Лесной фронт. Задача - выжить

Мы неслись через лес будто сдавали норматив по бегу. Каким-то образом наш отряд, уменьшившийся на одного человека, умудрился не рассеяться в наступивших сумерках. Каждый бежал ориентируясь на спину того кто был впереди. Первым, как всегда, был Алфедов, за ним Терехин, от политрука немного отставал Гримченко, пулемет которого, казалось, цеплялся за все окрестные ветки, почти вровень с ним бежал Лешка. Ну и замыкали колонну мы с Олей, которую я продолжал тащить за руку. Бежали не скрываясь, с треском проламываясь через кусты и ломая ногами, казалось, каждую лежащую на земле ветку, хрипя на весь лес и топоча как стадо бизонов. Сейчас было не до маскировки, у каждого в голове была только одна мысль — поскорее убраться подальше от аэродрома.

Вдруг впереди и чуть справа щелкнул выстрел. Потом прогавкала короткая очередь и бегущий впереди Алфедов кубарем покатился по земле. Споткнулся и упал, схватившись за голову, Терехин. Я, снова дернув к земле Олю, рыбкой запрыгнул за ближайшее дерево, надеясь только, что на земле не окажется никакой сучковатой ветки, об которую пропорю себе живот. Остальные, кто был еще на ногах, тоже попадали кто куда.

Судя по звукам выстрелов, нас обстреливало минимум пять человек, по крайней мере один из которых был вооружен пулеметом. Пули снова свистели над головой. Первым сориентировался Лешка. Он, похоже, еще в падении, зашипев от боли, сорвал с плеча карабин и, матерясь, начал стрелять куда-то в лес. Из-за соседнего дерева Саша, отбросив наконец в сторону бесполезный пулемет, разряжал в том же направлении мой парабеллум. Я, повинуясь стадному инстинкту, тоже взялся за свой трофейный карабин. Стрелять пытался на вспышки выстрелов. Не знаю, попал куда-то или нет, но, похоже, все мы патроны тратили впустую — количество стволов с той стороны не уменьшалось.

Опустошив обойму, Лешка рванул из-за пояса гранату. Немецкую 'колотушку'. Шипя и матерясь, он долго пытался свинтить с деревянной рукоятки колпачок. В конце концов, ему это удалось — дернул шнур и граната полетела в заросли, из которых сверкали вспышки выстрелов. Грохнуло. Судя по звукам, на одну винтовку у противника стало меньше. Зато пулемет стал посылать в нашу сторону очереди подлиннее.

Тут ударник моего карабина сухо щелкнул. Я отвел затвор и вытащил из кармана новую обойму. Попытался засунуть патроны в карабин не вынимая из планки, но что-то клинило и перезарядить карабин никак не получалось. Плюнув на это дело, начал запихивать патроны в обойму карабина по одному. Краем глаза я видел как Лешка дергает шнур у второй гранаты.

— Получите, суки! — заорал он, бросив врагу новый подарок.

Снова грохнуло и, на этот раз, замолк пулемет. А еще через несколько выстрелов смолкли и винтовки. Над лесом снова повисла тишина, бьющая по ушам сильнее любого взрыва.

— Эй там, — раздалось из зарослей на чистом русском языке. — Оружие на землю и выходи по одному!

Подняв руки над головой, обезоруженные, мы тесной кучкой стояли посреди небольшой полянки. Рядом неподвижно лежали Терехин и Алфедов. Ночь уже вступала в свои права и я различал только смутные силуэты окружающих нас четырех человек. Судя по стонам, раздававшимся откуда-то слева, где-то здесь был и пятый. Наверно раненый. Вещи у нас отобрали, оружие тоже было где-то вне моего поля зрения. Отобрали даже мою трофейную зажигалку.

— Вы хто такие будете? — произнес откуда-то из темноты тот же голос, который чуть ранее предложил нам бросить оружие.

А в ответ тишина. Лешка, шипя сквозь зубы, подергивает простреленным левым плечом. Саша Гримченко тоже молчит, видимо горюет о все-таки "прое…ном" пулемете, который остался где-то в кустах недалеко от полянки. Оля… А что она скажет? Мне опять говорить?

— Окруженцы мы, — я рассудил, что молчание в нашей ситуации совсем не выход, а поскольку остальные говорить явно не собираются… — На восток шли. Собирались через фронт прорываться. А вот вы кто такие?

— А ты, милай, погоди вопросы задавать. Спрашивать-то потом будешь. — мой собеседник явно настроился вести диалог в стиле "вопрос-ответ", причем спрашивать, по его мнению, должен исключительно он сам. — Вы тут што делали?

— Да я ж говорю, на восток шли! — он не понимает что я говорю или это я его недопонял. Значит расскажем со всеми подробностями. — Шли через лес. Впереди заметили аэродром. Решили обойти стороной. А тут кто-то стрелять по аэродрому начал. Немцы, в ответ, из пулеметов. Ну мы и побежали оттуда…

— Так то мы по немцам-то стреляли. — никаких других комментариев на мой рассказ не последовало. — Ладно, пусть командир решает хто вы и шо с вами делать.

Шли мы долго. Не знаю сколько времени, но по ощущениям казалось — целую ночь. Руки нам разрешили опустить, выстроили в колонну и повели в неизвестно направлении. Взявших нас в плен я так и не разглядел — ночь этому не способствовала. Судя по звукам, один или двое шли впереди, еще кто-то сбоку и сзади. Через каждые пару шагов я спотыкался и несколько раз чуть не упал. Вообще, ночью лес как-то преображается. Такой красивый в светлое время суток, радующий глаз зеленью листвы и пробивающимися сквозь нее золотыми солнечными лучами, ночью он пугает неизвестными шорохами и звуками. А еще — коварно подставляет под ноги всякие корни, ямки и прочие прелести, о которые легко переломать ноги. Не способствовал приятному путешествию еще и тот факт, что мне с Гримченко пришлось нести Терехина. Политрук, как оказалось, выжил и был без сознания. Позже, когда мы увидели его при свете, выяснилось, что пуля по касательной задела его голову, вырвав приличный кусок скальпа. Не бросать же раненного… Вот и несли мы с Сашей, как единственные, не считая Оли, не поймавшие пулю, самодельные носилки.

В конце концов, когда я уже решил было упасть здесь на месте и пусть пристрелят, если захотят, из темноты раздалось "Стой! Кто идет?"

— Свои, Костик. — ответил тот же самый голос, который допрашивал нас.

— Митрофаныч, ты чтоль?

— Буденный! — на настроение Митрофаныча события этой ночи оказали не лучшее воздействие. — Со всей своей конницей! Командир не спит?

— А я знаю? Торчу тут уже третий час.

— Ну и торчи себе. — наша колонна двинулась дальше. — А мы пойдем. Доложится надо.

Минут через пятнадцать за деревьями показались проблески костров и вскоре мы вышли на свет.

— Знач так, — Митрофаныч, оказавшийся пожилым мужиком с седой шевелюрой и такими же седыми усами, по сравнению с которыми, ныне уже покойный, Михалыч был просто до синевы выбрит, одетым в потертый серый пиджак, галифе и сапоги, скинул с плеча и упер прикладом в землю винтовку. — Раненых оставляем здесь. Алексашка, проследи что б их посмотрели, а мы — к командиру.

Мы с облегчением положили носилки на землю, оставив Терехина на попечение одного из наших конвоиров, и, под конвоем остальных, пошли за Митрофанычем. Тот быстрым шагом направлялся к какой-то конструкции, видневшейся между деревьев. Вблизи конструкция оказалась здоровенным шалашом. На высоте около двух метров между деревьями была горизонтально закреплена здоровенная палка, длиной метра в три, по бокам которой под углом были закреплены разномастные ветви, скрывающие привядшей листвой то что творилось внутри. Вход в эту импровизированную палатку закрывал кусок брезента.

— Семен Алексеич, ты не спишь? — даже если тот и спал, гулкий голос Митрофаныча поднял бы и мертвого. — Мы тут с ребятками вернулись.

На свет костра из шалаша вышел высокий (вот почему строение такое высокое) человек в поношенной, но аккуратно зашитой, командирской форме. Под отросшими волосами, отражая пляшущие языки огня, на гладко выбритом лице сверкали черные глаза. Форма, хоть и во многих местах зашитая, была чистая, казалось еще и отутюженная, и сидела на мощной фигуре будто только из ателье. На петлицах поблескивали по одному прямоугольнику — капитан.

— Не сплю, Митрофаныч. Вас ждал. Как сходили?

— Славно сходили, Семен Алексеич. И дело сделали, и вот, — Митрофаныч кивнул на нас, тесной кучкой стоявших перед шалашом. — привел тебе. Там еще офицер раненый. С Алексашкой оставил.

Взгляд капитана переместился на нас.

— Ну и кто вы такие?

— По лесу бегали. — за нас ответил Митрофаныч. — Мы когда по аэродрому постреляли, немец с пулеметов палить начал. Ну, мы быстренько в лес кинулись. Бежим, значит, а тут слышим — сзади кто-то тоже бежит. Мы залегли, думали немец по нашу душу в лес полез. Как увидели их, начали стрелять. А они — в ответ. Гранаты бросали, значит. А я слышу — кто-то из них по-нашему кричит. Ну и сказал ребятам огонь-то прекратить и этим, что б сдавались. Вот…

Митрофаныч закончил выкладывать свою версию событий и повисла пауза. Поскольку никто из наших говорить, вроде, не собирался, пришлось объяснять ситуацию снова мне.

— Товарищ капитан, боец Найденов. — я решил назваться той фамилией, которой меня окрестил Терехин. — Мы из окружения пробивались к линии фронта. Хотели перейти к своим. На выходе из леса наткнулись на аэродром и, поскольку наших сил не хватало для ведения боя, решили обойти его стороной. Мы собирались уходить в лес, когда ваши обстреляли аэродром. Когда немцы открыли ответный огонь, мы побежали в лес и, опасаясь преследования, продолжали бежать и после того как немцы прекратили стрелять. Потом попали под огонь из леса. Думали, что снова нарвались на немцев и начали отстреливаться. А когда нам на русском языке предложили сдаться, решили, что нас, по ошибке, обстреляли свои же и сдались.

— Значит так, — капитан немного обдумал мой рассказ и принял решение. — Митрофаныч, отведи всех, кроме Найденова, вон к тому костру. Потом по одному ко мне.

Серьезно у них тут. Решил по одному допросить. А что, он должен сразу всему поверить и принять нас с распростертыми объятиями? Так время сейчас не то. Мы вполне можем оказаться и немецкими диверсантами, и провокаторами, и просто дезертирами. Я б тоже, на месте капитана, был недоверчивым. Тем более, мы в той короткой схватке в лесу, похоже, одного его бойца уложили, а второго — ранили.

— Ну что, Найденов, — когда остатки моего отряда устроились у горящего в отдалении костра, капитан присел на лежащее у входа в шалаш бревно и продолжил. — Рассказывай кто ты. В какой части служил? Как в лесу оказался? Что можешь сказать о своих спутниках?

— Товарищ капитан, — я секунду подумал и решил позволить себе немного понаглеть. — Разрешите не по уставу?

Бровь капитана удивленно приподнялась, но он кивнул.

— Дело в том, товарищ капитан, что я не помню кто я.

— Как так? — капитан скептично скрестил на груди руки.

— Я очнулся в лесу у дороги. Рядом лежал расстрелянный грузовик и трупы. Видимо, я ехал в этом грузовике, а когда нас обстреляли и машина перевернулась — ударился головой. — я снова продемонстрировал свой, уже подживший, шрам на лбу. Похоже, он у меня скоро станет вместо удостоверения личности. — Я тогда не помнил ни кто я, ни откуда я и что вообще здесь происходит. Только имя помню…

— А фамилию? — тут же парировал капитан.

— Фамилию "Найденов" мне дал товарищ младший политрук. — я кивнул головой в ту сторону где остались носилки с Терехиным. — Он там лежит. Раненый.

— А капсулы при тебе не было? — судя по тону, капитан не очень-то мне верит. Даже удивленно хмыкнул. Я отрицательно покачал головой и показал руками на свою одежду, больше походившую на лохмотья.

— Продолжай.

— Я решил выйти из леса. Надеялся кого-то встретить и выяснить, хотя бы, где я. Дальше шел по лесу и вышел к хутору. На хуторе увидел как немцы убили старика и издевались над Олей, девушкой, — я указал в сторону костра, у которого сидели мои спутники. — которая с нами. Немцев я убил…

— Сколько было немцев и как их убил?

— На хуторе было два немца. Они на мотоцикле приехали. Я их застрелил из оружия, которое подобрал на дороге где очнулся. — про то, что вместо карабина взял ТТ умолчим. — А потом взял девушку и мы побежали в лес.

— Почему побежали? — вот же допытливый какой капитан попался!

— Я боялся, что звуки выстрелов привлекут других немцев…

— Ясно. Что было дальше?

— В лесу мы встретили окруженцев, которые пробивались к нашим, и, по решению командира, присоединились к отряду.

— Командир — это тот политрук?

— Нет. Командиром отряда был майор, фамилии не знаю. Он ранен был и умер на следующее утро. Товарищ младший политрук, как старший по званию, возглавил отряд после этого.

— Продолжайте.

Я пожал плечами. Продолжать было, собственно, нечего. О нашей встрече с партизанами капитан уже знал. Хотя, как плюс себе, можно рассказать еще о минировании дороги.

— Дальше мы шли по лесу на восток… Еще по пути заминировали дорогу…

— Заминировали? — в глазах капитана недоверчивость сменилась заинтересованностью. Он даже немного подался вперед. — Чем минировали? Кто минировал?

— Минировал я. — скромно потупил глаза, чуть ли не шаркнул ногой… — Мы на полянку вышли. Там лежал минометный расчет. Я подобрал две мины, поставил их на взвод и прикопал на дороге…

— Ты разбираешься в подрывном деле? — интерес к моей персоне все усиливался.

— Да я не знаю… Увидел мины и вспомнился принцип действия взрывателей…

— Ясно. И как, сработало?

— Мы не проверяли. Просто через некоторое время услышали два взрыва. Думаю, сработали, но от чего…

— Какие мины были?

— Восемьдесят два миллиметра. С взрывателем М1.

— О как! Даже знаешь какой взрыватель? Молодец… И что дальше?

— А потом мы вышли к аэродрому и дальше вы уже знаете.

Капитан задумчиво смотрел на меня. По его лицу сложно было что-то понять.

— Какой состав вашего отряда? — наконец спросил он.

— Когда мы только встретились, в отряде был майор, который потом умер, младший политрук Терехин, старший сержант Белынский, Алфедов, Гримченко и Митрофанчик. Последние трое — простые бойцы. Старший сержант был убит немцами у аэродрома, когда те начали обстреливать лес, а Алфедов убит уже в лесу вашими. Ну, и мы с Олей еще в отряде были.

— Митрофанчик, говоришь? — капитан усмехнулся. — Ладно, иди к костру и скажи Митрофанычу, пусть следующего ведет.

Я отошел к костру и предал Митрофанычу слова капитана. Он кивнул головой Саше Гримченко и тот, с трудом поднявшись, пошел к командирскому шалашу. А я присел у огня и даже не заметил как вырубился.

Проснулся я только поздним утром. Солнце давно взошло и в лагере вовсю кипела жизнь. Свежий ветерок доносил откуда-то обалденно вкусный запах. Мой живот тут же отреагировал на внешний раздражитель и громогласно потребовал завтрака. Я сел и застонал от того что все тело ломило. Прогулка по лесу, потом обстреляли у аэродрома, потом дикий бег по тому же лесу, но уже ночному, снова обстреляли, снова поход по лесу с носилками, допрос… куда я попал и зачем оно мне все надо? Я, человек из двадцать первого века, предпочитающий даже две остановки проехать на транспорте, а не идти пешком, уже почти неделю бегаю по лесам, как заяц в сезон охоты… Голодный, давно не мывшийся… В голову пришло новое значение слова "попаданец". Это, оказывается, не только из-за того, что человек попал в другую эпоху. Он "попал" во всех смыслах!

Остальные, похоже, тоже уже давно проснулись. Оля сидела у остатков костра и смотрела по сторонам. С таким же любопытством разглядывал окружающий нас лагерь Гримченко. Лешка Митрофанчик, помогая себе зубами, затягивал на раненом плече бинт. Митрофаныча нигде не было видно. Как и Терехина, и наших вещей. Судя по тому, что вещи нам не вернули и что мы сейчас сидим спокойно, а не стоим под прицелом у ближайшего дерева — наша судьба еще не была решена. Интересно, что капитан спрашивал у остальных?

— Лешка, — я решил начать расспросы с него. — У тебя что вчера капитан спрашивал?

— Та, как обычно. — Лешка выплюнул конец бинта. — Фамилия, имя, где служил, как в лесу оказался, куда шли…

— И что? — меня больше интересовал результат допроса.

— А я знаю? Меня-то отправил, а за мной Саша, вон, к нему пошел.

— Ну и меня то же спрашивал. — Гримченко, услышав свое имя, перестал озираться.

— А меня про хутор спрашивал. — неожиданно к разговору присоединилась Оля. — Про немцев спрашивал… Еще про тебя…

— И что про меня спрашивал? — это было уже интереснее, заинтересовала моя персона капитана.

— Спрашивал как с тобой встретилась.

— Понятно. — я решил дальше не расспрашивать Олю по поводу ее с капитаном разговора обо мне. Тем более что как раз заметил Митрофаныча, бодро шагающего к нам от командирского шалаша.

— С добрым утречком, ребятки. — он осмотрел нас и покачал головой. — Собирайтесь, командир ждет.

Со скрипом, но мне все же удалось встать. Наша компания была отконвоирована бдительным партизаном к шалашу, где нам предложили подождать. Капитан долго не появлялся. Наконец, откинув со входа брезент, он вышел и уселся на свое бревно.

— Ну что, бойцы, — прислонив костыль к бревну, капитан обвел нас внимательным взглядом. — Пока ваш командир не придет в себя, вы присоединяетесь к моему отряду.

Среди остатков нашего отряда пронесся вздох облегчения. Видимо не один я боялся, что результаты ночного допроса сыграют не в нашу пользу. Лешка, вон, даже как-то выпрямился.

— Оружия я вам пока не дам и за пределы лагеря — не выходить. — продолжил капитан. — Митрофаныч, отведи их к кухне, объясни что тут и как. Накормить и поставить на довольствие.

Митрофаныч просто кивнул.

— Выполнять! — и когда мы уже развернулись и сделали пару шагов в сторону, откуда доносились запахи еды, добавил. — Митрофаныч, как поедят — Найденова отведешь к Трепову, а девушку определи к раненым.

— Бут сделано, командир! — Митрофаныч на миг обернулся и кивнул. — Ну шо, хлопцы, пошли поедим чего.

Нет ничего вкуснее каши. Простой пшенной каши, без масла и мяса. Так думал я, уплетая во все щеки выданной мне трофейным "ложко-вилом" нехитрый завтрак. Когда я последний раз ел по-человечески? Хлеб, грибы, корешки всякие, еж жаренный… По-моему, последний раз я нормально ел еще в своем времени. Пока мы, оголодавшие за время хождения по лесу, поглощали завтрак, Митрофаныч, уперев голову о руки, посвящал нас в реалии жизни в данном конкретном партизанском отряде.

— Знач так, хлопцы. Вы попали в партизанский отряд капитана Зыклова. С ним вы уже познакомились. Ладный офицер, да… Так вот. Командир наш, Семен Алексеич, определил вас к себе в отряд. Ваш-то еще лежит без памяти, а как очнется — они меж собой дальше разберутся.

— А как там товарищ младший политрук? — Гримченко оторвался от еды.

— Да как… Лежит в лазарете. Ему ж пуля в голову попала. Благо хоть краем прошла — токо клок волос вырвала. Фельшер говорит, што черепушка-то у него целая, а вот как в себя придет — не знает. Значит, оружия вам пока не положено. Из лагеря тоже выходить нельзя…

— Товарищ… — неугомонный Гримченко снова перебил Митрофаныча, но потом замялся, не зная как того называть.

— Зови меня Митрофанычем. — видя заминку пришел Саше на помощь партизан. — Я тут навроде заместителя у Семена Алексеича.