Помоги проекту - поделись книгой:
На самом деле я врал. Дирбз, конечно, в роли командира смотрелся бы на сто порядков уместнее. Опыт, возраст, ум, уважение — все присутствует. Единственное — межгорцы его недолюбливают. Даже те, кто не знают о нем ничего, каким-то образом чуют герцогского служаку, а к ортарцам здесь отношение однозначно аллергическое и перебороть это в ближайшее время не получится.
Но я оставил его не из-за этого. Кто знает, что со мной дальше будет? Дорога в такую пору и здорового доконать может, а уж такого как я перемелет мясорубкой. Достаточно впасть в забытье и он тут же плюнет на приказ и развернется обратно. А мне это не надо. Мне надо, чтобы меня довезли до пещеры в любом состоянии. Пусть даже мертвым — и на такое уже согласен. Я должен хотя бы попытаться что-нибудь сделать, а не оставаться медленно догнивать в замке.
Хесков не взял по той же причине. Не сказать, что они меня сильно любят, но могут счесть, что ситуация смертельно опасна, а раз так, то сэра стража надо беречь от самого себя. Они ведь спят и видят, как бы меня спасти. Не место им здесь.
И Рыжую не взял. Как ни строила глазки, но не взял. Человек она эмоциональный и непредсказуемый в силу характера и половых особенностей. Зато на умы рядовых солдат влиять мастерица. Может так им мозги прополоскать, что потащат меня латники назад, искренне считая, что делают это по своей воле.
А вот Мирул нарушать четко отданный приказ не станет, а хитрить вообще не умеет. Исполнительный. Боится шаг лишний сделать без начальственного дозволения. Он даже разложившийся труп довезет до места. Если понадобится — забальзамирует. В этом вопросе на него можно твердо положиться.
— Мирул?! Что там такое?!
— Да волки оленя задрали! Прям возле дороги! Вконец обнаглели!
Голос дрожит от праведного негодование. Ну как же… Олень… Благородное животное. Убивать их лишь аристократам позволено. Крестьянину за браконьерство светит такое наказание, что не каждый маньяк решится приговор исполнять. А вот серым плевать на сословные привилегии — взяли и задрали.
Олень это хорошо. Где один есть, там и другие найдутся. Животные возвращаются в Межгорье. А людей как не было, так и нет…
Заночевали мы в брошенной деревне, встреченной на очередном перекрестке. Торопились успеть, так что добрались до нее уже в сумерках. Знали, куда идем — епископ детально описал дорогу, к тому же пара провожатых опытных с нами, да и головной дозор ее издали заметил.
Несмотря на заброшенность, жилье оказалось в приличном состоянии. Несколько изб, правда, сгорело, но в остальные можно смело заселяться. Смети расплодившуюся паутину и живи на здоровье. Жить, правда, некому. Если и уцелел кто, то возвращаться сюда не спешит. А может и вовсе в Мальрок перебрался, надеясь, что там будет поспокойнее. Многие так поступили после того как я покончил с Альриком.
Жаль не все — людей мне не хватает.
Мирул свое дело знал, и не успокоился покуда воины не обыскали каждый дом и сарай. Лишь затем занялся вопросами караульной службы, а я, наконец, смог выбраться из фургона и направиться в облюбованную избу. Самая лучшая в деревне — здесь всегда наши старшие останавливаются.
Честно признаться до лавки добрался с трудом. Ни согнуться, ни разогнуться, а ведь завтра придется верхом ехать. Тук как назло умчался с ведром к ручью — колодец год не чистили, так что пользоваться им чревато. Пришлось раздеваться самостоятельно. Благо с сапогами возиться не надо — пол земляной.
Когда-то за этим большим столом обедала немалая семья. Сколоченный из тесаных вручную дощечек; без железных гвоздей или иных металлических деталей; массивный — такой век простоит. И потемневший — будто от горя. День за днем ждущий, когда же изба оживится от гомона детворы и воспитательных окликов родителей. Но вместо этого встречающий лишь епископа с повадками инквизитора, разведчиков Дирбза, а теперь еще и рассыпающегося на ходу инвалида, не постеснявшегося нагромоздить гору сырой одежды.
Потерпи стол. Сейчас придет Тук, растопит печь, развесит тряпье сушиться. А завтра мы поедем дальше и в конце пути нам вряд ли удастся переночевать с таким комфортом. Если доживу до этого конца — фургон ведь придется оставить здесь. Дальше только верхом…
Удивительно, но я дожил. Почему удивляюсь? Да потому что уже за первые пять минут десять раз пожалел, что ввязался в эту авантюру. Лучше бы изобрел заново телефон, провел к пещере линию и поговорил со старым аборигеном без этого садизма. В хорошей форме седло для меня ничем не хуже мягкого кресла, но сейчас все иначе. Ветер, дождь, переходящий в мокрый снег, отсыревшие ветки в лицо. Позвоночник в сидячем положении и свою-то тяжесть с трудом держит, а теперь, нагруженный отяжелевшей одеждой и беспомощным мясом, начал болеть сразу в сорока местах. Копчик и вовсе будто докрасна раскалился — ощущения точь-в-точь.
Я пару раз едва не сверзился в грязь, но затем кое-как приспособился. Ухватился за луку седла, примотал к ней поводьями левую руку, откинулся назад. Копчик начало жечь еще сильнее, но другие варианты были гораздо хуже. Управлять лошадью приходилось с помощью ног, благо мои чудесным образом приобретенные навыки джигитовки это позволяли. Но навалилась другая напасть — заныли колени, а вскоре бедра и голени одеревенели, я почти перестал их ощущать.
В общем очень быстро вспомнил все то, что пережил в подвальчике инквизиторов. Там, правда, все попроще было, и не так жестоко, но ощущения схожие.
Через пятнадцать минут я был уверен, что не протяну и часа. Просто вырублюсь от избытка негативных ощущений и усталости. Это лишь кажется, что сидя на лошади силы не теряешь. Еще как теряешь, особенно в таком состоянии. Не говоря уже о погоде — ветер такой, что у латников вот-вот шлемы с голов срывать начнет.
Но я протянул дольше. Гораздо дольше. Ехал на автопилоте, тупо уставившись в спину бакайского дружинника. Изучив его грязный плащ до мельчайшего пятнышка. Скрипя зубами на подъемах и обливаясь слезами на спусках. Впиваясь ногтями в ладони при первых признаках темноты подступающего обморока и ловя мокрые снежинки растрескавшимися губами.
Мне просто надо доехать до конца, а остальное придется перетерпеть…
Я смог это. Я добрался до проклятой пещеры. Я свалился с седла лишь после того как Тук перехватил поводья.
Я просто развалина…
Обычно, когда я прихожу в себя, первое, что об этом сигнализирует — зрение. Открываю глаза, вижу окружающий мир, понимаю, что выкарабкался в очередной раз. Иногда, впрочем, поднять веки не успеваю — слух доносит слова или иной шум, что свидетельствует о том же самом.
На этот раз сработал нос. Глаза закрыты, тишина полная, в вот нос нечто почувствовал. Вонь. Не сказать, чтобы нестерпимая, но достаточно неприятная. И непонятная — не могу идентифицировать источник столь дивного благоухания. Будто угодил на склад загнившего сыра, под крышей которого сушится сотня портянок, которые год из солдатских кирзачей не доставали. Но готов на что угодно поспорить — вряд ли я сейчас нахожусь в подобном месте.
Похоже, мне не приснилось, что добрался до пещеры. Наверное, те самые залежи мышиных отходов работают. Великие боги — я то всегда думал, что в подземельях гораздо чище и пристойнее! Неужели мелкие нетопыри могут столько нагадить?
Открыв глаза почти сразу понял, что летучие мыши здесь ни при чем. Это вообще не пещера. Это какой-то подвал, облюбованный бомжами. С гигиеной у них дела швах, постираться тоже проблема, вот и накопились нерешенные вопросы. Под подозрительно ровным потолком на кривых жердочках сушились грязные тряпки, облезлые шкуры и пучки какой-то чахлой травы. Колышки, вбитые в трещины покрытых многими слоями натеков стен, были увешаны аналогичным благоухающим добром. На краю поля зрения можно было различить чадящий голубоватый огонек. Принюхавшись, я различил в вонючем букете следы чего-то нефтяного и заподозрил, что источником этого аромата является светильник.
Потемнело, надо мной склонилась кривая массивная фигура, участливо поинтересовалась:
— Ужинать будете, или отдыхать хотите?
— Ужин… Вечер уже?
— Да уж не вечер, а ночь. Ох и устали вы. Я же говорил, что зря поехали. Подождали бы до весны и…
— Где Зеленый?
— В клетке сидит возле входа. Внутрь пытался его занести, так крик поднял — вонь ему не нравится. Вот и сидит всем недовольный… клюв морозит.
— Тук — это пещера?
— Ну да. Пещера. Та самая, в которой местные прячутся.
— А почему потолок ровный?
— А кто ж его знает… Древнее место. В таких всякое бывает. Погань в некоторых любит обосновываться. Доводилось мне ровные потолки видеть. И стены тоже.
— Древнее… А кто строил такие пещеры?
— Да разное говорят. Кто язычников вспоминает, кто и вовсе древность немыслимую. Вам бы со стариками пообщаться, или просто с ватагами, которые кирт разыскивают по нехорошим местам. Я то мало что знаю. Неинтересно мне оно.
В это поверил охотно — все, что не имеет отношения к женщинам и выпивке, горбуна заботит мало. Но в чем-то он лукавил — простодушный Тук не умел обманывать и лицо выдавало все эмоции. Ему, похоже, здесь не по себе. Да и мне тоже — вспомнил убежище погани, в котором едва не погиб. Видимо что-то недоговаривает, или на генном уровне въелся страх перед подобными объектами.
Раз межгорцы решили здесь обосноваться, значит то, что творилось снаружи, пугало их гораздо сильнее.
Будь я в нормальном состоянии, начал бы исследовать стены и потолок, выдавливать из горбуна информацию капля за каплей, но сейчас не до этого. Я прибыл сюда не для археологических изысканий.
— Тук — где старик?
— Вы о ком?
— А ты сам попробуй ответить.
— Ах! Вы об этом! Дальше он. В главной норе. Со всеми остальными. Мы вас не стали туда нести — воняет сильно.
— Здесь тоже запах тот еще…
— Эээ не! Вы там не были и не знаете, каково. Там мухи давно передохли. Я как заглянул, так сразу дышать перестал, а потом долго слезами умывался. Духан такой — хоть рыбу копти.
Слова Тука мне не понравились. Мысль о том, что в обитаемом помещении воздух гораздо хуже, чем в этой клоаке, не вдохновляла.
— Этот старик ходить может?
— А кто его знает. Лежит, поглядывает в потолок. Не видел я, чтобы он поднимался.
— Ну так сходи и подними. Приведи сюда. Мне с ним поговорить надо.
— Время позднее. Может лучше утром?
Справедливо заметил… Будить старика как-то нехорошо. С другой стороны — вдруг он не спит?
— Тук — проверь. Если он дрыхнет, то не трогай. А если нет, тогда тащи.
— Да по нему не поймешь. Глаза открыты, но вроде как и не в сознании. У стариков бывает, если сильно дряхлые. А этот совсем рассыпается. Того и гляди окочурится. Ставлю золотой против дырявого медяка, что до весны не дотянет.
— Вот видишь! А ты мне доказывал, что надо по весне сюда ехать. Весной было бы поздно.
— Ваша правда. Да только и сейчас поздновато. Старик этот, похоже, совсем из ума выжил.
— Приведи его, и проверим.
Заслышав шум в невысоком узком лазе, и заметив там отблески света, я, еще не видя Тука, догадался, что он возвращается не один. По запаху. Кто бы ни был его спутник, воняло от него тошнотворно. Легкий, едва ощущающийся сквозняк, пронизывающий древний бункер, выдал это издали.
Я не ошибся. Горбун, выбравшись из лаза, вытащил за собой весьма колоритного старика. Такой будет иметь успех в фильмах, где присутствуют сцены с восстанием из склепов древних покойников. Покрой бинтами — отличная мумия получится. Выйдет существенная экономия на гриме — он здесь ни к чему.
Сухое существо с грязными седыми волосами небрежно обрезанными на уровне плеч, обмотанное непонятно на чем держащимся тряпьем. Желтое лицо с носом-клювом выдающимся над впалыми морщинистыми щеками, трясущиеся руки, подгибающиеся ноги. Глаза и впрямь будто неживые — никаких эмоций. Только бесконечная усталость и тоска. Я не смог поймать его бегающий взгляд, да и не стремился. И без этого понял, что разговор получится непростой.
— Тук: ты его разбудил?
— Нет.
— А чего он скулит?
— Да кто ж его знает?! Боится, наверное.
— Эй. Уважаемый. Не бойтесь — мы вас не тронем.
В ответ старик заскулил еще сильнее.
— Да что это с ним?!
— Так чужих давно не видел. И вообще, думает, что мы его выгоним.
— Куда выгоним?
— Да на улицу. Местные, похоже, давно это хотят сделать. Еды нет, а кормить его приходится. Толку с такого?
— Да уж… порядочки у них…
— Не от хорошей жизни. Чего еще ждать от тех, кто под землей почти безвылазно сидит?
— Дедушка. Да не тряситесь вы. Мы же вам ничего не сделаем. Просто поговорим. Вы меня понимаете?
Реакции ноль, если не считать все тех же скулящих звуков. Мне не по себе стало от такой картины. Я, конечно, знаю, что этот мир не райское местечко, но впервые вижу, чтобы человека до такого состояния довели. Голод не голод, а стариков уважать надо — все такие будем.
Или я что-то в голоде не понимаю…
Тук, пошарив за пазухой, вытащил черствую лепешку, отломил кусочек, протянул старику:
— Держи, болезный. Ешь. Это вкусно.
Тот, прекратив скулить, впервые взглянул на мир почти осмысленно, с немалой толикой настороженности и алчности. С полминуты неподвижно смотрел на угощение, будто гипнотизируя добычу, затем неуверенно протянул трясущуюся руку, сжал пищу кончиками пальцев, резко выхватил, забросил в рот. Торопливо жуя, заскулил еще сильнее, из глаз хлынули слезы.
— Да не бойся ты — не отнимем, — начал утешать его Тук. — Вкусно? Еще хочешь?
Старик, сухо прокашлявшись, лихорадочно затряс головой.
— Так и знал, что хочешь. Кушай-кушай дедушка. А теперь поговори с сэром стражем. Как только он тебя поспрашивает, я всю лепешку отдам. Не бойся — не обману. Сэр Дан — говорите, чего хотели. Такие как пожуют немного, сразу соображать начинают. Но ненадолго. Так что не медлите.
Поднявшись, я присел на какой-то длинный низкий предмет прикрытый ветхой шкурой. Неудобно — похоже под ней колода сучковатая. Но других «стульев» в помещении нет — буду довольствоваться этим.
— Скажите: вы правда помните стража Буониса?
Поначалу старик не отреагировал, но когда Тук помахал у него перед глазами лепешкой, скрипучим шепелявым голосом тихо произнес:
— Я помню сэра Буониса. Отдайте хлеб.
— Дай ему.
— Рано, — Тук покачал головой. — Для него это много. Как наесться, осоловеет и слова не скажет уже.
— Ладно. Вы слышали? Поговорим, тогда получите. Вы хорошо помните стража?
— Я мало что помню. Но я помню, что мой отец служил у него.
— Буонис был очень стар. Наверное, часто болел. Ты помнишь, как он болел?
— Нет. Он был крепким. Но старым.
— Уважаемый — Тук даст вам мешок еды, если вы вспомните, как болел сэр страж. Неужели он всегда был крепким и здоровым? Вспомните, пожалуйста — это очень важно.
— Он дряхлел. Не так сильно, как я, но дряхлел. А потом это проходило.
Поделиться книгой: