Корниловец

Глава 4

ЛЕТУЧИЙ КОРАБЛЬ

Проснувшись утром, Кирилл обнаружил, что лежит голый на измятой простыне, — и впервые за долгие недели ощутил себя отдохнувшим, бодрым, переполненным силами и желаниями, свойственными возрасту. А вот виновницы его телесного и душевного выздоровления не оказалось рядом, один слабенький аромат витал в спальне, будоража напоминанием о недавнем присутствии женщины.

С улицы донеслись сонные голоса, матерившиеся со скуки, — пролетарии возвращались с ночной попойки. Или спешили похмелиться после вчерашнего. Однако пролетариат даже всем своим серым числом не мог испортить Авинову настроения.

Кирилл потянулся как следует, довольно покряхтывая да постанывая, встал с постели, сунул ноги в разношенные шлёпанцы и прогулялся по квартире как есть нагишом, надеясь встретить Дашу на предмет продолжения начатого вечером — и да здравствует революция чувств!

Но девушки нигде не было. Зайдя на кухню, Кирилл обнаружил следы торопливого завтрака и записку, начерканную с оборота листовки, призывавшей рабочих и работниц голосовать за номер пять, то бишь за большевиков. Авинов с улыбкой прочёл строки, выведенные торопливым, но красивым Дашиным почерком:

«Пока, пока, пока! Спасибо, мне с тобой было очень, очень хорошо. Хотелось бы повторить свидание, но не знаю, случится ли оно? Революция — это как буря, а мы словно птицы, подхваченные могучим ветром. Вот, закружило нас порывом, мы познали мгновенное счастье обладания друг другом, и всё — разметало нас, разбросало… Здорово, правда?

С революционным приветом, Даша.

P. S. Я украла твою фотографию — ту, где ты в форме прапорщика. Очень ты на ней мужественный получился. Буду доставать её по вечерам и вздыхать, роняя слезу. Шучу!»

Перед дурацким революционным прощанием было ещё что-то написано, какое-то коротенькое слово, но чернила густо и тщательно замарали его. «Люблю»? Или «Твоя»?..

Ласково улыбаясь, Кирилл отложил записку. Посидел, поглядел в окно, доел Дашин завтрак — половину чёрствой французской булки и недопитую кружку молока.

Из-под банки с крупой выглядывал бумажный корешок, на котором значилось: «Петроградский городской продовольственный комитет. Карточка на хлеб или муку на ОДНО лицо на август 1917 года».

Авинов грустно улыбнулся — все купоны были целы, не довелось дядьке Мишке воспользоваться этим позорным документом…

Ну ладно. Как братишки-матросики выражаются: «Посидели, и будя». Двадцать восьмое сентября с утра.

Корниловец усмехнулся — это была дата его смерти. «Ну уж нет уж!» — как любил говаривать капитан Неженцев. Отсрочим визит вздорной мадам с косой!

«Так, ну всё, — заторопился Авинов. — За дело. За единую, великую и неделимую Россию!»

Кирилл быстренько оделся, положил в карман «парабеллум», засунул за пояс «наган». Подумал и прицепил сбоку, так, чтобы видно не было под шинелью, гранату — вдруг пригодится. Времена такие настали, что не дай бог…

Надев фуражку с невыгоревшим овалом на месте снятой кокарды, он вышел за дверь.

Без пяти десять Авинов выбрался на Галерную, к булочной Филиппова. И вовремя — из-за угла показался сам генерал Алексеев. Кириллу генерал более всего напоминал директора его гимназии — те же старомодные очки, круглое лицо, седые усы, растрёпанные, как у кота, в разные стороны, глаза не грозны и нос картошкой. На старой-престарой шинели сохранились ещё красные генеральские отвороты, а на несрезанных погонах не сияло ни одной звезды — отличие полного генерала.

Алексеев был хмур и сосредоточен, он смотрел прямо перед собою, словно был отягощен тяжкими думами. Да так оно, скорей всего, и было.

Кирилл посмотрел на часы — и облизал губы. До МНВ оставалось двадцать секунд… Пятнадцать… Десять… Пять. Время пришло.

— Стой! Руки вверх!

Из-за угла с винтовками наперевес вышли два бородача-солдата, с ними красногвардеец с бантом на груди. Генерал спокойно поднял руки. Бородатые дяди окружили его, опытными руками полезли в карманы.

— Оружия нет? — спросил красногвардеец, поигрывая «маузером». Лицо его казалось искажённым гримасой — левая бровь поднималась выше правой. «Секач».

— Нет, — спокойно ответил Алексеев. — Я могу опустить руки? А то затекли…

— Не рассуждать! — рявкнул вор-гопстопник, нервно облизывая тонкие губы. — Марш вперёд! А то тут же к стенке!

Солдаты, скаля жёлтые, прокуренные зубы, одновременно передёрнули затворы.

«Пора!» — понял Кирилл, холодея.

Выхватив любимый «парабеллум», он выстрелил в «красногвардейца». Тот упал картинно, как в театре, раскинув руки в наколках. Новенькая кепка откатилась в сторону, открывая блестящие, густо набриолиненные волосы. Солдаты присели в унисон, одним сдвоенным движением бросили винтовки и резко задрали руки вверх. Авинов молча повёл стволом — уматывайте!

Бородачи живо развернулись, как по команде «Кругом!», и неуклюже побежали, загребая сапогами.

— Благодарю вас, юноша, — церемонно сказал генерал.

— Здравия желаю, ваше высокопревосходительство!

Алексеев не вздрогнул, он лишь слегка повернул голову, косо глянув на корниловца.

— Вы отстали от жизни, юноша, — проворчал он, — нынче мы все «товарищи».

Это был отзыв.

— Товарищество уступит воинскому братству, — выдал Кирилл вторую половину пароля.

— Да будет так! — торжественно договорил генерал.

Сутуловатый, с косым взглядом из-под очков в простой металлической оправе, с несколько нервной речью, в которой нередко слышны были повторяющиеся слова, Алексеев производил впечатление скорее профессора, чем крупного военного.

— Я послан Лавром Георгиевичем Корниловым, — сказал Авинов.

Алексеев очень удивился и взволновался.

— Зачем? — спросил он дрогнувшим голосом.

— Прежде всего, генерал просил извинить его за те резкие слова, которые он вам наговорил в день ареста. Лавр Георгиевич был тогда очень утомлён, взвинчен, угнетён провалом…

— Я всё понимаю, — поднял генерал руку, обрывая Авинова. — Моя тогдашняя цель состояла в том, чтобы спасти Корнилова и его сподвижников, а на благодарность или хотя бы на понимание я и не рассчитывал… Кстати, вы не представились.

— Простите, ваше высокопревосходительство. 1-го ударного Корниловского полка поручик Авинов! Честь имею.

— А вам известно, поручик, что полк ваш переименован в 1-й Российский ударный?

— Кем? — пренебрежительно отозвался Кирилл. — Этим паяцем во френче?

Алексеев издал сухонький смешок.

— Вы правы… э-э…

— Кирилл, — подсказал Авинов.

— Вы правы, Кирилл. Но давайте-ка отойдём подальше, пока товарищи не вернулись с подмогой.

Генерал кивнул на убитого.

— Это не товарищи были, а подельники. Я пристрелил вора по кличке «Секач».

— Всё смешалось в России… — брюзгливо сказал генерал-адъютант.

— И не говорите, ваше высокопревосходительство!

Кирилл подобрал «маузер» и двинулся за генералом.

— Знаете, Кирилл, — признался генерал, — я до сих пор ощущаю вину за то, что принудил императора отречься от престола. Да, правитель он был никудышный, слабый и безвольный, но разве без него стало лучше?

Авинов припомнил случайную встречу с самодержцем российским, объявившим себя Главковерхом, хотя сам пребывал в чине полковника. Кирилл углядел императора мельком, но впечатление чего-то мелкого и ничтожного осталось навсегда — Николай говорил невнятно, путался, делал слишком много вялых движений и жадно пил из графина воду. Воистину «Царскосельский суслик»…[22]

— Не переживайте, ваше высокопревосходительство, — сказал корниловец великодушно. — Царь был лишним, и его убрали. Ещё бы «временных» скинуть да всю шушеру советскую пересажать… Совсем бы хорошо стало!

Решив скоротать путь, оба запрыгнули в полупустой вагон трамвая. Трамвай еле полз, пьяно пошатываясь и сотрясаясь, дребезжа пыльными стёклами и разболтанными сочленениями.

Хмурый, всем недовольный кондуктор взял с Кирилла плату за проезд.

— За двоих, — сказал Авинов.

— Сам заплачу, — отверг генерал его помощь. — Что я, двадцати копеек не найду?

Посапывая, он вынул из кармана шинели двугривенный[23] и передал по назначению.

— Ваш билет, товарищ, — буркнул кондуктор и прошёл в следующий вагон «обилечивать» граждан.

Кряхтя, Алексеев присел на сиденье.

— Так зачем же вас послали? — спросил он.

— Чтобы наладить связь, — бойко ответил Авинов. — Чтобы бороться вместе, а не врозь.

— Бороться за что?

— За единую, великую и неделимую Россию! За Корниловым идут многие — и монархисты, и республиканцы. Одни жаждут вернуть царя, другие резко против, но все более-менее готовы признать Лавра Георгиевича Верховным правителем Русского государства, хотя бы временно.

Генерал снял фуражку и положил на колени. Прищурился.

— Поверьте, Кирилл, мне очень хочется довериться вам полностью, но я не один.

— А сколько вас?

Взгляд Алексеева словно ледком подёрнулся, и Авинов тут же договорил, словно предупреждая резкость:

— Я не подослан, ваше высокопревосходительство, и не пытаюсь что-либо выведать у вас. Мне и так всё известно — вы собираете вокруг себя офицеров, юнкеров, кадетов, сплачиваете их в Добровольческую армию. Вы разбиваете добровольцев на офицерские пятёрки, и ваши подопечные скрываются на бездействующих заводах перед отправкой на Дон.

Он говорил, сдерживая рвущееся из него знание, следя за тем, как бы не выдать лишнее, и всё же чувствовал радостное облегчение от того, что неявное, ведомое лишь ему и Фанасу, хоть как-то проникает в мир и смыкается с явью.

— Я даже знаю, — вдохновенно вещал корниловец, — что вам удаётся собирать средства через «Белый крест», помогать бездомным военным деньгами, одеждой, билетами, отправлять группы добровольцев на казачий Дон. Теперь вы верите?

Генерал, выглядевший растерянным, только руками развёл.

— А что мне остаётся?

Поговорив о делах, не забывая посматривать по сторонам, поручик и генерал-адъютант смолкли, задумались. Понурившийся Алексеев покачал седой головой.

— В России триста тысяч офицеров, — сказал он с горечью, — но в их опалённых душах царит упадок и унылость. Я и сам теряю веру… Спасибо вам, Кирилл.

— За что? — удивился Авинов.

— За надежду, — улыбнулся генерал. Оглянувшись на немногих пассажиров, он понизил голос и предложил: — Хотите, я познакомлю вас с моими орлами?

— Не сейчас, — покачал головою корниловец. — Я постараюсь вернуться пораньше, первого или второго, и приведу с собой взвод текинцев.[24] Попробуем достать… — Вспомнив о позаимствованном мандате, Кирилл поправился: — Да не попробуем, а обязательно достанем оружие с Кронверкского арсенала. Опередим большевичков! Но чтобы мне успеть… Мм… Ваше высокопревосходительство…

— Михаил Васильевич, — поправил его Алексеев. — Хватит меня по-строевому величать.

— Михаил Васильевич, мне срочно нужно вернуться в Могилёв. Даже не в сам Могилёв, а в Старый Быхов. Может, найдётся какой-нибудь аэропланчик на Комендантском аэродроме? Иначе мне не поспеть, а времени у нас очень-очень мало!

— Аэропланчик, говорите?.. — задумался генерал. — На Комендантском я никого не знаю, а вот на Гатчинском… — Он достал из кармана шинели записную книжку и вырвал из неё листок. На коленке написал пару строк.

— С утра езжайте в Гатчину, — сказал Алексеев отрывисто. — Увофлот[25] находится в руках большевистской коллегии, но вы обращайтесь напрямую к авиатору Томину. Покажете ему мою записку, и он вам поможет. Штабс-капитан Томин является командиром корабля «Илья Муромец». У того на борту нарисован Змей Горыныч — не ошибётесь.

— Замечательно! — вырвалось у Авинова. — Спасибо вам, Михаил Васильевич! Но полёты — это завтра, а сегодня я в вашем полном распоряжении. Если что нужно, приказывайте!

— Не прикажу, — улыбнулся генерал, — но попрошу. Прогуляйтесь, если не трудно, на Центральный телеграф и отошлите телеграмму… Запишите, а то забудете.

Кирилл вынул блокнот и ниже коряво начерканных заданий по МНВ, данных ему Фанасом, застрочил карандашом.

— Северо-Американские Соединённые Штаты, Нью-Йорк, Пятая авеню, адвокатская контора Дэниела Грэйнджера, — медленно проговаривал генерал, — для Александра Васильевича Колчака. Записали?

Авинов кивнул.

— Это адрес, а теперь сам текст. Записывайте: «Передавай привет дядюшке. Скажи, что мы его по-прежнему любим и ждём в гости с подарками. Затеваем генеральную уборку. Приезжай к тёте в Ростов. Владимир Вадимович».[26]

— Это шифровка?

Генерал серьёзно кивнул.

— Я прошу вице-адмирала начать переговоры с президентом Вильсоном, — перевёл он текст для Кирилла. — Пусть тот знает, что Россия готова выполнить союзнические обязательства, если Антанта поможет нам финансами, оружием, боеприпасами… Мы ради них столько солдат положили, что не грех и потратиться на нашу борьбу, на нашу победу!

— Согласен, — кивнул Авинов. — А «генеральная уборка» — это…

— …Установление военно-административной диктатуры. Ну, что? Берётесь?

— Конечно, Михаил Васильевич. Бегу на телеграф!

— Тогда расходимся, соблюдая конспирацию, — сказал генерал, молодея на глазах.

Утро двадцать девятого сентября, первого дня жизни, давшейся Кириллу дважды, выдалось хмурым и холодным. Дождя не было, но воздух просто сочился влагой.