ФАНТАЗИИ ОФИСНОЙ МЫШКИ

Затем был мужичок попроще, слесарь из ЖЭКа, где мама подрабатывала бухгалтером, не помню, как его звали, этот ночевать не оставался, только чай пил целыми вечерами. Потом слесарь умер от неудачно прооперированной язвы — оттого и пил только чай, а не водку, в этом вопросе нас просветила соседка.

Следующего ухажера мама выгнала, потому что Сашка нажаловалась, что он лапает ее в темном коридоре. Сестре в ту пору исполнилось шестнадцать лет, и она была потрясающе хорошенькой, это все признавали. Мальчишки обрывали телефон, во дворе не раз вспыхивали драки из-за нее, учителя женского пола ее люто ненавидели и часто вызывали маму в школу. Училась сестра действительно плохо, нахально утверждая, что ей это ни к чему.

Мама много работала и неустанно пыталась найти себе спутника жизни, причем делала это исключительно назло отцу, как выкрикнула сестра ей как-то в пылу скандала. На моей памяти это, пожалуй, был единственный случай, когда мать ударила Сашку по лицу, обычно она на все ее бесчисленные выкрутасы только махала рукой. До меня же вообще никому не было дела, хотя старшие и замечали, что девочка нелюдимая и нервная. Это они еще не знали, какие мне изредка снятся сны… Но мама тоже отмахивалась — что, мол, вы хотите, ребенок растет без отца…

А потом в дело вмешалась бабушка. Она возникла в нашей жизни как-то совершенно неожиданно — поменяла квартиру из другого города. До этого мы мало общались, какая-то у бабушки была давняя распря с отцом. Теперь отца в нашей жизни не стало, и бабушка взяла ее, эту жизнь, в свои твердые руки.

Прежде всего она отругала мать за легкомыслие и Сашку за лень. Потом приступила ко мне. Но, поглядев на меня внимательно, приумолкла и заговорила об общем обмене. Мы выедем из коммуналки, мать сможет спокойно работать, потому что бабушка будет присматривать за детьми. При этом Сашка скорчила такую рожу, что мне стало смешно.

Однако бабушка не бросала слов на ветер. Она живо обменяла всю нашу наличную жилплощадь на трехкомнатную квартиру в спальном районе. После чего сама, собственными руками, отремонтировала кухню и прихожую. С Сашкой она воевала неустанно и добилась того, что сестра окончила школу с довольно приличными отметками. Меня же бабушка записала в бассейн, откармливала витаминами и даже сводила к невропатологу. Тот больно стукал меня по коленкам, мял спину и едва не сделал ребенка косоглазым, заставляя следить за своим кривым, желтым от никотина пальцем. Потом выписал какие-то таблетки, от которых я засыпала даже на уроках. Но кошмары сниться перестали.

Те два года я вспоминаю с нежностью. Бабушка будила меня утром не криками и звоном будильника, а легонько щекоча за ушком. Она стояла у окна, махая мне рукой, пока я не скрывалась за поворотом. Так приятно было возвращаться домой в теплую квартиру, где с кухни доносились запахи пирожков (бабушка считала, что я слишком худа, и кормила мучным и сладким).

Всех Сашкиных парней бабушка отвадила сразу же, так что никто не торчал в квартире, в прихожей не валялись грязные кроссовки, меня не выгоняли из нашей с сестрой общей комнаты, и, вернувшись, я не находила на ее постели воняющие чужим потом простыни.

Через два года бабушка умерла — просто присела на диван передохнуть и не встала. По прошествии нескольких месяцев сестра спешно вышла замуж, едва дождавшись положенных восемнадцати лет. Она была беременна от того самого Вовки Мальцева, что увивался за ней с двенадцати лет. Он был старше ее на три года, уже отслужил в армии и вернулся. Молодые поселились у нас, поскольку Вовкина мать тетя Зина Сашку на дух не выносила, говорила, что на ней пробы ставить негде и что, пока ее сын служил на границе в далеком Таджикистане, Сашка тут шалавила, как только можно. Тут она, конечно, перегибала палку, потому что в то время еще была жива бабушка, и Сашка при ней ходила шелковая.

Родилась девочка. Все говорили, что она — вылитая Сашка, а мне виделись в ней бабушкины черты. Назвали ее в честь бабушки Валентиной.

Вскоре выяснилось, что на роль мужа Вовка Мальцев никак не подходит. Он не получил никакой профессии до армии и в армии тоже ничему не научился, кроме пьянки и мордобоя. Под давлением молодой жены он устроился на работу в автосервис, но даже я понимала, что там он был на самых последних ролях — что называется, подай-принеси. Вечерами он сидел на кухне в полосатой армейской майке, пил пиво и пел под гитару песни про сухую пустыню и про суровую мужскую дружбу. Голос был у него не противный, однако малышке, надо думать, не слишком нравился папашин репертуар, потому что она сразу же начинала плакать. После того как маленькая Тинка, как мы ее называли, накричала грыжу, мама не выдержала и сделала Вовке выволочку. Тогда он стал уходить из дома и петь свои песни под окном на лавочке. Там во дворе подгребали к нему разные сомнительные личности, и дело кончалось грандиозной попойкой. В пьяном виде Вовка был злой и очень агрессивный, рвал на себе тельняшку и орал, как они там в армии всех сделали и как их предали генералы. Соседи не принимали его всерьез.

Пару раз дело кончалось милицией — Вовку забирали за драку. Однако его мать тетя Зина приходила на помощь и уговаривала потерпевших Вовкиных собутыльников забирать заявления.

Потом в автосервисе, где работал Вовка, случилось подряд несколько краж ценных деталей. Хозяин не стал разбираться и уволил всех. Вовка проболтался два месяца без работы, они с сестрой бесконечно скандалили из-за денег, и наконец Вовка ушел к матери. Тетя Зина пару раз приходила ругаться, но я высматривала ее из окна кухни, и дверь на звонок мы не открывали.

Еще через полгода Вове проломили голову бутылкой в пьяной драке, да так сильно, что после операции он потерял речь и ходил, подволакивая левую ногу. Помню, я встретила его как-то в сумерках, чуть заикаться не начала — весь синий, спотыкается, глаза пустые, руками размахивает и мычит.

Сестру все жалели — не повезло с замужеством. Она сидела дома с Тинкой, быстро оправилась, снова похорошела и начала менять кавалеров. Мама много работала, а Тинку сестра подсовывала мне и выпроваживала нас из дома гулять. Снова я, вернувшись раньше времени, находила в прихожей валявшуюся чужую обувь, из комнаты сестры слышались визги и стоны, потом выползал очередной ее приятель в трусах и пил на кухне воду из чайника. Почему-то все они ленились даже взять стакан, так и лили в себя прямо из носика, так что мне потом хотелось выбросить чайник в мусоропровод.

От людей ничего не скроешь, соседки сопоставили дневные вскрикивания за стенкой и количество пустых винных бутылок, выносимых Сашкой на помойку, вычислили всех ее гостей и как-то вечером показали реестрик матери.

Знаю, о чем вы думаете. Почему же я еще раньше не пожаловалась матери на Сашкино поведение, не открыла ей глаза? Мама тогда жалела сестру и Тинку, что осталась без отца, надеялась, что Сашка найдет себе кого-то. Без мужа жить плохо, говорила она, я подозревала, что она до сих пор тоскует по отцу. Так что мама, скорее всего, посчитала бы, что я просто наговариваю на сестру. А Сашка непременно присовокупила бы, что я ей просто завидую — у нее куча приятелей, а у меня ни одного знакомого парня, она красавица, а я — уродина, оттого и характер у меня злобный, завистливый…

Однако от соседок так просто не отвяжешься, и в конце концов мать вынуждена была принять меры. Она устроила Сашку на работу секретаршей в свою фирму, и бойкая моя сестренка тут же закрутила роман с начальником.

Тинку отдали в садик, а я вздохнула свободнее — в квартире днем стояла восхитительная тишина, не пахло сигаретным дымом, никто не названивал по телефону и не мешал заниматься.

Я оканчивала школу, и если были у мамы надежды, что младшая дочка выправится и станет если не красавицей, как сестра, то хотя бы миловидной, привлекательной, то к этому времени они уже угасли. Мы с сестрой были яростно, резко непохожи, создавалось такое впечатление, что она забрала все лучшее от родителей, а меня сделали из остатков, слепили из обмылков. У сестры — роскошная фигура с округлыми формами, я же худа, как доска, и ноги как палки. У сестры пышная светлая грива, у меня не слишком густые тонкие волосы непонятного цвета.

Мне говорили, что у меня красивые глаза, и, пожалуй, это единственное, что есть в моей внешности красивого. И то не всегда. Считается, что они зеленые, хотя я этого никогда не замечала.

Я, конечно, расстраивалась по поводу своей внешности, но не сильно. Во-первых, такой я была всегда, то есть не вдруг облысела после болезни или покрылась коростой. Так что я привыкла к своей некрасивости.

Во-вторых, вы не поверите, но вниманием лиц противоположного пола я в школе не была обделена. И вот тут-то начались неприятности. Пока бегали на каток, ездили купаться в Озерки большой компанией и готовились к контрольным по математике, все было прекрасно. Но как только мальчишки подросли и школьные компании начали разбиваться на парочки, все и случилось.

Я не могла находиться с мальчиками рядом. Да что там, я и на вечеринках старалась уклониться от медленного танца, когда двое топчутся на месте, тесно прижавшись друг к другу. Пару раз меня пытались проводить. Но когда в подъезде Витька Малофеев вдруг прижал меня к себе и попытался поцеловать, я ощутила такое отвращение и страх, что, не помня себя, оттолкнула его и бросилась вверх по лестнице.

Все ожило, и ночью мне снова приснился забытый кошмар. Тяжело навалившееся тело мужчины, его руки у меня на горле, учащенное дыхание и этот запах…

Сами понимаете, при таком раскладе никакого интереса к мальчикам я не испытывала. Надо сказать, они это быстро поняли и ни на чем не настаивали — я ведь не писаная красавица.

Так что моя внешность не доставляла мне особых огорчений, поскольку привлекать ею мужчин я вовсе не собиралась. Ну, в зеркало на себя смотреть противно — так привыкнуть ко всему можно…

В нашей семье всю красоту забрала сестра. И пользовалась ею вовсю.

Бурный роман с начальником закончился скандалом — кто-то позвонил его жене, та, надо полагать, устроила своему муженьку небольшой такой ад в отдельно взятой трехкомнатной квартире, после чего сестру выгнали с работы. Сашке-то все это было по барабану, она только обрадовалась, что не нужно больше рано вставать и тащиться на эту каторгу, но мать очень рассердилась, поскольку у нее испортились отношения с руководством фирмы. Поэтому она дала Сашке денег на курсы и велела приобретать профессию. Сашка долго тянула резину и наконец выбрала курсы кассиров.

Ее с охотой взяли на работу в магазин, а через месяц повесили крупную недостачу, так что матери пришлось выплачивать, поскольку я в то время еще училась на втором курсе и денег в дом не приносила. Сейчас я понимаю, как маме было тогда тяжело — старшая дочка лентяйка, младшая — дурнушка, да еще малышку посадили на шею.

Я в отличие от сестры училась хорошо, так что без труда поступила в Экономический институт по специальности «Банковское дело». Мама мой выбор приветствовала, поскольку расчет на удачное замужество в моем случае отпадал.

Иное дело — сестра. Насчет нее мама не теряла надежды. А что ей еще оставалось, Сашка была не приспособлена ни к какой трудовой деятельности…

Но не получалось. То есть мужиков-то вокруг нее вертелось предостаточно, но все какие-то несолидные, голь-шмоль, и в кармане, и в голове пусто, как сказала бы бабушка. А которые поприличнее, те обязательно женатые, и семью свою из-за сестрицы никто бросать не собирался. Нет, все-таки Генка у нее третий. Был у нее и второй официальный муж, но это очень долгая история. Если я буду вспоминать, то до утра не засну…

Как ни странно, спать все же захотелось, усталость взяла свое.

…На следующее утро, едва я вошла в свой кабинет, на моем столе снова зазвонил телефон. Я сняла трубку, не сомневаясь, что звонит Лариса Ивановна со своей обычной утренней проверкой.

Однако это была не она.

В трубке раздался мужской голос, который я не сразу узнала.

Дело в том, что это был наш прежний шеф Карабас-Барабас… то есть Антон Степанович, а его голос мне почти никогда не приходилось слышать по телефону. Прежде по его поручениям звонила секретарь Лидия Петровна. Которая теперь стала секретарем Меликханова. Сам он, кажется, никогда не снимал телефонную трубку и номер не умел набирать.

— Евгения… Николаевна, — проговорил Карабас неуверенно, — пожалуйста, зайдите ко мне минут через пятнадцать. С материалами по «Импульсу».

Я что-то пробормотала в ответ, но он уже повесил трубку. Вот интересно, с чего это я им всем вдруг понадобилась? Сидела незаметно, спокойно работала. Неплохо вроде бы работала, нареканий со стороны начальства не было, но отчего же раньше мне не давали понять, что я такой ценный сотрудник? Вчера новый начальник едва ли не первую меня вызвал для знакомства, сегодня прежний с утра пораньше торопится поговорить… Ей-богу, пять лет без малого работаю, ни разу с ним один на один не разговаривала!

Собрав нужные бумаги, я вышла в коридор и подошла к лифту.

Теперь я уже знала, что Антон Степанович переехал в бывшую переговорную, на том же четвертом этаже. То есть понижение по служебной лестнице не сказалось на местоположении его кабинета.

Кабина лифта открылась, я вошла в нее и хотела уже нажать кнопку четвертого этажа, как вдруг в коридоре появился Меликханов.

— Подождите! — проговорил он повелительно.

Я отдернула руку от кнопки и отступила к стенке.

Потому что уже догадывалась, что меня ожидает.

Илья Артурович вошел в кабину и сам нажал на кнопку четвертого этажа. При этом он был мрачен, как грозовая туча, не поздоровался со мной, не поблагодарил за то, что я его дождалась, и вообще смотрел на меня как на пустое место. Точнее, не на меня, а сквозь меня. Как будто это не он только вчера распинался о моих замечательных достоинствах и блестящих перспективах.

Но мне было не до его хамского поведения. Мне было даже не до своих блестящих карьерных перспектив. Мне вообще было наплевать, сохраню ли я свою работу. Снова в присутствии Меликханова мне стало худо.

Мне стало даже хуже, чем накануне, гораздо хуже, поскольку теперь мы находились в тесном замкнутом пространстве лифтовой кабины, которую целиком заполнил его запах, тот запах, от которого на меня накатывала волна дурноты, и я не могла никуда от него деться, не могла даже отстраниться.

Все тот же аромат дорогой мужской туалетной воды, благородный запах хорошего табака — и отчетливо пробивающийся сквозь них запах агрессии, запах неуверенности и страха. Причем сегодня этот запах был гораздо отчетливее, гораздо ощутимее, чем вчера.

Сердце мое глухо и тяжело забилось, руки задрожали, так что я едва не выронила свои бумаги. На висках выступил холодный пот, во рту пересохло, я начала задыхаться.

Как можно дальше отодвинувшись от Меликханова, я вжалась спиной в стенку кабины. Ноги едва держали меня, казалось, еще немного — и я сползу по этой стенке на пол…

К счастью, шеф не замечал, что со мной происходит. Он мрачно смотрел прямо перед собой, явно погруженный в какие-то безрадостные мысли.

Я сжала зубы и постаралась взять себя в руки.

В конце концов, мне не семь лет. И даже не пятнадцать. Как можно до такой степени распускаться, как можно так поддаваться глупым детским страхам… И к тому же если я сейчас грохнусь в обморок или устрою истерику, меня завтра же уволят. Выгонят с треском. И где я найду еще такую работу? То есть рано или поздно что-то я найду. Но вот когда… И точно не за такую зарплату.

Кажется, мне удалось немного приструнить свой страх. Во всяком случае, я не упала на пол, не выронила бумаги, даже смогла преодолеть предательскую дрожь в руках.

Меликханов поднял руку, чтобы поправить узел на своем галстуке.

Я уставилась на эту руку, как зачарованная.

Короткие, толстые пальцы Ильи Артуровича были покрыты жесткими рыжеватыми волосками. И такие же рыжеватые волосы торчали из-под белоснежного манжета его идеально отглаженной рубашки.

Значит, Меликханов — рыжий! Точнее, был рыжим, пока не потерял свою густую шевелюру, пока его голова не стала лысой, как бильярдный шар.

Осторожно, робко, испуганно я перевела глаза с руки босса на его лицо. Да, в это почти невозможно поверить, но до сих пор я ни разу не осмелилась внимательно взглянуть на лицо Ильи Артуровича. Он вызывал у меня такой страх, что я этого всячески избегала.

Лишь сейчас я разглядела веснушчатую кожу, густые рыжеватые брови, водянисто-голубые глаза того оттенка, какой бывает только у рыжих…

Значит, то, о чем я думала прошедшей ночью, то, из-за чего я не могла сомкнуть глаз, — не плод моего больного воображения. Я действительно вспомнила тот запах, запах человека, который едва не задушил меня в заброшенном доме.

Мне показалось, что рука Меликханова, сильная рука с короткими, толстыми, покрытыми рыжими волосами пальцами сомкнулась на моем горле. Еще мгновение — и я, наверное, потеряла бы сознание.

Но тут лифт, к счастью, остановился, двери кабины разъехались, и Меликханов вышел, не сказав ни слова и не удостоив меня взглядом.

Я на подгибающихся ногах вышла следом за ним.

Идти в таком состоянии в кабинет к Антону Степановичу было глупо. Вернее, просто невозможно. Тем более что у меня оставалось еще три минуты из отпущенных им пятнадцати. Поэтому я свернула не налево, где находилась переговорная, а направо, к комнате с женским силуэтом на дверях.

В дверях туалета я едва не столкнулась с Лидией Петровной. Разглядев мое лицо, она изумленно подняла брови и передумала выходить.

Следя, чтобы вода не попала в глаза, я обмыла лицо и промокнула его салфеткой. Из косметики я пользуюсь только тушью для ресниц, чтобы подчеркнуть глаза, да изредка подкрашиваю губы.

— Вам не идет эта помада, — заметила Лидия Петровна, внимательно наблюдая за моими действиями.

Помада сейчас волновала меня меньше всего, поэтому я промолчала.

— Хотя подход у вас правильный, — не унималась Лидия.

Тут я не выдержала и поинтересовалась, что она имеет в виду. Лидия посмотрела на меня очень внимательно и уселась на подоконник.

Не помню, говорила я или нет, что Лидия Петровна весьма представительная дама за сорок. Вид имеет величественный и ухоженный. На секретарском месте сидит со дня основания банка, и сдвинуть ее оттуда нет никакой возможности. Вот и сейчас — казалось бы, новый начальник явился, новая метла по-новому метет… Ан нет — Карабаса-Барабаса выпихнули, а секретаря не тронули.

— Вы, Женечка, умница, я давно это знала, — заговорила Лидия Петровна вкрадчивым голосом, — но меня вы не проведете, я вас очень хорошо изучила… У секретарей, знаете ли, это профессиональное — разбираться в людях.

Я напряглась: неужели Лидия каким-то образом догадалась о моих фобиях? Этого только не хватало…

— Не смотрите такой букой, — рассмеялась Лидия, — ничего нового вы не придумали. Просто обычный способ делать карьеру.

— Вы шутите? — оторопела я. — Какая карьера? Я совершенно рядовой работник…

— Были им до сегодняшнего времени, — сказала Лидия твердо, — но это скоро изменится, уж поверьте моему опыту.

— Но почему, что случилось?

— Не делайте вид, что ничего не понимаете, я все равно не поверю, — нахмурилась Лидия. — Начальник приходит на новое место работы, и даже если у него уже есть свои люди, он не может сразу заменить ими всех сотрудников, потому что они не в курсе дела и фирма может пострадать. Тогда он поступает следующим образом: потихоньку убирает с руководящих постов прежних сотрудников и на их место берет людей из фирмы же, но рангом пониже. Таким образом, он убивает двух зайцев: дело не страдает, а приближенных к прежнему начальству потихоньку отпихивают от пирога. И вас, я так понимаю, Илья Артурович хочет поставить на место Ларисы Ивановны.

— Но почему я? — в полном изумлении завопила я. — Чем я лучше других?

— Ничем, — холодно сказала Лидия, — вы ничем не отличаетесь от других, разве что более дисциплинированны и более ответственно относитесь к работе. И еще вы некрасивы, и это сыграло главную роль. Если бы на вашем месте оказалась фотомодель, то все подумали бы, что новый начальник продвигает свою пассию. А про вас, уж простите, никто этого не скажет.

Вот, значит, как. Лидии не откажешь в умении объяснить человеку все, чего он не понимает. Я усмехнулась, глядя в зеркало. В первый раз в жизни некрасивая внешность пошла мне на пользу!

— А вы не боитесь, что и вас так же, как Ларису Ивановну, захотят заменить? — нахально спросила я.

— Меня? — Лидия расхохоталась. — Да куда же он без меня денется! Посадит на мое место девчонку-свиристелку, она понятия не имеет о работе. Во всяком случае, не сейчас… А уж потом я докажу ему, что без такого секретаря он будет как без рук. Я умею быть полезной, — с намеком добавила Лидия.

Я вдруг вспомнила, что меня ждет Карабас.

— Попробуйте эту помаду. — Лидия протянула мне черный с золотом тюбик «Шанели».

Темно-красный цвет неожиданно оживил мое лицо, даже глаза заблестели.

— И непременно надо что-то сделать с волосами, — продолжала Лидия Петровна, — измените прическу, при вашей худобе вам нужны более пышные волосы.

— Да… — Я склонила голову. — Помада, конечно, неплохая. Но, пожалуй, не стоит, а то шеф еще подумает, что я специально для него прихорашиваюсь.

— Я говорила, что вы умница! — согласилась Лидия, протягивая мне салфетку.

Теперь можно было идти к начальнику.

Из-за двери переговорной доносился крик.

Я невольно замедлила шаги и даже задумалась — не отложить ли посещение Антона Степановича. Но тот выразился вполне определенно, и я нерешительно приоткрыла тяжелую дверь.

То, что я увидела, вызвало в моей душе изумление и чувство неловкости.

Антон Степанович сидел за широким письменным столом с видом побитой собаки. Точнее было бы сказать, что он не сидел за этим столом, а растекся по нему, как лужица подтаявшего мороженого. Его хотелось вытереть со стола тряпкой.

Перед ним посреди кабинета возвышался Меликханов.

Он именно возвышался, несмотря на свой средний рост, и метал в Антона Степановича громы и молнии.