прошедшее два дня назад. Орали так, что и снега на деревьях не осталось. Вятич потом объяснил, что это вовсе не шумно и вопросы решали почти мирно и без споров. А что же бывает, когда со спорами? Ой-ой…

От размышлений меня отвлек ор, который поднялся, когда стенка все же пошла на стенку. Бой начался с единым выдохом в полное горло: «Га!» Я почти с ужасом представила, каково это, когда сотни здоровенных мужиков сталкиваются на кулаках друг против дружки. Мой взгляд выцепил Тишаню, его было заметно даже среди немаленьких новгородцев. Наш приятель размахивал кулаками направо-налево, и явно нашлось немало пострадавших от его ручищ. Его, пожалуй, утихомирить можно только сообща.

Так и есть, Тишаню вознамерились вывести из боя сразу несколько человек, так, видимо, не полагалось, но уж очень мощен был боец. А дальше следовало то, что обычно описывают сказки или легенды. Когда навалившихся стало слишком много, чтобы он мог свободно размахивать кулаками, Тишаня просто распрямился, и несколько человек полетели в стороны, отброшенные его ручищами. Я услышала, как рассмеялся, показывая на нашего богатыря, князь:

– Ты посмотри, вот силач!

Да уж, Тишаня и в своей деревне был не хилым, а на хороших харчах вырос словно на дрожжах (может, так и было, он еще молодой совсем).

Епископ усмехнулся:

– Это вон Анеи Евсеевны холоп.

– Он не холоп, – возразила Анея, – он вольный. Приехал с Вятичем и Настей.

– Где взяли-то такого? – это уже ко мне.

– Он нас ограбить на лесной дороге пытался.

– Чего?! – уставилась на меня Анея, явно не ожидавшая столь неприличного поведения от Тишани.

– Да они в первый раз, видно, на разбой вышли, а тут мы ехали. А грабил-то как! Почти попросил отдать деньги, но стоило за оружие взяться, дал стрекача.

– Неужто труслив?

– Нет, но разбойник из него не получился, совести слишком много.

Похоже, Анея успокоилась, снова с усмешкой наблюдая, как расправляется с нападающими на него новгородцами Тишаня.

Сшибка шла во всю мощь, уже уползали первые пострадавшие, кто-то просто отплевывался, утирался снегом, кого-то пришлось уводить и даже уносить. Но жалоб не было и покалеченных тоже. Выбитые зубы и разбитые губы или брови в счет не шли, как без них в драке? Но немного погодя сшибка как-то сама по себе сошла на нет, и виновником стал Тишаня.

У противников, а может, и соратников богатыря появилась забава, они висли на Тишане гроздьями, а тот раскидывал приставших в разные стороны. Постепенно он оказался просто в круге любопытных, и интерес к выбиванию зубов друг у дружки народ потерял.

Видимо поняв, что парня просто надорвут, к Тишане пробрался Вятич:

– Ну, все, хватит.

Тот чуть смущенно пробасил:

– А чего они все сразу…

– Вот и я о том. Негоже всем против одного.

Здоровенный, не меньше самого Тишани, кузнец Никифор крякнул:

– Да мы не против, мы ж за него. – И неожиданно, видно даже для самого себя, предложил: – А давай один на один?

Теперь они сцепились вдвоем. Стенка была забыта, круг стал совсем плотным, нам и не видно, что там творилось, можно было только догадываться. Князь позвал к себе кого-то из дружинников, кивнул на собравшихся…

Крики, которые доносились из плотного кольца людей на льду реки, говорили, что схватка крепкая, соперники друг дружки стоили. Потом раздался единый вопль, свидетельствующий о победе одного из поединщиков, только вот кого?

Из толпы, работая локтями, выбрался дружинник, бросился к князю, крича на ходу:

– Этот новенький Никифора ка-ак поднял да ка-ак приложил наземь!

– Живой?

– Конечно, чего ему сделается?

– Анея Евсеевна, скажи, чтобы твой человек ко мне подошел.

Анея усмехнулась одними уголками губ:

– Он с нами.

– Да будет тебе, силен же детинушка просто так по земле ходить, пусть послужит Новгороду, – крякнул епископ. Анея в ответ притворно вздохнула:

– Я ему не указ, как сам решит.

Я подумала, что Тишаня решит, как Вятич скажет.

Тишаня действительно вопросительно смотрел на Вятича, сотник рассмеялся:

– Чего ты на меня глазеешь, князь тебя звал.

– А чего меня-то?

– А кто половину новгородцев по льду раскидал?

Тишаня явно перепугался, что за бой на льду Волхова придется отвечать.

– А чего я-то, все так бились. Ну, может, и приложил пару раз кого, нос набок свернул, так чего они под кулаки лезут? И все на одного… А Никифор тот сам предложил…

– Да не переживай, князь тебя не ругать за разбитые носы собирается, а к себе звать.

– Куда к себе?

Вот балда, кулаками махать горазд, а соображать быстро не получается.

– В дружину, небось.

– А как же вы?

Тут уже не выдержала я:

– Нет уж, в дружину мы с тобой не пойдем.

Тишаня явно расстроился.

– Но и тебя держать не станем. Иди к князю, раз звал, ты Новгороду нужнее.

Хотелось добавить, что мы сами скоро уплывем, но травить душу парню уже не стали.

Но это было на следующий день, а тогда мы еще и сжигали собранное из чего попало чучело Костромы, или, как ее еще назвали, Зимерзлы. И глядя на летевшие по ветру искры от большущего костра, и то, как горячее пламя пожирает страшную куклу, действительно верилось, что скоро уйдет зима надолго, что холода и метели сменятся теплом и зеленью. Человек должен верить в лучшее, иначе как жить?

Мы ждали тепла с особым нетерпением, ведь предстояло поторопиться в Сигтуну – портить жизнь зятю шведского короля Биргеру и ссорить его с остальными.

Александр Ярославич и правда взял Тишаню к себе в дружину, но тут возникла проблема, потому как ни одна кольчуга на богатыря попросту не лезла, пришлось спешно набирать новую. Тишаня ходил гордый и смущенный донельзя, его позвал князь, вокруг него суетилось столько людей…

Кольчугу нашему богатырю набирал все тот же Никифор, мало того, объявил, что такому бойцу сделает все бесплатно. Анея дала денег на остальное – оружие, новую сбрую для Звездочки (парень категорически отказался менять кобылу, хотя я подозревала, что Быстрый все же обрюхатил подругу), одежду для самого Тишани. Не стал менять парень и свое имя, хотя странновато было называть Тишаней громилу, который все прибавлял в росте и раздавался вширь. Даже князь посмеялся, мол, тебе не лошадь надо, а кого покрепче.

Видно, мы хорошо прогоняли зиму, потому что весна пришла ранняя, дружная, веселая. Как-то неожиданно звонко закапало с крыш, сосульки застывали за ночь прозрачными синеватыми столбиками, а днем весело роняли кристально чистые капли в просевший ноздреватый снег. Его уже вовсю размывали ручьи. Грязи пока не было, но мостовикам в Новгороде работы нашлось, они чистили канавки для стока воды, выбрасывая горы мусора, накопившегося за зиму, меняли дубовые плашки мостовых, вытоптанные горожанами и гостями Новгорода, чинили ступеньки и перила лестниц, ведущих к воде и мосту.

Торопились укрепить большой мост и мостники, потому как ледоход ожидался тоже дружный, как бы не снесло. Вообще-то сносило каждый год, сколько ни крепили, но у мостников все наготове, ежели снова ильменский лед поломает мост, то восстановят его быстро, город, расположившийся по обоим берегам Волхова, не должен быть разорванным даже в ледоход.

Сам ледоход начался, как обычно, ночью. Поднявшийся треск и грохот собрал на берега Волхова почти все население Новгорода. Казалось бы, ну что за радость смотреть, как река несет из одного озера в другое всякую дрянь, потерянную или выброшенную зимой и прикрытую снегом? Но приходили, часами мерзли на холодном ветру и смотрели.

Споров было великое множество.

– Во, глянь чего плывет!

– Где?

– Вон, вон! Никак мертвяк?

– Тьфу на тебя!

Самые осторожные глядели с берега да подальше, самые храбрые, вернее, глупые – с моста, словно демонстрируя свою удаль и безбашенность.

Вятич усмехнулся, кивая на мост:

– Глянь.

Как и следовало ожидать, там торчал Тишаня. Он теперь жил на Ярославовом дворище, постепенно привыкая к дружинному укладу. Сам князь был с основной частью дружины в Ракоме, так повелось издревле, но часть его дружины находилась в городе на дворище.

Чего Тишаню вынесло на мост, неизвестно, особой рассудительностью парень не отличался. Он стоял, перекинувшись через перила и что-то выглядывая внизу. Вдруг с берега донеслись крики, люди показывали друг дружке на льдину. Я пригляделась и ахнула: на льдине крутился человек, его несло, видно, из озера. С берега достать льдину невозможно, перепрыгнуть на другую тоже, льдины натыкались друг на дружку, вставали ребром, и человеку грозила гибель. Течение у Волхова не быстрое, льдины ползли и того медленней, но надежды у попавшего в беду не было никакой.

На берегу засуетились, видимо пытаясь срочно найти веревку, а секунды бежали, сокращая жизнь бедолаги. И тут Тишаня показал, что способен в случае необходимости соображать быстро. Он прикинул, в каком месте льдина достигнет моста, и принялся разваливать там перила. Мостники постарались на славу, дерево поддавалось мощным ударам с трудом. А льдина уже все ближе… И веревку принести даже бегом уже не успеют.

Наконец после особенно мощного удара ограждение рухнуло, Тишаня бросился ничком на мост и опустил руку вниз. Никто не успел и опомниться, как бедолага со льдины взлетел, подхваченный мощной лапищей Тишани, и оказался на мосту. Только тут все разглядели, что это женщина, правда, одетая в мужской тулуп. Несколько мгновений она лежала на мосту, приходя в себя, Тишаня поднялся и протянул ей руку:

– Вставай, не то замерзнешь.

Все произошло так быстро, не все сразу и сообразили, что наш герой умудрился вытащить женщину в последний момент, на берегах еще крутили головами, пытаясь понять, куда она девалась. И только те, кто был на мосту и видел происходившее воочию, принялись кричать и размахивать руками.