Помоги проекту - поделись книгой:
До Гатчины Кирилл добрался на моторном омнибусе «Дукс-Панар». Рассчитанный на восемнадцать пассажиров, «омнибус-мотор» довёз до места человек тридцать.
В Гатчине промозглая погода дополнилась ветром с моря, так что Авинов поднял воротник шинели не только для пущей секретности. Хоть шею не продует…
Какие-то неясные личности в шинелях маячили в отдалении. Не упуская их из виду, Кирилл выбрался на лётное поле. Там почивали с полдесятка аппаратов «Анатра» — «Анадэ» и «Анассаль», полуразобранный «Лебедь» и ещё одна «птичка» — немецкий «Альбатрос», видимо угнанный. Но все эти аэропланы выглядели сущими птенцами рядом с орлами-бомбовозами Сикорского — три «Ильи Муромца» стояли в ряд с краю аэродрома, три богатыря Императорского военно-воздушного флота. Впечатляли даже металлические ангары, сооружённые для этих гигантских бипланов.
Широко и мощно раскинув по четыре крыла, воздушные корабли стояли ровно, не приседая на хвост, как «Ньюпоры» или «Фарманы». По их жёлтым бортам вились нарисованные вымпелы-триколоры, а на несущих плоскостях расплывались розетки для опознания — большие белые круги, окаймлённые узкими лентами синего и красного цветов.
Кирилл обрадовался, приметив на фюзеляже крайнего из бомбовозов великолепного Змея Горыныча — с перепончатыми крыльями, неизвестно как могущими поднять в воздух громадное тулово с тремя головами, пыхавшими огнём. В общем, чудище что надо. Дракон!
«Илья Муромец» покоился на сдвоенных колёсах, попарно обшитых кожей, и на одном из них сидел в ленивой позе, откинувшись спиною на стойку шасси, молодой мужчина в чёрной форме и в фуражке с высоким чёрным околышем, с крылышками на серебряных погонах. Лицо его выражало скуку и томление духа, он то и дело прикладывался к бутылочке с сельтерской и всякий раз морщился так, словно пил гадостную микстуру.
— Мне нужен штабс-капитан Томин, — обратился к нему Авинов. — Не подскажете, где я могу его найти?
— Подскажу, — кивнул авиатор и сделал ещё один глоток. — Вымываю излишек шампанского, — объяснил он доверительно. — А Томин — это я.
— Тогда… вот.
Кирилл передал записку генерала-адъютанта штабс-капитану, и тот ухмыльнулся, прочтя коротенький текст.
— Узнаю старого пестуна, — сказал он, заметил отчуждённость на лице Авинова и рассмеялся: — Я сказал: «пестун»! А вы что подумали? Любит старый генерал педагогию разводить, юных офицериков на крыло ставить… Ладно, полезайте в корабль. Вон, идут уже мои ангелочки, сейчас вознесёмся…
— Я ещё ни разу в воздух не поднимался, — сказал Кирилл, справляясь с неловкостью.
— Сейчас мы вас — опа! — и на небеси! — рассмеялся Томин.
— Вообще-то я Кирилл.
— А я вообще-то Иоанн!
Подошли ещё четверо пилотов. Двое — артофицер Игорь Князев и моторист Матвей Левин — ходили в поручиках, механика Спиридона Стратофонтова недавно повысили до прапорщика, а пулемётчик Феликс Черноус был вольноопределяющимся.
— Господа товарищи! — белозубо ухмыльнулся Иван, кладя руку на плечо Авинова. — Это Кирилл. За него челом бьёт генерал Алексеев — слёзно просит доставить пред светлы очи генерала Корнилова! Удовлетворим челобитную «дедушки»? Вижу ответ на ликах ваших. По местам, ангелы небесные!
Знакомясь на ходу, все по очереди полезли в широкую дверь, что раздвигалась сразу за нижним крылом. Гондола корабля была узкой, чуть больше полутора метров, зато в длину вытягивалась метров на восемь, да как бы не на все девять, а под потолком её даже высокий Матвей не пригибал головы. В гондоле было светло — борта впереди были прорезаны большими квадратными окнами, а ближе к хвосту — круглыми. И это была гондола не просто воздушного корабля, а боевого — шесть пулемётов и две пушки «гочкис» грозили врагу, а вдоль бортов громоздились бомбовые шкафы.
Экипаж забегал, готовя «Илью Муромца» к полёту, лишь один Томин торжественно восседал у штурвальной колонки, держась за рычаг, как за скипетр, да покрикивал:
— Шустрее, ангелочки! Шустрее, херувимчики! Левий Матфей, запу-у…скай!
— От винта! — гаркнул Матвей.
Один за другим заработали четыре мотора «Рено», раскручивая пропеллеры. Гондола загудела, задрожала. Спиридон отжал автолог[27] — моторы взревели, корабль качнулся, лениво сдвинулся с насиженного места. Сначала медленно, а потом всё быстрее покатил по полю. Кирилл мёртвой хваткой вцепился в откидное сиденье, следя за тем, как несётся за стеклом побуревшая трава. И вдруг желудок поднялся к самому горлу — аппарат взлетел.
«Илья Муромец» плавно набирал высоту, за полчаса достигнув потолка в три тысячи метров. Это ж как шмякнешься отсюда — мокрого места не останется…
Авинову было удивительно смотреть на землю сверху — на крошечные домики, на ленточки дорог, на лоскутья рощиц, на чёрные заплаты пашен. Отсюда, из поднебесья, мелкими и пошлыми казались земные дрязги, здесь лучше верилось в победу. Кирилл прижал ладонь к блокнотику в кармашке гимнастёрки и прошептал:
— Всё будет хорошо! У нас всё-всё получится!
— Что? — громко отозвался поручик Левин, приняв движение губ Кирилла за не услышанный им вопрос.
— Я говорю, — нашёлся Авинов, — как это вы погоны уберегли? Я свои в кармане ношу, а вы — вон, на плечах!
Матвей жизнерадостно рассмеялся.
— Это всё наш Иоанн! — сказал он. — Комитетчики явились — золотые погоны сдирать, а командир им: «Пошли, говорит, вон! У нас, говорит, серебряные, имеем право!» Те потоптались, почесали за ушами, да и пропали. А мы так и ходим, серебром сверкаем!
— Здорово…
— Ну!
Постепенно Кирилл привык к тому, что он летит со скоростью сто вёрст в час наперерез облакам. Гудели моторы, поскрипывали стойки, позванивали расчалки из рояльной проволоки. С востока то и дело наваливался ветер, доносивший крупные капли дождя, и Томин стал забирать правее, к западу, обходя тучи подальше. В принципе, «Ильюшка» мог и в тумане лететь, и даже ночью: Сикорский оборудовал его приборами — в кабине висели указатели скорости и скольжения аппарата, имелся и креномер — шарик, катавшийся в желобке.
Западную Двину миновали аккурат между Полоцком и прифронтовым Двинском. Тут-то всё и случилось — корабль атаковали три немецких аппарата. Сначала один «Альбатрос» появился, он летел на полсотни метров ниже «Ильи Муромца» — Кирилл обомлел, когда посмотрел в нижний люк и увидел аэроплан с чёрными крестами на крыльях. Потом в отдалении зловеще закружилась пара «фоккеров».
— Ёп-перный театр! — выразился Томин. — Игорь, вниз!
Князев мигом покинул гондолу, выбираясь на орудийно-пулемётную площадку, расположенную перед носом фюзеляжа, на средних полозах шасси. Авинов видел, как артофицер пролез к ружью-пулемёту «мадсен», цепляясь за перильца, как набегавший поток воздуха треплет его одежду.
«Альбатрос» быстро поравнялся с кораблём и атаковал его. В ответ Игорь открыл огонь из «мадсена», а вольноопределяющийся Черноус разряжал «льюис» из хвостового гнезда. Со звоном и треском рассыпались окна правой стороны, прошитые пулями, — «Фоккеры» постарались. Кирилл упал на пол и зашипел от бессильной злости — что толку падать, если вокруг фанера?! Один только пол «застелен» стальным листом в палец толщиной. Из винтовки такой не пробить, а если из «льюиса»?.. И что это за запах? Бензином, что ли, воняет?..
— Командир! — заорал Левин. — Оба верхних бака пробиты!
— Ё-перный театр!
Авинов поднял голову, высматривая латунные бензобаки под верхним крылом, похожие на бочонки. Не дай бог, загорятся…
— Фильтр правой группы моторов гавкнулся! — продолжал докладывать Матвей. — В радиаторе второго мотора дырка, обе бензинопроводные трубки левой группы моторов перебиты!
— Левые краники закрой! Живо! Ах, канальи…
Гул изменился — корабль летел на двух правых моторах.
Один из «Фоккеров» зашёл в атаку на корабль с левой стороны, но Князев не подкачал — полностью выпустил из ружья-пулемёта кассету в двадцать пять патронов, зато подбил-таки аэроплан с пиковым тузом, намалёванным у хвоста.
— Ваша карта бита! — заорал Томин.
Второй «фок» пролетел выше — замерцал злой огонёк, хлещущий из «максима». Попал! Матвей вскрикнул, зажимая струйку крови, брызнувшую из простреленной руки. Кирилл мигом подлетел к аптечке, схватил бинт и затеял перевязку.
— Держись!
— Держусь…
Зататакал «мадсен», опорожняя вторую кассету. От хвостового пулемётного гнезда откликнулся «льюис».
Отвлекаясь от штурвала, Томин крикнул Авинову, кивая на уцелевшее окно:
— Гляди! Видишь муху? Можешь её погладить — не улетит! Они так стрельбы пужаются, что всякий страх теряют!
Кирилл потрогал еле ползавшую муху пальцем. В самом деле… Насекомое даже не жужжало.
— Я ж тебе говорю… Феликс! Ёп-перный театр… Феликс, бросай пулемёт! Фильтр пробит! Спиря!
— Держу! — пропыхтел Стратофонтов.
Черноус бросился в переднюю каюту к фильтру и руками стал зажимать отверстия в фильтре правой группы.
— Командир! — позвал Матвей, привставая. — Я гляну, что там с моторами!
— А не выпадешь?
— Я ещё не истёк кровью, остался чуток на донышке!
— Действуй! В серафимы шестикрылые произведу!
Левин вышел через люк за борт, впуская в гондолу резкий порыв ветра, и двинулся мелкими шажками по фанерной дорожке, выстланной вдоль нижнего крыла, хватаясь здоровой рукой за проволочные перила.
«Альбатрос» только и ждал этого — стал заходить слева, блестя жирными, разлапистыми крестами. И тут Князев отличился. Ружьё-пулемёт заклинило, стрелок бросил его и открыл огонь из «маузера». Везение ли было тому причиной или врождённая меткость, а только Игорю удалось первым же выстрелом поразить немецкого пилота в голову — аэроплан завалился на крыло и понёсся к земле, медленно вращаясь, будто ввинчиваясь в воздух, пока не врезался в холм, вспухая облачком огня.
Уцелевший «Фоккер» выпустил очередь издалека, промахнулся и потянул на запад, за линию фронта. Неожиданно гул моторов усилился — левый «Рено» прочихался и заработал.
— Тянем-потянем! — заорал Томин. — Вытянуть… можем! Это вам не репка, едрить семь-восемь!
Скорость воздушного корабля снизилась, высоту он тоже терял, но замедленно, понемногу.
— Маленько ещё осталось… — пыхтел командир, с натугой ворочая штурвал. — Ага… Скоро уже…
И тут гул моторов стал прерываться, глохнуть, от «Рено» потянулись чёрные шлейфики дыма.
— Масляные баки вытекли! — выдохнул Левин, заваливаясь в гондолу. — Пробили их немаки!
— Ё-перный театр…
«Илья Муромец» заметно снижался, но огромные крылья держали аппарат в небе. И вот все четыре пропеллера замерли. Корабль планировал, поскрипывая и позванивая, опускаясь всё ниже над лесками да перелесками.
— Кирилл! — крикнул Томин. — По-моему, муха в сознание пришла!
Авинов, не замечая улыбочек авиаторов, протянул к двукрылому руку — муха тут же взлетела, басисто жужжа.
— Ты не думай чего! — захихикал пилот. — Просто мухи на высоте не летают — не хватает дыхалки!
— Быхов! — заорал Стратофонтов, обтиравший дрожащие замасленные руки ветошью. — Я вижу Быхов!
— Дожмём… — пропыхтел Томин. — Ангелы, все в хвост! Спиря, помогай!
Вдвоём они переложили штурвал. «Илья Муромец» проплыл над самыми деревьями, иной раз задевая колёсами верхушки, и плавно опустился на поле быховского аэродрома.
— У-ух! — выдохнули «ангелы небесные».
Корабль затрясся, подлетел, опустился снова и покатил, усмиряя ход, к ангарам и складам, пластавшимся на краю поля.
— Долетели! — пробормотал Томин и витиевато выругался.
Глава 5
ВЕЛИКИЙ БОЯР[28]
Привыкая к тверди под ногами, Кирилл подходил к старому, угрюмому двухэтажному зданию, когда-то католическому монастырю, потом Быховской женской гимназии, ныне превращённому в тюрьму. Замшелый забор и ржавые железные ворота рядом со старым костёлом разделяли Большой Мир и тюремный двор.
Мрачные цвета узилища здорово оживляли живописные фигуры текинцев — в белых папахах-тельпеках, в малиновых халатах, с кривыми саблями-клычами у поясов, бойцы Текинского конного полка зорко бдили, оберегая Великого Бояра от линчевателей. Если бы не они, толпа, науськанная могилёвским Советом, растерзала бы «врагов революции».
Текинцы громко переговаривались на туркменском, что лишь добавляло красок в общую картину.
Авинова они узнали сразу и оскалили крепкие белые зубы. Смуглый корнет Хаджиев, больше похожий на испанского гранда, чем на хивинского хана, отдал Кириллу честь.
— Салям алейкум! — закричал смуглый Саид, прозванный Батыром за свою силу и могутность.
— Салям, Саид! — отозвался Кирилл. — Салям, Абдулла! Махмуд, салям!
— К Бояру? — осведомился Саид, сияя.
— К нему, Саид.
Авинов прошёл за ворота и двинулся по гулким доскам тротуара, обносившего тюремный двор, обходя лужи и непролазную грязь.
Ему открылись облупленные стены, пыльные окна в глубоких впадинах с решётками и большой сад, примыкавший к гимназии-тюрьме.
Там стояла угрюмая парочка — Антон Иванович Деникин и Иван Павлович Романовский, а шумный и резкий генерал Марков, Сергей Леонидович, удивительно похожий на мушкетёра, играл в чехарду с Орловым и Кисляковым, тоже узниками генеральского звания. Разгорячась и весело скалясь, он крикнул Романовскому:
— Ваня, иди же сюда! Ванюша!
Иван Павлович не ответил, продолжая беседовать с Деникиным.
— Керенский — предатель родины, — резко говорил он, — трус и болтун. Мне просто нестерпимо видеть во главе государства Российского подобное ничтожество!
Антон Иванович, держа обе руки в карманах, исподлобья глядел на узников и мрачно кивал. Среднего роста, плотный, несколько расположенный к полноте, с небольшой бородкой и длинными, чёрными, со значительной проседью усами, грубоватым низким голосом, генерал Деникин производил впечатление университетского профессора. Грузный и широкоплечий Романовский выделялся особенно крупной фигурой, но вместе с тем ему всегда удавалось одеваться как-то изысканнее других.
— Эй, вы, давайте-ка попрыгаем! — кричал, заглушая всех своим тенором, Марков. — Ну, Ваня, поддержи желание товарищей! Не хотите ли вы с нами, ваше превосходительство? — обратился он к дряхлому генералу Эльснеру.
— Что-что? — не расслышал тот.
— Да попрыгать, ваше превосходительство!
Генерал Эльснер костлявой рукой с папиросой в длинном мундштуке отмахнулся от «озорника». Узники захохотали.
Толкнув тяжёлую деревянную дверь, Кирилл пропустил вперёд даму — очаровательную Ксению Чиж,[30] по-простому — Асю, невесту генерала Деникина.
Поделиться книгой: