Помоги проекту - поделись книгой:
У. Дж. Дж. Гордон
НОБЕЛЕВСКИЕ ЛАУРЕАТЫ
В Портленд, штат Орегон, мы прибывали в 9.00 по местному времени, и ровно в 8.00 я появился в вагоне-ресторане, чтобы успеть позавтракать. Заказал сливы, яйца всмятку и кофе. Отдав распоряжения официанту, я поглядел в окно и тут же вспомнил вчерашний разговор. Как это доктор Халбет назвал свой институт? «Научная показуха»? Разумеется, ему-то можно иронизировать сколько влезет, раз он тамошний босс. Мне лично по роду занятий приходится быть куда осторожнее. Кому нужен специалист по усталости металла — остряк? Вот и приходится играть роль: никаких шуточек, трубка в зубах, речешь как оракул, чтобы клиенту казалось, будто консультацию он получает непосредственно у самого Господа Бога.
А Халбет — крупнейшая шишка в области промышленных исследований, ему все сойдет с рук. Но вчера он уж чересчур разошелся. Картина промышленных исследований, которую он нарисовал, если только она верна, — настоящее обвинительное заключение! Надо думать, вчера вечером Халбет маленько хлебнул лишнего и сегодня клянет себя за болтливость. А может, и наоборот — позабыл все начисто. Я убрал локоть, чтобы официант мог положить возле прибора чистую салфетку. Но то была вовсе не салфетка — шелестела как бумага. Халбет! Честное слово, мне за него прямо стало стыдно. Я даже глаз не поднял. Ограничился тем, что пододвинул бумажку себе под нос:
Хохма была мировая: «Считала до десяти по пальцам собственных ног». Разве что чуть более злая, чем нужно. Все еще не поднимая глаз, я сказал: «Доброе утро, доктор Халбет», и услышал, что он придвигает стул и садится.
— Доброе утро, Фэрли.
Весел, как птичка! Я украдкой взглянул на него. Халбет улыбался. Видно, прекрасно помнил вчерашний разговор и плевать на него хотел.
— А может, это вам больше понравится?
Я не стал вникать в смысл, но звучали стихи забавно, и я расхохотался. Халбет сунул нос в меню.
— Диктатура яиц! — сказал он. Значит, опять в том же настроении, что и вчера, и снова трунит надо мной.
— Диктатура чего? — не принял я его подачу.
— Мы ведь живем в свободной стране, не так ли? — спросил он.
Я сделал вид, будто любуюсь сливами, и не ответил.
— Болтают, будто это свободная страна, а между тем каждое утро миллионы ее граждан обязаны подчиняться тирании яичной диктатуры. Вы что взяли на завтрак?
— Яйца. Две штуки. Всмятку, — ответил я и пожалел, что не выбрал вместо яиц здешнюю форель.
— Ну вот! — сказал Халбет. — Значит, вы тоже жертва!
Официант принес мне яйца всмятку и принял заказ Халбета: апельсиновый сок, чай, два яйца вкрутую. Халбет подмигнул:
— А я — как все. Яичная Показуха!
Это его «Я — как все» заставило меня призадуматься.
Прошлым вечером Халбет много распространялся насчет того, какой сброд его научные сотрудники (первоклассные протиратели штанов с 9 часов до 17), а потом вдруг заявил, что и сам втянулся в это занятие. А сейчас снова: «Я — как все», но уже по поводу яиц. Выжат, решил я, как лимон, только одни циничные шуточки и остались.
— Когда у вас деловое свидание? — спросил Халбет. Я ответил, что меня ждут после ленча.
— Хочу нанять вас на полдня, — сказал он. — Сколько?
— Мой гонорар три с половиной сотни в день, — отрезал я.
— Чудненько! — воскликнул Халбет.
— Проблема усталости металла? — спросил я. Он покачал толовой.
— Думаете, я не помню вчерашнего?
Я притворился, что занят сражением со сливовой кожурой, а он продолжал:
— Я ведь рассказывал вам о своей лаборатории, не так ли? — Я языком нащупал во рту кусочек кожуры и утвердительно кивнул головой.
— Упоминал ли я о сортирах в моей новой лаборатории, и о том, как они элегантны?
Я нашел сливовую кожицу и деликатно сплюнул на тарелку.
— У вас затруднения с металлом? — снова осведомился я. Наверняка, опять безгонорарный визит!
— Возможно, что и так, но я вас нанимаю не для этого. Просто хочу поводить по лабораториям и полюбоваться вашей реакцией, — буркнул Халбет.
— Доктор Халбет, вам отлично известно о существовании специальных консультативных фирм, которые только и занимаются вопросами повышения эффективности труда научного персонала.
— Доктор Фэрли, — передразнил он меня, хотя и не очень обидно. — Я только что развязался с одной из них — с самой крупной в своей области. Они прислали мне мощную «мозговую группу». Среди них был один толстяк, претендовавший на звание физика, но выражавшийся, как Зигмунд Фрейд. Он все твердил о «психоаналитической модели научно-исследовательского процесса». Был там и социолог, говоривший, как математик. Он занимался выведением среднестатистической вероятности того, что атомную бомбу должны были изобрести именно иммигранты из Европы. Был там и еще один тип, уверявший, что он химик, но я не мог выбить его из круга выражений: «система», «вне системы», «динамика новаций». А знаете ли вы, доктор Фэрли, как работают эти консультанты-фальсификаторы? Они заявляются и начинают трепаться со всеми — со мной, с моими замами и с руководителями групп. Они ловкачи, ох, какие ловкачи, но все же верят всему, что им вкручивают сотрудники. И знаете, что самое скверное? Эти типы из «мозговой группы», а они, между прочим, называют друг друга не иначе, как «доктор», нисколько не лучше моих людей. И те и другие члены Лиги Научной Показухи и связаны круговой порукой. После шести месяцев работы они представили мне доклад из трех частей на 80 страницах.
Я нервничал. За окном уже мелькали пригороды Портленда. Стыли заказанные Халбетом яйца.
— Да-с, из трех частей. В первой повествовалось о том, как высок моральный уровень моих сотрудников, как прекрасна моя лаборатория, и как все меня обожают. Все, ну решительно все было безукоризненно, кроме… стоянки для машин.
— Мне пора возвращаться в купе, — сказал я.
— Они заявили, что стоянка для машин должна быть «увязана с организационной структурой». Вот оно как! А это означало всего-навсего, что старшие научные сотрудники должны ставить свои машины поближе к лаборатории, дабы их путь к дверям был кратчайшим. И ежели я последую этому совету, то все трудности испарятся сами собой. Встретимся на перроне?
Я сказал: «О'кей!» — и пошел укладываться. Проводник уже уложил мои вещи, мне оставалось только захлопнуть крышку чемодана. Поезд остановился. Я дал проводнику на чай куда больше, чем следовало, и спрыгнул на платформу. Халбет уже ждал меня и начал разговор с того самого места, где остановился несколько минут назад. Шагал он размашисто, и мне дважды пришлось пускаться вприпрыжку, чтобы не отстать.
— У меня было такое ощущение, будто эти консультанты по кадрам работают в ФБР, а я пытаюсь деньгами откупиться от их обвинений. Вторая часть доклада гласила, что необходимо усилить связь между фундаментальными исследованиями, прикладными работами и внедрением. Им потребовалось сорок страниц, чтобы сказать мне правду, всю правду и только правду. Разрешите доложить вам, доктор Фэрли, что если уж парни из Консультативной Показухи оседлают проблему связи, то вам крышка! И они даже сказали, что именно надо сделать с этой связью. Улучшить ее! — И он зажмурился от утреннего солнца.
На улице в нескольких шагах от нас стояла большая низкая машина. «А вот и Мамочка!», — сказал он. Это здорово на него похоже, — подумал я, называть жену «Мамочкой». Интересно, какая она? Он был худ и жилист, стало-быть, ей полагалось быть пухленькой.
— Третья часть доклада была особенно очаровательна. — Халбет шагнул вперед и загородил мне дорогу. — Они предложили уволить одного сотрудника, ибо у него «слаб потенциал роста», поскольку «плохо развито абстрактное мышление». Они, знаете ли, стремились «поддержать определенный уровень технической компетентности». А парень, от которого они предложили избавиться, был единственным, кто мог копать глубоко и получать нужные результаты. Вся беда была в том, что он не состоял членом Лиги Научной Показухи, то есть не имел степени доктора философии, а потому они имели наглость обрушиться на него. Вот мы и пришли. Это Мамочка. Мамочка, доктор Фэрли.
Халбет открыл багажник роскошной низкой машины, положил туда чемодан. Машина была такой низкой, что я просто просунул руку в окно.
— Как поживаете, миссис Халбет? — Для пожилой женщины рука была у нее крепкая. Рассмотрел ее я только позже, когда примостился на крохотном откидном сиденье. Халбет сел рядом с Мамочкой, сидевшей за рулем. Обнял ее, и они поцеловались. Господи! Это было похоже на старинную киноленту. Шикарный поцелуй, не какой-нибудь «приветик». Я поежился. Потом получше присмотрелся к ней. Прямо конфетка! Около сорока, губы пухлые, все остальное тоже. Довольно мила. Серебристый смех и приятные манеры. На руках широкие бриллиантовые браслеты, в руках руль от шикарной машины.
Может, Халбету действительно противна его Научная Показуха, но с голоду он не помирал, а при необходимости содержать этакую Мамулю нечего было и думать, чтобы все бросить и заняться изобретательством в каком-нибудь подвале. Всю дорогу они болтали о детишках и пони.
Лаборатория! Она находилась за городом. Обширный подстриженный газон. Памятник научным исследованиям — какой-то скульптор сколотил гвоздями нечто, высотой футов в тридцать — огромные шары, соединенные шестами, — модель молекулы-переростка. Мамочка высадила нас у входа здания из стекла и алюминия. Какой-то мужчина распахнул перед нами дверь и почтительно притронулся к полям шляпы, приветствуя Халбета. Мы пересекли холл и вошли в директорский кабинет. Секретарша прямо-таки рассыпалась перед своим шефом. Расспросила про поездку и про то, передал ли он, ха-ха-ха, Президенту привет от нее. Между прочим, это не совсем шутка — он частенько встречался с Президентом. Халбет повесил мое пальто, сказал: «Пошли!». Мы вышли из кабинета и свернули к двери с табличкой «М». Халбет подтащил меня к длинному ряду кабинок.
— Вы только посмотрите на двери! — кричал он. — Видали! А перегородки? От пола до потолка! — И он постучал по одной из них, чтобы продемонстрировать ее толщину. — А полотенца! Как в отеле «Ритц»! В Научной Показухе нет места бумажным полотенцам! Ладно, пойдем, я вам еще кое-что покажу! — И мы покинули уборную а ля «Ритц».
— Я им сказал, что нам нужен исследовательский центр, и мы его получили прямо на тарелочке. — Халбет махнул рукой в сторону холла. Холл был чист и тих. Как больница. Проходя мимо открытых дверей, я заглядывал в комнаты. Люди в своих белоснежных лабораторных костюмах голливудского покроя выглядели чистенькими, симпатичными, серьезными и занятыми. Говорили они шепотом. На каждой двери была табличка: «Управление исследованиями», «Физика», «Органическая химия», «Неорганическая химия», «Электротехника», «Механика». Это были отдельные лаборатории.
— Каждая группа сидит в своем садке, как особая порода кроликов. Мы тут разводим только чистые линии, а вы знаете, что случилось с собаками колли в результате инбридинга? Носы у них вытягивались, а черепа суживались, пока все мозги не вылезли через уши. Ужасно, ужасно! А что делать? Все хотят есть, у всех семьи.
Настырный молодой человек остановил доктора Халбета.
Он был страшно возбужден. «Знаете чего?» — спросил он совсем по-детски.
— Чего? — осведомился Халбет.
— Никогда вам не догадаться, — сказал юноша.
— О чем? — спросил Халбет.
— Мы получили прибор, который может делать по шестьсот анализов в день! — глаза юноши сверкали.
— Очень мило. Доктор Фэрли — доктор Леттер. Доктор Леттер ведает у нас теоретическими изысканиями.
Я сказал: «Хелло!», и Леттер затарахтел:
— С помощью старого спектрографа мы еле-еле выжимали двести жалких анализов в день. Теперь мы дадим шестьсот! Какой материал! Какой материал!
— Очень мило, — повторил Халбет. — А не думаете ли вы, что можно добиться и тысячи! Это дало бы повод для чудненькой статейки!
Мысль о таком изобилии данных ошеломила Леттера, и он, бормоча что-то невнятное, побрел в сторону холла.
Халбет повернулся ко мне.
— Оборудование! Проклятое оборудование проклятой Научной Показухи! Всякий раз, как они садятся в галошу, они, начинают вопить о необходимости приобретения новых сложных машин и приборов, достаточно больших, чтобы за ними можно было спрятаться. — Я засмеялся.
— Не смейтесь! — сказал Халбет. — Именно таким путем мы получаем государственные заказы. Еще бы! Мощные циклотроны и компетентные люди, которые на них работают! Господи! Упаси нас от компетентности! Хоть бы одного чокнутого сюда! Прошлым летом я прочел им лекцию о роли индивидуальности в науке, так на следующий же день семеро из них явились в куртках яхтсменов! — Он привычно зажмурился и снова потащил меня в свой кабинет.
— А знаменитости у вас есть? — спросил я.
— По имени?
— Ну, пусть по имени.
— Ого! Вы думаете, доктор Фэрли, что у нас тут нет больших имен? — Я любовался письменным столом доктора Халбета: ни клочка бумаги, пепельница лежала, как лилия на безмятежной поверхности пруда. Он заметил мое любопытство.
— Моя секретарша прочла в «Форчуне», что большие шишки «там наверху» (она обожает это выражение «там наверху») всегда подтянуты и стараются производить впечатление ничего не делающих.
Пару лет назад, на собрании Совета директоров… Я ведь член Совета. Вам известно, что я глава Совета директоров научных исследовательских институтов? — Я сказал, что мне это известно, а он пробурчал, что польщен, так как, очевидно, не зря проработал сорок лет.
— Так вот, на заседании Совета, — продолжал он, — меня спросили, почему у нас не работают люди с большими именами, которые придали бы лаборатории нужный шарм. Им хотелось ввести систему «звезд», как в Голливуде. И я нашел Коула и Харта — лауреатов Нобелевской премии. Теперь в нашей лавочке есть собственные лауреаты.
Я слышал о Коуле и Харте. Лет двадцать назад они сделали отличную работу по гормонам. Помнится, видел их портреты: сюртуки и бороды. Нобелевские лауреаты старой школы. Почтенные, не то, что нынешние молокососы. Но какого черта они тут делают?
— Они же глубокие старцы? — спросил я.
— Есть немножко, — ответил Халбет.
— И они ведь биологи, а у вас…
— Биологи, а как же! — сказал Халбет. — Но, во-первых, Совет директоров в этом не разбирается, а, во-вторых, Коул и Харт пережили свою славу, и я купил их по дешевке. Но самое смешное, Фэрли, что старые пердуны оказались настоящей золотой жилой.
Я намекнул, что вот уже двадцать лет, как Коул и Харт не напечатали ни одной статьи, и спросил, не собираются ли они родить что-нибудь в ближайшее время.
— Разумеется, нет, — сказал Халбет, — но вы послушайте, что я вам расскажу! Наша лаборатория основана почти целиком на средства военного министерства. А министерству нужна компетентность. Не блеск, не способности, а компетентность. Компетентность означает, что в вашем заведении есть люди с академической подготовкой, способные работать в областях, затрагиваемых контрактом. Такие, что их ученые степени печатаются даже на квитанциях прачечных. Элита «мозговых групп». Военное министерство обожает выражение «мозговые группы» и с ним готово проглотить что угодно.
— А все-таки, зачем вам биологи?
— А-а! — сказал он, приставив к носу палец. — Там наверху, — и он возвел глаза к потолку, — там наверху находится Луна. Верно?
— Верно, — отвечал я. Халбет был великолепен. Даже если и заставлял меня играть роль идиота.
— Верно. А люди должны жить, выживать и адаптироваться. Верно?
Я кивнул. Он воздел руки:
— Об этом и речь. Биология! Эти два старца из Научной Показухи уже не раз помогали нам получать дивные контракты. Система «звезд»!
Халбет твердо посмотрел на меня. — Ужасная штука — научная компетентность. Спустимся вниз, я вас познакомлю. Великолепная парочка!
Он снова вывел меня в холл. Громкоговорители орали чьи-то фамилии, но я заметил, что у некоторых сотрудников в грудных кармашках голливудских лабораторных курточек торчали малюсенькие коробочки.
— Что это за штучки? — спросил я.
— Последнее усовершенствование в научной организации труда. Мои замы убедили меня в его необходимости. Начиная со старших научных сотрудников, персонал вызывается по особой линии связи. Клянусь, Фэрли, они просто принудили меня к этому. И как положить всему этому конец — ума не приложу. Скажите мне как — и я положу, честное слово!
Как и прошлой ночью, мне стало его жаль. В своей области это был большой человек. Халбет взялся за ручку двери с матовым стеклом.
— Приготовиться! Демонстрируются Коул и Харт!
Он раскрыл дверь комнаты размером эдак футов 60 на 30.
Ни единого пятнышка. Она годилась бы для операций аппендицита. А уж оборудование! Вакуумный насос приговаривал: пфу-пфу-пфу. И какая-то зеленая жидкость проходила длиннейший путь по системе стеклянных трубок. Проклятого бульканья и всхлипывания было больше, чем у Джекила и Хайда[1]. Длинная линия клеток из нержавейки, дверцы которых широко распахнуты. Пол покрыт копошащимися белыми мышами, кроликами и собаками.
— Идите за мной. — Халбет ловко лавировал среди лабораторных животных, ведя меня в другой конец комнаты, где было устроено что-то вроде уютной гостиной. Стойка для курительных трубок, книжные шкафы, камин. У камина сидели два старца с тростями в руках. Один из них держал здоровенный кус хлеба и крошил его животным.
— Доброе утро, джентльмены, — поздоровался Халбет.
Тот старик, что держал хлеб, так и подскочил. Туловище у него было тучное и маленькое, приделанное к тощим длинным ножкам. Мне он напоминал очумелого паука.
— Доктор Коул, позвольте вам представить доктора Фэрли.
Я пожал руку доктора Коула, который наклонился вперед, но не встал.
— А это доктор Харт. — Старик футов семи ростом еле выполз из кресла с помощью своей палки. Он не весил и ста тридцати фунтов.
— Рад познакомиться с вами, доктор Фэрли, — сказал доктор Харт. Доктор Коул даже не шевельнулся.
— Сэм, — сказал он Халбету, — а этот молодой человек из наших?
Поделиться книгой: