Жюль Верн
Робур-завоеватель
Паф! Паф!
Два пистолетных выстрела раздались почти одновременно. Одна из пуль попала в позвоночник коровы, которая паслась всего в каких-нибудь пятидесяти шагах от места поединка. А между тем она ведь была совсем непричастна к этой истории!
Ни одного из противников пули не задели.
Кто же были эти два джентльмена? Неизвестно. А тут как раз представлялся случай передать их имена потомству. Все, что можно сказать, это то, что более пожилой из них был англичанин, а молодой — американец. Что же касается определения пункта, где безобидное животное пережевывало свой последний клочок травы, то ничего не может быть легче: это происходило на правом берегу реки Ниагары, неподалеку от висячего моста, соединяющего американский берег с канадским, в трех милях ниже водопадов.
Англичанин подошел к американцу.
— Я попрежнему утверждаю, что это был
— Нет,
Ссора готова была вновь разгореться, когда один из секундантов, без сомнения в интересах рогатого скота, вмешался в спор.
— Скажем, что это
Компромисс между двумя национальными гимнами, американским и великобританским, был принят ко всеобщему удовольствию. Американцы и англичане, поднявшись по левому берегу Ниагары, согласились позавтракать в гостинице Гоут-Айленд, нейтрального местечка, лежащего между двумя водопадами.
Оставим их сидящими за столом перед традиционными блюдами — яичницей, ветчиной, холодным ростбифом с острыми пикулями — и целыми потоками чая, которым могли бы позавидовать и знаменитые водопады. Не будем их тревожить, тем более что очень мало вероятия, чтобы о них вообще зашел еще разговор в нашей повести.
Кто же из этих двух господ был прав — англичанин или американец? Трудно сказать. Во всяком случае, эта дуэль показала, до чего были нервно возбуждены жители не только Нового, но и Старого Света тем совершенно необычайным явлением, которое в течение почти целого месяца кружило всем головы.
«Os sublime dedit collumque tueri»[1], сказал Овидий к чести рода человеческого.
И действительно, никогда еще со времени появления человека на земле люди не смотрели так много на небо.
В предшествующую ночь в той части Канады, которая лежит между озерами Онтарио и Эри, где-то высоко в атмосфере прозвучали резкие металлические звуки «воздушной трубы». В этих звуках одним слышался гимн
Нет! Ни воздушного шара, ни воздухоплавателей тут не было. В высоких слоях атмосферы имело место необычайное явление. Его происхождение и сущность определить было невозможно. Сегодня оно проявлялось над Америкой, сорок восемь часов спустя — над Европой, восемь дней позже — над Азией, над самой Небесной империей![2] Если труба, возвещавшая о таинственном явлении, не была трубой последнего суда, то что же, в таком случае, она собой представляла?
Во всех странах света, как в королевствах, так и в республиках, замечалось волнение, которое надо было успокоить. Если вы услышали бы в своем доме какой-нибудь странный шум, странный и необъяснимый, разве вы не поспешили бы узнать его причину? И в том случае, если бы ваши розыски ни к чему не привели, разве вы не покинули бы свой дом и не переселились в какой-нибудь другой? Да, без сомнения! Но в данном случае «домом» являлся весь земной шар. Не было никакой возможности покинуть его для того, чтобы перебраться на Луну, Марс, Венеру, Юпитер или вообще на одну из планет солнечной системы. Вот почему нужно было установить, что именно происходило не в беспредельном мировом пространстве, а в атмосферных зонах, окружающих Землю. Действительно, там, где воздуха нет, не может быть и звуков. Таким образом, было ясно, что наблюдавшееся явление происходило в воздушном слое вблизи поверхности Земли, в пределах высоты до двух лье[3].
Разумеется, тысячи газетных листов наполнялись различными подробностями о загадочном явлении, интересовавшем всех. Всесторонне обсуждая его, они то проливали некоторый свет, то еще больше его затемняли, печатая наряду с действительными фактами факты заведомо ложные, и, действуя в интересах тиража, то успокаивали своих читателей, то всячески разжигали страсти в широких массах публики, и без того уже достаточно взвинченной. Политикой никто теперь больше не интересовался, причем, дела от этого не шли хуже.
Но что же, в конце концов, случилось?
Запросили обсерватории всего мира. Если и там не дадут ответа, то к чему эти обсерватории? Если астрономы, которые исследуют звезды, находящиеся на расстоянии в сто тысяч миллиардов лье, не в состоянии определить происхождение и сущность явления на расстоянии всего только нескольких километров от Земли, то на что же нужны в таком случае астрономы?
Какое количество телескопов, очков, подзорных труб, лорнетов, биноклей и моноклей направлялось на небо в эти чудные летние ночи! Сколько глаз не отрывалось от окуляров различных инструментов всех размеров и видов! Подсчитать их не было никакой возможности. — не меньше нескольких сотен тысяч, во всяком случае. Ни одно затмение, наблюдавшееся одновременно в разных пунктах земного шара, никогда еще не привлекало такого количества наблюдателей.
Обсерватории ответили, но недостаточно убедительно. Каждая высказала свое мнение, но мнения расходились. Это породило ожесточенную войну в ученом мире в течение последних недель апреля и первых недель мая.
Парижская обсерватория проявила себя очень сдержанно. Ни один из ее отделов не высказался по существу. В отделе математической астрономии не удостоили сделать каких-либо наблюдений; в отделе меридианного круга [4] ничего не открыли; в отделе физических наблюдений ничего не заметили; в геодезическом отделе ничего не отметили; в отделе метеорологическом и в отделе вычислений ничего не увидели. По крайней мере, это было откровенно. Такую же откровенность проявили обсерватория Монсури и магнитная станция парка Сен-Мор. Не меньшее уважение к истине замечалось и в Бюро долгот.
Провинция проявила себя несколько более положительно. Провинциальные обсерватории наблюдали, в ночь с 6-го на 7 мая в продолжение не более двадцати секунд свет, похожий на электрический. На Пик-де-Миди этот свет был виден между девятью и десятью часами вечера. В метеорологической обсерватории Пюи-де-Дом его заметили между часом и двумя ночи; в Провансе, на Мон-Ванту, — между двумя и тремя часами; в Ницце — между тремя и четырьмя часами и, наконец, на Семнозских Альпах, между озерами Аннеси, Бурже и Женевским, — в момент, когда занималась заря.
Очевидно, нельзя было отбросить эти наблюдения всецело. Не было никакого сомнения в том, что свет был замечен в некоторых пунктах последовательно в течение нескольких часов. Выходило, таким образом, что либо свет исходил из нескольких очагов, находившихся в разных местах и излучавших свет в разное время, либо он имел источником один очаг, который, однако, сам двигался со скоростью примерно двести километров в час.
Но замечалось ли в воздухе что-нибудь ненормальное при дневном свете?
Нет!
Может быть, в атмосфере временами и бывала слышна труба?
Нет! Между восходом и заходом солнца звук трубы не слышался ни разу!
В Соединенном королевстве царила большая растерянность. Обсерватории никак не могли столковаться. Гринвич был несогласен с Оксфордом, хотя оба они подтверждали, что «в воздухе ровно ничего не было».
— Иллюзия зрения, — говорил один.
— Иллюзия слуха, — возражал другой.
И начинались споры.
В Берлинской и Венской обсерваториях такие споры угрожали вызвать международные осложнения. Но Россия, в лице директора Пулковской обсерватории, доказала им, что обе они правы; все зависело от точки зрения, которой они придерживались, выясняя сущность этого удивительного явления, невозможного в теории, но возможного на практике.
В Швейцарии, в обсерватории Саэнтис, в кантоне Аппенцель, на наблюдательных постах Сен-Готарда, Сен-Бернарда, Жюлье, Симплона, Цюриха, Сомблика, так же как и в Тирольских Альпах, — всюду была Проявлена необыкновенная сдержанность по поводу факта, реальность, которого никто не мог доказать. И это было, конечно, в высшей степени благоразумно.
Но в Италии, на метеорологических станциях Везувия, на наблюдательном посту на Этне, помещавшемся в старинном каза «Инглэзе» на Монте-Казо, наблюдатели, не колеблясь, допускали материальность этого необъяснимого явления на том основании, что они увидели его однажды днем в виде небольшой спирали пара, а ночью — в виде падающей звезды. Но что именно это было, все же никто не знал.
Тайна начинала уже утомлять людей науки, продолжая в то же время волновать и даже пугать простых смертных. Астрономы и метеорологи готовы были уже потерять интерес к этому явлению, если бы в ночь с 26-го на 27-е в обсерватории Кантокейно, в провинции Финмаркен в Норвегии, а в ночь с 28-го на 29-е в обсерватории Исфиорд на Шпицбергене, норвежцы с одной стороны и шведы — с другой, не пришли к полному согласию по поводу следующего факта: на фоне северного сияния появилось нечто, имевшее форму колоссальной птицы, какое-то воздушное чудовище. И если не было возможности определить его структуру, то не было сомнения и в том, что оно выбрасывало из себя какие-то мельчайшие частицы, разрывавшиеся, как бомбы.
В Европе выразили полное доверие к сведениям, полученным с наблюдательных постов провинции Финмаркен и Шпицбергена. Самым же изумительным здесь было то, что шведы и норвежцы могли по поводу какого-то факта притти к полному соглашению!
Однако во всех обсерваториях Южной Америки, Бразилии, Перу и Ла-Платы, так же как в австралийских обсерваториях Сиднея, Аделаиды и Мельбурна, откровенно смеялись над «серьезным» открытием, а известно, что австралийский смех считается самым заразительным.
В конце концов только один единственный из всех начальников метеорологических станций высказался вполне определенно по поводу этого явления, не боясь сарказмов, которыми могли встретить его мнение. Это был китаец, директор обсерватории в Цэ-Ка-Вэй, воздвигнутой среди обширной равнины, находящейся в десяти лье от моря, в том месте, где горизонт, окутанный воздухом исключительной чистоты, беспределен.
— Скорее всего, — сказал он, — таинственный предмет просто воздушный корабль, летная машина.
Какая насмешка!
Однако если споры по этому вопросу были горячи в Старом Свете, то можно себе представить, каковы они были в Новом Свете, где Соединенные штаты занимают самую большую территорию!
Как известно, янки [5] не любит пользоваться окольными путями. Обыкновенно он избирает какой-нибудь один путь — и именно тот, который приводит его прямо к цели. В силу этого обсерватории Американской федерации не поколебались сказать правду друг другу.
В таком спорном вопросе обсерватории Вашингтонская в штате Колумбия и Кембриджская в графстве Дэйн совершенно разошлись в мнениях с обсерваторией Дармут-колледжа в штате Коннектикут и с обсерваторией Аун-Арбор в штате Мичиган. В Данном случае спор касался не столько самой сущности наблюдавшегося явления, сколько точного определения момента появления неизвестного тела, так как все утверждали, что заметили его в одну и ту же ночь, в один и тот же час, в одну и ту же минуту, в одну и ту же секунду, хотя путь этого таинственного тела находился на очень, небольшой высоте над горизонтом, а между тем расстояние от штата Коннектикут до штата Мичиган, от Дэйна до Колумбии настолько значительно, что такое одновременное наблюдение было совершенно неправдоподобным.
Обсерватории Дэдлей в Олбани (штат Нью-Йорк) и Военной академии в Вест-Пойнте выразили недоверие к своим коллегам. В письме к ним точно указывалось прямое восхождение и склонение наблюденного объекта.
Однако позднее выяснилось, что наблюдатели ошиблись и что тело это было простым болидом[6], пролетавшим через средний слой атмосферы. Естественно, что тот предмет, О котором шел спор, не мог быть болидом. К тому же как мог болид играть на трубе?
Что касается трубы, то напрасно старались отнести ее звучные фанфары к области иллюзий слуха. Уши в данном случае так же не ошибались, как и глаза. Без сомнения, все видели; без сомнения, все слышали. В ночь с 12-го на 13 мая — ночь очень темную — наблюдатели Иэльского колледжа в Шеффильде смогли записать несколько тактов музыкальной фразы, написанной в re majeur со счетом 4/4, — фразы, которая нота в ноту, ритм в ритм воспроизводила припев песни
— Ну, конечно, — говорили шутники, — конечно, это целый французский оркестр играет нам из воздушных сфер!
Но шутить — не значит отвечать.
Такое именно замечание сделала Бостонская обсерватория, основанная Атлантической компанией металлургических заводов, с мнением которой по вопросам астрономии и метеорологии начинали очень считаться и в мире ученых.
Тогда в дело вмешалась обсерватория Цинциннати, основанная в 1870 году на вершине Лукау благодаря щедрости астронома Кильгура, стяжавшая себе громкую известность своими микрометрическими измерениями двойных звезд. Директор этой обсерватории заявил — и он был вполне искренен, — что, без сомнения, какое-то странное движущееся тело появлялось через небольшие промежутки времени в различных пунктах атмосферы, но что о природе этого тела и его размерах, о быстроте передвижения и о его траектории ничего сказать нельзя.
И вот тогда газета
«Вероятно, никто еще не забыл ту ссору, которая несколько лет тому назад произошла между двумя претендентами на наследство бегум[7] Раджинары: французом доктором Саразэном, жившим в своем родном городе Франсвилле, и немецким инженером герром Шульце из города Стальсштадта; оба эти города находятся в южной части штата Оригон.
Равным образом, вероятно, не забыли, что с целью уничтожить город Франсвилль герр Шульце пустил в воздух снаряд громадных размеров, которому надлежало попасть во французский город и разрушить его.
Тем более никто, конечно, не забыл, что этот снаряд, начальная скорость которого в момент выхода из канала пушки чудовищной величины была недостаточно точно вычислена, был унесен со скоростью, в шестнадцать раз превосходящей скорость полета обыкновенных ядер. Снаряд летел со скоростью сто пятьдесят лье в час и не вернулся на землю, а, превратившись, таким образом, в болид, вероятно все еще движется и будет вечно двигаться вокруг нашего земного шара.
Почему же в таком случае не допустить, что болид и был тем самым телом, в существование которого не верить нельзя?»
Очень хорошо придумал этот абонент газеты
Таким образом, все «объяснения» не объясняли ровне ничего, а все наблюдатели наблюдали очень плохо.
Оставалась только одна гипотеза, предложенная директором обсерватории в Цэ-Ка-Вей. Но что значило мнение какого-то китайца!..
Не подумайте, что вся эта история в конце концов надоела жителям как Старого, так и Нового Света. Нет! Споры продолжались, все более бурные, но ни к какому оглашению они не привели. Тем не менее все же наступил кратковременный перерыв. В течение нескольких дней интересовавший всех предмет — болид или нечто другое — никем не был замечен, и ни разу за все это время в воздухе не слышали звуков трубы. Может быть, этот предмет, это тело упало на такой пункт земного шара, где было трудно найти его след, — в море, например? Или, быть Может, оно скрылось, на самом дне одного из океанов, Атлантического, Тихого или Индийского? Можно ли было сказать что-нибудь определенное по этому поводу? Но вот как раз между 2-м и 9 июня был отмечен ряд новых фактов, которые невозможно было отнести к области одних только космических явлений.
В течение всех этих восьми дней очень многие наблюдали: гамбуржцы наверху башни св. Михаила; турки — на самом высоком минарете св. Софии; руанцы — на стреле своего собора; страсбуржцы — на самой высокой точке Мюнстера; американцы — на голове своей статуи Свободы, при входе в Гудзон, и с памятника Вашингтону в Бостоне; китайцы — на крыше своего храма «Пятьсот гениев» в Кантоне; индусы — на шестнадцатом этаже пирамиды храма Танжура; обитатели Ватикана — на кресте собора св. Петра в Риме; англичане — на кресте лондонского собора св. Павла; египтяне — на, остром углу пирамиды Гизе и парижане — на громоотводе Эйфелевой башни, построенной для выставки 1889 года, вышиной в триста метров, — все они видели с самых высоких своих пунктов развевающийся в воздухе флаг!
Флаг этот представлял собой полотнище черной шелковой тафты, усеянное серебряными звездами, с золотым солнцем посредине.
— …и первый, кто будет утверждать противное…
— Вот как! Противоречить, конечно, будут, если найдется для этого повод.
— И это — несмотря на ваши угрозы!
— Разговаривайте поосторожнее, Бэт Фин!
— И вы тоже, дядюшка Прудэнт!
— Я настаиваю, что винт должен быть на корме.
— Мы тоже!.. Мы тоже!.. — ответили в один голое человек пятьдесят.
— Нет! Его место на носу! — воскликнул Фил Эвэнс.
— На носу! — подтвердили полсотни других голосов с не меньшим жаром.
— Мы никогда не сойдемся в мнениях!
— Никогда!.. Никогда!..
— В таком случае зачем же спорить?
— Это не спор, это дискуссия!
Возражения, упреки, гневные выкрики раздавались в зале заседаний уже с добрых четверть часа.
Этот зал был самым большим и самым знаменитым клубом в Уэлдонском институте, на Уолнот-стрит в Филадельфии, штат Пенсильвания в Америке.
Накануне в торговом центре города в связи с выборами городского ламповщика, зажигающего газовые уличные фонари, состоялись публичные манифестации и шумные митинги, которые не обошлись без побоев. Может быть, не охлажденный еще пыл вызвал чрезмерное возбуждение, которое только что проявили члены Уэлдонского института. А между тем это было самое обыкновенное собрание приверженцев воздухоплавания, обсуждавших животрепещущий для той эпохи вопрос об управлении аэростатами.
Все это происходило в том городе Соединенных штатов, быстрый рост которого превзошел даже рост Нью-Йорка, Чикаго, Цинциннати и Сан-Франциско; в городе, который, не будучи ни портом, ни центром фабричной каменноугольной или нефтяной промышленности, ни узловой железнодорожной станцией, был все же больше Берлина, Манчестера, Эдинбурга, Ливерпуля, Вены, Петербурга, Дублина, — в городе, обладающем парком, в котором могли бы поместиться все семь знаменитых парков Лондона. В нем насчитывают сейчас до миллиона двухсот тысяч жителей, в силу чего он претендует на четвертое место в мире после Лондона, Парижа и Нью-Йорка.
Филадельфия — город почти сплошь мраморных построек, с величественными домами и общественными зданиями, не имеющими себе равных. Самое известное из городских учебных заведений Нового Света университет Жирара — в Филадельфии. Самый большой на земном шаре железный мост — это мост через реку Скулкилл в Филадельфии. Самый великолепный храм франкмасонов[8] — это масонский храм в Филадельфии. Наконец, самый большой клуб приверженцев воздухоплавания — в Филадельфии. Тому, кто захотел бы заглянуть в этот клуб вечером 12 июня, такое посещение доставило бы, может быть, некоторое удовольствие.
В огромном зале клуба волновались, выходили из себя, жестикулировали, спорили и ссорились — все в шляпах — аэронавты, целая сотня аэронавтов под высокоавторитетным руководством председателя и двух его помощников: секретаря и казначея. То не были по профессии техники или инженеры. Нет, просто любители всего касающегося аэростатики. Но любители-фанатики, исключительно враждебно настроенные к тем, кто хотел бы противопоставить аэростатам машины тяжелее воздуха — летные машины или воздушные корабли без легкого газа. Что все эти милейшие люди когда-нибудь найдут способ управлять воздушными шарами, казалось вполне возможным. Но пока что их предводителю с трудом удавалось управлять ими самими.
Председатель клуба, хорошо известный в Филадельфии, был знаменитый дядюшка Прудэнт[9], Прудэнт по фамилии. Что же касается прозвища «дядюшка», то в Америке оно никого не удивляет, так как там можно быть дядей, не имея ни единого племянника или племянницы. В Америке говорят «дядя» так же, как говорят «батюшка» людям, у которых никогда и не бывало детей.
Дядюшка Прудэнт был весьма влиятельным человеком и, вопреки своей фамилии, слыл решительным и смелым, к тому же очень богатым, что никогда и ничему не мешает даже и в Соединенных штатах Америки. И как не быть богатым, когда большая часть акций Ниагарского водопада принадлежала ему. Как раз в то время в Буффало было создано общество инженеров для эксплоатации водопадов. Превосходная афера! Семь тысяч пятьсот кубометров ежесекундно протекающей воды Ниагары дают семь миллионов лошадиных сил. Эта колоссальная энергия, распределенная по всем заводам на пространстве радиусом в пятьсот километров, давала ежегодный доход в миллиард пятьсот миллионов франков золотом, часть которого поступала в кассы Общества и немалая доля в карманы дядюшки Прудэнта. К тому же он был холостяком и жил просто; вся прислуга его состояла из одного лакея Фриколина, отнюдь не достойного жить у такого предприимчивого хозяина. Но подобные аномалии существуют.
Что у дядюшки Прудэнта при его богатстве имелись друзья — это само собою разумеется. Но у него были и враги, так как он состоял председателем клуба, и в числе их все те, кто сам метил на его место. Среди самых ярых следует упомянуть секретаря Уэлдонского института.
Это был Фил Эвэнс, тоже очень богатый человек, директор
То были два человека, как бы созданные для того, чтобы быть друзьями. Но они не понимали друг друга… При этом нужно сказать, что оба отличались необыкновенно сильными характерами. Но у одного, у дядюшки Прудэнта, темперамент был пылкий, а у другого, у Фил Эвэнса, холодный.
Что же, собственно, помешало Фил Эвэнсу занять пост председателя клуба? Голоса разделились поровну между ним и дядюшкой Прудэнтом. Баллотировку повторяли двадцать раз, и двадцать раз ни тот, ни другой не получили большинства! Положение было крайне неудобным, и оно могло бы длиться до самой смерти кандидатов, если бы один из членов клуба не предложил способа разделить голоса. Это был Джем Сип, казначей Уэлдонского института убежденный вегетарианец.
Предложение Джема Сипа было поддержано другим членом клуба, Вильямом Т. Форбсом, директором крупного завода, где путем обработки тряпья серной кислотой выделывали глюкозу — другими словами, старое белье превращали в сахар. Он занимал хорошее положение, этот Вильям Т. Форбс, отец двух милейших старых дев — мисс Дороти, сокращенно прозывавшейся Долл, и мисс Марты, иначе Мэт, задававших гон в лучшем обществе Филадельфии.
Результатом предложения Джема Сипа, поддержанного Вильямом Т. Форбсом и некоторыми другими членами клуба, явилось решение выбрать председателя клуба по способу «средней точки». Откровенно говоря, этот способ выборов следовало бы применять во всех тех случаях, когда вопрос идет об избрании достойнейших; многие весьма рассудительные американцы подумывали о применении его к избранию президента Соединенных штатов.
На двух досках идеальной белизны были проведены две черные прямые линии, математически равные одна другой, с такой точностью, как будто дело касалось определения базы для первого треугольника в тригонометрической съемке. Обе доски были выставлены в зале заседаний, и конкуренты, вооруженные тонкими иглами, направились одновременно каждый к назначенной ему доске. Тот из соперников, которому удалось бы воткнуть свою иглу ближе к середине прямой линии, должен был быть объявлен председателем Уэлдонского института.
Само собой разумеется, что втыкать иглу нужно было быстро, без всяких проб и примериваний, только на глазомер. Согласно народному выражению, нужно было «иметь компас в глазу», все дело было в этом.
Дядюшка Прудэнт всадил свою иглу одновременно с Фил Эвэнсом. Затем было произведено измерение, которое должно было решить, кто из конкурентов попал ближе к средней точке.
Поделиться книгой: